К уроку по теме "Основы знаний". Вторые Олимпийские игры

Вторые Олимпийские игры

Продолжаем знакомить с воспоминаниями Пьера де Кубертена, опубликованными издательством «Рид Групп» в книге «Олимпийские мемуары». В этом статье речь пойдет о Вторых Олимпийских играх, которые проходили в Париже в 1900 году. Решение об их проведении на родине инициатора возрождения Игр было принято еще в 1894 году, но, по словам Пьера де Кубертена, если и существовало на земле место, где всем наплевать на Олимпиаду, – так это был именно Париж.

…Одиннадцатью годами раньше у трех директоров Всемирной выставки 1889 года, главным образом у господ Жоржа Берже и Альфана, я нашел быстрое понимание  и наивно рассчитывал на подобную поддержку в организации II Олимпийских игр 1900 года. Тогда они много сделали для зарождающегося движения по распространению спорта в школах Франции, и разве могли бы они после афинских событий отказать в помощи такому предприятию, как олимпийское возрождение, которое наделало столько шума в прессе? Однако на смену единоличной диктатуре пришел гибкий триумвират, и, как многие выдающиеся люди, генеральный комиссар 1900 года г-н Альфред Пикар не любил «подчиняться» идее. Наша единственная встреча произошла давно, а именно 30 января 1894 года, за несколько месяцев до возрождения Олимпийских игр. Мысль объединить Вторую Олимпиаду со Всемирной выставкой в Париже ему сразу же не понравилась, кроме того, он холодно отнесся к идее обустроить на выставке отдельную спортивную секцию, где было бы представлено современное положение дел в спорте и показаны в ретроспективе значимые спортивные события. Тем не менее, именно этот проект захватил меня целиком в тот же день, и на нем стояла моя подпись, а также подпись г-на М.-Г. Стрейли, профессора лицея Монтеня, признанного эллиниста и гимнаста. Проект включал возведение на территории выставки или в ее окрестностях копии комплекса Альтис в Олимпии. Внутри величественных сооружений мы хотели собрать различные предметы и документы, касающиеся спорта, а также задумали устроить там показ разного рода экспонатов из Античности, Средних веков и современной эпохи. Г-н Пикар, заверив нас в своей симпатии, взял себе на заметку наш проект и положил его под сукно. Мы так и не получили обещанного приглашения. И когда по прошествии трех лет появилась официальная программа выставки, деятели спорта заметили с некоторой оторопью, что конькобежный спорт был отнесен к секции столовых приборов, гребной спорт – к спасению на водах, спортивные общества – к объединениям социальной взаимопомощи и т.д. Задолго до этого я понял, что Олимпийским играм нечего ждать от г-на Альфреда Пикара, хотя г-н А. Рибо, бывший президент совета, ходатайствовал перед ним в пользу Игр. Но все было напрасно.

Несмотря ни на что, я решился организовать Игры 1900 года без малейшего участия властей лишь силами частного комитета, в котором виконт де Ларошфуко согласился не только взять на себя хлопоты по председательству, но и обустроить бюро в «Отеле де Ларошфуко» на улице Варенн в Париже. На первый взгляд, проект был безрассудно рискованным. В действительности же все было не так страшно. Я рассуждал таким образом: согласно велеречивому заявлению, высказанному одной бумажной душой, администрация выставки намеревается организовать «соревнования физических упражнений и видов спорта». Этот замысел был обречен на провал, принимая во внимание выбранное место – город Венсенн, множество комиссий и подкомиссий и грандиозность программы (хотелось включить бильярд, рыбалку и шахматы). Эти соревнования не могли быть ничем иным, как своего рода хаотичной и пошлой ярмаркой: полная противоположность тому, чего мы желали для Олимпийских игр. Итак, мы должны были попытаться дать участникам то, что они не могли бы найти в другом месте. В Афинах они прикоснулись к античному миру в его самом чистом проявлении. Париж должен был показать им старую Францию с ее утонченными традициями и самобытными обычаями. У толпы будут соревнования и праздники, устраиваемые на выставке, а мы организуем игры для элиты, а именно: участники, пусть немногочисленные, но это мировые чемпионы; зрители – люди из света, дипломаты, профессора, генералы, члены Французской академии. Что может быть для них более очаровательным, более желанным, чем прием в парке Дампьер, ночное гулянье на улице Варенн, прогулки в Эклимон или в Боннель?..

