Доклад на тему " Николай Гаврилович Чернышевский и Якутия"

Содержание

Введение

I.Вилюйский острог

II. Условия жизни и быта узника

III/Строгости надзора за узником

IV/Знакомство с населением

V.Идейные интересы узника

VI.Круг знакомств в Вилюйске

Заключение

Использованная литература

Н.Г.Чернышевский в Вилюйске

ВВЕДЕНИЕ

H.F.Чернышевский, великий революционер-демократ, философ-материалист, был выслан царским                                                  правительством в   Якутию и пробыл в         Вилюйской ссылке            почти 12

лет (С 11 января 1872 года по 2                       сентября 1883 года).

Вилюйск в 70-е годы XIX в. был самым глухим уголком страны. Население не превышало 500 человек. В Вилюйске Чернышевский жил в очень трудных условиях. Он был помещен в остроге, в заточении. В таких адских условиях он много и упорно работал:  давал местным жителям советы по вопросам земледелия,

животноводства, оказывал посильную медицинскую помощь больным. Особенно сочувственно относился он к якутской бедноте, страдавшей под гнетом якутских тойонов. О страшной их нищете Чернышевский пишет во многих письмах к родным. Русский революционный демократ верил, что “через несколько времени будут жить и якуты по-человечески”. Эти слова Чернышевского оправдались в наши дни. Жители Вилюйска были благодарны ему за его сочувствие и помощь.

В письмах                      Чернышевского   содержатся ценные        сведения о               жизни         и быте

народов Якутии                     той поры. В них   он пишет о кошмарных условиях                жизни    бедноты,

описывает их убогие жилища, скудную пищу, отсталые нравы, забитость, запуганность людей. В письмах проскальзывает мысль автора о том, что представители привилегированного сословия обращали внимание на свое превосходство среди отсталого якутского населения. Вера Чернышевского в счастливое будущее якутского народа является общим тоном его якутских писем.

ВИЛЮЙСКИЙ ОСТРОГ

Администрация Восточной Сибири, переводя Чернышевского в Вилюйск тщательно скрывала как от него самого, так в особенности от общественности России место его будущего жительства в Сибири. Фактически распорядившись о «поселении» его в Вилюйском остроге, во всех своих документах она избегала упоминать слова «острог» или «тюрьма». Так, строго руководствуясь указанием генерал-губернатора Синельникова, исполнявший обязанности губернатора Якутской области де Витте 12 декабря 871 года указывал Вилюйскому исправнику, что Синельников «предлагает сделать распоряжение о причислении Чернышевского к одному из ближайших к этому городу селений и о помещении его по прибытии в Вилюйск в то здание в коем помещался арестант Огрызко».

Лицемерие властей по отношению к Чернышевскому до конца выдержал и вилюйский исправник. Шаганов писал: «По приезде в Вилюйск Николаю Гавриловичу сказали именно то же, что и нам сказал исправник, что квартиры здесь найти нельзя, и пытаться напрасно, что в остроге чисто, просторно и что он там всегда свободен, как и на любой частной квартире. Оказалось, хотели вежливым образом, как бы незаметно, посадить в острог. Надо было принять любезное предложение».

Так Черныневский только у ворот Вилюйского тюремного замка узнал, что вместо свободного поселения его вновь заключают в тюрьму. Открыто протестовать, бороться против этого не было никакой возможности, приходилось подчиняться. Однако совсем умолчать о своем положения Чернышевский не мог и не хотел. Уже в первом письме, отправленном из Вилюйска 6 января 1872 года, он писал Ольге Сократовне: «Живу попрежнему». В нарочито кратко написанном письме, состоящем всего из шести предложений, нельзя было не обратить внимание на эти слова. Не успев прожить на новом месте неделю и говоря, что живет «попрежнему» он прямо намекал на то, что живет так же. как и на Забайкальской каторге, то есть в заточении, на положении узника. Иначе нельзя было понять эти слова. Но чтобы у родных не осталось на этот счет ни тени сомнения, в следующем письме от 3 января он дал такое специальное описание своего дома в Вилюйске: «дом, в котором я помещаюсь, имеет большой зал и пять просторных комнат, все это очень опрятно, совершенно тепло. Почему я расположился так просторно?— Потому что дом стоял пустой, и если бы я не поселился в нем, оставался бы пустым. Это лучший дом в городе и был бы недурным даже и не в таком крошечном городе».

