Литературный сценарий "Живи и помни" (отрывок)

МОУ СОШ пос. МИС

Театральная студия «Премьера»,

 руководитель – Красникова Маргарита Михайловна

Сценарий постановки на конкурс «Средь шумного бала» 2019г.

По отрывку из повести В. Г. Распутин  «Живи и помни».

Дом Вологжиных. За столом: Максим, вернувшийся с войны, дед Ефим, Василиса. В углу на скамье курит председатель Нестор. Жена Максима, Лизавета, суетится по кухне.

Голос за сценой: Впервые оттуда, с войны, с кромешной битвы, пришел человек, чтобы остаться с ними, – пришел как посыльный, как вестник от всех мужиков: скоро, бабы, скоро. Скоро все выяснится окончательно: одним рыдать, потеряв последнюю надежду, другим радоваться, а всем вместе начинать новую жизнь.

Входят Надя и Настя.
Надя подошла к Максиму, поздоровалась с ним за руку и сказала: С возвращением!

Настена: С возвращением.

Лиза сияла – сияло ее лицо, обычно бледное, унылое, сияли, захлебываясь от радости, глаза. Она усадила Настену и Надьку и, не сдержавшись, обняла их, прижала к себе.

Лизавета зашептала: Еще утром ниче не знала. Ячмень вместе чистили. Ячмень… всхлипнув, она засмеялась и убежала.

Максим, улыбаясь, глядел на Настену и Надьку. Настена опустила глаза.

Максим:  Ну, Настена, когда ты своего будешь встречать?

Настена: Я уж и не верю, что доведется встречать. Потерялся где-то мой…

Максим: Кто – Андрей потерялся?

Настена: Он в госпитале лежал… тоже раненый. А после его обратно, значит, на фронт. С той поры ни слуху ни духу. Не знаю… Ничего не знаю.

Максим:  Ну, найдется.

Дед Ефим: Дак это… всерьез потерялся. Тут с расследованиями приезжали, спрашивали. Нигде, видать, по документам не значится.

Максим  (уверенно): Перехватили где-нибудь по дороге в другую часть. Это сколько угодно бывает. А письмо теперь не всякое до места доходит.

Дед Ефим спросил: Сынок, что с рукой-то? Как теперь будешь-то?

Максим:  В госпитале мне  хотели отнять руку, но я  не дал – добро бы левая, а то основная, правая рука, без нее совсем калека, но теперь с ней еще нянькаться да нянькаться.

Надька поинтересовалась:  А ее это… в сторону-то сдвинуть можно?

Максим: Куда в сторону? Зачем?

Надька:  Ну, ночью-то она мешать не будет?

Максим засмеялся: Мешать будет – Лиза отрубит.

Нестор  (ухмыляясь, заявил): Я тебя, Надька, из колхоза за такие разговоры выгоню.

Надька: Сиди ты. Выгоняла. Как бы тебя самого не поперли. Вот придут мужики, и припухнешь как миленький. Хватит, покомандовал над нашим братом, покуражился. Не все коту масленица.

 Нестор: Я над вами куражился? А, бабы? Я куражился?.
 Бабы молчали.

Василиса:  Слушай ты ее (спокойно, размеренным грубым голосом).

Надька: А че слушай?! Че слушай?! Не правда, че ли?

Василиса: Не все, Надежда, что тебе под язык попало, можно на люди высказывать. Фронтовик не успел на родной порог заступить, а ты ему подковырки подбрасываешь.

Надька: Какие подковырки? Он, конечно, первым делом нас с тобой всю ночь станет слушать, какие мы ему сказки расскажем, а про Лизу забудет. У него, поди, одна рука только подбита, остальное в сохранности.

Максим опять засмеялся, и вслед за ним бабы.

Надька: Я знаю, это ты меня, Василиса, боишься. Бойся, бойся: вот Гаврила твой придет, я его быстренько охомутаю. Я помоложе тебя буду, тебе со мной не справиться.

Василиса: Я за Гаврилу спокойная!

Надька: Чего это ты, интересно, за него спокойная? Святой он у тебя, че ли?

