Своеобразие реализма В.Г. Короленко в очерке «Чудная (Очерк из 80-х годов)»

Магоновой Анны, группа БП-21

Контрольная работа

Своеобразие реализма В.Г. Короленко в очерке «Чудная (Очерк из 80-х годов)»

Владимир Галактионович Короленко является одним из ярких представителей нового поколения русских писателей, начавший свою литературную деятельность в 1880-х годах. Короленко вступил на литературное поприще как участник народнического движения, «хотя и в этом движении он занял особую позицию»[1]. Не только Г.А. Бялый заметил эту «особую позицию» Короленко. Максим Горький в статье «Из воспоминаний о В.Г. Короленко» писал: «Я видел и знал почти всех больших писателей, имел высокую честь знать и колоссального Л.Н. Толстого. В.Г. Короленко стоит для меня где-то в стороне от всех, в своей особой позиции, значение которой до сего дня недостаточно оценено»[2].

Короленко не похож на остальных писателей, творивших в русле реализма, поэтому был не до конца понят современниками. Непохожесть этого писателя заключалась «в стремлении обновить старую реалистическую систему, обогатить ее такими свойствами, которые дали бы ей возможность отразить предчувствие назревающих перемен в жизни России и всего человечества»[3], в сильном гражданском темпераменте и активном участии в общественно-политическом движении. «Повести, рассказы и очерки Короленко реалистически изображают русскую деревню в период быстрого развития капитализма на рубеже двух веков и раскрывают многие стороны народной жизни, которые до того не отмечались в литературе».

Постараемся выделить «нововведения» Короленко в реализме на примере одного произведения писателя. Для анализа возьмем очерк «Чудная (Очерк из 80-х годов)».

«Рассказ был написан в вышневолоцкой тюрьме, тайно от надзирателей, и так же тайно передан на волю. Разумеется, он не мог появиться в русской печати того времени и распространялся нелегально.<…> Только в 1905 году Короленко удалось напечатать рассказ под заглавием “Командировка” в “Русском богатстве”»[4].

Очерк построен в форме «рассказа в рассказе». Господин, вынужденный ночевать из-за зимней непогоды в «жарко натопленной, темной, закопченной избе», знакомится со служивым Гавриловым Степаном Петровичем. Последний решается рассказать об истории, случившейся с ним, которая не дает его сердцу покоя и спустя годы.

В 1874 году Степан Петрович поступил на службу в эскадрон. Приказали ему «везти из замка, политичку, Морозову».

Барышня Морозова – хрупкая, чахоточная, плохо одетая для холодной зимы Севера, но непреклонная, гордая, умеющая защитить себя. Она не хочет принимать от «темного народа» никакой жалости и помощи: не стала пить чай с конвоирами, отказалась надеть в жуткий холод тулуп Гаврилова. Всем своим видом и поведением «чудная» «кричит» о нетерпимости к тем, кто ее арестовал.

Из-за правдивости повествования Короленко можно отнести к писателям натуральной школы. Но вопреки основному принципу натуральной школы – воплощение идеи трагической зависимости характера человека от неблагоприятных социальных обстоятельств – барышня Морозова не теряет своей стойкости под напором бедствий. «Сломать ее можно... Вы и то уж сломали... Ну, а согнуть, - сам, чай, видел: не гнутся этакие». «Во всем резко очерченном облике людей, поднявшихся до самопожертвования в своем протесте против полицейского насилия и произвола, Короленко видит первые признаки нарастающей волны будущих революционных потрясений»[5].

В своем очерке Короленко очень тонко описывает чувства главных героев, поэтому реализм Короленко относится к психологическому течению.