В письме весьма странно звучало его указание о том, что он один занял дом с большим залом и пятью просторными комнатами. При его всем известной скромности и нетребовательности к внешней обстановке даже до ареста он добровольно не мог занять такой обширный дом в Вилюйске. Уже из этого родные должны были понять, что здесь произошло с ним что-то странное. Кроме того, в условиях более чем семимесячной якутской зимы содержание такого большого дома, его отопление, освещение, уборка для одного жильца, тем более ссыльного, не имеющего собственного постоянного заработка, было бы невероятно дорогим и непрактичным. Следовательно, Николай Гаврилович намекал на то. что дом этот навязан ему властями, что он живет в нем не один, а вместе с приставленным к нему для наблюдения персоналом.

Его указание о том. Что дом опрятен и в нем тепло, также давало понять, что он живет в доме с чужим обслуживающим персоналом, могущим идти на большие хозяйственные издержки, связанные с его содержанием.

Фактически заключив его в тюрьму, официально только для вида, это оформили как причисление к свободному поселению. Исполняя распоряжение губернатора, вилюйский исправник 11 января 1872 года секретно сообщил Верхне-Вилюйской управе, что Чернышевский «Причислен к Чачуйскому наслегу Верхне-Вилюйского улуса», но одновременно уведомил, что жить Чернышевский будет в г. Вилюйске.

Так формально соблюли закон о «свободном поселении» его в Сибири. Но никто не обманывался в том, что под видом свободного поселения Чернышевский попал в новое заточение, на этот раз , уже одиночное, в далекий Вилюйский острог.

УСЛОВИЯ ЖИЗНИ И БЫТА УЗНИКА

               В первые месяцы 1872 года тюремная жизнь Чернышевского устраивалась под надзором окружного исправника Ф. А. Аммосова. Это был уроженец Якутии, сын станционного смотрителя, получивший образование в уездном училище. Окружным исправником назначен в 1865 году. Оп был ревностным служакой, почему и дослужился до звания надворного советника, имел два ордена и бронзовую медаль. Видимо, за усердную службу в апреле 1872 года получил назначение на должность чиновника особых поручений Якутского областного правления. Вместо него управляющим округом назначили Егора Егорова, а исправляющим должность помощника исправника хорунжего Ефима Шахурдина. Дальнейшая участь Н. Г. Чернышевского в значительной степени зависела от них.

Известно, что материальные затраты, связанные с содержанием Н. Г. Чернышевского в Вилюйске, были предусмотрены решением Комитета министров, отправившего его в новое заточение. Казенное пособие было назначено одновременно каракозовцам Шаганову и Николаеву по 9 р. 52 коп. и Чернышевскому 12 р. в месяц. Сообщая об этом, и. о. якутского губернатора Витте предписывал «производить это пособие только в таком случае, если эти лица не будут иметь других средств к содержанию себя, как-то присылки от родных, или приобретения трудом и не лишат себя права на получение оного своим поведением, о котором обязываетесь мне каждомесячно доставлять ведомость».

В этом предписании явно проявилось очередное лицемерие губернатора который, безусловно знал, что Чернышевский, живя в тюрьме, не мог иметь каких-либо «приобретений трудом». Это предписание было излишним проявлением усердия царского сатрапа, так как уже пресловутая инструкция Синельникова содержала прямое указание на то, что «для содержания Чернышевского имеет быть назначена особая денежная сумма, размер коей должен быть представлен местным исправником, сообразно с ценами на предметы продовольствии. Утверждение этих цен зависит от генерал- губернатора. Руководствуясь этим, более трезво и практично подошел к вопросу материального обеспечения Чернышевского в Вилюйске исправник Аммосов. Считая 12 рублей казенного пособия в месяц совершенно недостаточными, он представил жандарму Зейферту и де Витте ходатайство об увеличении этого пособия до 17 р. 12 коп. Разрешение расходовать на Чернышевского по 17 руб. 12 коп. в месяц последовало в апреле 1872 года, но выдавать такие деньги ему стали не раньше июня, т. к. он имел 50 руб. собственных средств. Однако, кроме пропитания надо было обзаводиться посудой и другими домашними вещами, поэтому на первых порах ему приходилось особенно трудно.

Местная администрация почти ничем не помогала и только снабжала тюрьму сальными свечами, завозя их из Якутска.

Несмотря на все это, Николай Гаврилович с первых же дней пребывания в Вилюйске уверял жену и родных, что живет хорошо. Исследователи раньше считали, что Чернышевский делал это только для успокоения своих родных, в особенности Ольги Сократовны. Но это лишь часть истины. Его уверения, на наш взгляд, имели более серьезную цель: притупить или усыпить бдительность лиц, надзирающих за его письмами.

