Еще раз о Толстом

Когда читаешь «Севастопольские рассказы», то невольно на ум приходит мысль: возможно,  всякий народ бывал храбрым, но не всякий народ имел Толстого в качестве летописца. И это не праздная мысль. Масштабность описания, стремление понять суть происходящих событий, острый глаз наблюдателя, правдивость изображения – все эти черты ничуть не удивляют в «Войне и мире», но совершенно невероятны в молодом писателе. Эпичность, столь характерная для Толстого, здесь представлена уже в полном масштабе.

         Безусловно, «Севастопольские рассказы» - это проба пера, приступок к главному труду - «Войне и миру», это решающий эксперимент, словно писатель наблюдает за самим собой: а смогу ли? Во всем произведении чувствуется спокойная уверенность в повествовании, уверенность писателя, который блестяще владеет законами мастерства и играет словом, психологическими приемами легко и свободно.  Если в «Детстве», « Отрочестве» и «Юности» Толстой заявил о себе как о мастере психологического анализа, то в «Севастопольских рассказах» он показал себя еще и  как художник, который блестяще изображает батальные сцены, раскрывает тонкости поведения человека на войне. Не война, а человек – вот, что интересует Толстого.

Человек значительно более сложное существо, чем кажется на первый взгляд, вот почему никогда не скучно проникать в глубь его подсознания, а в экстремальной ситуации именно подсознание становится основным нервным центром человеческого поведения. И здесь Толстой не может скрыть своего азарта. Ему явно интересно «копать», конечно, мы не можем заглянуть в подкорку человека, но воображение писателя гораздо правдивее, значительно точнее и жизненнее, чем реальность, как ни парадоксально это звучит. Реальность толстовского воображения вызывает больше доверия, чем реальность действительная. Вот он излагает размышления капитана Михайлова, дав предварительно описание его грубой внешности, словно вырубленной топором. Разве у такого неказистого на вид человечка может быть в сознании столь широкая гамма переживаний? Да он вряд ли сможет идентифицировать в себе что-нибудь богаче, чем  «хорошо» или «плохо». Однако это не значит, что Михайлов не переживает этих чувств. Толстой очень тонко передает болезненную нерешительность капитана, страх  подойти к офицерам, страх быть униженным. Неужели на войне возможны такие нелепые условности? Возможны, потому что человек всегда остается человеком, со всеми своими слабостями. Опасность сближает, делает людей почти братьями, но мирная жизнь сразу выдвигает пошлые условности, которые придумал сам человек, пытающийся в мирное время казаться значительнее, чем он есть на самом деле. Словом, вечные война и мир. Человек настоящий и человек ложный! Когда он честнее? На войне!

А тщеславные мечты о наградах, которые не чужды и простоватому Михайлову, и высокомерному барону Песту, и гордецу Калугину. А их глупое желание казаться храбрее, чем они есть. Нежелание пригнуть голову из страха показаться трусом… Как это мелочно по сравнению с тонкими переживаниями Володи Козельцова, который себя уже почти записал в трусы, он с ужасом думает о предстоящем посещении бастиона, он проклинает свое глупое, безрассудное желание выделиться. Чего больше было в его добровольчестве? Истинной любви к родине или тщеславия? Толстой не дает прямого ответа. И вот Володя вдруг понимает, что его первый животный страх прошел, и на наших глазах этот краснеющий юноша превращается в мужчину, в солдата, который стал бы героем не одного сражения, если бы судьба даровала ему шанс выжить. «Я не трус», - торжествует Володя Козельцов. И мы понимаем, что солдатами не рождаются, ими становятся. Толстой подталкивает читателя к выводу, что страх – это вполне естественное чувство. Главное -  преодоление. Боятся все, только немногие преодолевают страх, а большинство поддается ему. И Володя счастлив тем, что он обрел близость с простыми солдатами, которые съели не один пуд соли. Чувство сопричастности, «части великого целого – своего народа» - вот те эмоции, которые воодушевляют Володю и превращают его в истинного героя.

