Научная статья на тему "Обучение школьников интерпретации малых жанров прозы"

Агапова Л.Е., Сиротина О.М., Иванов Н.Н.

Обучение школьников интерпретации малых жанров прозы

     Рассказы-миниатюры Л.Н.Толстого в библиографии характеризуются бегло, мимоходом, чаще как литературные иллюстрации его педагогических взглядов, реже – в связи с творческими поисками. Предлагаем варианты интерпретации этих произведений с позиций исключительно художественных.

    П.Палиевский, Л.Д.Громова-Опульская, М.Громов, другие исследователи говорили о циклах развития Толстого - нравственного, философского, духовного. Усомнившись вдруг в «полезности» литературного труда, не удовлетворенный собой и миром, Толстой поселился в Ясной Поляне, женился и увлекся идеями образования. Предварительно съездил в Европу, а с 1863 по 1869 создавал «Войну и мир». Включенные в «Новую азбуку», «Русские книги для чтения», рассказы-миниатюры формально сопровождают школьные занятия Толстого. Но в плане творческом они - боковые побеги интенсивной работы 1860-1870-х годов, по признанию автора, нелегкой. И не потому даже, что адресованы рассказы читателю юному, в искусстве слова неискушенному. А потому, что после «Войны и мира» Толстой пробовал писать по-другому: на малом пространстве текста передавая максимум смысла. Усилия эти увенчались успехом.

  Успех – в выразительности, стремящейся к библейской. Смысл емкого, нарочито безыскусного, не олитературенного письма таится как бы между строк, как бы за текстом. Архетипы, обобщенный сюжет, символизм художественных деталей, параллели, ассоциации, то, что А.Потебня называл в слове образным представлением, а Г.Шпет его внутренней формой, рождают второй, третий уровни содержания. Нет хорошо знакомого по другим сочинениям автобиографизма, автор и повествователь, рассказчик не совпадают. Подзаголовки - «быль», «рассказ офицера», «описание», «рассказ» - позволили автору спрятаться за объективным повествователем, избежать прямых оценок, морализаторства, дидактизма. И снять условность сочинения, усилить иллюзию достоверности изображенного: кто-то рассказывал, где-то я читал об этом, а что-то и видел сам. «В Лондоне показывали диких зверей и за смотренье брали деньгами или собаками и кошками на корм диким зверям» [1,с.89]. «Один корабль обошел вокруг света и возвращался домой» [1,с.119]. «Наш корабль стоял на якоре у берега Африки» [1,с.116].   

    «Девочка и грибы», «Акула», «Прыжок», «Пожарные собаки», «Булька» - эти и другие миниатюры построены так, чтобы привязать читателя к случаю рядовому, цена исхода которого, однако, жизнь или смерть. И потому не бытовому, а бытийному. И убедить в типичности таких эпизодов, могущих произойти с каждым, со всеми, со мной. Исчезает дистанция между текстом и читателем. Особенна и «диалектика души» в данных рассказах: вызвав соответствующие событиям эмоциональные реакции, варьируя и не называя какое-то ведущее чувство, втягивая в него персонажей и читателя, Толстой взращивает на почве субъективного восприятия другие переживания, заставляет испытать, «что должно». Но что?

    Вот два мальчика плавают «наперегонки в открытом море», но «вдруг с палубы кто-то крикнул: «Акула!» - и все мы увидали в воде спину морского чудовища» [1,с.117]. Динамизм событийный – это внешний план, а план второй – ассоциативный, чувственный. Спина акулы,  скрытой в толще воды – образ глубинного, подсознательного ужаса и страха. Акула не видна, и тем могущественнее ее власть над нами, потому что разум, воспринимая архетип, продуцирует свои варианты «морского чудовища». Пейзаж-заставка оттенил драматизм ситуации - «день был прекрасный» [1,с.116]. Первый и единственный раз само чувство - страх - названо позже, когда артиллерист готовился стрелять. А пока полстраницы предшествующего выстрелу текста близят эмоциональной взрыв. Матросы спустили лодку, но дети не видят акулу. Она все ближе, но «ребята плыли дальше, смеялись и кричали еще веселее и громче прежнего» [1,с.117]. Догадываемся, что испытывал артиллерист, отец одного из мальчиков: «бледный, как полотно, не шевелясь, смотрел на детей» [1,с.117]. В такие моменты время останавливается, жизнь летит перед глазами.