…Дабы понять, что в подобном плане не было ничего неосуществимого, нужно, чтобы читатель представил себе положение дел, сложившееся тридцать лет назад. В то время не было ничего более неблагодарного, чем попытаться завлечь зрителей на спортивные соревнования. Подобные зрелища пока еще мало их привлекали. Исключение составляли велодромы, которые собирали толпу, да и то не всегда. Когда несколькими годами ранее «Рейсинг клуб» принимал замечательную команду Манхэттенского атлетического клуба из Нью-Йорка, за счет входных билетов удалось покрыть не больше двух третей расходов. В следующем году первый футбольный матч между англичанами и французами, сыгранный во Франции, завершился порядочными убытками, несмотря на то что во главе устроителей был новый посол во Франции – знаменитый лорд Дюфферин. И когда немногим позже в Андерси состоялось первое соревнование восьмерок против Лондонского гребного клуба, закончившееся, к большому удивлению наших гостей, победой французов, общественное мнение не придало этому событию никакого значения. Что же вы хотели? Как говорил один университетский профессор, спорт – это лишь «приятное времяпрепровождение» и ничего более. Общественное мнение нелегко переубедить…

…В общих чертах программа была такой же, как в Афинах, однако добавили бокс и поло, кроме того, программу немного расширили за счет некоторых изменений в отношении других видов спорта. Мы отказались от стендовой стрельбы, но включили стрельбу из лука; учредили альпинистский приз за самое примечательное восхождение на какую-либо горную вершину, считая с даты Игр 1896 года.

Пресса, особенно правая, да и левая тоже, отнеслась благосклонно к нашей инициативе. Независимые спортсмены, казалось, также были довольны. 16 июня 1898 года Анри Дегранж предоставил в наше распоряжение велодром в Парк де Пренс, затем Жиффар взялся провести соревнования по плаванию, а Пьер Лафит предложил свою газету Vie au Grand Air в качестве публикационного органа. Г-н Мольер обещал устроить гала-представление в своем знаменитом цирке, а граф Потоцкий пообещал устроить конные состязания, к организации которых хотел привлечь конноспортивное общество «Стремя». За границей уже давно все заняли выжидательную позицию и ждали, чем закончатся официальные проекты. Но в нас поверили практически сразу. Начались хлопоты. В своих письмах г-н де Бузье и генерал Бутовский объявляли о создании комитетов Бельгии и России; Л.А. Куфф из Австралии пообещал, что на Игры приедет «сильная команда».

Первоначально нужно было расквартировать спортсменов, главным образом обустроив специальные лагеря, расположенные в красивых местах и хорошо оснащенные (знаете, в то время со спортсменами было легче обходиться), и вдруг взорвалась бомба. Можете считать меня полным простаком, но этого я никак не ожидал. Я полагал, что федерации, чьи правила мы использовали и кому доверили сформировать судейские коллегии и управлять проведением соревнований, получат от этого достаточное удовлетворение, проявят интерес к нашему предприятию. А? награждения, Боже мой! Я забыл о наградах. Забыть о таком во Франции, какое безумие! Между прочим, не меньшее, чем создавать самим «международную награду», – у нас не было ни одной зеленой, желтой или фиолетовой ленты для раздачи. Впрочем, невозможно представить «продвижение» Олимпиады, заполняющее промежутки между моментами раздачи наград за достижения на выставке.

Оживление росло. Эрнест Кайо предупредил меня, что «французская Федерация гребного спорта кричит благим матом». В муниципалитете наше собрание объявили собранием «графов и маркизов», заседающих на улице Варенн. 9 ноября 1898 года Французский союз атлетических видов спорта проголосовал за выход из нашего предприятия, несмотря на все усилия нашего коллеги из МОК Эрнеста Кайо, который еще накануне рассказывал о неблагоприятных настроениях. Французский союз атлетических видов спорта находился в состоянии внутреннего кризиса, спровоцированного некоторыми амбициями, судить о которых я здесь не берусь. Резонанс этого события оказался слабым. Официальная организация соревнований на выставке не имела успеха, и никто не выказывал в данной связи доверия Генеральному комиссариату. Наши трудности множились; но неразрешимыми они не были. За границей знали только «комитет Ларошфуко». Осложнение возникло при вмешательстве американцев, оказавшемся для нас весьма неожиданным. В Париж нагрянул полковник Х., автор проекта организации спортивной выставки под патронажем комиссариата Соединенных Штатов; на этой выставке будут устроены игровые площадки, соревнования и т.п., чтобы «внушить другим нациям, что такое настоящий спорт». Ничего неуместнее этой инициативы просто не могло быть. К несчастью, американский комиссариат нашел себе поддержку в лице г-на Пикара (неожиданное дело!), который выказал свою благосклонность. Я воздерживался от любого враждебного поведения и в довершение ко всему почти год поддерживал с полковником очень любезные отношения. Его проект не представлялся мне жизнеспособным: он только еще больше увеличивал масштабы царившей сумятицы. Что касается выставки, там ничего не вырисовывалось. «Полная некомпетентность, – сообщали мне по секрету, – в Комиссариате собрались одни бумагомаратели, которые, по его (генерального комиссара) мнению, обладают необходимыми качествами, чтобы хорошо организовать спортивные соревнования». Наконец 19 февраля 1899 года решились назначить Даниэля Мерийона генеральным директором заявленных спортивных соревнований. Это совсем не тот человек, который был бы нужен, но он «достойный человек». Мелкие трения, речь о которых шла выше, не бросили тень на наши сердечные отношения. Мне показалось, что благодаря ему можно примирить обе группы, приобщить их к делу и извлечь из этого участия максимальную выгоду для приличного устройства II Олимпиады. Г-н Рибо предпринял новый демарш, но натолкнулся на стойкое неприятие Олимпийских игр г-ном Альфредом Пикаром, считавшим их «анахронизмом».

