Д.Н. БЕКЕТОВСКИЙ: УЧЕНЫЙ ВО ВЛАСТИ ВРЕМЕНИ И ДИСКУРСА

Пасилецкая Александра Сергеевна

Pasiletskaya Alexandra Sergeyevna

ФГБОУ ВПО «КубГУ», соискатель степени канд. ист. наук

8(928) 42 11 086

[e-mail]

УДК 93(94)

Д.Н. БЕКЕТОВСКИЙ: УЧЕНЫЙ ВО ВЛАСТИ ВРЕМЕНИ И ДИСКУРСА

D. N. BEKETOVSKY: THE SCIENTIST IN THE POWER OF TIME AND THE DISCOURSE

Аннотация.

Данная статья представляет собой исследование в области истории науки, где биографические материалы рассматриваются в контексте проблемы адаптации к новым социальным условиям, стоявшая перед учеными, как потребность выживания в период общественных трансформаций 1920-30-х гг. Автор вводит в научный оборот ранее неизвестные документы о жизни и деятельности профессора Д.Н. Бекетовского. Из данного комплекса документов отдельный интерес представляет дневник ученого, где отражены постреволюционные события начала 1920-х гг. Особое место в нем занимают описания деятельности философских и политических обществ, что были широко распространены в студенческой среде. В эти годы Д.Н. Бекетовский был студентом Тимирязевской академии и являлся очевидцем волнений и протестов. Один из ярких примеров, описанный Дмитрием Николаевичем, «совет 18-ти», известный как наиболее радикальное студенческое объединение против власти большевиков. Кроме того, Д.Н. Бекетовский был свидетелем обысков и арестов своих сокурсников по академии за участие в подобных обществах, что изменило его личное восприятие окружающих событий. Позднее, уже будучи профессором Азербайджанского и Дагестанского институтов на собственном практическом опыте Дмитрий Николаевич столкнулся с противоречием своих взглядов с принятыми «нормами». Он подвергается критике в печати за социальное происхождение, а позднее и за идеологическое несоответствие и идеализм в науке. Таким образом, личный практический опыт Д.Н. Бекетовского обусловил последующую трансформацию взглядов ученого и его желание адаптироваться к условиям советской действительности, а также интегрироваться в новую социокультурную среду.

Summary.

This article represents research in the field of science history, materials of biographies are considered in the context of problems of adaptation to new social conditions, facing scientists as requirement of a survival during public transformations of the 1920-30th. The author introduces unknown till this time documents on life, and activity of professor D. Beketovsky. into scientific circulation. In this complex of documents, the diary of the scientist reflecting events of the beginning of the 1920th is interesting. Information on activity of philosophical and political societies is especially important, they were widespread in the student's environment. D. Beketovsky was the student of academy of Timiryazev at this time, and was the eyewitness of disorders and protests. One of striking examples described by Dmitry Nikolaevich, the "council of 18" known as the most radical student's association against the power of Bolsheviks. D. Beketovsky witnessed searches and arrests of the fellow students on academy for participation in similar societies that changed his personal perception of surrounding events. Dmitry Nikolaevich having already become professor of the Azerbaijani and Dagestan institutes, on own experience I faced a contradiction of personal perception and social «norms». It is exposed to criticism in the press for a social origin, and later and for ideological discrepancy to the principles of Bolsheviks, and idealism in science. Personal practical experience of. D. Beketovsky as a result, caused the subsequent transformation of his views and desire to adapt for conditions of the Soviet reality, and also to be integrated into the new sociocultural environment.

Ключевые слова: Тимирязевская академия, «совет 18-ти», студенческие волнения, научный дискурс, «лысенковщина», советский ученый, общественные нормы.

Keywords: Timiryazevskay academy, "council of 18", student's disorders, scientific discourse, "lysenkovshchina", Soviet scientist, public norms.

Дмитрий Николаевич Бекетовский – ботаник, доктор сельскохозяйственных наук, в разное время заведовал кафедрами в Краснодарском, Дагестанском и Азербайджанском институтах. Д.Н. Бекетовский опубликовал ряд научных работ по исследованиям лекарственных растений, которые получили исключительно положительную оценку в научном сообществе[1].  Но, несмотря на его заслуги как ученого, биография Бекетовского остается мало известной для истории науки. Вместе с тем его личный опыт – это своего рода проявление представлений об окружающей действительности, адаптация к условиям времени и рефлексия на социальные трансформации.