   Дети, «как ящерицы, вытягивались в воде», но появилась спина «морского чудовища», и вскоре последовал «пронзительный визг» одного из детей. И «визг этот как будто разбудил артиллериста» [1,с.118]. Такая «биологическая» микрообразность характерна: выражены основы, животно-звериное начало бытия. В воде человек разумный проиграет акуле - представителю стихии. Человек - венец творения, царь природы - где он? Нет его, но есть царство естества, жизни, управляемое звериным инстинктом. Люди и животные (акулы, обезьяны, собаки, львы) в этих рассказах сопоставлены по линии физиологической, природной. С другой стороны, дикие звери способны на любовь и привязанность, искренние, здоровые, не извращенные разумом чувства («Лев и собачка», «Пожарные собаки», «Булька»). Означенные характеристики персонажей по линии затаенных инстинктивных переживаний и здесь, и в военных сценах «Севастопольских рассказов», «Войны и мира» обоснованы исходной позицией Толстого. Допускаем, такие параллели и виделись ему как художественный результат.

    Какими еще средствами добивался Толстой цели? Созерцание разыгрывающейся драмы, ожидание развязки быстро охватывает чувством единым всех, кто и в море, и на палубе, и с книгой в руках. Изображенные глубинные, невыразимые чувства имеют типологичные признаки в тексте разных рассказов. Визг как будто «разбудил» артиллериста. А в рассказе «Прыжок» мальчик «опомнился от крика», когда «в народе кто-то ахнул от страха» [1,с.121]. В рассказе «Акула» страх, предшествуя выстрелу, неожиданности, предваряет эмоциональную кульминацию. «Мы все, сколько нас ни было на корабле, замерли от страха и ждали, что будет (здесь и далее выделено мною. - Н.И.) Раздался выстрел, и мы увидали, что артиллерист упал подле пушки и закрыл лицо руками. Что сделалось с акулой и с мальчиками, мы не видали, потому что на минуту дым застлал нам глаза» [1,с.118]. Именно эта немая и «слепая» сцена открывается простор для переживаний. Сцены кульминации, резко переходя  в развязку, варьируют одну ситуативную модель, перекликаются даже лексически. В рассказе «Прыжок» мальчик – вверху, на перекладине мачты. «Все молча смотрели на него и ждали, что будет. Вдруг в народе кто-то ахнул от страха. Мальчик от этого крика опомнился, глянул вниз и зашатался»  [1,с.121]. Затем появился его отец с ружьем. Развязки построены на ожидании, неизвестности. В «Акуле» все ждут, когда разойдется дым над водою, в «Прыжке» - «секунд через сорок вынырнуло тело мальчика» [1,с.122]. Состязаются человек и зверь: акула, обезьяна. Обезьяна - сама природа инстинкта - заслоняет сына капитана корабля, ее «внутренний мир» развернут шире человеческого. От мальчика же требуется поступок. И на помощь приходит отец.   

    В обоих рассказах эмоциональная палитра осложнена отцовскими чувствами. Отцы не просто спасители, в их руках жизнь и смерть детей. В моральном праве отцы поднимаются до высоты Отца Небесного, совершают деяния на грани разумного, как бы за чертой человеческого, что проявилось и в поступках, эмоционально. После выстрела артиллерист «упал подле пушки и закрыл лицо руками». Капитан, увидав, что его сын жив, «вдруг закричал, как будто его что-то душило, и убежал к себе в каюту, чтоб никто не видал, как он плачет» [1,с.122]. Символизм отцов здесь задан в духе библейского архетипа: Отец оправляет Сына (сына) в мир, на войну, на смерть или избавляет его от смерти и поднимается над зверем. Рассказы-миниатюры Толстого обладают бездной еще не прочтенного смысла.

Библиографический список

1.      Толстой Л.Н. Ясная Поляна / Сост. И.Халтурин. – М., 1988.