Приемы соавторского чтения
Маслова Марина
Валентиновна, учитель русского языка и литературы
МАОУ «Лицей №29»
города Тамбова
Вступление
В современном мире чтение претерпевает
серьезные изменения:
1.Его роль в массовой культуре подрывается
телевидением и Интернетом.
2.Оно становится деятельностью
бессистемной, анархичной, среди прочих причин этого – кризис школы, до сих пор
поддерживавшей «порядок чтения», а теперь утратившей позицию авторитетного
руководителя потенциальных читателей.
3. Систематическое и последовательное
медленное чтение какого-либо сочинения уступает место чтению отрывочному и
дробному.
4.На смену интенсивному, глубокому,
многократно возвращающемуся к одним и тем же произведениям чтению приходит
чтение экстенсивное, стремящееся охватить как можно больше текстов за небольшой
промежуток времени.
5.Современное чтение игнорирует оригинал,
довольствуясь компиляциями.
6.Переход от кодекса (книги) к экрану
отменяет понимание текста как чего-то постоянного, непреходящего.
К этим изменениям можно было бы относиться
спокойно (чтение пережило не одну революцию и все еще существует), если бы не
отмечаемая социологами и психологами связь нравственного кризиса, охватившего
Европу, и массового падения интереса к чтению.
Чтение художественного текста (вместо
пресловутого анализа) должно быть возвращено урокам литературы в российской
школе.
Воспитание квалифицированного
читателя является, согласно требованиям Федерального
государственного образовательного стандарта основного общего образования,
одним из предполагаемых результатов изучения предмета «Литература».
Основная часть
Предпринятое нами описание методов и
приемов соавторского чтения трудно назвать методической разработкой. В силу
своей фрагментарности это описание ближе к этюду. Представленный здесь вид
чтения нельзя назвать аналитическим (читатель-соавтор скорее синтезирует, чем
анализирует), нельзя его подогнать и под критерии чтения творческого (в
методическом, а не общеязыковом смысле прилагательного «творческий»).
Терминологическое сочетание «соавторское
чтение», безусловно, нуждается в уточнении, но пока будем пользоваться им.
Перейдем к описанию некоторых приемов такого
чтения.
Параллельное чтение
Прием и литературный материал были
подсказаны Андреем Битовым или, лучше сказать, его героем. Стихотворение
Тютчева «Безумие» можно пронзительнее понять, столкнув его с пушкинским
«Пророком».
|
А.С.Пушкин
Пророк
|
Ф.И.Тютчев
Безумие
|
|
Духовной
жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник,
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассек мечом,
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнем,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и
внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
1826
|
БЕЗУМИЕ
Там, где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, —
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живет.
Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.
То вспрянет вдруг и, чутким ухом
Припав к растреснутой земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе.
И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!.
‹1829›
|
Размышления, которые будут даны ниже,
можно признать партитурой «параллельного чтения».
Лирический герой Тютчева подвергает
сомнению духовные дары, которые обретены пророком, факт его преображения,
возможность встречи его с посланником Бога, нематериальную природу испытываемой
человеком жажды.
Тютчевский герой – это бес-искуситель, который
сеет зерна сомнения, чтобы их ростки со временем заглушили веру. В логике ему
не откажешь: он последователен, по-строфен.
Пушкин возвещает о чуде:
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился.
Герой Тютчева называет духовную жажду
«беззаботностью веселой» (действительно, как еще может назвать прагматик это
бесцельное блуждание в пустыне?), небо обрушивает на землю, делает их
неразличимыми в каком-то адском чаду, серафима не изображает, потому что он,
конечно, привиделся безумцу:
Там,
где с землею обгорелой
Слился, как дым, небесный свод, —
Там в беззаботности веселой
Безумье жалкое живет.
Пушкин пишет о преображенном зрении поэта:
Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Тютчев
видит в «стеклянных очах» отблеск безумия (выморочность мира, бессмысленность
происходящего подчеркивается неопределенным местоимением «чего-то»):
Под раскаленными лучами,
Зарывшись в пламенных песках,
Оно стеклянными очами
Чего-то ищет в облаках.
Далее искуситель
профанирует обретение поэтом чудесных свойств слуха, на шесть строчек Пушкина отвечая
восемью и успевая походя разрушить вертикаль – ось мира, связь неба и земли:
|
Моих
ушей коснулся он, —
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
|
То вспрянет вдруг и, чутким ухом
Припав к растреснутой земле,
Чему-то внемлет жадным слухом
С довольством тайным на челе.