               Но при более вдумчивом чтении его писем бросается в глаза определенная контрастность их содержания; по его уверениям все. обстояло благополучно и хорошо. В то же время умелый подбор, группировка и реалистическая констатация фактов, отдельные намеки и замечания рисовали и вскрывали тяжелые условия жизни созданные для него.

Привыкший к культурной пище и не особенно крепкий от природы его организм вынужден был довольствоваться скудной однообразной пищей. Совершенно недостаточное питание, гнетущая своей убогостью бытовая обстановка и неблагоприятные климатические условия привели к тому, что его здоровье постепенно стало ухудшаться, но это он почувствовал однако лишь несколько позже.

Одевался Чернышевский в Вилюйске просто отличаясь в этом отношении совершенной невзыскательностью. Первое время, по его словам, одеждой он был обеспечен сносно. Это видно из письма к жене от 31 марта 1873 года: «Ты спрашиваешь, не нужно ли мне белья. На год, я думаю, достанет того, что я получил от тебя два года тому назад; я только с полгода начал носить это новое белье; у меня было тогда еще довольно прежнего». Со слов Грабовского известно, что «Чернышевский одевался довольно просто: полотняные брюки и рубашка, сверху халат, не большая шапка «блином»— вот и вся обычная его одежда. Среди лета надевал иногда валенки, ворот рубахи всегда расстегнутый — таким показывался он всюду. Господскую одежду, которую присылали ему из России раздавал беднякам». Акцизный чиновник Жуков, познакомившийся с Чернышевским в первые годы его жизни сообщал: «первый раз увидел Чернышевского в середине лета идущим вдоль Вилюйска в меховых торбазах и меховой якутской шапке, что не мало меня удивило». Нужно полагать, что оба эти сообщения в основном верны, верно и то, что Николай Гаврилович одевался необыкновенно просто, и то, что летом иногда носил теплую одежду, так как страдал застарелым ревматизмом. Известно, что в жизни он никогда не терпел роскоши и не удивительно, что, сочувственно относясь к простым людям излишки присылаемой ему одежды раздавал бедным.

Вилюйский острог в качестве жилого дома, грубая тюремная мебель, скудная и однообразная пища, нищенская жизнь и бескультурье окружающего населения — таковы были условия быта и жизни Чернышевского в Вилюйске. Они являлись естественным, нормальным дополнением к той «тюрьме без решеток» какой был тогда Вилюйск по своим природным условиям отдаленного глухого угла Восточной Сибири.

Строгости надзора за узником

Но не тяжелые условия быта составляли главную причину нравственных страданий Чернышевского. Еще больше он страдал от придирчивого надоедливого надзора установленного за ним с первых дней жизни в Вилюйске. Александр II и шеф жандармов считая его государственным преступником, позаботились о создании строжайшего тюремного надзора. Царские сатрапы на местах оказались достойными исполнителями воли царизма. Необходимо детально разобрать приемы, способы н формы надзора, выработанные специально в отношении Чернышевского. Несмотря па обпшрную архивную публикацию, посвященную этому вопросу, до сих пор раскрыта и освещена в печати далеко не вся дикая сущность полицейского надзора за ним. В известной мере это объясняется тем, что многие авторы не сумели осуществить исторический подход к этому вопросу; они пытались описать состояние это надзора в обобщенном виде за все 12 лет заточения Чернышевского в Вилюйске. Возможно, что одной из причин этого являлась недостаточность выявленных архивных материалов Теперь изученные старые, а также новые архивные документы позволяют различить известные особенности надзора за отдельные периоды жизни Чернышевского в Вилюйске. И тем самым глубже понять сущность тягчайших испытаний, выпавших здесь на его долю.

Особые формы и способы надзора в Вилюйске были заранее предопределены двумя обстоятельствами:                                                                  во-первых, решением Комитета Министров о ссылке,

утвержденным самим императором, и, во-вторых, опытом надзора за иим еще на Забайкальской каторге. Формы и способы надзора в Вилюйске были продуманы и разработаны еще задолго до его перевода сюда. Когда Чернышевский еще томился на каторге в полной неизвестности относительно дальнейшей судьбы, в недрах канцелярии высшей администрации уже готовились детальные директивы о надзоре за ним в новом месте заключения. Из предписаний якутского губернатора вилюйскому исправнику видно, что указания о надзоре за Чернышевским они получили еще в ноября 1871 года.

