Рассказы
Евгения Чарушина:
«Волчишко»
Жил в лесу волчишко с матерью.
Вот как-то раз ушла мать на
охоту.
А волчишку поймал человек,
сунул его в мешок и принёс в город. Посреди комнаты мешок положил.
Долго не шевелился мешок.
Потом забарахтался в нём волчишко и вылез. В одну сторону посмотрел —
испугался: человек сидит, на него смотрит.
В другую сторону посмотрел —
чёрный кот фыркает, пыжится, самого себя вдвое толще, еле стоит. А рядом пёс
зубы скалит.
Совсем забоялся волчишко.
Полез в мешок обратно, да не влезть — лежит пустой мешок на полу, как тряпка.
А кот пыжился, пыжился да как
зашипит! Прыгнул на стол, блюдце свалил. Разбилось блюдце.
Пёс залаял.
Человек закричал громко: «Ха!
Ха! Ха! Ха!»
Забился волчишко под кресло и
там стал жить-дрожать.
Кресло посреди комнаты стоит.
Кот со спинки кресла вниз
посматривает.
Пёс вокруг кресла бегает.
Человек в кресле сидит — дымит.
А волчишко еле жив под
креслом.
Ночью человек уснул, и пёс
уснул, и кот зажмурился.
Коты — они не спят, а только
дремлют.
Вылез волчишко осмотреться.
Походил, походил, понюхал, а
потом сел и завыл.
Пёс залаял.
Кот на стол прыгнул.
Человек на кровати сел.
Замахал руками, закричал. А волчишко опять под кресло залез. Стал тихонечко там
жить.
Утром ушёл человек. Молока
налил в плошку. Стали кот с собакой молоко лакать.
Вылез из-под кресла волчишко,
подполз к двери, а дверь-то открыта!
Из двери на лестницу, с
лестницы на улицу, с улицы по мосту, с моста в огород, из огорода в поле.
А за полем стоит лес.
А в лесу мать-волчиха.
Обнюхались, обрадовались и
дальше побежали по лесу.
А теперь волчишко вот каким
стал волком.
«Друзья»
Однажды лесник расчищал в лесу
просеку и высмотрел лисью нору.
Он раскопал нору и нашёл там
одного маленького лисёнка. Видно, лисица-мать успела остальных перетащить в
другое место.
А у этого лесника уже жил дома
щенок. Гончей породы. Тоже ещё совсем маленький. Щенку было от роду один месяц.
Вот и стали лисёнок и щенок
расти вместе. И спят они рядышком, и играют вместе.
Очень занятно они играли!
Лисёнок лазал и прыгал, как настоящая кошка. Прыгнет на лавку, а с лавки на
стол, хвост задерёт трубой кверху и смотрит вниз.
А щенок полезет на лавку —
хлоп! — и упадёт. Лает, бегает вокруг стола целый час. А потом лисёнок спрыгнет
вниз, и оба лягут спать.
Поспят-поспят, отдохнут и
снова начнут гоняться друг за другом. Щенка звали Огарок, потому что он был
весь рыжий, будто огонь. А лисёнка лесник назвал Васькой, как кота: он лаял
тоненьким голоском — будто мяукал.
Всё лето щенок и лисёнок
прожили вместе, и к осени оба выросли. Щенок стал заправским гончаром, а
лисёнок оделся в густую шубу. Лесник посадил лисёнка на цепь, чтобы он не
убежал в лес. «Подержу, — думает, — его на цепи до середины зимы, а потом
продам его в город на шкурку».
Ему жалко было самому стрелять
лису, уж очень она была ласковая. А с гончим Огарком лесник ходил на охоту и
стрелял зайцев.
Вот однажды вышел лесник утром
покормить лису. Глядит, а у лисьей будки одна цепь и рваный ошейник. Убежала
лиса.
«Ну, — подумал лесник, —
теперь мне не жалко тебя застрелить. Видно, не бывать тебе ручным зверем.
Дикарь ты, дикарь. Найду в лесу и застрелю как дикую».
Вызвал он своего Огарка, снял
с полки ружьё.
— Ищи, — говорит, — Огарко.
Ищи своего приятеля. — И показал следы на снегу.
Огарок залаял и побежал по
следу. Гонит, лает — по следу идёт. И ушёл он далеко-далеко в лес, еле его
слышно.
Вот он и совсем замолк.
А вот снова сюда идёт — лай
всё ближе, ближе.
Лесник спрятался за ёлку на
опушке, взвёл курки на ружье.
И вот видит: выбежали из лесу
разом двое. Лиса и собака. Собака лает и повизгивает. И бегут они по белому
снегу рядышком. Как настоящие приятели — плечо к плечу. Вместе кочки
перескакивают, друг на друга смотрят и будто улыбаются. Ну как тут стрелять.
Ведь собаку убьёшь!
Увидали звери лесника,
подбежали. Васька прыгнул к нему на плечи, а пёс встал на задние лапы, упёрся в
грудь хозяину и хамкает и ловит шутя лисий хвост.
— Эй, вы, чертенята! — сказал
лесник. Спустил курки на ружье и вернулся домой.
И так жила лиса у него в избе
всю зиму — не на цепи, а просто так.
А весной стала уходить в лес —
мышей ловить.
Ловила-ловила да и осталась в
лесу совсем.
А гончий Огарок с тех пор не
гонит лисиц. Видно, все лисицы ему стали друзья.
«Как
мальчик Женя научился говорить букву «р»
Мальчик Женя не умел говорить букву «р».
Ему говорят:
— Ну-ка, Женя, скажи:
«пароход».
А он говорит: «палоход».
— Скажи: «таракан».
А Женя говорит: «талакан».
— Скажи: «рыба».
А он говорит: «лыба».
Все ребята во дворе над ним
смеялись.
Вот Женя однажды играл с
ребятами, сказал тоже что-то неправильное. И ребята стали его дразнить.
Тогда Женя обиделся и залез на
крышу.
Там на дворе стоял маленький
домик, невысокая баня. Лежит Женя на банной крыше и тихонько плачет.
Вдруг на забор прилетела
ворона и здорово так каркнула:
— Крррааа!..
Женя тоже каркнул - только
получилось: «клллааа».
А ворона посмотрела на него,
наклонила набок голову, прищёлкнула клювом и давай выговаривать на разные лады:
— Каррр, краа, кррр, ррра,
ррра.
У Жени получается: «клавла,
кллл, клклкл».
Полчаса кричал Женя
по-вороньи, язык во рту в разные места ставил и дул изо всех сил.
У него и язык устал, и губы распухли.
И вдруг так хорошо у него получилось.
— Крррррррраааа!
Так хорошо «ррр» получается,
словно куча камней по камушкам в разные стороны раскатывается: «ррррр».
Обрадовался Женя и полез с
крыши.
Торопится, лезет и всё время
каркает, чтобы не забыть, как «р» выговаривается.
Лез, лез и свалился с крыши,
да крыша-то банная, баня невысокая, и в куст смородины он упал - не ушибся.
Встал Женя, побежал к ребятам,
смеётся, радуется и кричит:
— Я «рры» научился говорить!
— А ну, - говорят ребята, -
скажи нам что-нибудь.
Женя думал, думал и сказал:
— Паверрррррр.
Это Женя хотел сказать
«Павел», да спутал.
Вот как обрадовался!
1946 г.
«Кот
Епифан»
Хорошо и привольно на Волге-реке!
Посмотри, ширина-то какая!
Другой берег еле видно! Блестит эта живая, текучая вода. И всё небо в эту воду
смотрится: и облака, и голубая лазурь, и кулички, что, пересвистываясь,
перелетают кучкой с песка на песок, и стаи гусей и уток, и самолёт, на котором
человек куда-то летит по своим делам, и белые пароходы с чёрным дымом, и баржи,
и берега, и радуга на небе.
Посмотришь на это текучее
море, посмотришь на облака ходячие, и кажется тебе, что и берега тоже куда-то
идут — тоже ходят и двигаются, как и всё кругом.
Вот там, на Волге, в землянке,
на самом волжском берегу — в крутом обрыве, живёт сторож-бакенщик. Посмотришь с
реки — увидишь только окно да дверь. Посмотришь с берега — одна железная труба
торчит из травы. Весь дом у него в земле, как звериная нора.
По Волге день и ночь плывут
пароходы. Пыхтят буксиры, дымят, тянут на канатах за собой баржи-беляны, везут
разные грузы или тащат длинные плоты.