Василиса: Святой не святой, а с тобой займоваться не будет. Зачем ему добрую птицу на сороку менять? Ты же сорока, тебе лишь бы пострекотать.

Надька: Ой, глядите-ка, сравнила. Я сорока – ладно, а ты-то что за добрая птица? Уж не та ли, что вся в черном летает да одно только слово знает?

Дед Ефим: Нет, Надежда, тебе под Василису не подкопаться, там фундамент глубокий. Гаврила с фронта посылки-то, однако, не тебе шлет. Сколько посылок пять, однако, в этом году было? (обернулся он к Василисе) Или поболе?

Василиса ответила: Я не считала.

Надька съязвила: Она их даже не открывала. Вместо табуреток держит.

Василиса: А это уж не твоя забота, как я их держу.

Надька разошлась, остановить ее было непросто.

Надька: Сколько ты, Лиза, от своего красноармейца посылок получила?

Лизавета: Ни одной не получала.

Надька: Я бы его после этого на порог не пустила. Че ж ты тоже, как одна худая птица, без понятия? Еще и радуешься.

Лизавета (улыбаясь, отвечала): А мне и не надо никаких посылок. Я сегодня говорю: давайте, говорю, корову забьем, чтобы встретить дак встретить. Они меня очурали. Рубите, говорю, тогда всех до последней куриц, чтоб я их больше не видала. Они и куриц пожалели. Даст бог, все наживем, только б вместе быть. Я бы одна загибла, не выжила, от тоски бы загибла, а то руки на себя наложила.

Надька: Значит, загибла бы?

Лизавета: Загибла бы, загибла.

Надька: А то руки на себя наложила?

Лизавета: Ага…

Надька: Чего ты приставляешься, Лиза? Это че же – значит, мне (загибая пальцы), Катерине вот, Вере, Капитолине – всем нам руки на себя накладывать? Так, че ли? Думаешь, ты его больше всех любила, больше всех ждала? Думаешь, мы их сами потеряли? Ты, Лиза, не была в нашей шкуре и не говори. У меня бы и руки на себя не заржавело наложить, да ребятишек куда? От него только и осталось на белом свете, что ребятишки, – как же их-то загубить? Ты не знаешь, как все внутри головешкой обуглилось, уж и не болит больше, а горелое-то куда-то обваливается, обваливается… Ты теперь будешь бабой, женой жить, будешь обниматься, миловаться, а я нет, я только рабочая сила, затычка во всякую дырку, кормилица-поилица, я для себя кончилась. Да если бы знать, что так выйдет, я бы хоть раньше-то всласть пожила, чтоб было о чем вспоминать, а то все на потом, на потом оставляла, долго собиралась припеваючи жить, дооставлялась. Теперь вся память-то что о войне, эту память ничем не вывести, остальное уж вымыло или высохло – нету.

Лизавета: Ой, не судите меня, бабоньки, я че-то не то сказала.

Надька:  Чего тебя судить? Живи за всех за нас, раз ты такая везучая. Но гляди: плохо будешь жить – берегись. Не пожалеем – это я тебе точно говорю. Я первая тебе яму зачну копать. Мы не виноватые, что наши мужики там полегли. Правда, Максимушка, не виноватые? Скажи ты нам.

Максим:  Не виноватые.

Надька: Вот. У нас есть за что на судьбу обижаться. До самой смерти теперь мы на нее будем зло держать. А тебе, Лиза, не за что. Вам сейчас только жить да радоваться, у вас все от самих себя зависит. Понятно?

С шумом открылась дверь, и в избу вошла маленькая и хрупенькая Лидка, дочь Надежды.

Лида:  Мне не ничего не дали, я только пришла. Дядя Максим, дядя Максим..

Надька: Ты откуль здесь взялась? Я тебе че наказывала? Я тебе че говорила? А ну марш отсюда!

Лидка во все глаза смотрел на Максима. Встретившись с этим взглядом, Максим улыбнулся.

Максим: Ты, что ли, Лидонька?

Лида торопливо закивал.

Максим: Смотри, как выросла, красавица какая, вся в мать. Молодец. Что ж ты так поздно?

Он достал с полки круглый печатный пряник и протянул его Лиде.