Д.Н. Бекетовский родился в 1896 г. в селе Липяги, Пензенской области. В середине 1920-х гг., он определял свою сословную принадлежность, как выходец из крестьян. Его отец в это время действительно занимался сельскохозяйственными работами, но до революции был представителем духовного сословия[2]. В 1917 г. Бекетовский окончил среднюю школу и поступил в Москву на садово-огородную секцию сельскохозяйственного факультета Петровской академии.

Нужно отметить, что обучение в Москве во многом повлияло на последующие годы жизни будущего ученого. Именно здесь сформировалось его мировоззрение в непростых условиях 1917-1923 гг. Будучи студентом Д.Н. Бекетовский вел дневник с 1920 по 1922 гг. Наиболее полно в нем представлен 1921 г.

Необходимо пояснить, что дневник изначально писался на черновиках, затем переписывался в общую тетрадь. Конечный вариант также подвергался авторской редакции, так как некоторые места дневника затерты без возможности их восстановления. Автор опасался обысков или, что дневник могут прочесть. Уничтожение отдельных фрагментов было продиктовано и неуверенностью за собственное положение и безопасность.

Вообще чувство страха и настороженности для Бекетовского были неотъемлемой частью повседневности. Осторожность и подозрительность ко всему окружающему довольно рано были приобретены и быстро развились в личные качества. Так, к примеру, запись 25/VI-1921 г.: «Вечером захожу к М. в светелку и излагаю ей свои взгляды на заготовку дров и на план пребывания в Академии. Дождь, и я говорю полным голосом, а не как заговорщик, к чему обязывают тонкие перегородки комнат в чужой квартире»[3].

В студенческие годы Дмитрий Николаевич по своим взглядам был солидарен с народническими настроениями, которые в начале 1920-х гг. заметно превалировали в Петровской академии.  Исходя из записей Бекетовского, студенты выступали за демократические права, предоставление свободы политзаключенным. Они жестко критиковали политизацию учебного процесса и не признавали местную коммунистическую организацию, открыто и намеренно обосабливаясь от пролетарского студенчества. На общих собраниях академии разворачивалась настоящая борьба за свои интересы. Так на выборах в совет беспартийные студенты организовали бойкот, срывая заседание[4]. Вот, как эти события описывает Бекетовский: «На ох. [органической химии] чувствую себя хорошо. Отвечаю на вопрос Демьянова. Под конец лекции записка – не покидать своих мест, чтобы не остаться в дураках. Сижу, хотя 1,5 часа до начала Об[щего] Собрания. Народ валит толпами. Через неск[олько] минут забита вся аудит[ория]. Начало, председатель – Орлов. Явное большинство у беспарт[ийных]. Ком[мунисты] поют интернац[ионал] и покидают Собр[ание]. Озеров продолжает, хотя Соколов объявл[яет] собр[ание] незаконным. В Совет избраны - Соколовский, Артемьев, Прянишников, Орлов и Озеров… Настроение какое-то приподнятое»[5]. 

Таким образом, в совет вошли профессора, считавшиеся по тем временам «буржуазными», а также беспартийные студенты не из пролетарской среды.  Нужно отметить, что подобная поддержка не была явлением одностороннего порядка. Профессора в свою очередь также принимали участие в жизни студентов, со многими были достаточно теплые и доверительные отношения.

Уже упомянутый выше Дмитрий Николаевич Прянишников был из числа таких профессоров. В разные годы он занимал административные посты в академии. На период обучения Бекетовского находился в должности декана сельскохозяйственного отделения. Как отмечали современники, Дмитрий Николаевич был исключительно общительным человеком. Жизнь в коллективе, среди ученых, среди практических работников, агрономов, студентов была его органической потребностью[6]. И сам Бекетовский признается, что о многом беседовал с профессором[7].

Не менее часто Бекетовский упоминает и о другом профессоре академии, который, оказал и свое влияние на молодого человека. Заведующий кафедрой плодоводства Петр Генрихович Шитт произвел явное впечатление блестящими лекциями на студента. Но, кроме того, Дмитрий Николаевич замечал в нем «какой-то аристократизм» и  неприязненность или недоверие к «новым студентам»[8]. Нечто похожее было присуще и самому Бекетовскому. Он укоряет студентов-товарищей за неуважительное отношение к профессорам[9], а сокурсников-коллег за утрату былого аристократизма и выхоленности[10].