Медленно поднимаются они
против течения, шлёпают по воде колёсами. Вот идёт такой пароход, везёт яблоки
— и запахнет сладким яблоком на всю Волгу. Или рыбой запахнет, — значит, везут
воблу из Астрахани.
Бегут почтово-пассажирские
пароходы, одноэтажные и двухэтажные. Эти плывут сами по себе. Но быстрее всех
проходят двухэтажные скорые пароходы с голубой лентой на трубе. Они
останавливаются только у больших пристаней, и после них высокие волны
расходятся по воде, раскатываются по песку.
Старый бакенщик около мелей и
перекатов расставляет по реке красные и белые бакены. Это такие плавучие
плетёные корзины с фонарём наверху. Бакены показывают верную дорогу. Ночью
старик ездит на лодке, зажигает на бакенах фонари, а утром тушит. А в другое
время старик бакенщик рыбачит. Он завзятый рыбак.
Однажды старик рыбачил весь
день. Наловил себе рыбы на уху: лещей, да подлещиков, да ершей. И приехал
обратно. Открыл он дверь в землянку и смотрит: вот так штука! К нему,
оказывается, гость пришёл! На столе рядом с горшком картофеля сидит весь
белый-белый пушистый кот.
Гость увидал хозяина, выгнул
спину и стал тереться боком о горшок. Весь свой белый бок испачкал в саже.
— Ты откуда пришёл, из каких
местностей?
А кот мурлычет и глаза щурит и
ещё больше себе бок пачкает, натирает сажей. И глаза у него разные. Один глаз
совсем голубой, а другой совсем жёлтый.
— Ну, угощайся, — сказал бакенщик
и дал коту ерша.
Кот схватил в когти рыбку,
поурчал немного и съел её. Съел и облизывается, — видно, ещё хочет.
И кот съел ещё четыре рыбки. А
потом прыгнул на сенник к старику и задремал. Развалился на сеннике, мурлычет,
то одну лапу вытянет, то другую, то на одной лапе выпустит когти, то на другой.
И так ему, видно, тут понравилось, что он остался совсем жить у старика.
А старик бакенщик и рад.
Вдвоём куда веселее. Так и стали они жить.
Бакенщику не с кем было раньше
поговорить, а теперь он стал разговаривать с котом, назвал его Епифаном. Не с
кем было раньше рыбу ловить, а теперь кот стал с ним на лодке ездить. Сидит в
лодке на корме и будто правит.
Вечером старик говорит:
— Ну, как, Епифанушка, не пора
ли нам бакены зажигать, — ведь, пожалуй, скоро темно будет? Не зажжём бакены —
сядут наши пароходы на мель.
А кот будто и знает, что такое
бакены зажигать. Ни слова не говоря, идёт он к реке, залезает в лодку и ждёт
старика, когда тот придёт с вёслами да с керосином для фонарей.
Съездят они, зажгут фонари на
бакенах — и обратно.
И рыбачат они вместе. Удит
старик рыбу, а Епифан сидит рядом.
Поймалась маленькая рыбка — её
коту. Поймалась большая — старику на уху.
Так уж и повелось.
Вместе служат, вместе и
рыбачат.
Вот однажды сидел бакенщик со
своим котом Епифаном на берегу и удил рыбу. И вот сильно клюнула какая-то рыба.
Выдернул её старик из воды, смотрит: да это жадный ершишка заглотил червяка.
Ростом с мизинец, а дёргает, как большая щука. Старик снял его с крючка и
протянул коту.
— На, — говорит, — Епифаша,
пожуй немножко.
А Епифаши-то и нет.
Что такое, куда девался?
Потом видит старик, что его
кот ушёл далеко-далеко по берегу, белеется на плотах.
«С чего это он туда пошёл, —
подумал старик, — и что он там делает? Пойду взгляну».
Смотрит, а его кот Епифан сам
рыбу ловит. Лежит пластом на бревне, опустил лапу в воду, не шевелится, даже не
моргает. А когда рыбёшки выплыли стайкой из под бревна, он — раз! — и подцепил
когтями одну рыбку.
Очень удивился старик бакенщик.
— Вот ты какой у меня ловкач,
— говорит, — ай да Епифан, ай да рыбак! А ну, поймай-ка мне, — говорит, —
стерлядку на уху, да пожирнее.
А кот на него и не глядит.
Рыбу съел, перешёл на другое
место, снова лёг с бревна рыбу удить.
С тех пор так они и ловят
рыбу: врозь — и каждый по-своему.
Рыбак снастями да удочкой с
крючком, а кот Епифан лапой с когтями.
А бакены вместе зажигают.
«Медведь
рыбак»
В прошлом году я всю зиму жил
на Камчатке. А ведь это самый край нашей Родины. Там я и весну встречал.
Интересно начинается камчатская весна, не по-нашему.
Как побегут ручьи, как
вскроются камчатские речки, прилетает из Индии красный воробей-чечевица и везде
поёт свою песню чистым, флейтовым свистом:
Чавычу видел?
Чавычу видел?
Чавычу видел?
А чавыча — это такая рыба
лососёвой породы. И тут-то начинается самое интересное в камчатской весне.
В это самое время вся рыба из
океана заходит в речки, в ручьи, чтобы в самых истоках, в проточной пресной
воде метать икру.
Идёт рыба табунами, косяками,
стаями; рыбы лезут, торопятся, толкаются, — видно, тяжело им: животы у них
раздуты, полны икрой или молоками. Иногда они плывут так густо, что нижние по
дну ползут, а верхних из воды выпирает.
Ох, как много идёт рыбы!
А говорят, в старину, когда на
Камчатке было совсем мало людей, рыба шла ещё гуще. В старинных записях так и
сказано, что весло в реках стояло и против течения шло «попом».
Все радуются, галдят. И тоже
спрашивают друг друга:
Чавычу видел?
Чавычу видел?
Чавычу видел?
А она изредка проплывёт — эта
чавыча — огромный, драгоценный лосось.
Плывёт она по дну среди мелкой
рыбы — горбуши. Будто свинья с поросятами по двору проходит.
А через несколько дней вся эта
рыба сваливается обратно, в солёную воду. Только уж не косяками, не табунами
плывёт она, а вразброд, каждая по-своему. Кто — хвостом вперёд, а кого и по дну
катит и выкатывает на берег, как гнилое полешко. Вся рыба еле живая, больная,
«снулая». Выметала она икру и обессилела.
И теперь уже по всей Камчатке
другие рыбаки орудуют. Кто каркает, кто крякает, кто рычит, кто мяучит.
Дикие рыбаки рыбачат.
Пойду-ка, думаю, в лес,
отдохну, да и посмотрю лесных рыбаков. Как-то они с делом справляются. И ушёл
далеко-далеко от селения.
* * *
Хорошо весной в лесу! Берёзы
распускают свои клейкие листья, стоят прозрачные, будто не деревья, а дымок
зелёный. Среди них темнеют плотные ели и высокий можжевельник.
Воздух чистый, лёгкий, еловой
смолой пахнет, молодым листом, прелой землёй.
И хор птичий... И флейта поёт,
и трель рассыпается, и чеканье, и посвисты.
Солнце печёт вовсю. А тень ещё
холодная.
Я подошёл к берегу речки,
притаился и сразу увидел рыбака.
Ай да мужик-богатырь! Ростом с
воробья. Рыба его в тридцать раз больше.
Это голоногий куличишка
рыбачит. Вокруг рыбы бегает, суетится, суетится, клюёт. А рыбу из воды на берег
выкинуло — дохлая.
Пищит кулик, ногами семенит.
Потом прилетели две вороны.
Спугнули кулика, а сами рыбу не трогают.
Видно, уже поели досыта. Как
сели на отмель, так и заснули. Сидят, носатые, глаза закрыли. Налетели чайки с
криком, с гамом. Стали потрошить эту рыбину. Одна голова осталась.
Наглотались чайки рыбьего мяса
и дальше отправились. А вороны всё спят, не шевелятся.
Как удачно я выбрал место!
Тут у речки крутая излучина, и
всё, что поверху плывёт, вода выкидывает на берег.
Пока я тут был, трёх рыб к
берегу прибило течением.
Гляжу — с того берега по
камням спускается лиса. Паршивая такая. Шерсть клочьями на боках висит —
сбрасывает зимнюю шубу Лиса Патрикеевна.