И мнит, что слышит струй кипенье,
Что слышит ток подземных вод,
И колыбельное их пенье,
И шумный из земли исход!.
|
Герой Пушкина продолжает
вещать, тогда как герой Тютчева внезапно и неожиданно замолкает. На
слушателей (при «параллельном чтении» обоих стихотворений) это молчание
«тютчевского» чтеца и звучащий в образовавшейся тишине голос чтеца
«пушкинского» действует неотразимо.
Такое чтение побуждает к размышлениям:
почему замолчал герой Тютчева? что его остановило? почему он не дал себе воли
поглумиться над речью пророка (уж тут-то можно разгуляться)?
В «Пророке» выразилось пушкинское
понимание сакрального смысла слова. Бесы бегут от молитвы, исчез и тютчевский
насмешник, испугавшись грядущего Слова Божьего.
Хоровое чтение
Источником этого приема является античная
трагедия, где хор есть воплощение дионисийского, природного начала, а актер –
аполлонического, индивидуального. Хоровое и актерское чтения чередуются в
стихотворении Некрасова «Зеленый Шум».
В полифонии
выразится не только шум вишневых садов, но и глубинная нравственная связь всего
живого, общий нравственный закон:
«Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И — Бог тебе судья!»
Чтение снизу вверх
Оно становится возможным при изучении
стихотворения-палиндрома. Так, на статус палиндрома вполне может претендовать
стихотворение Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…» Действительно, велик
соблазн прочесть его снизу вверх. Почему бы не попробовать?
И
в небесах я вижу бога,
И
счастье я могу постигнуть на земле,
Когда
расходятся морщины на челе,
Когда
смиряется души моей тревога;
Когда
студеный ключ играет по оврагу
И, погружая мысль в какой-то смутный сон,
Лепечет мне таинственную сагу
Про мирный край, откуда мчится он;
Когда,
росой обрызганный душистой,
Румяным вечером иль утра в час златой
Из-под куста мне ландыш серебристый
Приветливо кивает головой;
Когда волнуется желтеющая нива,
И свежий лес шумит при звуке ветерка,
И прячется в саду малиновая слива
Под тенью сладостной зелёного листка…
Формально
эксперимент удался, а вот содержательно…
И снова на помощь
приходит партитура. Герой Лермонтова восходит по некоей лестнице к себе самому,
но новому, преображенному. И тот, кто стоит наверху, уже не похож на того, кто
стоит у подножия этой лестницы.
(Этот путь, может
быть, выразил более лаконично Бунин в стихотворении «Вечер»: «Я вижу, слышу,
счастлив. Всё во мне».)
Чтение
стихотворения Лермонтова вспять убедит чтецов и слушателей в нелепости самой
попытки как изменить последовательность стихотворных строк, так и сбить с пути
того, кто ищет духовного просветления.
Диалогизация
монолога
Идея этого приема заимствована у режиссера Любимова:
«В театре – Маяковский. Спектакль получил название «Послушайте!» Репетиции идут
напряженно: два, три, а то и четыре часа в день. Пятерка «Маяковских» такова:
Насонов, Смехов, Золотухин, Хмельницкий, Высоцкий. Многое меняется по ходу.
Декорации – детские кубики с буквами. Иногда из них составляются слова, а
иногда два кубика делаются пьедесталами, и с них спускаются Маяковский и
Пушкин, чтобы поговорить по душам. Стихотворение «Юбилейное» разыгрывается как
диалог. Скажем, фраза: «Хорошо у нас в Стране Советов. Можно жить, работать
можно дружно…» - предстает таким образом:
Маяковский
Хорошо у нас в Стране Советов…
Пушкин
Можно жить?
Маяковский
Работать можно дружно.
Как говорит Любимов: автор написал текст, а мы сыграем
подтекст».
Отметим, что слово «подтекст» употреблено здесь в «станиславском» понимании
термина: подтекст – психологическое, эмоционально–волевое начало сценической
речи.
Давайте разберемся, какие потенциальные возможности
стихотворения побудили Любимова к его диалогизации.
Во–первых, сценичность ситуации «Юбилейного»,
замешенного на мотивах «Каменного гостя» и «Медного всадника».