Тем временем Шарль де Ларошфуко выказывал свое беспокойство по поводу тайной кампании, в истинную подоплеку которой я не хотел углубляться, боясь, что в ней участвует один мой друг, и если бы все оказалось правдой, он бы потерял всякое уважение в моих глазах. Определенные светские интриги иногда простительны, но они не становятся от этого привлекательнее. Как бы то ни было, собрание 22 апреля внезапно оказалось бурным и закончилось неожиданной сенсационной отставкой. На место председателя предложили другую кандидатуру, к тому же был подходящий претендент. Что касается нашего генерального секретаря Фурнье-Сарловеза, он был не из тех, кого можно легко выбить из седла. Я взвесил внезапно увеличившиеся риски: у нас оставалось не так много времени, и к тому же мне не хотелось, чтобы мировая общественность увидела, что Франция раскололась на два лагеря. Нужно было проконсультироваться с МОК. Время катастрофически таяло. Я позволил Организационному комитету проголосовать за его роспуск. Мне поручили написать г-ну Мерийону в выражениях, которые сочту предпочтительными. Я предупредил его частным образом, а позже он поблагодарил меня, прислав очень теплое послание. Затем мы пришли к соглашению о положениях официального письма, которое я и направил ему 15 мая. С момента его назначения прошло много месяцев, но, казалось, деятельность комиссариата этим назначением и ограничилась. Мерийон сам по себе не бездействовал: предложил некоторые меры, которые посчитал важными, но так и не получил хоть какой-нибудь ответ ни на одно из своих предложений. В письме он сообщал мне о своем раздражении и грозился отставкой, если немедленно не дадут ход его предложениям. Затем пришло еще одно письмо, радостное: все устроилось. Наконец-то Мерийон мог приняться за работу. Наконец-то!.. В действительности было уже слишком поздно.

5 июня 1899 года наша встреча состоялась. Присутствовали г-н Викелас, граф Брюнетта д’Юссо, вступивший в МОК годом ранее, и я. Мерийон был всецело поглощен делами с зарубежными комитетами, учрежденными выставкой, которые не оказывали делу сколь-нибудь серьезную поддержку. При этом он считал, что только наши коллеги могли бы вывести его из сложившегося затруднительного положения. Мерийон попросил меня отправить им циркуляр, что и было немедленно сделано. Я даже предложил ему воспользоваться будущей поездкой в страны Центральной и Северной Европы, чтобы активизировать усилия членов МОК. Цель поездки – сбор документов для серии исследований на тему «Будущее Европы», которые должны были выйти в Independence Belge и действительно вышли в свет осенью. Г-н Мерийон хотел бы, чтобы моя поездка была более длительной и охватила, таким образом, как можно больше стран – это, по его мнению, благотворно сказалось бы на предприятии, ответственность за которое возложили на него. Но г-н Пикар отказал ему в этой просьбе. Я же убедил Мерийона, что там, где я буду проезжать, расскажу о его деле с таким же усердием, как если бы это было мое личное дело, коль скоро «спортивные состязания выставки заменяют Олимпийские игры»: скудное и неуклюжее выражение, на котором мы остановились, ожидая, что мало-помалу сможем заменить его на какое-нибудь другое, более элегантное и приличное…