Первой по времени, очевидно, была известная нам пресловутая «Инструкция наблюдения за государственным преступником Чернышевским», в которой уже содержались такие указания:

«Параграф II. В Вилюйске передать Чернышевского исправнику и, поместив его в указанном доме, наблюдать, чтобы Чернышевский не выходил из своей квартиры без сопровождения жандармского унтер-офицера, чтобы посторонние лица посещали Чернышевского не иначе как с разрешения унтер-офицера или исправника, чтобы в ночное время один из конвойных, по очереди, постоянно наблюдал Чернышевского не обращая на это его внимания, чтобы дом в продолжении ночи был заперт.

Параграф 12. Вся корреспонденция Чернышевского, как подлежащая надзору, не может быть отправляема непосредственно им, а должна поступать через исправника на просмотр к губернатору. Из писем, адресованных на имя Чернышевского, выдаются только те, кои, пройдя установленную цензуру, поступят в официальном порядке.

Параграф 13. В случае болезни пользовать Чернышевского на его квартире через местного врача...

Параграф 14. О поведении Чернышевского и его здоровье доносить е каждой почтой генерал-губернатору и от него же получать разъяснения по всем случаям, настоящей инструкцией не предусмотренным.

Параграф 16. Приставленный для постоянного наблюдения за Чернышевским жандармский унтер-офицер должен жить в одном с ним доме и сопровождать его в прогулках и вообще при отлучках из дома; но этот надзор он должен устроить незаметно, чтобы не раздражать Чернышевского и не придавать ему вид арестанта. Урядники обязаны выполнять распоряжения Чернышевского, но один из них всегда должен быть дома».

Устанавливая систему самого строгого надзора за узником, власти в то же время лицемерно требовали не раздражать Чернышевского и «не придавать ему вида арестанта», на что приставленные к нему жандармы, были, конечно, неспособны. Постоянной мелочной опекой и назойливым контролем за каждым шагом Чернышевского они не только не раздражали его, но и отравляли всю его и без того тяжелую жизнь.

ЗНАКОМСТВО С НАСЕЛЕНИЕМ

Человек вдумчивый, пытливого ума, Чернышевский, наблюдая будничные факты жизни, легко угадывал трагическую судьбу всего народа этой далекой окраины. Прежде всего его заинтересовала жизнь местного русского населения - казаков и мещан, в меньшей степени чиновников и попов. Ее типичной чертой, как сразу же подметил он, являлось тесное общение с якутским населением. Чернышевский сумел сразу же подметить исторически сложившуюся близость и родство якутских и русских

трудящихся. Общая судьба сближала русских жителей с якутскими массами и вела их по пути общего трудового сотрудничества.

Чернышевский, живя в Вилюйске, находился в близких отношениях с местным якутским населением. Он давал местным жителям советы по вопросам земледелия и животноводства, оказывал посильную медицинскую помощь больным. «Я даю мудрые советы относительно земледелия, ухода за лошадьми», пишет он.

Особенно сочувственно и с большим уважением он относился к якутской бедноте, страдавшей под гнетом якутских тойонов. «И вообще люди здесь добрые, почти все честные; некоторые, при всей их темной дикости, положительно благородные люди, но видеть их нищую жизнь, мутит мою душу, я и не смотрю по возможности». — писал он к своим родным.

О страшной нищете якутской бедноты Чернышевский пишет во многих других письмах. Жаль смотреть на этих людей», — писал он жене,— «Я присмотрелся к ним, очень присмотрелся, но к виду этих людей я не могу быть холоден; их нищета мутит и мою заскорузлую душу. Я перестал ходить в город, чтобы не встречать этих несчастных; язбегаю тропинок, по которым бродят они на опушке леса».

Но Чернышевский знал, что так вечно не будет, великий русский революционный демократ, истинный защитник народа верил, «через несколько времени будут жить и якуты по-человечески». Эти слова Чернышевского оправдались в наши дни.

Якутская беднота в свою очередь, уважала и любила Николая Гавриловича. Об этом, кроме многочисленных свидетельств местного якутского населения мы узнаем еще и из рассказов писателя В. Г. Короленко, тоже в свое время отбывавшего ссылку в Якутии и оставившего после себя воспоминания о Чернышевском. «Чернышевский был добр бесконечно, всем готов был помочь, особенно якутам, а тем более в болезни. К Чернышевскому часто приезжали якуты. Любили они его». — пишет Короленко.