Морозова видит в Гаврилове только своего врага, а не человека из народа. Жандарм Степан Гаврилов «хочет разобраться в происходящем и искренно, «по человечеству», а «не по инструкции» сочувствует героине»[6]. Его интересует, что дает барышне силы идти на верную гибель, откуда берется в ней готовность принять свою участь. Даже во время второй встречи Морозовой и Степана Гаврилова, она отказывается принимать его заботу, закипает от злости при виде своего бывшего «провожатого». Находящийся рядом с ней Рязанцев осуждает ее нетерпимость: «Нехорошо это... Ну, не прощайте и не миритесь. Об этом что говорить. Он и сам, может, не простил бы, ежели бы как следует все понял... Да ведь и враг тоже человек бывает... А вы этого-то вот и не признаете. Сектантка вы, вот что! Настоящая вы боярыня Морозова».

Здесь мы видим полную разобщенность интеллигенции в вопросах отношения к народу. Рязанцев пытается понять Гаврилова, разговаривает с ним, а Морозова Гаврилова не хочет ни видеть, ни слышать.

Также здесь видна разобщенность ученой интеллигенции и народа. Прежде всего, вина в этой разобщенности лежит на «господах». «Чудная» барышня не поняла всей искренности Степана Гаврилова и не пошла навстречу человеку из народа, сделавшему первый шаг к сближению. Ведь Степан Гаврилов лишь исполнял приговор, а не провозглашал его.

В своем очерке Короленко поднимает «вопрос о необходимости сближения с народом, во что бы то ни стало»[7]. Здесь звучит тема «провожатого». Именно в лице «провожатого», солдата, сопровождавшего в ссылку, писатель показывает человека из народа. Гаврилов является еще новым человеком на службе, он не испорчен существующими в военной среде порядками и нравами. Именно глазами конвоира, умеющего сочувствовать  и пытающегося понять другого человека, дан образ «политички» Морозовой. Прототипом этой героини является революционерка, фельдшерица Эвелина Людвиговна Уланова, с которой Короленко встретился в Березовых Починках (определение жанра самим автором как «очерк» подчеркивает подлинность истории, документальность описываемого).

В противоположность конвоира, умеющего сочувствовать  и пытающегося понять другого человека, введен образ жандарма Иванова. «Иванов, унтер-офицер, в старших со мною ехал, а я в подручных». Он олицетворяет реальный образ «провожатого»: «темного»; грубого представителя народных масс; пособника властей, слепо выполняющего указания. «На других кляузы наводил, выслуживался», любил выпить, не знал жалости.

По речи Степана Гаврилова можно судить, что это, действительно, человек из народа. Он использует просторечные слова и выражения («закуржавело», «глаза продрал бы с похмелья»), народные фразы («море по колена», «горюшка мало», «наш же брат»). Несмотря на то, что Гаврилов «грамоте хорошо был обучен», он неправильно выговаривает некоторые слова («сиверный», «сродственники», «вопче», «сурьезный», «этакие»).

Господин, слушавший Гаврилова, судя по лексике, человек образованный («свет лучины вздрагивал», «глубокий мрак», «рыдание бури», «томил мою душу»). Он говорит так называемыми «книжными» словами.

Несмотря на разный уровень образованности, «учености» рассказ Гаврилова произвел впечатление на слушателя.

Чувствуется искренность и неподдельность слов конвоира. Это не заранее подготовленный текст, поэтому предложения отрывистые, короткие, схожих конструкций. Создается впечатление того, что мысли путаются, накладываются друг на друга. Весь рассказ основан на интонации горечи, скорби. Гаврилову больно вспоминать об этом случае с «чудной». Эмоциональность видна и на синтаксическом уровне: обилие многоточий, восклицательных и вопросительных знаков. Создается некое впечатление того, что Степан Гаврилов в какой-то степени винит себя за смерть Морозовой. Ведь он пытался помочь ей не замерзнуть; хотел помочь тем, чем мог; именно его глазами дается портрет барышни – он первым замечает ее болезненное состояние; именно он увидел, что «закашляла крепко и платок к губам поднесла, а на платке - кровь». Из комментариев Гаврилова («и сразу мне ее жалко стало», «так меня будто кто в сердце кольнул булавкой») можно понять, что это чуткий и добросердечный человек, который не может изменить сложившихся обстоятельств.

