|
Вот
люди! все они таковы: знают заранее все дурные стороны поступка, помогают,
советуют, даже одобряют его, видя невозможность другого средства, —
а потом умывают руки и отворачиваются с негодованием
от того, кто имел смелость взять на себя всю тягость
ответственности. Все они таковы, даже самые добрые, самые умные!..
|
Я уже
прошел тот период жизни душевной, когда ищут только счастия, когда сердце
чувствует необходимость любить сильно и страстно кого-нибудь, —
теперь я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне
кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая
привычка сердца!..
|
Из двух
друзей всегда один раб другого, хотя
часто
ни один из них в этом себе не признается.
|
Есть
необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души!
Она как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу
солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта,
бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет!
|
Честолюбие
есть не что иное как жажда власти, а первое мое удовольствие —
подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе
чувство любви, преданности и страха — не есть ли первый
признак и величайшее торжество власти?
|
Слава —
удача, и чтоб добиться ее, надо только быть ловким.
|
— Так вы
не женитесь?..
— Доктор, доктор! Посмотрите на меня: неужели я похож на жениха или на
что-нибудь подобное?
|
Я люблю
сомневаться во всем: это расположение ума не мешает решительности характера —
напротив, что до меня касается, то я всегда смелее иду вперед, когда не знаю,
что меня ожидает. Ведь хуже смерти ничего не случится — а смерти не минуешь
|
— Пора!
— шепнул мне доктор, дёргая за рукав, — если вы теперь не скажете, что мы
знаем их намерения, то всё пропало. Посмотрите, он уж заряжает… Если вы
ничего не скажете, то я сам…
— Ни за что на свете, доктор! — отвечал я, удерживая его за руку, — вы всё
испортите; вы мне дали слово не мешать… Какое вам дело? Может быть, я хочу
быть убит…
|
Я опять
ошибся: любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и
простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой. … Глупец я или
злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть
больше, нежели она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное,
сердце ненасытное; мне все мало: к печали я так же легко привыкаю, как к
наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня…
|
Я лгал;
но мне хотелось его побесить. У меня врожденная страсть противоречить; целая
моя жизнь была только цепь грустных и неудачных противоречий сердцу или
рассудку. Присутствие энтузиаста обдает меня крещенским холодом, и, я думаю,
частые сношения с вялым флегматиком сделали бы из меня страстного мечтателя.
|
Она проведет
ночь без сна и будет плакать. Эта мысль мне доставляет необъятное
наслаждение: есть минуты, когда я понимаю Вампира…
|
Мне
стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных
контрабандистов? Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их
спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!
|
Из жизненной
бури я вынес только несколько идей — и ни одного чувства.
Я давно уж живу не сердцем, а головою. Я взвешиваю,
разбираю свои собственные страсти и поступки с строгим любопытством,
но без участия.
Я шел
медленно; мне было грустно… Неужели, думал я, мое единственное назначение на
земле – разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба
как-то всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто
не мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого
акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя.
|
Быть для
кого-нибудь причиною страданий и радостей, не имея на то
никакого положительного права, — не самая ли это сладкая пища
нашей гордости? А что такое счастие? Насыщенная гордость.
Моя
любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех,
кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия: я только удовлетворял
странную потребность сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости и
страданья – и никогда не мог насытиться.
|
Пробегаю
в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой
цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение
высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные… Но я не угадал
этого назначения, я увлекся приманками страстей пустых и неблагодарных; из
горнила их я вышел тверд и холоден, как железо, но утратил навеки пыл
благородных стремлений – лучший свет жизни.
|
Я
люблю врагов, хотя не по-христиански. Они меня забавляют, волнуют мне
кровь. Быть всегда настороже, ловить каждый взгляд, значение каждого слова,
угадывать намерения, разрушать заговоры, притворяться обманутым, и вдруг
одним толчком опрокинуть все огромное и многотрудное здание
их хитростей и замыслов, — вот что я называю жизнью.
|
Моя
любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем
не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для
собственного удовольствия: я только удовлетворял странную потребность
сердца, с жадностью поглощая их чувства, их радости
и страданья — и никогда не мог насытиться.
|
Надо
мною слово жениться имеет какую-то волшебную власть: как бы страстно я ни
любил женщину, если она мне даст только почувствовать, что я должен
на ней жениться, — прости любовь! мое сердце превращается
в камень, и ничто его не разогреет снова. Я готов
на все жертвы, кроме этой; двадцать раз жизнь свою, даже честь поставлю
на карту… но свободы моей не продам.
|
Мы друг
друга скоро поняли и сделались приятелями, потому что я к дружбе неспособен:
из двух друзей всегда один раб другого, хотя часто ни один из них в этом себе
не признается; рабом я быть не могу, а повелевать в этом случае – труд
утомительный, потому что надо вместе с этим и обманывать; да притом у меня
есть лакеи и деньги!
|
Посмотрите,
вот нас двое умных людей; мы знаем заране, что обо всем можно спорить до
бесконечности, и потому не спорим… Печальное нам смешно, смешное грустно, а
вообще, по правде, мы ко всему довольно равнодушны, кроме самих себя
|
Однако
мне всегда было странно: я никогда не делался рабом любимой женщины;
напротив, я всегда приобретал над их волей и сердцем непобедимую власть,
вовсе об этом не стараясь. Отчего это? – оттого ли что я никогда ничем очень
не дорожу и что они ежеминутно боялись выпустить меня из рук? или это –
магнетическое влияния сильного организма? или мне просто не удавалось
встретить женщину с упорным характером?
|
Я
чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую все, что встречается на
пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как
на пищу, поддерживающую мои душевные силы… Первое мое удовольствие –
подчинять моей воле все, что меня окружает; возбуждать к себе чувство любви,
преданности и страха – не есть ли первый признак и величайшее торжество
власти
|
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.