О хорошем отношении якутов к нему свидетельствует и сам Чернышевский. В одном из писем к жене Чернышевский писал: «Если случается мне какая-нибудь надобность в чем-нибудь, меня снабжают всем, о чем я попрошу. И делают это очень охотно, так что нельзя мне не быть искренне признательным за прекрасные, совершенно добрые отношения здешних людей ко мне!».

Жители Вилюйска были благодарны Чернышевскому за его сочувствие и помощь, которую он оказывал им, за его умные и добрые советы бедным, обездоленным людям. Население Якутии смотрело на него как на человека в высшей степени умного,

справедливого, отстаивающего интересы народа. Его имя долго будет жить в памяти якутского народа.

ИДЕЙНЫЕ ИНТЕРЕСЫ УЗНИКА

Условия жизни Николая Гавриловича в Вилюйске, как мы убедились, оказались чрезвычайно тяжелыми, ухудшившимися даже по сравнению с Петропавловской крепостью и Забайкальской каторгой. Очевидно это и создало благоприятную обстановку для зарождения и развития версий о «духовном угасании» Чернышевского в Сибири. Начало этой версии было положено легендой об его умопомешательстве. Затем она была поддержана и развита идеологами крепостников, либералов и либеральных народников, а также противниками ленинизма в социал-демократической среде. Версия о духовном угасании вилюйского узника оказалась настолько живучей, что нашла своих последователей даже среди некоторых советских историков. М. Я. Струминский писал: «Правительство Александра II достигло своей цели. Из вилюйской ссылки Чернышевский возвратился с надорванными силами. Эта была тень прежнего Чернышевского». Выходит, таким образом, что царизм победил И. Г. Чернышевского!? Но такое представление ничего общего с действительностью не имеет. Чернышевский и в Вилюйске жил напряженной, богатой идейной жизнью, великого революционного демократа.

В то время его, естественно, занимали вопросы, связанные с жизнью его семьи и с собственной судьбой. Интерес к этим вопросам особенно обострился после решительного письма Ольги Сократовны от 24 января 1871 года, в котором она сообщила о намерении приехать к нему на жительство в г. Вилюйск. На первый взгляд это не представляло чего- то совершенно необычного, так как за несколько десятилетий до того, такое же благородное намерение смело осуществили жены сосланных в Сибирь декабристов. Очевидно поэтому историки не обратили особого внимания на это письмо, считая его обычным письмом домашнего, интимного значения. Между тем это было не обычное письмо жены, истосковавшейся по горячо любимому мужу и другу, попавшему в исключительно тяжелые условия. Нет, оно представляло письмо идейного друга, спутника жизни, не только жаждавшего видеть его, и пожить вместе с ним, но, быть может, в отдаленных тайниках души в случае удачи мечтавшей вырвать его как-нибудь из вилюйской неволи. С присущим ей изумительным упорством Ольга Сократовна упорно настаивала на своей поездке в Вилюйск. И не только доводы Николая Гавриловича возымели действие на экспансивную, горячую в своих намерениях Ольгу Сократовну. Отказаться от смелого предприятия ее заставили и внешние обстоятельства. Третье отделение, следившее за Ольгой Сократовной, не без основания весьма серьезно встревожилось как ее письмом от 24 января, так и приездом к ней доктора Павлинова. 12 мая 1872 года последовало новое предписание о секретном надзоре за ней; вскоре было отказано в выдаче паспорта на выезд ее в Сибирь. Так не суждено было осуществиться смелому замыслу Ольги Сократовны.

