Научно-исследовательская работа по литературе «Воплощение мотива двойничества в творчестве Ф.М.Достоевского»

МОУ СОШ №59

Научно-исследовательская работа по литературе: «Воплощение мотива двойничества в творчестве Ф.М.Достоевского»

Выполнила:

ученица 10 кл. «А» Кондратьева Мария

Руководитель:

учитель русского языка и литературы высшей категории Савельева Татьяна Алексеевна

Мулино, 2011

Оглавление

v Введение

v Глава 1. Художественные традиции феномена двойничества в русской культуре рубежа 19-20 веков

v Глава 2. Воплощение мотива двойничества в творчестве Ф.М.Достоевского

2.1 Двойничество в ранних произведениях Ф.М.Достоевского

2.2 Двойничество в романе «Преступление и наказание»

2.3 Иван Карамазов – вершина эволюции образа двойника

v Заключение

v  Список литературы

Введение

Феномен двойничества, свойственный русской культуре, более всего обостряется в переломные моменты культурно-исторического развития, что обусловлено общей неустойчивостью, кризисом общественного сознания, мироощущения. Одним из таких переломных моментов развития России является рубеж 19-20 веков. Вся русская культура этого периода представляет собой в целом грандиозный социокультурный перекресток, даже, точнее сказать, культурно-историческое перепутье.

На современном этапе культурно-исторического формирования проблема двойничества снова становится актуальной, так как сейчас Россия находится на очередном повороте своего развития, что незамедлительно сказывается на художественном сознании эпохи. Можно сказать, что в современной культуре снова обостряется извечная проблема человека - проблема раздвоения личности.

Таким образом, исследование феномена двойничества помогает понять закономерности сегодняшнего культурного сознания.

Для рассмотрения своей темы я выбрала произведения Ф.М.Достоевского и особое внимание уделила исследованию двойничества в романе «Преступление и наказание».

Цель работы:

изучить произведения Ф.М.Достоевского . Рассмотреть в них проблему двойничества и выявить особенности этого феномена в творчестве писателя . В соответствии с этим, я поставила следующие задачи исследования:

- выявить истоки феномена двойничества в произведениях русских писателей 19 -20 веков.

- рассмотреть тему двойничества в контексте кризиса сознания рубежа 19-20 веков;

- рассмотреть воплощение мотива двойничества в творчестве Ф.М.Достоевского;

В своей работе я использовала исследования теоретического обоснования феномена двойничества. К таким исследованиям относятся работы М.М. Бахтина. Интересна в этом плане работа В.Л. Махлина «К проблеме двойничества (прозаика и поэта)».

В.Л. Махлин рассматривает проблему Двойника в двух аспектах: в культурном, с одной стороны, и художественном - с другой. Опираясь на созданную М.М. Бахтиным теорию «Другого», В.Л. Махлин утверждает, что Двойник - это, как правило, узнаваемый образ себя самого, образ, который с собою никогда вполне не совпадает, как личина не совпадает с лицом.

Необходимо особо отметить исследования феномена двойничества в творчестве Ф.М. Достоевского. О причинах раздвоения сознания самого писателя и его литературных героев пишет А.А. Станюта. Он связыывает появление двойников в творчестве писателя с противоречиями русской действительности 19 века. К этой проблеме обращается И.Д. Ермаков, исследуя феномен двойничества в творчестве Ф.М. Достоевского с точки зрения психоанализа.

Но я в своей работе останавливаюсь наиболее подробно на исследованиях профессора В.Ф. Переверзева, который полагал что «жанр Достоевского, несомненно, двойники; только в их изображении сказывается вся мощь его таланта».

Отмечая многозначность понятия двойничества, я считаю необходимым уточнить, что буду использовать его в следующем значении: двойничество есть самоотчуждение личности, расщепление ее сознания на две противоположные сферы, самоотрицающих друг друга, внутренний разлад со своей сущностью, концентрируемый в образе двойника, который осознается как реально существующий.

Я полагаю, что интерес моей работы заключается в следующем:

- в обобщении различных взглядов изучения феномена двойничества, в построении общей схемы развития данной проблемы;

- в выявлении сущностных черт культурного сознания эпохи рубежа 19-20 веков в аспекте двойничества;

- в выявлении эволюции феномена двойничества в творчестве Ф.М.Достоевского.

Глава 1. Художественные традиции феномена двойничества в русской культуре рубежа 19-20 веков

Рубеж веков в современных исследованиях называют эпохой «конца века». Глубокий смысл этого понятия заключается не в хронологических рамках эпохи, а означает конец всей прошлой истории, конец старой Европы.

