Инсценировка
по рассказу В.П.Астафьева « Солдат и мать»
Действующие лица:
Солдат
Деревенская
женщина лет 50
Парнишка
(
Солдат возвращается из госпиталя в свою часть. Решил заночевать в деревне,
разрушенной, сожженной. Стучится в окно первой избы)
Женщина: — Чего
надо? — недружелюбно и настороженно спросила женщина,
разглядывая
меня глубоко ввалившимися глазами.
Солдат: — Я из
госпиталя... Мне бы переночевать...
Женщина — У
меня ночевать не останавливаются, — глухо сказала женщина и отвела
глаза
в сторону, — не то место.
Солдат: — Да не
стесню ведь, — настаивал я.
Женщина: — Иди
вон на тот конец, там изба чище.
Солдат: — Да уж
ноги не идут, тетенька.
Женщина: — Дойдут,
молодой еще.
Солдат: —
Солдата раненого гоните, эх вы!..
( Эти слова
подействовали на женщину).
Женщина: — Ну как
знаешь,
— обронила она и отодвинулась в сторону, пропуская
меня в избу.
( Я вошел в
переднюю, вытер ноги о старые ватные брюки, лежавшие у порога, и, как
полагается, произнес):
Солдат: —
Здравствуйте, люди добрые!
(Мне никто не
ответил.. Я стянул шинель, пережившую не одного солдата, и пристроился на
скамье под божницей, на которой не было икон. На их месте светлели квадратные
пятна).
Вошла хозяйка.
Солдат: — Народу
много осталось в деревне?
Женщина: — Много.
А целых изб — с полдюжины. Забиты людьми, прямо сказать,
доверху.
Солдат: — А у вас
почему нет?
Женщина: — А у
меня нету,
— отрезала она с раздражением и принялась чистить
картошку.
Солдат: — Родных
тоже, значит, нет?.
Женщина: — Ты
знаешь что, пришел ночевать, так ложись!
(
Женщина взяла топор и пошла на улицу. Я догнал ее в сенцах):
Солдат:
— Секундочку, мамаша! Дайте я разомнусь...
Женщина:
— Ну что тебе надо? Пришел спать, так спи...
Солдат:—
Давайте, давайте, мамаша! Солдат должен помогать гражданскому
населению.
Женщина:
— Вот ведь надоедный какой...
( Она все-таки отдала мне топор и возвратилась в избу.
Я схватил топор и принялся торопливо рубить дрова. Рубил, рубил, секира
сорвалась с топорища да чуть не в лоб мне).
Солдат:
— Вот так хозяйство!
(
Позади меня кто-то захихикал. Я обернулся. За низким плетнем стоял парнишка в
живописно залатанной рубахе. Ноги у него были до того вымазаны грязью, что
казались обутыми в ичиги).
Солдат:—
Ты чего тут подглядываешь? — спросил я. — Вот попало
бы топором в
котелок-то, и загремел бы
к Богу в рай.
(
Мальчишка шмыгнул носом, почесал ногу об ногу):
Парнишка:—
Не больно пужай, не из пужливых!
Солдат:
— Смотри, какой отчаянный!
( В ответ на это мальчишка выпалил):
Парнишка:
— Ты зачем тута на ночь встал? Тута фашистиха живет!
Солдат:
— Постой, постой, — опешил я. — Как — фашистиха?
Парнишка:
— Так, фашистиха! Не знаешь, так не лезь, куда не полагается. Ейный
сын с фронта смылся и в
полицаи наладил. Его наши стукнули во-он
тама, —
махнул мальчишка в поле.
Солдат:
— Ты вот что, малыш, чем болтать, принес бы лучше топоришко какой-
нибудь.
(Парнишка
озадаченно глянул на меня и исчез, но тут снова появился и протянул мне
аккуратненький топорик).
Парнишка:
— Только не поломай. Он дедкин, — пробормотал мальчишка и
почему-то
посмотрел на мои
руки.
Солдат:
— Ладно, не зажилю, — буркнул я и принялся вытесывать
клинышки для
хозяйского топора.
Парнишка:—
Пор-рядок! — восхищенно прошептал мальчишка и, видимо, от избытка
чувств снова почесал
ногу об ногу. — Дядь, а дядь, айдате к нам ночевать,
а? У нас на полатях теплы-ынь! И яблочки моченые есть. Айдате,а? Солдат:— Не
заманивай, малый, не пойду,
(Постель она мне приготовила
на кровати, а сама забралась на печь На столе,
привернутая, горела лампа. Около нее, будто окаменелая, сидела хозяйка с
шерстяной шалью на плечах. Она смотрела на меня).
Солдат:
— Вы что не спите?
( Хозяйка вздрогнула, подхватила свалившуюся с плеча шаль и сказала,
закручивая пальцами кисточку):
Женщина:
— Не спится. Нетути мне сна.