В связи с настойчиво повторявшимися во многих письмах запросами Ольги Сократовны о том, за что его решили сослать в далекий Вилюйск, Николай Гаврилович попытался дать оценку новой расправе царизма над ним и влияния нового заточения на его идейные устремления. В силу необходимости он должен был изъясняться только намеками, но достаточно прозрачными и понятными для Ольги Сократовны. Он вновь объяснял, что никаких новых мотивов для расправы с ним нет, что мотивы те же, старые— месть царизма и крепостников против революционного демократа. «Милый мой друг, писал он. —исторические запутанности и надобности принуждают официальных людей принимать иногда и какие-нибудь официальные меры, изменяющие домашнюю жизнь какого-нибудь отдельного частного человека не выгодным для него и его семейства образом». И далее продолжал: «Мало ли что бывает с людьми! — Не то, что со мной, — то, что было со мной, мелочь; бывало и бывает во всех странах, не в России только, и несравненно более неудобное или тяжелое для семейств этих людей. Это исторические надобности. И не стоит ни дивиться, ни особенно огорчаться тебе, что вышла на несколько времени неприятная для тебя перемена в нашей с тобой частной жизни. Смотри на это хладнокровнее... Будь спокойнее мыслями». Из этих замечательных строк видно, каким стойким и непримиримым врагом существующего строя остался он и в Вилюйске. Говоря, что его заточение в Вилюйске есть «исторические надобности», он давал понять что царизм и крепостники не могут не продолжать его преследовать как друга и защитника трудящихся России; он ясно понимал, что для них это классовые «надобности». Отсюда его боевой призыв не огорчаться, быть хладнокровнее и спокойнее в мыслях, Так как нельзя ожидать от презренных врагов народа милости или даже хотя бы смягчения участи. Не только для успокоения Ольги Сократовны, как неоднократно подчеркивали историки, но и для показа своей воли к жизни все свои письма он заканчивал бодрыми строками. Он несокрушимо верил, что настанут лучшие времена для новой жизни и работы. «Успеем еще, моя милая радость», - убеждал он жену, - «Пожить вместе с тобою; поживем вместе подольше, много подольше времени, сколько длилось и — теперь, вероятно, не очень много уж, может еще продлиться надобность мне желать, чтобы твоя жизнь была не вблизи, а вдали от меня». В своих письмах он ясно давал понять, что ни каторга, ни новое тюремное заточение не сломили и не смогут понять его духовно, заставить изменить убеждения, что он по-прежнему остается непреклонным приверженцем своего революционного мировоззрения.

КРУГ ЗНАКОМСТВ В ВИЛЮЙСКЕ

Скучное однообразие постылой тюремной жизни Николай Гаврилович несколько разнообразил общением с местным населением г. Вилюйска. За эти годы круг его знакомств расширился. В своих письмах он неоднократно отзывался о местных жителях в самых теплых тонах. Для него были обычны такого рода характеристики: «Со здешними людьми со всеми я в самых хороших отношениях; это не может быть иначе потому, что они люди добродушные».

Наиболее близко Николай Гаврилович сошелся с акцизным чиновником О. Ф. Жуковым, о чем он писал: «С особым радушием принимали меня г-н и г-жа Жуковы, потому чаще всего посещал я их». Это же подтверждается рассказами самого Жукова, добросовестно записанными М. Овчинниковым. Эти рассказы достоверно и ярко рисуют моральный облик Чернышевского. По словам Жукова, Чернышевский говорил: «Каждый человек на земле должен сеять правду и добро; каждый до глубокой старости должен учиться как можно меньше приносить вреда ближнему и облагораживать свою душу». Даже несмотря на, возможно, не совсем точную передачу его речи, мы чувствуем в его словах благородный моральный облик великого гуманиста-просветителя, его постоянное стремление делать добро людям, могущим внять его разумным словам.

Другим его знакомым был подросток Николай Жирков. Он рассказывал: «Когда Чернышевский прибыл в Вилюйскую ссылку, мне было 11 лет. Я помню его хорошо: он был среднего роста. Очень сухощав... Вместе с Чернышевским в ссылку приехал ссыльный Николаев. Мой отец жил тогда в 1-Намеком на наслеге, Верхне-Вилюйского улуса... Николаев переселился к нам, в Намский наслег, я занимался с ним около года, после чего Николаев уехал в Россию. Благодаря Николаеву и по его рекомендации я близко познакомился с Чернышевским. В Вилюйске в то время была так называемая «казачья» школа, где обучалось 15—20 мальчиков, я учился в этой школе и часто, почти каждый день, Ходил к Николаю Гавриловичу. Мы с ним ходили гулять в окрестностях Вилюйска, а чаще всего по реке Вилюю...

Жандармы не препятствовали мне гулять с Чернышевским, надеясь узнать от меня, что делает Чернышевский во время прогулок. Очень часто они меня расспрашивали о том, что делал Чернышевский во время прогулок»

Постоянно наблюдая жизнь местных русских казаков, Чернышевский убеждался в силе и выносливости русского народа, его демократизме и умении всегда жить в мире и дружбе со всеми другими народами. Отмечая постепенное улучшение их быта и нравов даже в таком медвежьем углу, каким был тогда Вилюйск, он писал: «И в нравах тоже много улучшений. Водка выходит из моды... Семейная жизнь довольно чиста от грубости и пороков. Это противоречит ходячим по России мнениям. Я и сам сначала не верил, что женщины не пьяницы, мужья их не буяны. Но увидел: напрасно обижал в своих мыслях русских Якутской области. Дурное, что думают о нравах этих небогатых, радушных людей могло быть более или менее справедливо лет пятьдесят тому назад. А теперь далеко недурные это люди. И не глупые».