Спустилась она к воде,
воровато схватила ближнюю рыбу и спряталась с нею за камень.
Потом опять показалась,
облизывается. И вторую рыбу утащила.
Вдруг лай, вой, визг поднялся:
прибежали собаки деревенские да как бросятся с обрыва к воде, к лисице. Видно,
учуяли её сверху. Лиса берегом, берегом наверх — и в лес. Собаки за ней.
Ну и я ушёл. Кого мне тут
ждать?
Ни один зверь теперь не придёт
сюда: собачьих следов испугается.
Снова я пошёл по ручьям и по
речкам.
Видал, как другая лиса рыбу
ела — смаковала. Выедала только спинки.
Ещё крохаля видал большого — с
гуся. Он спал среди объедков. До отвалу наглотался рыбы.
А потом я прилёг и заснул
незаметно. Разморило меня. Долго ли спал — не знаю. Только вижу сон: будто
делаю я какую-то замечательную вещь, не то самолёт, не то молотилку, а может, и
башню какую. По порядку видится сон: сначала работал я, потом устал и тоже лёг
спать. Лёг и громко-громко захрапел.
И потом во сне соображаю:
«Да как же это так? Ведь я
никогда не храплю. Не умею».
И тут у меня всё как-то
спуталось. Уж я наполовину проснулся, а сон продолжаю видеть, что будто лежу и
храплю.
Знаю, что это неправда.
Сержусь даже.
Рассердился, проснулся, открыл
глаза. Что за чудо? Храплю. Я даже испугался. Как так? Что такое?
Потом очнулся... Да нет, это
не я храплю... И на храп совсем не похоже.
Это кто-то рычит неподалёку,
фыркает, плещется.
Поднял я голову. Смотрю — в
речке медведь сидит. Здоровенный медведь — старик-камчадал. Вот тебе и сон с
храпом!
А ружья у меня нет. Что
делать? Убираться надо подобру-поздорову.
Начал я осторожно-осторожно
отползать от речки... И вдруг задел за какой-то камень. Камень этот покатился и
в воду — плюх! Я так и замер. Лежу не дышу и глаза закрыл. Сейчас задерёт меня
медведь. Вот выберется на берег, увидит — и конец.
Долго я лежал, пошелохнуться
боялся. Потом слышу: будто всё ладно. Медведь порявкивает на старом месте,
ворчит. Неужели он не слышал, как камень плюхнулся в воду?
Глухой он, что ли?
Я осмелел и выглянул из-за
кустов. А потом присмотрелся немного и совсем страх забыл. Этот медведь тоже
рыбу ловил. И до чего чудно!
Сидит Михайло Иванович по
горло в воде, только голова сухая из воды торчит, как пень. Башка у него
громадная, мохнатая, с мокрой бородой. Он её то на один бок наклонит, то на
другой: рыбу высматривает.
А вода совсем прозрачная, мне
медведя всего видно, как он там орудует лапами, и туловище медвежье вижу.
К туловищу шерсть прилипла, и
тело у медведя кажется не по голове. Головастый он такой получается. Маленький
и головастый.
Сидит этот медведь. И вдруг
что-то лапами стал в воде хватать.
Вижу — достаёт рыбу-горбушу.
Прикусил он горбушу и... сел на неё.
Зачем это он, я думаю, на
рыбу-то сел?
Сел и сидит в воде на рыбе. Да
ещё и проверяет лапами: тут ли, под ним ли?
Вот плывёт мимо вторая рыба, и
её медведь поймал. Прикусил и тоже на неё садится. А когда садился, так,
конечно, привстал. И первую рыбу течением из-под него утащило. Мне-то сверху
всё видно, как эта горбуша покатилась по дну. А медведь как рявкнет! Потерялась
рыба. Ах ты! Непонятно ему, бедняге, что такое с его запасом делается, куда он
девается. Посидит, посидит, да и пощупает лапой под собой: тут ли рыба, не
убежала ли? А как схватит новую, опять я вижу: старая выкатилась из-под него и
ищи-свищи!
Ведь на самом деле обида
какая: теряется рыба, и всё тут!
Долго-долго сидел он на рыбе,
ворчал, даже пропустил две рыбины, не решился ловить; я видел, как они проплыли
мимо. Потом опять — р-раз! Подцепил лапой горбушу. И опять всё по-старому: нет
прежней рыбы.
Я лежу на берегу, хочется мне
посмеяться, а смеяться нельзя. Попробуй-ка посмейся! Тут тебя медведь со злости
съест вместе с пуговицами.
Громадную сонную чавычу
натащило на медведя. Сгрёб он её, кладёт под себя...
Ну, конечно, под ним пусто.
Тут медведь так обиделся, что
и чавычу забыл, заревел во всю мочь, прямо как паровоз. Поднялся на дыбы,
лапами бьёт по воде, воду сбивает в пену. Ревёт, захлёбывается.
Ну уж тут и я не вытерпел. Как
прысну! Как захохочу! Услыхал меня медведь, увидал. Стоит в воде, как человек,
на двух лапах, и на меня смотрит.
А мне до того смешно, что я уж
ничего не боюсь — хохочу-заливаюсь, руками машу: уходи, мол, дурак, мочи больше
нет! Уходи!
И на моё счастье, верно, так и
вышло.
Рявкнул медведь, вылез из
воды, отряхнулся и ушёл в лес.
А чавычу опять потащило
течение.
«Рябчонок»
Я давно приметил в лесу одну полянку с
рыжиками. Они там в траве рассыпаны, как жёлтенькие пуговки. Такие маленькие,
что в горлышко бутылки пролезают. Их очень хорошо солить.
Взяли мы по корзинке — я большую, а
Никитка маленькую — и отправились в лес.
И Томка с нами побежал.
Мы ещё и до полянки с рыжиками не дошли,
как Томка закрутился, завертелся на одном месте около ёлки, — принюхиваться
стал. И вдруг совсем близко от нас кто-то громко захлопал крыльями.
Посмотрели мы за куст, а там ходит
какая-то удивительная курочка, ходит и на нас глядит. Пёстренькая такая,
мохнатые лапки, а на голове чёрный хохолок — то поднимется колпачком, то ляжет.
— Это кто? — спрашивает Никита.
— Тише, тише, — говорю я ему, — не пугай,
это рябчиха.
Вдруг курочка поползла по земле, как мышь,
потом встала столбиком, шею вытянула и ещё громче захлопала крыльями.
Похлопала, похлопала, взъерошилась вся, будто больная, и поскакала куда-то
вбок.
— Вот так представление! Чего это она так?
— спрашивает Никита.
— Это она хитрит, — говорю, — нашего Томку
от цыплят отводит.
А Томка как увидал рябчиху, так сразу и
кинулся за ней.
Рябчиха прихрамывает, подлётывает, еле
бежит, будто она совсем больная. Притворяется.
А Томка и рад: визжит, лает, вот-вот
догонит рябчиху, вот-вот за хвост её схватит! Глупый Томка.
Увела его рябчиха далеко-далеко и потом,
видно, села на дерево. Слышим: Томка лает на одном месте.
Тут я говорю:
— Давай-ка, Никитушка, поищем с тобою
цыплят. Рябчиха отсюда Томку нарочно увела — значит, рябчата где-то тут
затаились.
Приподняли мы с земли прелую еловую ветку,
видим: какой-то гриб-поганка торчит на тонкой ножке. А под поганкой рябчонок
сидит. Спрятался и глаза закрыл.
Я цап его рукой — и поймал. Готово!
Попался, маленький!
А, вот он какой! Совсем как настоящий
цыплёнок. Только поменьше, да весь полосатый и пятнистый. Это для того, чтобы
легче было прятаться.
Ещё пуховый, а на крылышках перья —
значит, уже летает.
Я и Никите дал подержать рябчонка.
— Что же будем с ним делать? — спрашиваю.
— Унесём домой или оставим рябчихе? Пожалуй, он умрёт у нас дома без матери.
— Отдадим рябчихе, — говорит Никита.
Так мы и сделали.
Я разжал руку. А рябчонок сидит у меня на
ладони и не двигается, боится очень.
Тут я немножко его подтолкнул, и он
полетел.
Пролетел шагов пять, сел на землю да и с
глаз пропал — то ли в яму сунулся, то ли под какой-нибудь листочек залез или
просто прижался к земле.