Рубеж веков в России характеризуется небывалым социальным напряжением, обострением политических противоречий. Атмосфера этого периода - это атмосфера предчувствий, кризиса, не виданных перемен и мятежей - двух войн, трех революций. Также, вспоминая особенности социально-экономического развития России, особое внимание следует обратить на технические новшества, широким потоком внедрявшиеся в жизнь. Они вызывали удивление и восхищение. Но наступление века машин имело и другие последствия для творческой личности: в нем видели угрозу подавления индивидуальности.

Индустриализация, новые научные открытия, предчувствие социальных катастроф породили своего рода рубежное мировоззрение, для которого было характерно усложнение связей человека с реальным миром. Все это не могло не сказаться на изменении сознания и миропонимания человека данного периода. Он ощущает свою растерянность перед потрясениями, перед огромным миром с его неустойчивым, нестабильным положением, и это обуславливает осознание человеком своей заброшенности, одиночества, вследствие чего происходит утрата внутренней целостности личности.

В это время творческая личность в меру своего таланта пытается передать атмосферу, воздух эпохи, она остро ощущает рубежность момента.

Можно сказать, что деятели культуры, всегда выражающие настроения своей эпохи, наиболее остро ощущали общую неустойчивость мира, неравновесие, переломность данного отрезка жизни и истории. Это, конечно, определенным образом наложило отпечаток на их мироощущение, мировоззрение, и сказалось в их творчестве, для которого в целом характерны настроения потерянности, одиночества, растерянности перед жизнью.

На этом этапе культурного развития и становится актуален феномен двойничества, как один из аспектов кризисного сознания эпохи, что в большой мере было обусловлено ощущением утраты внутренней целостности личности. Можно сказать, что феномен двойничества явился одним из наиболее ярких проявлений кризиса эпохи как на уровне индивидуального сознания творческой личности, как характерная черта художественного сознания.

Двойничество как философская, художественная категория возникает в романтизме, реализуясь в творчестве западноевропейских романтиков, она по-разному проявляется в творчестве русских писателей 19 века. В литературной и художественной критике эпохи возникает устойчивый интерес к проявлению феномена двойничества в литературе и искусстве предшествующих исторических эпох. С позиций двойничества интерпретируются художественные явления, творческие личности. Именно в контексте двойничества в культуре рубежа 19-20 веков актуализируются имена Есенина, Лермонтова, Булгакова, новое звучание и смысл приобретают художественные открытия Достоевского. Их творчество в русской культуре начала 20 века художественно, критически переосмысливается, изучается.

Категория двойничества впервые философски и эстетически осмысливается в литературе романтизма. Следует сказать, что проявление феномена двойничества в культурном сознании романтизма связано, прежде всего, с социально-политическими потрясениями в Европе.

Литература и искусство в это время, пожалуй, впервые ставят новую для себя задачу - создать теорию, способную отразить весть комплекс вопросов бытия человека, природы и всей вселенной.

Таким образом, в романтизме наблюдается конфликт между существующей действительностью и индивидом, романтическим героем. В силу этого происходит своеобразное раздвоение мира - разделение его на мир реальный, действительно существующий и мир нереальный, фантастический, иррациональный или мир мечты, грез, существующий в сознании романтического героя: художественный мир романтиков, развиваясь, порождает и раздвоение их героев.

Действительность представляется романтикам низкой, приходящей, они стремятся бежать от этой пагубной реальности любыми способами, и чаще всего спасаются от нее уходом в мир мечты, грез, в мир своих фантазий, в мир, который они сами создают, противопоставляя его миру реальному. Это раздвоение мира в сознании и художественной практике романтиков не могло не повлиять на сознание отдельно взятой личности. Двоемирие обуславливает разлад личности, ее разума, распад ее целостности, что в свою очередь приводит к раздвоению личности.

В литературе романтизма феномен двойничества решается на уровне личности, сознание которой под давлением расколотого, двоящегося мира также двоится, вызывая тем самым появление своеобразных образов - двойников романтических героев.

Глава 2. Воплощение мотива двойничества в творчестве Ф.М.Достоевского

Одной из основных проблем творчества Федора Михайловича Достоевского является раскрытие им трагизма существования человека его эпохи. «Человек есть тайна, - писал Достоевский,- я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком».

Творческое сознание писателя чутко реагировало на открывающееся ему в той или иной форме разительное несходство между его идеальными представлениями, мечтаниями о предназначении человека на земле и реальным существованием людей в мире. Это несоответствие трагически воспринималось Достоевским.

