Материалы к уроку "Это страшное слово -Блокада"

ТАНЯ САВИЧЕВА

Голод смертью идёт по городу. Не вмещают погибших ле­нинградские кладбища. Люди умирали у станков. Умира­ли на улицах. Ночью ложились спать и утром не просыпа­лись. Более 600 тысяч человек скончалось от голода в Ле­нинграде.

Среди ленинградских домов поднимался и этот дом. Это дом Савичевых. Над листками записной книжки скло­нилась девочка. Зовут её Таня. Таня Савичева ведёт днев­ник.

Записная книжка с алфавитом. Таня открывает страничку с буквой «Ж». Пишет:

«Женя умерла 28 декабря в 12.30 час. утра. 1941 г.».

Женя — это сестра Тани.

Вскоре Таня снова садится за свой дневник. Открывает страничку с буквой «Б». Пишет:

«Бабушка умерла 25 янв. в 3 ч. дня 1942 г.».

Новая страница из Таниного дневника. Страница на букву «Л». Читаем:

«Лека умер 17 марта в 5 ч. утра 1942 г.».

Лека — это брат Тани.

Ещё одна страница из дневника Тани. Страница на бук­ву «В». Читаем:

«Дядя Вася умер 13 апр. в 2 ч. ночи. 1942 год».

Ещё одна страница. Тоже на букву «Л». Но написано на оборотной стороне листка:

«Дядя Лёша. 10 мая в 4 ч. дня 1942».

Вот страница с буквой «М». Читаем:

«Мама 13 мая в 7 ч. 30 мин. утра 1942».

Долго сидит над дневником Таня. Затем открывает страницу с буквой «С». Пишет:

«Савичевы умерли».

Открывает страницу на букву «У». Уточняет:

«Умерли  все».

Посидела. Посмотрела на дневник. Открыла страницу на букву «О». Написала:

«Осталась одна Таня».

Таню спасли от голодной смерти. Вывезли девочку из Ленинграда.

Но не долго прожила Таня.

От  голода, стужи, потери близких подорвалось её здоро­вье. Не стало и Тани Савичевой.

Скончалась Таня. Дневник остался.

— Смерть фашистам! — кричит дневник.

ПРАЗДНИЧНЫЙ ОБЕД

Обед был праздничным, из трёх блюд. О том, что обед бу­дет из трёх блюд, ребята детского дома знали заранее. Ди­ректор дома Мария Дмитриевна так и сказала:

—   Сегодня, ребята, полный у нас обед: первое будет, второе и третье.

Что же будет ребятам на первое?

—    Бульон куриный?

—    Борщ украинский?

—      Щи зелёные?

—      Суп гороховый?

—    Суп молочный?

Нет. Не знали в Ленинграде таких супов. Голод косит ленинградцев. Совсем другие супы в Ленинграде. Приготовляли их из дикорастущих трав. Нередко травы бывали горькими. Ошпаривали их кипятком, выпаривали и тоже использовали для еды.

Назывались такие супы из трав — супами-пюре. Вот и сегодня ребятам — такой же суп.

Миша Кашкин, местный всезнайка, всё точно про праздничный суп пронюхал.

—         Из сурепки он будет, из сурепки, — шептал ребятам.

-Из сурепки? Так это ж отличный суп. Рады ребята такому супу. Ждут, не дождутся, когда позовут на обед.

Вслед за первым получат сегодня ребята второе. Что же им на второе будет?

—    Макароны по-флотски?

—    Жаркое?

—    Бигус?

—    Рагу?

—    Гуляш?

Нет. Не знали ленинградские дети подобных блюд. Миша Кашкин и здесь пронюхал.

—   Котлеты из хвои! Котлеты из хвои! — кричал мальчишка.

Вскоре к этому новую весть принёс:

—   К хвое — бараньи кишки добавят.

—     Ух ты, кишки добавят! Так это ж отличные будут котлеты.

Рады ребята таким котлетам. Скорей бы несли обед. Завершался праздничный обед, как и полагалось, тре­тьим. Что же будет сегодня на третье?

—     Компот из черешни?

—     Запеканка из яблок?

—     Апельсины?

—     Желе?

—     Суфле?