…В 1900 году осознание спортивного духа было на уровне инстинкта только у настоящих спортсменов. Общественность имела о нем лишь смутное представление, а государственный аппарат, как мне кажется, еще меньше понимал, о чем идет речь. Впрочем, мало того, что у этих господ с Марсова Поля отсутствовал спортивный дух, – их техническая подготовка оставляла желать лучшего. Время от времени они издавали невнятные циркуляры, не содержащие никаких полезных сведений. Но вот в чем был парадокс: именно покойный комитет, комитет де Ларошфуко, продолжал пользоваться доверием иностранных участников; и, не признавая более никого, – и правильно делали! – все обращались к президенту МОК. Число жалоб росло. 11 октября (за шесть месяцев до открытия) Каспар Уитни выразил недовольство американцев. 23-го числа Йиржи Гут заявил, что в Праге все пали духом, так как не знают, на чем остановить свой выбор и что делать. Немного спустя ударили в колокол в Копенгагене. Со всех сторон – проявление недоверия к Играм, «организованным всеми этими некомпетентными», как писал Слоун. Меня просили вмешаться. Уитни наивно взывал к своему посольству в Париже, чтобы оно получило от выставки официальный отказ в организации Игр и просто предоставило «деньги и свободу» лицам, выбранным МОК. 14 апреля 1900 года граф Тун Валсессина, камергер Франца-Иосифа, потребовал, чтобы ввиду проведения Парижских игр в МОК был включен австрийский представитель; тот же демарш устроили и канадцы.

А время таяло безвозвратно. Ни один росток не пробивался из почвы – бюро, новые подкомиссии, плотные графики работы не приносили плодов. Винсенн был заброшен; нет ни денег, ни стадиона, ни площадок, подобно тому как просили членов МОК войти в состав судейских коллегий, а кончили тем, что обратились к обществам за прямой поддержкой и попросили у них площадки, в частности у «Рейсинг клуба», чтобы отпраздновать день атлетики. Это послужило хорошим наказанием за то, что они с ожесточением обрушились на мой проект 1898 года, объявив его «пошлым и недостойным нации».

Чемпионаты по бегу, прыжкам, метанию все же прошли в Булонском лесу 19 июля 1900 года. Председателем был я, а функции почетного председателя выполнял министр торговли г-н Александр Мильеран. Он провел с нами день и заинтересовался подвигами атлетов, но я воздержался ставить его в известность о том, что произошло, – настолько он, казалось, был не у дел. Большинство политических деятелей того времени разделяли мнение университетского профессора, которое я цитировал выше; спорт воспринимался как некая закуска, которую следовало любить, – впрочем, не обязательно, как и все, что полезно для здоровья. Но с этой точки зрения игра в шары не отличалась для них от игры в футбол. Что касается олимпийского движения, они видели в нем только эксцентричный и бесполезный неологизм. По прошествии шести лет на каком-то банкете это выражение еще вызывало пренебрежительную и недоверчивую улыбку на губах министра, как ту, что я видел недавно, но все-таки он изменил свое мнение.

О других соревнованиях 1900 года мне нечего сказать. В них растворились все наши добрые намерения. Спортсмены старались показать себя с лучшей стороны. Были интересные результаты, но не было ничего от олимпийского духа. По словам одного из наших коллег, «от нашей затеи не оставили камня на камне». Верно сказано. Это выражение отлично характеризует опыт 1900 года. В любом случае этот опыт подтвердил, что следовало остерегаться включения Игр в любые крупные ярмарки, на фоне которых философское значение Игр улетучивается, а их педагогическое воздействие становится неэффективным. К несчастью, только что заключенный «брак» оказался более крепким, чем мы думали. Еще дважды, в 1904 и 1908 годах, нам пришлось по причине дефицита бюджета взаимодействовать с выставками. И только в 1912 году благодаря усилиям шведов было объявлено о «разводе». В таком неприятном сожительстве олимпийское движение находилось в положении унизительной зависимости, которую ему навязали в Париже, но постепенно оно избавлялось от этого.

Краткое описание документа:

Продолжаем знакомить с воспоминаниями Пьера де Кубертена, опубликованными издательством «Рид Групп» в книге «Олимпийские мемуары». В этом статье речь пойдет о Вторых Олимпийских играх, которые проходили в Париже в 1900 году. Решение об их проведении на родине инициатора возрождения Игр было принято еще в 1894 году, но, по словам Пьера де Кубертена, если и существовало на земле место, где всем наплевать на Олимпиаду, – так это был именно Париж.