( Было невыносимо тягостно смотреть на нее. Но еще тяжелее молчать. Я кивнул
головой на портрет, с которого, еле заметный, глядел в сумрачную избу мужчина,
и спросил):
Солдат:
— Муж, да?
Женщина:
— Мой. Данила. Садовником был, за год до войны помер. А я птичницей
работала, на выставку
как-то ездила. Давно это было...
Солдат:
— Теперь в саду вместо мужа?
Женщина:
— Не-е... Я с колхоза вышла...
Солдат:
— Чего так?
Женщина:
— Бабы проходу не дают.
Сам-то женатый?
Детки есть?
Солдат:
— Нет еще. Не успел жениться...
Женщина
:— А-а,— с сочувствием и, как мне показалось, даже с сожалением протянула
она и раздумчиво
продолжала: — Придет время, женишься, детки пойдут...
Солдат:
— Это еще на воде вилами...
Женщина:
— Иной раз и живой человек, а мертвому завидует. Вот у меня сынок
был,
— выдавила она. — Он покойный, а я за него казнь от людей
принимаю.
— Женщина задумалась, глядя мимо, за окно.— Ветер
начинается, разнесет тучи с
дождем, легче тебе идти будет, — тихо произнесла
она.
Солдат:
— Да-а, может, и легче, — неопределенно протянул я. И снова хозяйка
быстро и
пристально взглянула на
меня.
—
И затяжная непогодь проходит, — заторопился я. — У вас тоже все
пройдет. Ваша-то вина какая?
Женщина:
— Мир понапрасну не судит! — Женщина запахнула шаль на груди, и
закрыла глаза. — Говорят,
гадюка когда родит, то пожирает гадят, если
они не расползутся. А я вот
вроде бы и не змея, а тоже...
—
Одно дите — свет в окошке, так в народе говорят. А мое дите мне весь свет
застило. Чуть чего бывало нашкодит, я его, как курица-парунья, под крылышко.
Школу бросил — под крыло, пить взялся — обратно туда же. Девушку-невесту
изобидел — шито-крыто сделала, и все это мне шалостями ребячьими
представлялось. Только уж когда он товарищей в черные дни спокинул, когда
чужеземцу в услужение нанялся, я очнулась и вижу: ничего-то он не любит — ни родную
деревню, ни мать... Ему бы, как таракану, в щель какую засунуться. Да только
спутал он дом родной со щелью. Выковырнула я его, просила, молила, чтобы свою
часть настигал. Послушался вроде бы, пошел, да не туда пошел. От меня потом все
прятался. Видно, чувствовал: зарублю я его. Другие люди упокоили его, уберегли
меня от этого тяжкого дела...
(
Хозяйка опять поднесла кружку ко рту. Посудина стучала о зубы.— Э-эх, кабы
прежние годы вернуть, кабы сызнова все начать... — без всякого перехода
снова заговорила она).
—
Ты с госпиталя на фронт или как? — донесся через некоторое время голос
женщины с печи.
( Вопрос был таким неожиданным, так он меня ужалил, что я, сам того не замечая,
подскочил и оскорбление, грубо бухнул):
Солдат:
— А куда же я могу еще?
Женщина:
— Да мало ли куда? Свет велик. Ох-хо-хо, война! Многим она очи
позакрывала, но многим
и открыла... Ну, спи, спи, мешаю я, а путь
долог...
(
Я вытянулся, закрыл глаза
Утро.
Я быстро собрался в путь).
Женщина:
Сядь за стол да поешь хорошенько на дорожку.
(
Я ел. Она со скрещенными на груди руками стояла возле печи и, сколько я ни
упрашивал ее поесть вместе со мной, за стол не садилась. Она смотрела на меня жадно,
с большой и доброй печалью)
Солдат:
. Спасибо, мать, за ночлег и за хлеб – соль
( Потом
помогла мне надеть на плечи вещмешок, мимоходом застегнула крючок
шинели и проводила до
калитки.
Я протянул ей руку. Она удивленно уставилась на меня своими до дна выплаканными
глазами. Хозяйка осторожно подала мне руку, ровно боялась, как бы тут не было
какого-нибудь подвоха).
Солдат:
— Ничего, мать, все перемелется, — сказал я и никак не мог подобрать
других
нужных слов. Я помолчал, еще раз тряхнул ее руку и тверже повторил:
—
Перемелется. Отойдут наши люди сердцем и простят тех, кто прощения
заслуживает, — незлопамятные...
Женщина:—
Этим и живу, — ответила женщина, глядя в сторону.
( Уже за околицей я оглянулся и посмотрел на приземистую избушку.
Над
давно не стриженным орешником покачивалась худая рука. Не понять было: машет
ли она или, по старому обычаю, — благословляет).
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.