Нет. Не знали ребята подобных третьих. Кисель им сегодня будет. Кисель-размазня из морских водорослей.

—     Повезло нам сегодня. Кисель из ламинарии, — шептал  Кашкин. Ламинарии — это сорт водорослей. — Сахарину туда добавят, — уточнял Кашкин. — По полграмма на каждого.

—     Сахарину! Вот это да! Так это ж на объеденье кисель получится.

Обед был праздничный, полный — из трёх блюд. Вкусный обед. На славу.

БЛОКАДНЫЙ ХЛЕБ

Из чего он только не выпекался — ленинградский бло­кадный хлеб! Разные были примеси. Добавляли к ржаной муке — муку овсяную, ячменную, соевую, кукурузную. Применяли жмых — льняной, хлопковый, конопляный. Использовали отруби, проросшее зерно, мельничную пыль, рисовую шелуху и многое другое. По десять раз пе­ретряхивали мешки из-под муки, выбивая возможное из невозможного.

Хлеб был кисловатым, горьковатым, травянистым на вкус. Но голодным ленинградцам казался милее ми­лого.

Мечтали люди об этом хлебе.

Пять раз в течение осени и зимы 1941 года ленинград­цам сокращали нормы выдачи хлеба. 2 сентября состоя­лось первое сокращение. Норму установили такую: 600 граммов хлеба взрослым, 300 граммов — детям.

Вернулся в этот день Валеткин отец с работы. Принёс хлеб. Глянула мать:

—    Сокращение?!

—      Сокращение, — отозвался отец.

Прошло десять дней. Снова с работы отец вернулся. Вы­ложил хлеб на стол. Посмотрела мать:

—    Сокращение?!

—    Сокращение, — отозвался отец.

По 500 граммов хлеба в день стали теперь получать взрослые.

Прошло ещё двадцать дней. Наступил октябрь. Снова сократили ленинградцам выдачу хлеба. Взрослым — по 400 граммов на день, детям всего по 200.

Прошёл октябрь. Наступил ноябрь. В ноябре сразу два сокращения. Вначале по 300, а затем и по 250 граммов хлеба стали получать взрослые. Дети — по 125.

Глянешь на этот ломтик. А ломтик — с осиновый лис­тик. Виден едва в ладошке. И это на целый день.

Самый приятный час для Балетки — это тот, когда с завода приходит отец, когда достаёт он из сумки хлеб.

Хлеб поступает к матери. Мать раздаёт другим. Вот — отцу,  вот — дедушке,  бабушке,  вот дольку берёт себе.

        А вот и ему — Валетке. Смотрит Валетка всегда зача­рованно. Поражается одному: в его куске 125 граммов, а он почему-то больше других. Отцовского даже боль­ше.

—    Как же так? — удивляется мальчик.
Улыбаются взрослые:

—    Мука в нём другая — детская.

 «Хлебные крошки»

    Это было во время войны , в осажденном фашистами Ленинграде. В магазине холодно и очень темно, только на прилавке у продавщицы мигала коптилка.

    Продавщица отпускала хлеб. У прилавка с одной стороны тянулась очередь. Люди подходили. Протягивали карточки и получали кусочек хлеба, маленький , но тяжелый и влажный, потому , что муки в нем было совсем мало , а больше воды и хлопкового жмыха. А с другой стороны прилавка толпились дети. Даже при слабом свете коптилки было видно, какие у них худые, изнеможденные лица. Шубки не облегали ребят, а висели на них, как на палочках. Головы их поверх шапок были закутаны теплыми шарфами и платками. Ноги – в бурках и валенках, и только на руках не было варежек: руки были заняты делом.

         Как только у продавца, разрезавшего буханку, падала на прилавок хлебная крошка , чей-нибудь тоненький озябший палец торопливо, но деликатно скользил по прилавку, поддевал крошку и бережно нес ее в рот. Два пальца на прилавке не встречались: ребята соблюдали очередь.

         Продавщица не бранила, не покрикивала на детей, не говорила : « Не мешайте работать! Уйдите!» продавщица молча делала свое дело: отпускала людям их блокадный паек. Люди брали хлеб и отходили.

         А кучка Ленинградских ребят тихо стояла у другой стороны прилавка, и каждый терпеливо ждал своей крошки.