      Конечно, эпизод смерти Праскухина поражает своей трагичностью и одновременно холодной точностью описания. Толстой не прощал своим героям высокомерия, он не пощадил свое сословие, показав его мелочность, корыстолюбие, карьеризм. Почему писатель так жесток со «своими»? Там, где нет простоты, там нет правды. Почему мы испытываем снисходительную, даже попустительскую жалость к Вланге? Ведь он просидел весь бой в блиндаже, трясясь от страха? Почему мы не жалеем Праскухина? Так хочет Толстой. Чтобы мы простили слабого и наказали гордеца. Ведь всякий маленький наполеон готов затеять сражение ради золотой сабли, признается писатель. И Праскухин даже без тени сомнения бросил бы солдат на амбразуру ради того, чтобы прославиться. Его тщеславие легко погубило бы десятки людей.

При чтении «Севастопольских рассказов» не покидает ощущение, что Толстому скучны, неинтересны представители аристократии, он их видит насквозь. А вот народные типы описаны явно с любовью. Они загадочны для него, и ему доставляет удовольствие изучать их. Наблюдения писателя остры, оригинальны. Вот простой солдат говорит: «Первое дело, ваше благородие, не думать много, думать надо потом». Это так просто! И мудро! Ты понимаешь, что это наблюдение естественно (хочется выделить курсивом, как это любит делать Толстой). А значит, жизненно, правдиво. В нем нет ни капли фальши, как, например, в Калугине или Песте, фальшь Толстой не прощает. Все, что неестественно, - непростительно. И автор сам признается: «И вы молча склоняетесь перед этим бессознательным величием духа, этой стыдливостью перед достоинством» Писатель явно гордится своей сопричастностью к простому, но великому.

 В экстремальных условиях выявляется суть человеческая, и мы видим людей во всем противоречии их натуры: великими и трусливыми, жестокими и добрыми,  благородными и подлыми, милосердными и равнодушными. Как смиренно и тихо старший Козельцов принимает неизбежность своей смерти! Он из последних сил надеется, что французы не захватили бастион. Священник и доктор лгут ему о победе, чтобы отпустить его с миром. Это будни, жестокие и трагичные. И хотя «благодаря» войне Толстой начинает понимать свой народ значительно лучше, он признает: война есть сумасшествие. Именно потому, что писатель хочет показать войну в крови, страдании и смерти, он начинает с госпиталя. И мы видим ужас происходящего: вонь, страдание, смерть, безысходность. Толстой, как камерой, ведет нас от пристани в гавань, потом к берегу и, наконец, к госпиталю, делая соучастником этого кошмара. По мере приближения к бастиону ты перестаешь наблюдать и сосредоточиваешься на себе. Отныне ум отключается и вступают в борьбу инстинкты. Тем сомнительнее нам кажутся мирные посиделки офицеров, играющих в карты, а потом с любопытством наблюдающих за разрывами ядер. Жеманные женщины и заинтересованные взгляды мужчин. Праздная, обреченная болтовня девочки и ее тетеньки. И одновременно будничный героизм, ежеминутный, простой, непоказной. Солдаты воспринимают войну как неизбежное зло,  которое победить пока невозможно, но бороться надо. И писатель в конце первой части приходит к выводу: «видны черты русского – простота и упрямство».  Все эти приметы войны и невойны вызывают недоумение, но именно этого эффекта добивается Толстой – показать абсурд этой бойни.

Толстой, участник обороны Севастополя, показывает во всей широте, со всем эпическим размахом войну во всем ее проявлении, когда будничное и героическое шагают рядом, сплетаясь в поразительный клубок высокого и низкого в жизни и в человеке. Героизм, любовь к родине – это ведь интимные чувства. О них не принято кричать, громкость изнашивает великие понятия, треплет почем зря.

В «Севастопольских рассказах» уже вполне очевидны любимые приемы писателя в изображении событий. Толстой любит проговаривать все, проникая в глубины подсознания, подробно описывая тонкие, еле заметные движения души, хрупкую грань между противоположными чувствами. Какого-то читателя это может злить, какого-то восхищать. Но это стиль писателя. Тонкий психологический анализ – основа поэтики Толстого. Портрет, подробный, с упором на особые черты внешнего облика героя. Иногда даже навязчивое подчеркивание какой-то особенности во внешности героя, например, краснеющих щек Володи Козельцова. Каждый герой несет в себе определенную идею, поэтому писатель старается напоминать читателю об этом. Например, капитан Михайлов -  неуверенный в себе человек, тщеславный, немного корыстный, но честный. Его внешняя коренастость и несуразность все время подчеркиваются. Никакого изящества, красоты мысли. Барон Пест эгоистичен, самолюбив и надменен. В этом случае подчеркивается его холодный взгляд. И так далее.