Ну и ловко прячутся эти рябчата!
Мы набрали с Никиткой полные корзинки рыжиков
и пришли домой.
А Томка в лесу остался. Его, глупого,
рябчиха ещё долго-долго обманывала, от дерева к дереву водила.
«Про
зайчат»
Однажды на даче ко мне прибежал Никита и кричит:
— Папа, отдай кроликов! Папа,
отдай кроликов!
А я не понимаю, каких кроликов
ему отдать. И отдавать я никого не собираюсь, и кроликов у меня нет.
— Да что ты, Никитушка, —
говорю, — что с тобой?
А Никита прямо плачет: отдай
да отдай ему кроликов.
Тут пришла мама и всё мне
рассказала. Оказывается, деревенские ребята принесли с лугов двух зайчат: они
их на сенокосе поймали. А Никита всё перепутал. Надо было сказать: «Возьми
зайчат», а он говорит: «Отдай кроликов».
Взяли мы зайчат, стали они у
нас жить.
Ну и славные были зайчата!
Этакие мохнатые шарики! Уши врозь, глаза коричневые, большие. А лапки
мягкие-мягкие — будто зайчата в валеночках ходят.
Захотели мы зайчат покормить.
Дали им травы — не едят. Налили молока в блюдце — и молоко не пьют... Сыты, что
ли?
А спустили их на пол — они
шагу никому не дают ступить. Прямо наскакивают на ноги. Тычутся мордочками в
сапоги и лижут их... Должно быть, ищут мать-зайчиху.
Видно, голодные, а есть не
умеют. Сосунки ещё.
Тут в комнату пришёл Томка,
наш пёс. Тоже захотел посмотреть на зайчат. Они, бедняжки, на Томку наскочили,
лезут на него... Томка зарычал, огрызнулся и убежал.
Как же нам накормить зайчат?
Ведь они, бедняги, умрут с голоду.
Думали мы, думали, и
придумали, наконец. Пошли мы искать им кормилицу-кошку.
Кошка лежала на лавке у
соседнего дома, кормила своих котят. Она такая пёстрая, расписная, даже нос у
неё разноцветный.
Притащили мы кошку к зайчатам,
она как зафыркает на них, как заворчит басом, чуть не воет. Да ну её!
Пошли мы другую кормилицу
искать.
Видим, на завалинке лежит
кошка, вся чёрная, с белой лапой. Мурлычет кошка, нежится на солнышке... А как
взяли да подложили к ней зайчат, она сразу же все когти выпустила и
ощетинилась. Тоже не годится в кормилицы! Отнесли мы её обратно.
Стали третью кошку искать.
Уж в самом конце деревни
нашли. На вид такая хорошая, ласковая. Только эта ласковая-то чуть-чуть наших
зайчат не съела. Как увидела их, вырвалась из рук да как бросится на зайчат,
как на мышей.
Насилу мы её оттащили и за
дверь выбросили.
Наверное, наши зайчата так и
умерли бы с голоду, если бы, на наше счастье, не нашлась ещё одна кошка —
четвёртая. Она сама к нам пришла. А пришла потому, что котят искала. У неё
котята умерли, и она по всей деревне ходила и искала их... Рыженькая такая,
худая; мы накормили её, напоили и уложили на подоконник и принесли к ней
зайчат. Сперва одного зайчонка, потом и другого.
Сунулись к ней зайчата и сразу
присосались, даже зачмокали — нашли молоко!
А кошка сначала задёргалась,
забеспокоилась, а потом вылизывать их стала — и даже песенку замурлыкала.
Значит, всё в порядке.
Много дней кормила кошка
зайчат.
Лежит с ними на подоконнике, а
народ останавливается у окошка, смотрит:
— Вот так чудо, кошка зайцев
кормит!
Потом зайчата подросли,
научились сами есть траву и убежали в лес. Им там вольнее жить.
А кошка завела себе настоящих
котят.
«Страшный
рассказ»
Мальчики
Шура и Петя остались одни.
Они жили на
даче - у самого леса, в маленьком домике. В этот вечер папа и мама у них ушли к
соседям в гости.
Когда
стемнело, Шура и Петя сами умылись, сами разделись и легли спать в свои
постельки. Лежат и молчат. Ни папы, ни мамы нет. В комнате темно. И в темноте
по стене кто-то, ползает - шуршит; может быть - таракан, а может быть - кто
другой!…
Шура и
говорит со своей кровати:
- Мне совсем и не страшно.
- Мне тоже совсем не страшно, - отвечает Петя с другой кровати.
- Мы воров не боимся, - говорит Шура.
- Людоедов тоже не боимся, - отвечает Петя.
- И тигров не боимся, - говорит Шура.
- Они сюда и не придут, - отвечает Петя.
И только Шура
хотел сказать, что он и крокодилов не боится, как вдруг они слышат - за дверью,
в сенях, кто-то негромко топает ногами по полу: топ.… топ.… топ.… шлёп.…
шлёп... топ... топ....
Как
бросится Петя к Шуре на кровать! Они закрылись с головой одеялом, прижались
друг к другу. Лежат тихо-тихо, чтобы их никто не услышал.
- Не дыши, -
говорит Шура Пете.
- Я не дышу.
Топ... топ...
шлёп... шлёп... топ... топ... шлёп... шлёп...
А через одеяло
всё равно слышно, как кто-то за дверью ходит и ещё пыхтит вдобавок.
Но тут пришли
папа с мамой. Они открыли крыльцо, вошли в дом, зажгли свет. Петя и Шура им всё
рассказали. Тут мама с папой зажгли ещё одну лампу и стали смотреть по всем
комнатам, во всех углах. Нет никого.
Пришли в
сени. Вдруг в сенях вдоль стены кто-то как пробежит в угол... Пробежал и
свернулся в углу шариком. Смотрят - да это ёжик!
Он, верно, из
леса забрался в дом. Хотели его взять в руки, а он дёргается и колет колючками.
Тогда закатали его в шапку и унесли в чулан. Дали молока в блюдце и кусок мяса.
А потом все заснули. Этот ёжик так и жил с ребятами на даче всё лето. Он и
потом пыхтел и топал ногами по ночам, но никто уже его не боялся.
«Путешественники»
У моего приятеля жили в комнате два маленьких лисёнка.
Это были шустрые и беспокойные зверьки. Днём они спали под кроватью, а к ночи
просыпались и вздуривали — носились по всей комнате до самого утра.
Так разыграются лисята, так расшалятся, что бегают по
моему приятелю, как по полу, и прыгают ему, сонному, прямо на лицо.
А однажды ночью лисёнок, играючи, даже схватил его за
нос.
С тех пор приятель спал, засунув голову под подушку.
Даже до сих пор у него сохранилась эта привычка. И лисят давно нет, и живёт он
в другой квартире, и прыгать ему на лицо некому, а спит он по-старому, плотно
закрывшись подушкой.
Эти лисята были настоящие ловкачи.
Раз! — и по занавеске взберётся лисёнок прямо до
самого верха.
Два! — он уже на высоком шкафу.
А вот и на комоде, а вот оба уж таскают друг друга за
шиворот.
Лисята нашли себе игрушку. Игрушка эта — фарфоровое
блюдце.
Лисята постукивают по краю лапами, блюдце гремит,
звенит, подпрыгивает. А лисята знай гонят его по всему полу — туда-сюда
взад-вперёд. Звон стоит как в посудной лавке.
Однажды мой приятель очень испугался. Проснулся он
утром и вдруг видит: по комнате скачет его высокий охотничий сапог, так вот и
скачет — сам по себе. Перевёртывается, перекатывается.
Что за чудо такое?
Потом присмотрелся он и заметил: из голенища торчит
кончик пушистого хвостика. Тут приятель и догадался, что это лисёнок залез в
его сапог как в норку и там застрял. Он скорей лисёнка схватил за хвост и
вытащил из сапога.
Жили-жили эти лисята у моего приятеля и вдруг
потерялись!
Как-то пришёл приятель со службы домой и свистит:
— Фить, фить! Эй, братцы, налетайте! Я вам телячьей
печёнки купил!
А никто и не налетает, и никто к нему и не приходит.
Нет лисят.
Куда же они подевались?!
Стал приятель их искать...
Заглянул на шкаф — на шкафу их нет.
Полез за комод — и там нет никого, и под стульями нет,
и под кроватью.
Посмотрел и в сапогах. Сапоги пустые. Удивился мой
приятель, не знает, что и думать.