Эмоции Гаврилова передаются слушающему его историю: он не мог уснуть, «скорбный образ умершей девушки вставал в темноте под глухие рыдания бури…» На душе у него стало тяжело, мысли не давали покоя. У него появилась та же горечь на сердце…

Однако представительница интеллигенции Морозова не понимала искренних чувств человека из народа. В Степане Гаврилове она до конца жизни видела только того, кто лишил ее свободы. В адрес своих жандармов она выкрикивает только полные желчи и унижения слова («Варвары вы, холопы!»). «А она на него глядит и точно вот смеется в лицо ему, и глаза злые всё». Морозова пытается всячески противостоять, не замечает той малой помощи, которую ей хочет оказать Гаврилов: она отказывается взять его тулуп; не смотрит в окно, когда тот ей открыл его.

Для Морозовой является главной только свобода, она стремится поскорее ею овладеть, она желает избавиться от ненавистных жандармов. Для нее не важно, где быть свободной, главное, чтобы быть свободной. Осенний пейзаж, который видит из окна вагона Морозова, выполняет психологическую функцию. Она любуется этим ясным пейзажем, вся ее душа радуется этой картине. «А потом опять к окну сядет, и опять на ветру вся, - после тюрьмы-то, видно, не наглядится». Она пытается насладиться каждым мгновением своей «свободы». Но на душе у нее грустно и страшно: она понимает, что больше никогда не вернется в родные края, что ей суждено умереть на чужбине. Тяжелое внутреннее состояние подтверждается ее смертельной болезнью. Это состояние передано сразу, через портрет. «Молодая еще, как есть ребенком мне показалась. Волосы русые, в одну косу собраны, на щеках румянец. Ну, потом, увидел я - бледная совсем, белая во всю дорогу была. И сразу мне ее жалко стало...» - говорит о ней Степан Гаврилов. Несмотря на это, Морозова стремится к «своим»: «Лучше уж, коли помирать, так на воле у своих. А то, может, еще и поправлюсь, так опять же на воле, а не в больнице вашей тюремной». Для нее «свои» - это такие же политически заключенные, как и она, ее единомышленники. Подобное и удивляет Степана Гаврилова: «Подивился я - как это она чужих людей своими называет». Но как оказалось, она понимает народ по-другому, не так, как Рязанцев. Он осуждает ее «”сектантство” - нетерпимость к «темному народу» («Настоящая вы боярыня Морозова»)»[8]. Непримиримость Морозовой со сложившимися обстоятельствами выделят в ней особенное, исключительное, делает ее «чудной» в глазах простого человека Степана Гаврилова. В то же время Морозова является типичной представительницей интеллигенции, которая была далека от народа, но пыталась что-то изменить и стала политически осужденной. «Ранние рассказы Короленко — «Ненастоящий город», «Яшка» и «Чудная» — объединяет нечто общее: писательское раздумье над тем, что в жизни является «настоящим», что является залогом дальнейшей борьбы и дальнейшего развития»[9].

Своеобразие реализма Короленко заключалось в том, что писатель стремился соединить реализм с романтизмом. Главный смысл этого стремления, - пишет Бялый, -  «восстановить героизм в его законных правах»[10]. Короленко внес в литературу героический элемент, но его задача не прямое изображение героического в жизни, а изучение скрытых возможностей героизма. «Теперь уже «героизм» в литературе,— писал Короленко в письме к Н. К Михайловскому в 1888 году,— если и явится, то непременно «не из головы»; если он и вырастет, то корни его будут не в одних учебниках политической экономии и не в трактатах об общине, а в той глубокой психической почве, где формируются вообще человеческие темпераменты, характеры и где логические взгляды, убеждения, чувства, личные склонности — сливаются в одно психически неделимое целое, определяющее поступки и деятельность живого человека… И тогда из синтеза реализма с романтизмом возникнет новое направление художественной литературы…»[11]

Романтические устремления Короленко определили специфику образов. Героиня Морозова несет в себе героические черты: горда, смела, непреступна. Также в ней прослеживаются черты, присущие романтическим героям: она исключительна, выделяется из толпы, ставит себя выше нее.