Мастерство Толстого проявляется и в описании переживаний человека в критической ситуации, когда не может быть фальши,  когда душа как на ладони. О чем только не передумал Праскухин в предсмертные минуты, как наивен и трогателен старший Козельцов в такой же ситуации. Праскухин не хочет смиряться со смертью, не веря в ее фатальную правдивость, он опять же сосредоточен на себе – абсолютное воплощение идеи эгоизма и тщеславия. Старший Козельцов же думает не о себе, а о сражении, о победе русских, о брате – воплощение идеи простоты, непоказного героизма, добра, правды. Здесь очень важны детали, которые являются важным приемом в стиле Толстого. Например, «маленькая тупая сабелька старшего Козельцова» - символ бессилия, беспомощности русских солдат, отдающих свои позиции французам. Или появление священника – резкая потеря надежды. Или обреченный взгляд хирурга. Все эти детали показывают катастрофу как свершившийся факт, хотя в конце второй части Толстой приходит к выводу: такой народ победить невозможно. Тем страшнее разочарование читателя: как, он же обещал, что победить нас невозможно!

Нельзя не вспомнить внутренние монологи героев – излюбленный прием писателя. Наедине с собой герой становится наиболее правдивым, честным. Никакой фальши, которую презирал писатель. Внутренний монолог как нельзя верно раскрывает переживания героя, например, размышления Володи: « Я не трус!» И здесь же подключается автор, который поясняет, что его герой чувствовал: «радость, что он хорошо исполняет свою обязанность, что он не трус, даже храбр, чувство командования и присутствие 20 человек, которых он знал, сделали из него совершенного молодца». А ступор Володи перед летящим ядром? Вот у Вланги сработал инстинкт самосохранения: он кубарем скатился в траншею и с ужасом увидел на месте, где стоял Володя, пустоту. Пустота фатальна, трагична, тогда как просто ничком лежащее тело еще дает надежду. В этой детали проявляется безнадежность положения. Пустота, не оставляющая никаких шансов. Почему один человек сразу соображает, что ему надо пригнуться, спрятаться, а другой «разговаривает» с бомбой, как будто гипнотизирует ее. Потому что Вланга – человек инстинктов, а Володя – человек мысли.

Маленькие психологические хитрости Толстого восхищают. Например, взятие бастионов французами автор показывает глазами не наших солдат, а врагов. В течение всех трех рассказов мы уже привыкаем к статус-кво: идет война, все нормально.  Никто даже мысли не допускает о поражении. Вот почему столь неожидан резкий переход автора к описанию штурма Стремительность падения бастионов, растерянность русских, торжество врага – с этим трудно смириться. В каждом жесте, в каждом взгляде героев чувствуется тоска поражения. Гнетущее впечатление производит Севастополь в начале третьей части, когда уже никого нет в городе, Толстой с жестокими подробностями описывает покореженные орудия, изрытую землю, разлагающиеся трупы.

Контраст – еще один прием, который помогает автору настроить читателя на нужный ему лад. Война – противоестественная вещь. Вот почему столь контрастны первая и третья часть произведения. Фланирующие по набережной дамы, наблюдающие кавалеры, вездесущие торговцы и убитые, раненые, потерявшие надежду солдаты. Все эти подробности нужны автору, чтобы показать психологию войны, психологию человека. Задача Толстого была в том, чтобы показать простоту, героизм русского народа, а также противоестественность войны, кровь, страдание и смерть. И автор прекрасно знает, как добиться нужного эффекта, на какие точки нажать, чтобы заставить читателя проникнуться его идеями. И с этими задачами он справился блестяще.

Да, всякий народ имеет своих героев, но не всякий народ имеет такого летописца, как Толстой.