На самом деле, куда же могли убежать его лисята из
запертой комнаты?
Но тут он взглянул на свою печку с раскрытой дверцей и
сразу догадался. Выбежал скорей на лестницу и позвонил в соседнюю квартиру.
Дверь ему открыли, спрашивают:
— Вам кого надо?
— Да мне зверей своих надо от вас взять. Они, наверно,
к вам убежали.
— Звери! Какие звери? Никаких у нас зверей нет!
Перепугались соседи.
А приятель вошёл к ним в комнату, подошёл к печке. Она
была вделана в этой же стене, только с другой стороны. Открыл печной душник и
засвистал и закричал:
— Фить! Фитъ! Фить! Эй, звери, вылезайте! Я вам
телячьей печёнки купил.
И тут заскреблось что-то в стене, зацарапался кто-то в
дымоходе.
Соседи совсем перепугались, а соседка старушка даже
перекрестилась и говорит:
— О господи, уж не змеи ли у нас там ползают?
А из открытого душника высунулись разом две звериные
мордочки, черные все, в саже, и глазки у них блестели, как две бусинки.
Схватил мой приятель их за шиворот и унёс домой.
Ведь вот какие ловкачи: забрались в печку и стали
лазать по дымоходам, как в лесной норе. Ну и путешественники.
«Лесной
котенок»
На полянке ручеёк течёт. И трава кругом густая,
разноцветная — от цветов разноцветная. Тут и пчёлы работают, и шмель гудит. А у
сосенки, у трёхлетки, что мне по колено ростом, толкунцы толкутся, комары. Всей
кучей на одном месте подпрыгивают. А полянка-то маленькая, будто комнатка, —
шагов пять в ширину, десять в длину.
Стеной вокруг смородина растёт, в смородине рябина,
под рябиной опять малина. А дальше настоящий лес обступил поляну. Еловый лес.
Иду я с ружьём по лесу. Увидел эту гущину — малину,
смородину, рябину, — полез в кусты.
Смотрю, а за кустами эта самая полянка. Ишь ты, как
запряталась!
«А нет ли тут дичи?» — думаю.
Высматриваю потихоньку сквозь смородину и вижу: как
раз посерёдке дичь ходит.
Маленький-маленький котёночек ходит, большеголовый
котёночек. Хвост короткий — не хвост, хвостишко. Мордочка пучеглазая, глаза
глупые. А ростом он с полкошки всего.
Играет себе котёночек. Схватил в рот длинную соломину,
а сам упал на спину и задними ногами соломину кверху подбрасывает. Задние-то
ноги у него длинные, куда длиннее передних, а ступни у ног толстые, с
подушечками.
Надоела котёнку соломинка. За мухой погнался, потом
цветок лапой ударил. Схватил цветок, пожевал и выплюнул, головой мотает —
горький, видно, цветок попал. Отплевался, отфыркался, посидел немного так,
спокойненько, и вдруг тучу толкунцов-комаров заметил.
Подполз к ним, прыгнул и передние лапы врозь расставил
— видно, хотел всех комаров в охапку поймать. Да ни одного не поймал.
А тут шмель попал на глаза. Подобрался котёнок и к
шмелю, да как даст задней лапой по ромашке, на которой шмель сидел, и сшиб его
наземь.
Ловко орудует задней ногой. Как передней. Домашней
кошке так не суметь.
Сшиб он шмеля на землю, а потом как запищит, замяучит.
Ужалил его шмель. Хотел было я ему помочь, яд выдавить, шмелиное жало вытащить.
Да вдруг сообразил: нет, никак нельзя. И похолодел я весь со страху. Не помню,
как на ноги вскочил и бежать пустился. Что есть мочи от котёнка удираю, только
глаза заслоняю от веток.
Яма на пути — я через яму. Куст — я через куст. И
такая во мне прыть от страха, что рад бы одним махом через весь лес
перепрыгнуть.
Бегу, скачу. Километра два, наверное, этак проскакал.
Выбежал наконец на луг и упал на траву — так прямо и грохнулся. Уж и ноги меня
не держат, а сердце бьётся, колотится.
Хорошо, думаю, что ноги от котёнка унёс.
Котёнок-то не простой был — это рысёнок был. Значит, и
мать его недалеко где-то бродила. Пока он играл себе тихо-мирно на полянке,
ловил мух да соломинки жевал, мать тоже своим делом занималась — охотилась. А
как подал он голос, запищал, завопил, — тут уж рысь, конечно, к нему — на
помощь, на выручку. И разорвала бы она меня в клочки, если бы я ей по дороге
попался.
А ружьё у меня, как назло, самой мелкой дробью было
заряжено — на рябчика, на мелкую дичь. Где уж тут с рысихой сладить!
Рысиха-мать — с доброго волка.
«Бульдог»
Ефросинья Николаевна посмотрела на Мимку, испугалась
даже и сразу невзлюбила. Урод и урод! Так уродом и стала звать.
А Мимка - французский бульдог, породистый, от роду ему
месяц, шерсти нет. Голое тело голубое, и все в розовых веснушках. Это значит,
когда вырастет, будет серый с белыми пятнами. Хвоста нет, вместо него обрубок,
а на обрубке колбочка - компресс: недавно ему хвост отрубили. Голова - шар
сморщенный. Нос приплюснут, нижняя губа вперед торчит, язык в сторону
высовывается. Задние ноги сосисками волочатся, разъезжаются. Слабые ноги.
Ефросинья Николаевна человек простой, ей надо вот
какого пса: чтоб хвост калачом на спине бы лежал, уши на макушке торчком
стояли. Чтобы злой был, чтобы лаял - воров пугал.
Всякие там собачьи породы Ефросинья Николаевна ни во
что не ставит.
А дочь у нее породистых собак любит.
Вот ей Мимку и подарили.
Много выведено разных собачьих пород.
Все в помощь человеку, и все на разную помощь. Есть собака-лошадь,
собака-ветер, собака-звонок, собака-пастух, собака-сыщик, собака-игрушка. Есть
собачьи породы, которые сто, двести и тысячу лет тому назад стали выводить.
Такие собаки только для одного дела и годятся. В своем деле герой, а чуть что
иначе - и никуда.
Летит борзая, собака-ветер, по чистому полю, всех
перегонит, на бегу поймает зайца, а в лес забежит - о деревья убьется с ходу.
Пудель-игрушка разучился злиться, хоть убей при нем
хозяина, он и не вступится, а самый умный пес.
Собака-звонок — это маленькая собачонка. Таких барыни
в муфтах носили.
Её приучили лаять — она и лает всё время. Всё её
раздражает. Муха ползёт — она в истерику. Заговорил кто-то громко — в истерику.
Упало что-нибудь со стола — тоже. А если подразнить посильнее — возьмёт и умрёт
от разрыва сердца.
Для сторожа-бульдога надо было морду свирепую, такую,
чтобы чужой, как увидит, задрожал бы, грудь широкую, чтобы с ног валил
человека, и челюсти-щипцы. Как хватит кого, так и не выпустит. Такой пёс и
получился, только на задние ноги внимания люди не обращали — вот ноги и стали у
бульдогов слабые, вихлястые.
И у Мимки задние лапы будто зря привешены. Ест он свой
собачий суп и поднимает всё тело вверх. Стоит на одних передних и ест. Плотно
стоит, широко лапы расставил.
Ефросинье Николаевне уж об этом и не говорили. И так
не любит — уродом зовёт. А тут совсем за нечисть считать будет.
Повела как-то раз Ефросинья Николаевна Мимку гулять.
Сойти да подняться снова на пятый этаж старушке трудно. Всегда дочь водила
Мимку. A тут почему-то сама Ефросинья Николаевна повела.
Пришла обратно скоро. Вся в слезах, красная, кричит:
— Что я, клоун, что ли? Что я, клоун?!
Ведёт Ефросинья Николаевна Мимку вниз по лестнице на
верёвочке. Стыдно ей с такой собакой, с уродом. Богу молится, чтоб никто не
увидел.
А ребята увидели, обрадовались, набежали, орут —
радуются. Потом вдруг закричали:
— Ещё, ещё, тётенька! Фокус! Фокус-мокус покажи.
— Какой там фокус? — кричит Ефросинья Николаевна. —
Убирайтесь, баловники!
Стыдно ей с таким уродом.