Наиболее близок по духу и мировоззрению оказался Николай Михайлович Кулагин – доктор зоологии Тимирязевской академии.  В свое время в 1911 году в знак протеста против реакционных действий министра просвещения Н. М. Кулагин вместе с группой демократически настроенных профессоров демонстративно покинул Московский университет[11].  Именно такие преподаватели прямо или косвенно имели влияние на умы студенческих масс. Ведь живой пример борьбы и непокорности, пусть даже и в прошлом, как ничто другое подогревали юношеский максимализм. Посему личность такого ученого, как профессор Кулагин, являлась образцом свободной мысли и для Д.Н. Бекетовского.

Имела место и определенная сопричастность преподавателя с философским кружком. Об этом свидетельствует «стих-запрос» об анархистах, который предоставил Бекетовский профессору, встретив его однажды в парке при академии[12]. «В университете без дипломов (Кулагинским его зовут), Кулагину, его декану, вопрос простой мы ставим тут. - В стенах свободного созданья, свободной мысли место есть, и почему бы анархистам здесь пару лекций не прочесть?»[13].

Таким образом, ощущение протеста и непримиримости были частью повседневности Бекетовского. Он с восхищением описывал свои выступления в философском кружке об искусстве, о Л.Н. Толстом, Ф.М. Достоевском, или как оппонировал другим докладчикам. Мысль о запрете подобных собраний его, по-видимому, даже не беспокоила. «Я возражаю по существу и основательно. Публика смотрит в рот. Решено и впредь продолжать это начинание. Чувствую себя удов[летворительно], так как многое получил и усвоил»[14].

Кроме описаний философского кружка, в своем дневнике Д.Н. Бекетовский делает заметки о собраниях совета 18-ти. Здесь имели место уже политические идеи и взгляды, как раз это студенческое объединение и являлось центром правых настроений. Они первые покидали общее собрание и обсуждали иного рода доклады. Например, речь Н.В. Крыленко о предательской роли интеллигенции в судьбах российских революционных движений, признав его заявления язвительными записками[15].

Помимо закрытых обсуждений студенты протестовали против узурпации советской власти коммунистами, жестокого подавления ими Кронштадтского восстания и приняли декларацию недоверия большевикам[16]. За эту декларацию летом - осенью 1921 г. были арестованы несколько студентов – Страусберг, Потоцкий[17] и другие.

Но систематические случаи арестов Бекетовский отмечает еще с марта 1921 г. «Вчера ночью арестовали наших представителей из числа 18: [неразборчиво – А.П.], Эмме, Васильева. Намечены к аресту: Перелегины, Полонин. Переполох какой-то. Собрание, кот[орое] хотели собрать по поводу этого, не разрешено. Запрещение из Главпрофобра. Одним словом - возврат к старым временам»[18].

Это движение не было лишь студенческим. Несправедливые политические аресты находили сочувствующий отклик и в среде профессорско-преподавательского состава.  За вывешенную декларацию и протест на собрании все нервничали, предчувствуя последующее столкновение. По случаю ареста студентов Д.Н. Прянишников отложил свой доклад в философском кружке[19], а в библиотеке А.В. Чаянова собирали продукты и пожертвования для заключенных[20].

Наибольшая волна протестов и выступлений захлестнула академию в преддверии ее очередной годовщины. В докладной записке СО ВЧК для иллюстрации поведения общества приводится в пример торжественное заседание по случаю приближающегося праздника. Само заседание состоялось 25/XI-1921 г. в присутствии участников Всероссийского агрономического съезда, преподавателей и студентов академии. Вот как оно было охарактеризовано сотрудником секретного отдела: «В торжествах заметны определенные контрреволюционные выпады против Рабоче-крестьянской власти и ее опоры – коммунистической партии […]. Старые агрономы и преподаватели Московского с/х общества на студентов-петровцев рассчитывают, как на подрастающий молодой резерв […]. Каковы заветы профессоров Дояренко,  Прянишникова, Фортунатова, Чаянова и пр., мы прекрасно знаем»[21].