Как бы суммируя свои думы о родном народе, сложившиеся раньше и теперь, он писал своей жене: «Русские хорошие люди, их любят и чужие, когда привыкнут жить с ними; тем больше нельзя не любить их нам с тобою, русским же. Они прекрасные люди». В этих словах виден весь Чернышевский, оставшийся и в ссылке горячим патриотом родного народа.

В те же годы продолжали расширяться его связи и знакомства с якутским населением. Еще раньше мы видели, как Чернышевский был поражен отсталостью, нищетой и бескультурьем якутского населения. Эту их отсталость и дикость отмечал он и теперь: «А якуты — дикари — ведущие бестолковый и чрезвычайно грязный образ жизни». Эта суровая оценка не мешала искренне жалеть и скорбеть об их тяжелом положении. Прежде всего он пытался пробудить в темных, забитых якутских трудящихся массах сознание своего человеческого достоинства. «Я давно приобрел привычку,— писал он,— подавать руку всем, с кем говорю; подаю руку и всякому якуту, который, повстречавшись со мной на улице, остановится сказать мне «здорово». Такое его задушевное отношение к простым людям в те времена, когда власть имущие, тойоны и баи смотрели на них хуже чем на животных, было необычным и прямо поразительным.

Спустя несколько лет Чернышевский встретился с семьей ссыльных Чистоплюевых, подружился с ними и принял близкое участие в их судьбе. В лице Чистоплюевых он увидел типичных представителей многострадального русского крестьянства, ставших безвинными жертвами тупости, дикости и произвола царских властей. В результате неторопливых, осторожных и умных бесед он выявил потрясающую картину перенесенных ими совершенно незаслуженных страданий. Муж и жена Чистоплюевы были направлены Якутским областным правлением на поселение в Вилюйский округ. Саратовским окружным судом они были присуждены за «богохульство и не исполнение предписаний правительственных властей, за оскорбление должностных лиц при исполнении обязанностей» к лишению всех прав состояния и ссылке в Сибирь на поселение в отдаленных местах. Узнав всю их историю, он проникся мыслью спасти их от неизбежной гибели в ссылке, почему и решился составить ходатайство императору о помиловании безвинно осужденных.

Н.Г .Чернышевского, конечно, по-прежнему совсем не удовлетворяли обычные житейские связи с местным населением: слишком уж велика была разница в культурном уровне и идейных запросах между ним и людьми, погрязшими в тине обывательской жизни захолустья. Вот почему все чаще звучит в его письмах жалоба на скуку, царящую в Вилюйском обществе. О местных жителях 8 марта 1874 года он писал, что они «люди добродушные. Но видаюсь я с ними довольно мало, постольку, что мои разговоры скучны для них, а занимательны ли для меня их разговоры, о том и сомневаться конечно было бы напрасно. — «Ныне погода хороша». — «Да, конечно, хороша». — Этим обменом мыслей исчерпывается, конечно, весь запас того, что я они, мы имеем общего в наших умственных и житейских интересах».

Якуты Вилюйского округа долгие годы сохраняли благодарную память о нем. Могилева на вопрос о том, «сохранилось ли, что-нибудь после Чернышевского?» отвечала: «Как же, подле тюрьмы, против окон Чернышевского, было небольшое озеро. Чернышевский осушил это озеро, сделал канаву. Сам ее прокопал. Якуты прозвали эту канаву «Николаевским прокопом» в его честь».

В сознание забитого и обездоленного якутского народа Чернышевский вошел как великий праведник, друг и защитник, память о котором будет навеки бессмертна. С живейшим интересом и сочувствием он продолжал следить за тяжелейшей жизнью трудящихся Якутии.

Духовное одиночество было для него тяжким испытанием, но он умел выдерживать и не такие испытания в своей жизни. Недостаток духовного, идейного общения с людьми он восполнял прежде всего и главным образом чтением и литературными трудами и как мог разнообразил свою жизнь доступными ему житейскими видами отдыха. Будучи от природы усидчивым, кабинетным работником, не любившим праздную бестолковую подвижность, он, тем не менее, для укрепления здоровья, для