— Да чтоб собака прыгала бы! — просят, галдят, орут.
Изо всех дверей знакомые жильцы вышли. Здороваются,
улыбаются, Мимку разглядывают.
А ребята орут, опять просят какой-то фокус показать.
Рассердилась Ефросинья Николаевна. Пошла быстро-быстро
вниз. Зарадовались ребята пуще прежнего, и жильцы хохочут.
— Здорово! — кричат. — Ай да молодец Ефросинья
Николаевна. Ну как в цирке!
Остановилась Ефросинья Николаевна, оглянулась. Ничего
нет смешного, разве что язык Мимка больше высунул да хвостом-обрубком шевелит.
Пошла опять вниз.
Как пошла, так и загалдели все, захохотали.
Ребята прямо вот как радуются, да и жильцы тоже.
Оглянулась на ходу Ефросинья Николаевна.
И видит: скачет за ней на верёвочке голый щенок
столбиком, на передних лапах поспевает. Скок-скок! Скок-скок! Так столбиком и
прыгает. Заплакала Ефросинья Николаевна, поднялась к себе на пятый этаж.
А на другой день отдали Мимку знакомым.
«Кошка
Маруська»
У деревенского охотника Никиты Ивановича Пистончикова
жила пестрая кошка Маруська. Плешивая кошка, худая, тощая, потому что Никита
Иванович ее очень плохо кормил.
Весной кошка Маруська с голоду стала ходить в лес на
охоту.
Потихоньку, крадучись, чтобы деревенские собаки ее не
видели, уйдет она из деревни и охотится в лесу. То мышку поймает, то изловит
какую-нибудь птицу.
Пошла она так однажды охотиться, да и осталась совсем
жить в лесу.
Скоро кошка Маруська потолстела, похорошела, гладкой
стала. Ходит по лесу, как разбойник, гнезда разоряет, — живет в свое
удовольствие.
А хозяин ее — Никита Иванович Пистончиков — о ней
совсем забыл.
Но вот пришла осень. Птицы из лесу улетели. Только
мыши остались на добычу кошке Маруське.
Потом и настоящая зима настала. Мыши стали жить под
снегом. Редко-редко когда выбегут. Пробегут поверху немного и опять уйдут в
свои подснежные ходы-переходы.
Плохо тут пришлось Маруське. И холодно и голодно. Как
прокормиться?
Стала устраивать засады. Залезет на дерево и лежит на
суку: ждет, не пробежит ли под деревом мышка или заяц. А если пробежит,
Маруська тогда сверху и кинется.
Недобычливая такая охота. Отощала кошка, похудела,
стала злющей-презлющей, как дикий зверь.
Однажды Никита Иванович собрался на охоту. Надел
заячью шапку-ушанку, овчинный полушубок, взял ружье, взял мешок для добычи и
пошел на лыжах в лес. Идет он по лесу и разные звериные следы разбирает.
Вот заяц прыгал - наследил, вот лиса прошла, а вот
белка от дерева к дереву проскакала.
Проходит он мимо высокой толстой ели, и вдруг как
свалится ему прямо на голову какой-то зверь. Когтями его заячью шапку рвет,
шипит, ворчит.
Никита хвать зверя обеими руками - так вместе с шапкой
и снял с головы. Хотел бросить зверя наземь - глядит: да это его пестрая кошка
Маруська! Тощая-претощая, одна кожа да кости.
— Эх ты, — засмеялся Никита Иванович, — горе-охотник!
Заячью шапку с зайцем спутала.
Пожалел он ее, принес домой и с тех пор стал кормить
как следует.
«Васька,
Бобка и крольчиха»
Есть у меня бусый кот-серый в черных
пятнышкaх, кaк в бусинкaх.
Зовут его Вaсилий Вaсильевич.
Толстый кот. Уши у него круглые-это ему
другие коты обгрызли. Дрaчливый кот.
Когдa пить хочет, идет нa кухню,
взбирaется нa рaковину и мяучит. Придет кто-нибудь, отвернет крaн и пустит воду
тонкой струйкой.
А кот эту струйку языком перехвaтывaет.
Быстро-быстро рaботaет языком.
Много ли мышей ловит Вaсилий Вaсильевич,
никто не знaет, потому что он мышей тут же нa месте ест. А вот уж если крысу
поймaет, обязaтельно притaщит к моему отцу нa постель.
Проснется утром отец, a нa подушке у него
дохлaя крысa лежит.
Колотили зa это Вaсилия Вaсильевичa и рaз
и двa, a он ничего не понимaет-носит крыс нa постель и все тут.
Нaверно, это он похвaстaться хочет.
Вот, мол, кaкой я ловчий кот.
А по ночaм гуляет Вaсилий Вaсильевич с
другими котaми. По крышaм ходит, дерется и песни поет.
Бaсом поет, дa тaким противным, что во
всем дворе у нaс удивляются.
Я его передрaзнивaть пробовaл.
Нaдо одной рукой себе нос зaжaть, чтобы
гнусaво выходило, a другой рукой горло немножко придaвить и выть бaсом.
Чуть-чуть похоже получaется, но все-тaки не то-тихо очень.
А ведь он-то кaк зaголосит-тaк стеклa
дрожaт.
Есть у меня и пес. Имя у него Бобкa, a
зовут его Вихляйкa, потому что он все вихляется. Вертит хвостом, a сaм
вихляется, кaк червяк нa ниточке. Мордочкa у него будто улыбaется, и всегдa
язык нa сторону висит. Перед котом Бобкa хорохорится. a сaм его боится. Бывaет,
побежит кот сдуру, сaм с собой игрaет, a Бобкa зa ним. Зaвизжит, зaлaет. А кот
кaк остaновится, кaк выгнет спину, дa кaк зaговорит бaсом. Бобкa тaк нa зaдние
лaпы и осядет-будто не зa котом бежaл, не нa котa лaял. Землю обнюхивaет,
нaпрaво, нaлево смотрит, вихляется, a сaм потихонечку, потихонечку в сторону -
и удерет от котa подaльше. А если бы подрaлись они по-нaстоящему, здорово бы
влетело Бобке. У Вaськи нa кaждой лaпе по пяти кривых когтей-всего, знaчит, двaдцaть
штук. Дa зубы, кaк иголки острые. И большой-то собaке с ним не спрaвиться, a
Вихляйкa только чуть-чуть побольше его.
Породa у Вихляйки, отец скaзaл, "
подворный советник".
- Что зa породa? - думaю. Никогдa про
тaкую породу не слышaл. Потом уж узнaл я, что это просто дворняжкa -
беспородный пес.
Вот рaз пришел отец домой и корзинку
принес, a в корзинке кто-то живой шевелится.
- Ну, - говорит, - это я тебе для того
принес, чтоб ты делом зaнялся. Если уморишь, знaчит из тебя никогдa толку не
будет, a выходишь кaк следует - знaчит ты деловой пaрень. Мaло ли что бывaет,
может, ты колхозным стaдом когдa-нибудь зaведовaть будешь, или ветеринaром
стaнешь, или aгрономом.
Много еще чего мне говорил отец, дa уж я
его не слушaл, - любопытно мне было, кто в корзине сидит - один или много,
птицa или зверь. И Вaськa-кот подошел, и Бобкa тоже. Обнюхивaют корзину.
- Это ты мне ежa принес? - спрaшивaю.
- Нет, не ежa.
- Ворону? - говорю
- Нет, не ворону
- Утку?
- Нет, не утку
- Ну, тогдa, знaчит, ты мне голубей принес.
- Вот уж нет, - говорит отец, - ты с
голубями шею себе свернешь, по крышaм лaзaя. Ну-кa, порaскинь умом, - кто это
тaкой. Я тебе подскaжу. Он и обедом нaкормит, и в шубу оденет, и шляпу фетровую
может подaрить, и рукaвицы теплые, и костюм шерстяной. Ну, угaдaл?
- Ух, - я говорю, - неужели тот кaрлик,
которого я в цирке видел? Зaчем ты его в корзину зaсaдил?
- Опять не угaдaл, - говорит отец.
Приоткрыл он корзину, a из корзины кaк
выскочит кролик, дa прямо нa Вaську - Вaсилия Вaсильевичa. Кот только фыркнул и
нa шкaф, кaк птицa, взлетел. И Бобкa тоже в сторону подaлся - не видaли они обa
еще тaкого зверя.