По словам Бекетовского, означенные выпады были направлены против ареста членов кружка.  Кроме того, 1-го декабря последовали обыски среди остальных его участников – у Евгении Дояренко и Сергея Артоболевского. Еще через два дня - 3-го декабря произошел следующий арест Александра Масленникова. Он проходил прямо в стенах академии, что вновь спровоцировало студенческие возмущения[22].

Оставшиеся на свободе из совета 18-ти, в том числе был и Бекетовский, отказывались принимать участие в самом празднике академии 4-го декабря. Это решение поддержали и остальные беспартийные студенты, то есть большинство. Но, из записей дневника следует, что непосредственно в сам день годовщины студенты были освобождены. «Обстоятельства переменяются и все спешим в Ак[адемию]. Оживленные кучки по Акад[емии]. У не празднующих радостные лица и омраченные у празднующих. В вестибюле выпущенные на свободу. Упрашивают меня сделать доклад, я соглашаюсь, и все гурьбой идем по домам, так как решено - к празднованиям в хим. [«химичка», имеется в виду большая химическая аудитория, где кроме занятий проходили заседания, собрания, празднования знаменательных дат и прочее – А. П.] не примыкать. В клубе я докладываю «об интеллигентности», спорим, поем и рассказываем до 11 ч»[23].

Не смотря на то, что в декабре 1921 г. участники кружка были освобождены, в 1922-23 гг. последовал очередной виток массовых арестов. Сам Бекетовский уже реже делал записи в 1922 г., а в 1923 не вел дневник и вовсе. Еще в период первых арестов весной 1921 г. он признавался, что все происходящее отбило всякое желание выступать в кружках и произвело какой-то надлом относительно всего будущего[24]. Вероятно, осознание всей серьезности положения и пришло к Бекетовскому в 1922 г., когда массовые задержания перерастали в массовые высылки из страны.

По счастливой случайности фамилия Бекетовского не была включена ни в один из списков ГПУ о лицах, намеченных к аресту или высылке за антисоветскую деятельность в 1922 г. Окончив Петровскую академию в 1923 г. он уезжает в Крым, где состоял ассистентом в сельскохозяйственном институте. В 1925 г. Крымский институт переводят на Кубань, где объединяют с местным СХИ. С февраля 1925 г. Д.Н. Бекетовский  был утвержден старшим ассистентом по кафедре общего садоводства, с  октября 1926 г. – был избран преподавателем по культуре лекарственных и технических растений[25].

Нужно отметить, что Кубанский период жизни Д.Н. Бекетовского проходит без каких-либо для него потрясений. Несмотря на то, что это время (1925-1934 гг.) нельзя назвать спокойным для Кубанского СХИ и для всей науки и образования в целом.  Громкие процессы Москвы и Ленинграда с конца 1920-х гг. быстро подхватывались местными властями на периферии по разоблачению «притаившихся антисоветских элементов» и «пособников контрреволюции».

Таким процессом, который массово охватил интеллигенцию, представителей сельскохозяйственных наук, стало дело о «Трудовой Крестьянской Партии» (ТКП). Согласно ему, целью ТКП было свержение советской власти и создание буржуазно-демократической республики. Многие ученые Петровской академии были осуждены, как руководители и организаторы вредительской партии - Н.Д.  Кондратьев, А.В. Чаянов, А.Г.  Дояренко, Л.Н. Литошенко[26] и другие.

Параллельно центру процесс шел и на Кубани. Уже в 1930 г. последовали обвинительные передовицы в печати, обличающие сопричастность профессоров Кубанского СХИ к Трудовой Крестьянской Партии. Идеологом «кондратьеевщины» был назван профессор сельскохозяйственной экономии И.А. Конюков. Якобы он примкнул к группе мелкобуржуазных ученых из Тимирязевской академии – Кондратьеву, Чаянову, Челинцеву, прикрываясь клятвами в верности рабочему классу[27]. Кроме И.А. Конюкова по делу ТКП были обвинены и арестованы профессора СХИ – А.А. Малигонов, В.С. Пустовойт, В.Д. Татарин, Ф.Н. Веригин, Н.А. Ленский.