Максим:  Вот и весь гостинец, больше ничего нету. Посласти, во рту, побалуйся. А завтра днем, будет время, приходи, поговорим. Сегодня, видишь, некогда. Придешь завтра?

Лида опять закивала и попятилаья к порогу.
 Максим: Смотри, как выросла…

Дед Ефим: Они растут. Им и война нипочем.

Лизавета вдруг спросила:  Скоро она кончится, война-то? Ты, Максимушка, оттуда, скажи ты нам,  долго еще ждать?

Надька: Для тебя она кончилась…

Лизавета: Почему это она для меня кончилась? Думаешь, если он здесь так мне и дела больше ни до чего нету? Ты скажешь. Я не бесчувственная какая-нибудь, что всем плохо, а мне хорошо. И не на заимке живу, чтобы дальше глаз своих не видать, а с народом.

 Максим: Скоро, бабы, скоро. Сами знаете, наши до самой Германии уж дошли. Теперь додавят.

Лизавета: А не заворотят? Немец тоже под Москвой был, а прогнали.

Максим: Заворотят? Лицо его чуть перекосилось. Нет, не заворотят, Лиза. Я обратно с одной рукой пойду, одноногие, покалеченные пойдут, а не заворотят. Хватит. Невозможно, чтобы заворотили, не позволим. Не на тех нарвались.

Василиса: Четыре года – куда больше? И мы тут поизносились.

Надька: Че-то по тебе не видно, что ты поизносилась.

Василиса: Ох, Надежда… Кто бы тебе язык укоротил? Серьезный разговор идет, а она свои колючки тычет.

Лизавета: И нам досталось. Верно, бабы, досталось? Тошно вспоминать. В колхозе работа – это ладно, это свое. А только хлебушек уберем – уж снег, лесозаготовки. По гроб жизни буду помнить я эти лесозаготовки. Дорог нету, кони надорванные, не тянут. А отказываться нельзя: трудовой фронт, подмога нашим мужикам. От маленьких ребят в первые годы уезжали… А кто без ребят или у кого постарше – с тех не слазили, пошел и пошел. Настена-он ни одной зимушки, однако, не пропустила.

Настена: И то правда.

Лизавета: Я и то два раза ездила, на тятю тут ребятишек бросала. Навалишь эти лесины, кубометры эти, и стяг с собой в сани. Без стяга ни шагу. То в сугроб занесет, то еще что – выворачивай, бабоньки, тужься. Где вывернешься, а где нет. Настена он не даст соврать: в позапрошлую зиму раскатилась моя кобыленка под горку и на завороте не справилась – сани в снег, набок, кобыленку чуть не сшибло. Я билась, билась – не могу. Из сил выбилась. Села на дорогу и плачу. Настена сзади подъехала – я ручьем заливаюсь, реву.  На глаза у Лизы навернулись слезы. Она пособила мне. Пособила, поехали вместе, а я никак не успокоюсь, реву и реву. Лиза всхлипнула. Реву и реву, ниче не могу с собой поделать. Не могу.

Максим:  Ну полно, Лиза, полно!

 Лизавета: Не буду, Максимушка, не буду. Это я от дурости. Вы разговаривайте, я не буду. А облигации? Последнюю картошку весной леспромхозовским возили продавать – только бы рассчитаться, на что подписались, только б фронту подмогчи. Все, думаем, легче им там хоть сколько будет. А ты тут как-нибудь, в нас не стреляют, не убивают. Да чтоб ему, фрицу проклятому, и на том свете покою не было. Пускай ему отломится за все, за все наши мучения.

Надька:  Кто из нас, непонятно,  я или ты сегодня мужика дождалася?

Лизавета: Я, Надька, я. Больше не буду.

Нестор: У нас все шиворот-навыворот! Что за народ! На войну мужиков провожали – пели, а встречаем – как на похоронах. Хватит, Надька, слезы лить, давай песню.

Надька шевельнулась и  за спиной у Настены полным, чуть подрагивающим от волнения голосом начала «Катюшу». Пела Василиса Премудрая, пел Максим, размахивал руками пел и Нестор…