А кролик по полу ползaет, носом всюду
тычется, все обнюхивaет. Уши у него к сaмой спине прижaты - со стрaху, видно.
Белый он весь, только нa носу будто черный
блин нaлеплен. Уши и хвост тоже черные.
- Это крольчихa русской или горностaевой
породы, - говорит отец. - Онa скоро крольчaт принесет. Смотри зa ней, ухaживaй.
Ест кролик все, кроме мясa и соленого. Дaй ему сено, трaву, ветки, листья,
овсом или крупой подкaрмливaй, или дaже сухими коркaми. Только не дaвaй куриной
слепоты. Знaешь, тaкaя трaвa с желтыми мелкими цветочкaми? Это вредно. И хлебa
свежего не дaвaй, - у кроликов от свежего хлебa живот болит.
Подaрил мне кроликa отец и ушел. Я выгнaл
из комнaты Бобку дa Вaську и стaл кроликa кaк следует осмaтривaть. Потом сунул
его обрaтно в корзину и пошел ему жилье строить.
Нa дворе у нaс зaбор углом. Я угол этот
зaгородил стaрыми доскaми, и получился у меня тaкой зaборчик невысокий - чуть
мне повыше поясa. Бобкa тудa не перескочит, a кролик оттудa не выскочит. Где
досок не хвaтило, тaм я стaрую рыбaчью сеть нaтянул. Кaк у зебры в зоосaду
получилaсь зaгородкa.
А в середине зaгородки я пустой ящик вверх
дном постaвил и дверь в нем вырубил. Вот и готов дом. Нa нaшей улице в это
время тополь обрезaли - уж очень он рaзросся, дaже телегрaфную проволоку рвaл
ветвями. Тaк я этих тополевых веток целую кучу принес. Нaтыкaл их в землю, и в
зaгородке у меня нaстоящий лес получился.
А в лесу дом стоит - ящик. А в том дому
крольчихa живет - русской горностaевой породы.
…Взял я корзинку с крольчихой и понес к
зaгородке. А зa мной следом идут и Вaськa - Вaсилий Вaсильевич и Бобкa -
Вихляйкa. Идут зa мной, принюхивaются.
Пришли мы, выпустили крольчиху. Онa срaзу
же в дом свой новый зaлезлa - осмотрелaсь тaм, видно, - опять вылезлa и дaвaй
нa тополевых веткaх кору грызть. Прямо ленточкaми тaк и отдирaет. Уши у нее все
время ходят, нaсторожены, a глaзa выпуклые, будто онa их нaрочно вытaрaщилa. Я
ей трaвы охaпку нaрвaл. Бросил. Онa и трaву стaлa есть.
Смотрю, a Вaсилий Вaсильевич уже нa зaборе
сидит, в комок сжaлся и неотступно нa крольчиху глядит. Глaз с крольчихи не
сводит. Бобкa тоже сидит, повизгивaет, язык свесил, через сетку смотрит. И я
стою. Смотрю. Нaблюдaю.
Пьет крольчихa воду из поддонникa, трaву
жует, между веток тополевых, кaк по лесу гуляет.
И вдруг увидaлa онa котa нa зaборе - уши
зaложилa, дa кaк хлопнет о землю ногaми, и в ящик зaлезлa - рaссердилaсь,
нaверно.
До сaмой темноты просидел я перед
зaборчиком. Только когдa уже ничего больше рaзглядеть нельзя было, пошли мы с
Бобкой домой.
А кот нa зaборе остaлся.
Утром я чaю выпил и опять бегу смотреть. А
кот уж опять сидит нa зaборе, нa прежнем месте.
- И чего ты сидишь, чего тебе нaдо? С
крольчихой ведь все рaвно не спрaвишься. Вон онa кaкaя большaя.
Опять я трaвы охaпку нaрвaл, хлебa сухого
кусок принес.
Зaгородку подпрaвил. a кот все нa зaборе
сидит. Прямо будто нaвсегдa прилип.
И день сидит, и двa сидит, и три сидит,
всю неделю сидит. Только и ходит домой поесть.
Прошлa неделя. Стaлa крольчихa все больше
в дому прятaться. Ну, думaю, это онa себе гнездо готовит. Знaчит совсем скоро
крольчaтa у ней будут.
Кaк-то рaз сидел я, сидел и не вытерпел:
зaхотелось мне посмотреть, кaк это онa в моем ящике гнездо устроилa.
Поднял ящик - и будто форму с песочного
пирогa снял.
Земля кубиком стоит, a сбоку в кубике -
норa. Это знaчит, крольчихa столько земли лaпaми выгреблa, покa нору свою рылa.
Весь ящик зaбит. А норa глубокaя: рукa до сaмого плечa ушлa - и концa нет. Я
удилище длинное зaсунул в нору, все удилище ушло и в конец не уперлось.
Здорово длинный ход вырылa крольчихa. Есть
ли в норке крольчaтa, нет ли - не знaю. Не дорыться мне. Земля кaменистaя,
обвaлится ком, зaдaвит, чего доброго, крольчaт.
А что гнездо в норе есть - нaвернякa знaю,
потому что пух в норе к стенкaм пристaл.
Крольчихa из пухa гнездо делaет, со своих
боков шерсть выдирaет и для крольчaт перинку мaстерит.
Еще неделя прошлa. Еще неделю кот нa
зaборе сидит. А мы с Бобкой у зaгородки. Все трое крольчиху сторожим.
Вот сидим мы кaк-то рaз, и вдруг Вaськa
вытянулся и пополз по зaбору. Ползет…Ползет…Видит кого-то, a я не вижу. Смотрю
нa Бобку, a Бобкa голову нa бок повернул, рот прихлопнул, a язык убрaть не
успел. Торчит язык. Бобкa тоже кого-то зaметил. А я не вижу.
И вдруг зaшевелились в норе что-то белое,
и крольчонок вылез.
Ох, и хорош крольчонок! Глaзa, кaк бусы
черные, сaм весь белый, уши короткие еще, a мордочкa тупaя и нос приплюснут.
Выкaтился комочком, подобрaл трaвинку и дaвaй ее есть.
Жует крольчонок трaвинку - вся мордочкa с
носом вместе ходуном ходит, из стороны в сторону ворочaется. А трaвинкa в рот
зaлезaет - все меньше и меньше делaется. Кончилaсь трaвинкa - другую подобрaл.
А уж из норы друг зa дружкой четыре
крольчонкa вышли и мaть их тоже выползлa.
Обрaдовaлся я, a Бобкa визжaть нaчaл. Я
ему морду зaжимaю.
- Тише, тише, дурaк, спугнешь…
Вдруг кaк кот слетит с зaборa…Схвaтил
одного крольчонкa и опять нa зaбор.
Остaльных крольчaт кaк веером сдуло -
ускaкaли в нору, никого нет. Только кот бежит по зaбору, и в зубaх у него
мaленький крольчонок бьется.
Ах ты, вор! Ну, берегись теперь!
Стaл я котa кaмнями с зaборa сшибaть. Не
попaдaю, все мимо мaжу. Бобкa лaет, прямо нa зaбор лезет. А зa зaбором звон
стоит. Это в чужом огороде мои кaмни стеклa в пaрникaх бьют.
Добежaл кот до стены, кудa спрыгнет? Зa
зaбор ли ко мне? Ко мне прыгнул, нa нaш двор. Крольчонкa в зубaх держит.
Тут Бобкa кaк нaлетит нa него. С ног котa
сшиб и дaвaй трепaть. Кот бaсом воет, фыркaет, прыскaет. А Бобкa нa этот рaз
ничего не боится, рычит, котa, кaк тряпку по земле волочит.
И отбил крольчонкa. Прогнaл котa, зaгнaл
его нa дерево.
А мертвый крольчонок нa земле лежит,
теплый еще, - жaль его кaк! тaк бы и зaревел я, дa некогдa. Вaську отлупить
нaдо. Лезу нa дерево зa ним, хочу прутом отстегaть, a Вaськa с деревa и - в
огород. Удрaл…
Вот, знaчит, почему сидел этот рaзбойник
нa зaборе. Знaл, что ему поживa будет, крольчaтинки хотел.
Зaкопaл я мертвого крольчонкa в землю и стaл
думaть. Что мне теперь делaть? В зaгородке крольчaт остaвить нельзя - всех
передaвит, утaщит Вaськa. А если не он, тaк другие коты постaрaются, вон их
сколько, по ночaм шaйкой ходят, хором поют.