Однако Д.Н. Бекетовский миновал и эту волну репрессий. В 1934 г. его приглашают в Дагестанский плодово-виноградный институт на должность заведующего кафедрой плодоводства. С 1936 г. по совместительству читал курсы плодоводства и селекции в Азербайджанском сельскохозяйственном институте[28]. Но в 1937 г. появляются первые обвинительные или скорее «обличающие» заявления в адрес ученого посредством главного рупора власти – советской печати. В апрельском и октябрьском номерах газеты «Кировабадский большевик» сообщалось, что Д.Н. Бекетовский был крымским помещиком. Для восстановления истины Бекетовский обращается к дирекции института,[29] а позднее и к самому В.М. Молотову[30]. Ученый со всей серьезностью отнесся к заявлениям в печати. И это вполне объяснимо, учитывая его личный опыт. На его глазах происходили массовые аресты в академии за студенческие волнения, а в институте репрессии коллег по очевидно сфабрикованным процессам. Таким образом, волноваться за свою собственную жизнь для ученого в 1937 г. были все основания. Но эти оговоры так и остались на уровне рядовых статей, дальнейшего продолжения за ними не последовало. Более серьезными были обвинения 1939 г., когда Бекетовскому инкриминировалась приверженность к идеалистическим идеям буржуазных теоретиков генетики.

1939 г. – это время развития советской биологии в рамках нового дискурса. Десятью годами ранее, в научных кругах появляется имя, еще мало кому известного Т.Д. Лысенко, но с которым будут связаны кардинальные изменения научного знания на всем советском пространстве.   Украинский агроном представил теорию по яровизации озимых сортов пшеницы в конце 20-х гг. и в 1929 г. доложил о своих работах на Всесоюзном съезде по генети­ке, тогда же  предложил внедрить яровизацию в практику[31].

Свое учение, по мысли агронома, он основывал на эволюционных теориях Дарвина, но по существу возвращался к представлениям ламаркизма, давно пройденные наукой и оставленные позади.  Сам же Лысенко считал себя истинным дарвинистом[32]. Не углубляясь в теоретические дискуссии, разгоревшиеся среди ученых в 1930-е гг., отметим, что концепции Лысенко и его последователей имели поддержку в высших кругах советского руководства. С арестом главного своего оппонента – Н.И. Вавилова в 1940 г., Лысенко принялся с энергией уничтожать созданные Вавиловым институты, а вместе с ними и сторонников генетика[33].

Чем же был продиктован успех по существу провальных идей, и почему они так долго сохраняли статус гегемона в советской биологии? Появление лысенковщины было обусловлено не только научными дискуссиями, но и серьезными политическими, экономическими и социальными факторами. 1920-е гг. были периодом «свертывания» нэпа, хлебозаготовительного и продовольственного кризиса в сопровождении крестьянского террора[34]. Основным требованием к науке стали не теоретические изыскания, а решение практических задач. Лысенко же отвечал духу своего времени. Человек из народа со скромным происхождением, большим энтузиазмом социалистического строительства, а главное - с четким пониманием своей посреднической функции между властью и обществом. Где ученая деятельность продиктована не развитием научных истин, а первичными потребностями государственных нужд.

Исходя из особенностей научного дискурса, Д.Н. Бекетовскому инкриминировалось неверное прочтение курса генетики по целому ряду пунктов. А именно - излишнее внимание теориям Менделя и приуменьшение роли концепций Дарвина; явный акцент на буржуазные учения, предшествовавшие Лысенко и недооценка научного вклада самого Лысенко и Мичурина;  отсутствие лекций с должной критикой концепций Вавилова[35].

Все это следует из разъяснительного письма Д.Н. Бекетовского директору ДСХИ на его запрос в связи с претензиями из НКЗ РСФСР. Конечно же, здесь присутствует явное несоответствие теоретических методов прочтения курса ученого с установленными догмами в советской науке.

Вторая сторона причинности этого явления – такие обвинения могли возникнуть вследствие чьей-либо доносительской деятельности. Мы не зря останавливали свое внимание на Лысенко, как «сконструированном» образе советского научного работника. Это образец ученого понятный для народа, который будет ими воспринят и станет одной из норм в пролетарском общественном сознании. Любое расхождение с этой нормой должно вызвать, и в данном случае вызвало, ответную рефлексию.