Из-за внесения в реализм романтизма критический реализм усложняется, но при всей усложненности реализма Короленко «реалистическое качество его творчества не подлежит сомнению».

При создании произведения писатель опирается на реальные наблюдения над жизнью.

Старый критический реализм у Короленко приобретает новые черты. Сейчас писатель не просто критикует существующий социальный порядок, отрицает общественный строй, но переносит центр тяжести «на отыскание реальных корней опоры для этого отрицания»[12]. Короленко критикует разобщенность класса интеллигенции и «темного народа», утверждая необходимость сближения столь далеких сторон.

Список литературы

1.     Короленко В.Г. Повести и рассказы. – М., 1978.

2.     Бялый Г. А. В. Г. Короленко. – М., Гослитиздат, 1949.

3.     Владимир Короленко. Собрание сочинений в 10 томах. Том I. Рассказы и очерки // А. Котов Владимир Галактионович Короленко. Критико-биографический очерк. - М., Государственное издательство художественной литературы, 1953. – С. 5-22.

4.     Жизнь и литературное творчество В.Г.Короленко. Сборник статей и речей к 65-летнему юбилею. - Пгр., 1918. - С.56.

5.     Ермоленко С.И. История русской литературы XIX века (70-90-е годы) [Текст]: учебное пособие. – Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2012. – С. 119.

6.     Щенников Г.К., Щенникова Л.П. История русской литературы XIX века (70-90-е годы). – М., 2005.

---

[1] Г. А. Бялый В. Г. Короленко. – М., Гослитиздат, 1949. – С. 5

[2] Жизнь и литературное творчество В.Г.Короленко. Сборник статей и речей к 65-летнему юбилею. - Пгр., 1918. - С.56

[3] Г. А. Бялый В. Г. Короленко. – М., Гослитиздат, 1949. – С. 323

[4] Владимир Короленко. Собрание сочинений в 10 томах. Том I. Рассказы и очерки // А. Котов Владимир Галактионович Короленко. Критико-биографический очерк. - М., Государственное издательство художественной литературы, 1953. – С. 5-15

[5] Владимир Короленко. Собрание сочинений в 10 томах. Том I. Рассказы и очерки // А. Котов Владимир Галактионович Короленко. Критико-биографический очерк. - М., Государственное издательство художественной литературы, 1953. – С. 16

[6]Ермоленко С.И. История русской литературы XIX века (70-90-е годы) [Текст]: учебное пособие. – Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2012. – С. 119

[7] Г. А. Бялый. В. Г. Короленко. – М., Гослитиздат, 1949. – С. 39

[8] Ермоленко С.И. История русской литературы XIX века (70-90-е годы) [Текст]: учебное пособие. – Урал. гос. пед. ун-т. – Екатеринбург, 2012. – С. 119

[9] Владимир Короленко. Собрание сочинений в 10 томах. Том I. Рассказы и очерки // А. Котов Владимир Галактионович Короленко. Критико-биографический очерк. - М., Государственное издательство художественной литературы, 1953. – С. 16

[10] Г. А. Бялый В. Г. Короленко. - М., Гослитиздат, 1949. – С. 332

[11] Владимир Короленко. Собрание сочинений в 10 томах. Том I. Рассказы и очерки // А. Котов Владимир Галактионович Короленко. Критико-биографический очерк. - М., Государственное издательство художественной литературы, 1953. – С. 22

[12] Г. А. Бялый В. Г. Короленко. – М., Гослитиздат, 1949. – С. 310