Во–вторых, знаменитая «лесенка», отдаленно
напоминающая графику драматического текста.
В–третьих, непосредственное присутствие в
стихотворении слушателя – адресата монологической речи.
В–четвертых, несомненная интроспективность монолога
(речь Маяковского ориентирована на пушкинскую, цитаты из произведений классика
Маяковский осовременивает).
Диалогизация стихотворения выбросила на поверхность
текста социально–философский конфликт «личность и тоталитарное государство».
Любимов подкрепил «идеологическую» находку антуражем: дробление личности в
тоталитарном государстве символизируют кубики.
Маяковский в любимовской трактовке попал под колесо
истории и утратил цельность личности (в противовес «монолиту» Пушкину,
Маяковского играют пять актеров).
Не исключено, что авторский текст понят Любимовым
неверно, но контекст стихотворения спровоцировал режиссера на такое понимание
конфликта.
Не скованные в выборе интерпретационных моделей, мы
можем разглядеть в «Юбилейном» конфликт двух психологий и прочесть
стихотворение как диалог пессимиста и оптимиста.
В процессе «драматизации» стихотворения мы позволили
себе вольность и несколько изменили начало стихотворения.
Итак, Пушкин («живой, а не мумия») окликает
Маяковского, прошедшего, сгорбившись, мимо памятника на Тверском:
Маяковский! Разрешите представиться:
Александр Сергеевич.
Пушкин просит Маяковского помочь ему спуститься с
постамента:
Дайте руку!
Но рука нужна ему и затем, чтобы убедить собрата по
перу в своей «живости» и «настоящести»:
Вот грудная клетка. Слушайте, уже не стук,
а стон.
Согласно нашему сценарию, Пушкин увлекает за собой
Маяковского, а не наоборот. Это ему, недавнему памятнику, боязно за последствия
своего чрезмерно крепкого рукопожатия:
Я тащу вас. Удивляетесь, конечно?
Стиснул? Больно? Извините, дорогой.
Пушкин многословен и жизнелюбив. Маяковский сдержан,
угрюм, горд.
Нет, не навяжусь в меланхолишке черной,
Да и разговаривать не хочется ни с кем, -
объясняет Маяковский причину своего молчания.
Пушкин, подмигивая, напоминает о невозможности поэта
не писать:
Только жабры рифм топырит учащенно
У таких, как мы, на поэтическом песке.
Маяковский скептически относится к вдохновению:
Вред – мечта, и бесполезно грезить,
Надо весть служебную нуду.
Пушкин говорит о непредсказуемой и мудрой диалектике
жизни:
Но бывает – жизнь встает в другом разрезе,
И большое понимаешь через ерунду.
Любопытно продемонстрировать на том же поэтическом
материале конфликт двух творческих позиций: поэта на службе у государства и
поэта независимого.
Непосредственное участие Пушкина в диалоге обнаружит и
поверхностное знание Маяковским творчества предшественников (Маяковский: «Как
это у вас говаривала Ольга?» Пушкин (который в своем романе Ольге отродясь
не давал слова): «Да не Ольга! Из письма Онегина к Татьяне»), и
подмену в советском государстве литературы номенклатурой, и отсутствие поэзии в
«Стране Советов».
Пушкин разоблачит убежденного в своей правоте
Маяковского. Попытка последнего отстоять советскую поэзию закончится тем, что
он, тщетно перебрав всех из своего окружения, не найдет среди своих
современников поэта пушкинского масштаба и перейдет к открытой, но жалкой и
беспомощной агитации:
Были б живы – стали бы по Лефу соредактор.
Я бы и агитки вам доверить мог.
Пушкин с грустью слушает Маяковского и предупреждает
его об опасности, подстерегающей поэта, - обюрократиться:
Бойтесь пушкинистов. Старомозгий Плюшкин,
Перышко держа, полезет с перержавленным.
Диалог покажет, что Маяковский тоскует по свободе
творчества как по недостижимому идеалу.
Диалогизация стихотворения помогает осмыслить или
задать конфликт, а также актуализировать сложные отношения автора и героя в
произведении.
Заключение
Читателю
приходится выбирать те произведения, которые он успеет прочесть за свою
короткую жизнь. Иосиф Бродский в эссе «Как читать книгу» советовал между прозой
и поэзией выбирать поэзию. Иллюстрируя приемы соавторского чтения, мы
последовали его совету.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.