Научная интеллигенция, включенная в систему общественных отношений, была вынуждена приспосабливаться. Ученые, как Д.Н. Бекетовский, осознавали свое несоответствие так называемой норме и, принимая этот факт, выбирали свою тактику поведения. Вот, например, отрывок письма одного из коллег Бекетовского, который хорошо иллюстрирует дух этого времени: «Правда, бывали у меня и трудные минуты, но они как-то быстро проходят. Я прощаю людям их недоверие к нам – «ученым», уж очень долго им жилось не весело»[36].

Дмитрий Николаевич также осознавал свое расхождение с образцом благонадежного ученого. С неправильным происхождением, подозрительным студенческим прошлым, чуждым мировоззрением и, как позднее выяснилось, идеалистическим подходом в преподавании. Все это заставляло быть предусмотрительным, осторожным, в каком-то смысле, незаметным. Несмотря на то, что его личность периодически привлекала к себе внимание, он умел вовремя предупредить серьезность последствий и их избежать. Способность Д.Н. Бекетовского чувствовать время и здраво оценивать окружающую действительность позволила ему не только сохранить себе свободу, но и привыкнуть, приспособиться к этой советской «норме» жизни. Он проработал в Дагестанском СХИ до момента консервации института в 1941 г. После заведовал кафедрой Азербайджанского сельхозинститута, а с января 1950 г. – кафедрой плодоводства Кубанского СХИ. В 1943 г. он награждается орденом «Знак Почета», а в 1946 г. – медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной Войне»[37]. Таким образом, в 1940-е гг. вместе с правительственными наградами и орденами в нем стали видеть и признавать уже советского профессора.

ПРИМЕЧАНИЯ

---

[1]Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 119. Л. 74.

[2]Там же. Л. 23.

[3]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 34. Л. 36об.

[4]Там же. Л. 27об.

[5]Там же. Л. 52.

[6]Добровольский Г.В., Минеев В.Г., Лебедева Л.А. Дмитрий Николаевич Прянишников. Жизнь и деятельность. М., 1991. С. 9.

[7]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 34. Л. 49об.

[8]Там же. Л. 47.

[9]ГАКК. Ф. Р-1597.  Оп. 1. Д. 139. Л.  46.

[10]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп.1. Д. 34. Л. 49.

[11]Шабаршов И. А. Ученые пчеловоды России. М., 1986. С. 70.

[12]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 34. Л. 14об.

[13]ГАКК. Ф. Р-1597.  Оп. 1. Д. 139. Л. 33.

[14]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп.1. Д. 34. Л. 50.

[15]Там же. Л. 22об.

[16]Рожков А.Ю.  В кругу сверстников. Жизненный мир молодого человека в советской России 1920-х годов. М, 2014. Т. 1. Ч. 2. С.199.

[17]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп.1. Д. 34. Л. 52.

[18]Там же. Л. 22об.

[19]Там же. Л. 52.

[20]Там же. Л. 26об.

[21]Высылка вместо расстрела. Депортация интеллигенции в документах ВЧК – ГПУ. 1921-1923. / Сборник документов. М., 2005. С. 57.

[22]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 34. Л. 52.

[23]Там же. Л. 52об.

[24]Там же. Л. 22об.

[25]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 119. Л. 57.

[26]Круглов А.И. Дело «Трудовой крестьянской партии» // Научные проблемы гуманитарных исследований. 2009. № 4. С. 85-90.

[27]ГАКК. Красное знамя. № 283. 1930. С. 2.

[28]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 143. Л. 1.

[29]ГАКК. Р-1597. Оп. 1. Д. 25. Л. 7.

[30]Там же. Л. 8.

[31]Струнников В.А., Шамин А.Н. Т.Д. Лысенко и лысенковщина. Разгром советской генетики в 30–40-х гг. // Биология в школе. 1989. № 2. С. 17.

[32]Грэхэм Л.Р. Естествознание, философия и науки о человеческом поведении в Советском Союзе.  М., 1991.С. 133.

[33]Сойфер В.Н. Власть и наука. (История разгрома коммунистами генетики в СССР). Изд. 4-е. Вашингтон, 2001. С. 323.

[34]Струнников В.А., Шамин А.Н. Лысенко и лысенковщина. Разгром советской генетики в 30–40-х гг. // Биология в школе. 1989. № 2. С.16.

[35]ГАКК.  Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 25. Л. 31-33.

[36]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 129. Л. 47.

[37]ГАКК. Ф. Р-1597. Оп. 1. Д. 143. Л. 1.