Видно, для мaленьких крольчaт зaгородкa
моя не годится, нaдо им клетку делaть.
Зaкрыл я нору ящиком и дверь в ящике
доской зaложил. До зaвтрa не добрaться котaм до моих крольчaт, a зaвтрa
что-нибудь придумaю.
Утром побежaл я отцa будить. Рaсскaзaть
ему про мою беду хочу, посоветовaться. Смотрю - отец спит еще, a нa подушке у
него дохлaя крысa лежит. Белaя крысa. Подошел я поближе, a это не крысa вовсе,
это крольчонок. Второй мой крольчонок. Знaчит, опять добрaлся до них кот.
Я зaревел во весь голос.
Отец проснулся, сел.
- Чего, - спрaшивaет, - ревешь нaтощaк?
Я ему все рaсскaзaл.
- Эх ты, хозяин, - говорит отец, - нa
котов рaботничек. Клетку нaдо поскорее строить. Вот возьми у меня со столa
книгу, прочитaй и делaй, кaк тaм скaзaно. Книгa "Кролиководство"
нaзывaется. Я дaвно ее купил, дa зaбыл тебе отдaть.
Все утро сидел я нa крыльце и
"Кролиководство" читaл.
Прочел - успокоился.
Будет у меня клеткa. Знaю кaк сделaть.
Бочкa стaрaя нa дворе стоялa. Для воды.
Вся рaсщепилaсь, рaссохлaсь. И воды в ней было нa донышке. А в воде этой всякaя
живaя мелочь жилa. Вроде кaк головaстики - только поменьше, с комaрa. Вертелись
они кaк зaводные.
Я бочку нa бок повaлил. Чистой водой
ополaскaл, и стaл с одной стороны дырки вертеть отцовским коловоротом.
Хороший инструмент - коловорот. Дaвишь нa
него грудью, одной рукой поддерживaешь, a другой ручку вертишь.
Из дырки рaзного цветa стружкa ползет: тaм
где бочкa погнилей, трухa коричневaя лезет, a где поновей, тaм желтaя стружкa.
Вертишь, вертишь и вывертишь дырочку, круглую, aккурaтную.
Всю сторону у бочки изрешетил - дыркa к
дырке. Это будет пол в клетке - дно. А дырки для того делaются, чтобы сырости
не было.
С других сторон тоже провертел дырочки,
только пореже, это - для воздухa. Потом я нa дырявый пол доски нaслaл, тоже
дырявые. Нa кожaных обрезкaх, кaк нa шaрнирaх, к бочке дверь подвесил - рaму -
и рaму эту проволокой оплел. Вроде кaк сеткa получилaсь.
Ну, теперь остaлось бочку в зaгородку
вкaтить, и нa ножки постaвить, чтоб не гнилa нa земле. А потом опилок нa пол
посыпaть и ясли из толстой проволоки к стенке привесить - для сенa и трaвы.
Готовa новaя квaртирa. Очень хорошо вышло
- точно конюшня мaленькaя.
Теперь можно и жильцов вселять.
Спервa я крольчиху словил. А с крольчaтaми
плохо дело. Не вылезaют из норы - и конец. Чaсa три я их сторожил с мешком в
рукaх. Только вышли, вылезли, нaкрыл их срaзу и потaщил. Дергaются в мешке
крольчaтa, - верно, думaют, не кот ли их тaщит. А в бочке в сaмый уголок
зaбились, друг под другa стaрaются зaлезть - прячутся.
Остaлись у меня только три крольчонкa, А
было их пять. Эх, Вaсилий Вaсильевич! Неужели ты их с крысaми спутaл? Ну, дa
теперь мне спокойно. Никaкой кот у меня в клетку не зaлезет. Никого у меня не
зaдaвит больше.
Кормлю я кроликов три рaзa в день: утром,
в полдень и вечером. Днем сенa и трaвы дaю им, a нa ночь овсa или крупы
подсыпaю, a то и кaртофелину подброшу или морковку. Убирaю я клетку через
кaждые двa дня - подстилку меняю, проветривaю. хорошо у меня кроликaм жить.
Подрaстaют мои крольчaтa, толстеют.
Отец посмотрел.
- Одобряю. Молодец! - говорит, - У меня к
тебе есть предложение.
И рaсскaзaл вот что. Нa зaвод к ним редкую
породу кроликов привезли. Шесть штук: двa сaмцa и четыре сaмки. И кроликов этих
рaздaют нa руки тем, кто хочет их рaзводить.
Только с условием рaздaют: половину
приплодa госудaрству для рaзведения, чтоб по всей стрaне тaкaя породa
рaзвелaсь, a половинa остaется тому, кто выкормит.
- Тaк вот, говорит отец, - хочешь тaкого
кроликa выхaживaть, или боишься? Ведь если подохнет кролик, большой будет
убыток госудaрству.
- Готов! - говорю, - Всегдa готов!
И взяли мы еще крольчиху.
Рыжaя - рыжaя крольчихa окaзaлaсь, кaк
белкa летом. Шерсть нa ней мягкaя, кaк пух, грубого волосa нет, a только один
мягкий подшерсток.
- Если этот мех, - отец говорит, -
подкрaсить, тaк его от выдры или от бобрa никто не отличит, a у выдры и у бобрa
- прямо дрaгоценный мех.
Вторую клетку мы вместе с отцом сделaли -
быстрее быстрого. Тaкую же, кaк первaя. Только в сaмую глубину ящик встaвили,
пусть в нем крольчихa гнездо для мaленьких вьет.
Новую клетку рядом со стaрой примостили в
зaгородке.
Зоофермa у меня теперь нa дворе - крaсотa!
В стaрой бочке крольчaтa рaстут -
горностaевые. Рaньше они все белые были, a теперь уши, лaпы и нос все темней и
темней у них стaновятся.
Ростом чуть не с мaть выросли. Я их теперь
днем в зaгородку выпускaю - котa уже не боюсь. Больших с крысaми не смешaет.
А в новой бочке, в ящике, другaя, новaя
крольчихa гнездо свилa. Пух у себя с боков до голой кожи выдрaлa и гнездо
устлaлa.
Родились у нее крольчaтa слепые, голые, тупомордые.
Лежaт в теплом пуху, кaк в перине кaкой-нибудь. Кучей лежaт, друг под другa
зaбивaются.
Восемь штук родилось крольчaт. Их рукaми
нельзя, говорят, трогaть, - не то мaть кормить не стaнет. Боится онa
человечьего зaпaхa.
Нa двенaдцaтый день опушились крольчaтa
немного, и глaзa у них щелочкaми открылись, a через две недели они совсем
выросли. Стaли тaкие же рыжие, тaкие же пушистые, кaк и мaть. Бегaют, прыгaют,
глупыми глaзaми глядят, ушaми поводят, все им интересно и всего боятся. Кaждому
из них я имя дaл.
Одного нaзвaл Яшкa, другого - Прошкa,
третьего - Акулькa, четвертого - Мaтрешкa, пятого - Лешкa, шестого - Сенькa,
седьмого - Мaшкa, восьмого - Женькa. А они, кaк горошины в стручке, все
одинaковые. Кaк стaли бегaть, друг через другa перескaкивaть, все и
перепутaлись. Который Лешкa, a который Мaтрешкa - и не узнaешь.
Новыми крольчaтaми Вaсилий Вaсильевич тоже
очень интересовaлся. Сидел, сидел у них нa бочке, сверху в дырки зaглядывaл.
Дырки мaленькие - смотреть смотри, a лaпу не просунешь.
Видит кот - ничего не высидишь, бросил
сидеть. Сновa стaл нa крыс охотится. Вчерa отцу нa подушку опять дохлую крысу
притaщил.
А Бобкa - Вихляйкa кaждый день со мной
ходит кроликов смотреть.
Я с ними вожусь, a он тут же сидит -
вихляется.
По ночaм я сплю, a Бобкa крольчaтник
сторожит. И совсем бесстрaшный стaл Бобкa с тех пор, кaк Вaську вздул, где ни
увидит котa - гонит его нa дерево, нa зaбор, нa трубу. А кот от него убегaет во
всю мочь. Добежит до высокого местa, кудa Бобке не зaбрaться, и тaм
отсиживaется.
А Бобке только того и нaдо.
Зaгнaл, обрaдовaлся и - до свидaния.
аудиоформат
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.