«моциона», как он выражался, совершал почти ежедневно прогулки, о чем много раз писал Ольге Сократовне.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В исторической литературе, посвященной изучению жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского, было традиционным считать, что в Вилюйске он якобы находился в ссылке. Между тем, как это выяснено нами, такое понимание жизни Н. Г. Чернышевского в Вилюйске впервые было навязано общественности России царской администрацией. Такой классификацией сущности репрессии власть имущие маскировшш свою новую классовую расправу над ним. Эта оценка, со временем принявшая силу само собой разумеющейся привычки, традиции в исторической литературе, привела к известному застою в деле изучения жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского в Вилюйске. Характерно, что со времени выхода работы Я М. Струминского, то есть с 1939 года, фактически были прекращены изыскания новых документов и данных, проливающих какой-либо новый свет на историю пребывания Чернышевского в Вилюйске. Считалось, что история пребывания его в ссылке достаточно и подробно изучена и нет больше необходимости вновь возвращаться к этой проблеме. Вот почему надо было решить вопрос о том, что из себя представляла жизнь Чернышевского в Вилюйске: ссылку или новое заточение?

Как известно, в царской России «ссылкой» называлось свободное поселение революционеров в отдаленных местах Российской империи, проводимое царизмом по суду, в административном порядке или после отбытия ими сроков каторги или тюремного заключения. Политические ссыльные на местах приписывались к определенным административным единицам — селениям, наслегам, городам и в их пределах жили относительно свободно, лишь подвергаясь известному контролю и надзору местных властей.

Исследование истории двенадцати лет жизни Н. Г. Чернышевского в Вилюйске показывает, что его пребывание здесь не только не явилось свободным поселением, (согласно прямому смыслу приговора сената), но и ссылкой. С первого и до последнего дня Н. Г. Чернышевский был чрезвычайным арестантом вилюйского острога и находился, по существу, в одиночном тюремном заключении. Это тюремное заключение по формам и методам надзора было столь строгим и чудовищным, что в анналах истории политической

ссылки в Сибири нет другого подобного примера длительного заточения революционера, уже отбывшего определённый срок каторжных работ.

Исследование истории жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского за вилюйский период полностью опровергает либерально-буржуазную легенду о том, что в Сибири он был якобы пассивным мучеником царизма, не помышлявшим о какой-либо борьбе с царизмом и реакцией.

На самом деле и в этих тягчайших условиях нового заточения он, как великий революционный демократ, смело и бесстрашно продолжал борьбу с царизмом и реакцией. Через все годы жестоких испытаний в остроге незапятнанной и чистой пронёс он свою пламенную веру в неизбежность торжества демократической революции и социализма в России.

Исследование жизни и деятельности И. Г. Чернышевского в вилюйском остроге приводит нас к следующим выводам:

1.                   Чернышевский, насколько позволяли его конспиративные возможности узника, мужественно и стойко боролся с каждым новым произволом царизма против него, с каждым новым отягчением его участи в Вилюйске.

2.                   Чернышевский и здесь подчинял все свои поступки и помыслы высоким идеям революционно-демократического зрения и ими же вдохновлялся для того, чтобы выдержать и выстоять все двенадцать лет тягчайших мучений и страданий в Вилюйске.

3.                   Весьма ограниченные возможности связи и общения с местным русским и якутским трудовым населением Чернышевский использовал для просвещения и воспитания их в духе демократизма, гуманности и ненависти к своим поработителям, в духе веры в свое светлое будущее. Пользуясь эзоповым языком, иносказательным смыслом своих писем и трудов, он разоблачал царизм как заклятого врага русского и якутского народов.

4.                   Готовясь вновь встать во главе мужественных революционных борцов за великое будущее России, Чернышевский неутомимо продолжал развивать, обогащать и оттачивать своё революционно-материалистическое мировоззрение. Его научные труды и мысли периода вилюйского заточения представляют дальнейший важный этап развития его революционно-демократического мировоззрения в целом.

Светлое имя Николая Гавриловича Чернышевского — самого великого и яркого представителя русской социал-демократии, выстоявшего безмерно тяжкие испытания почти 12 лет вилюйского заточения — бессмертно в веках.

Использованная литература:

1.       Варламов И.И., Васильев С.Н., Данилова А.П., Романов И.М. 325 лет вместе с русским народом. Якутск, 1957.

2.       Гоголев З.В., Захаров А.И., Харитонов Л.Н. Ведущая роль русского народа в развитии народов Якутии. Якутск, 1955.

3.       Иванов В.Н., Федоров М.М. Исторические связи народов Якутии с русским народом. Якутск, 1987.

4.       Московский А.С. Очерки советской историографии. Якутск, 1976.

5.       Романов И.М. Н.Г.Чернышевский в Вилюйском заточении. Якутск, 1957.

6.       Токарев С.А. Очерк истории якутского народа. М., 1940.