Говоря об особенностях эстетики Достоевского, можно утверждать, что ее неотъемлемый элемент - признание писателем своей эпохи эпохой глубочайшей общественной, нравственной и эстетической дисгармонии, всю напряженность и трагический характер которой должны выразить современные искусство и литература.

Именно поэтому Достоевский основой своей художественной концепции избрал отдельную личность с ее непримиримым разладом. Дисгармоническая современная действительность с ее напряженностью и беспокойством, ее безднами и порывами к идеалу стала для Достоевского источником творческого вдохновения.

Содержание произведений Достоевского составляет жизнь города. «Под тяжелым петербургским небом, в темных, потаенных закоулках огромного города, среди взбалмошного кипения жизни, тупого эгоизма сталкивающихся интересов, среди всего этого кромешного ада бессмысленной ненормальной жизни» черпают они свое содержание. Мир служащей мелкоты, мир неудачников всякого рода, которые одной ногой уже ступили на «дно» и в отчаянии цепляются, чтобы выбраться оттуда, – вот мир Достоевского. Среди шума и гама городской жизни личность совершенно теряется. В этом  бурно несущемся живом потоке люди сталкиваются между собой, заводят знакомство на более или менее продолжительное время, пока тот же поток, который столкнул их, не отбросит их навсегда друг от друга. Они не знали друг о друге ничего, что было до знакомства, и не узнают, что будет после, когда стремительная волна движения разорвет эту непрочную связь. Здесь царство движения, царство моментов и случаев.

Тяжелая и унылая обстановка углов свинцом давит на душу. Достоевский называет эту жизнь «холодной, угрюмой, и как бы сердитой жизнью». Но не только угрюма и неприветлива эта жизнь, а и полна «фантастичного», полна непонятного и странного. Заброшенный в темный угол большого, бурлящего жизнью города, одинокий, увлекаемый мощным движением этого огромного целого, поражаемый сюрпризами, неожиданностями, случайностями, которые таятся в его недрах, человек чувствует себя бессильным и слабым, неспособным по своей воле устраивать жизнь. Действительность тяжела, действительность непонятна, и от нее бегут в мир фантазии и мечты. Бозезненно-расстроенный ум уносит человека в мир воздушных замков, фантастических роз и миртов. Одиночество – обычный спутник мечтательности. Погрузившись  в созерцание своих грез, человек забывает обо всем окружающем, ничего не видит и не слышит. Бегство от действительности проявляется не только во внутреннем состоянии чрезмерной, до болезненности развитой мечтательности, но и выражается внешним образом в чисто келейной замкнутости, в удалении от людей и внешнего мира. Мечтать – значит забиться в угол, прятаться ото всего всех, жить с самим собой и своими грезами.

2.1 Двойничество в ранних произведениях Ф.М.Достоевского

Характер двойника – первый созданный Достоевским характер. За первым последовал ряд новых, в которых данный характер развертывается еще глубже и шире.  Двойник – излюбленный тип Достоевского, над которым он работал всю жизнь, тип, который является главным действующим лицом почти во всех его произведениях и без которого не обошлось ни одно из них.

Главные герои в произведениях Достоевского – Макар Девушкин, Голядкин, герой «Белых ночей», Опискин, подпольный человек, Раскольников, Карамазов – все мещане, бьющиеся с нуждой, испытавшие весь ужас и унижение бедности. Все это люди нервнобольные, озлобленные, угрюмые, замкнутые мечтатели. Они оторваны от своей среды иногда даже с детства, как Мышкин, вращаются в мещанской среде, даже побывали на городском дне, как Свидригайлов или Ставрогин.

В груди Девушкина живут две души, и одна борется с другой: душа гордая, ревнивая к своему достоинству и другая – униженная, потерявшая всякую веру в себя. Поглощенный борьбой за честь, Девушкин подозрительно осматривает себя, задаваясь вопросом: уважают ли его личность или нет? Можно ли уважать ее? Может ли он сам уважать себя? И вечно колеблется  в ответе между гордым «да» и отчаянным, безнадежным «нет».

Двойственность социального положения мещанина, колебание между достатком и нищетой сказались в этой раздвоенности психики. Двойник по социальному положению, мечущийся между верхом и дном, он является двойником психически, переживая то приливы гордости и веры в себя, то приливы чувства унижения и беспомощности. В борьбе с унижающей личность бедностью мещанин похож на потерпевшего крушение в близи берега: он борется с бушующими волнами, все ближе берег, все растет надежда и крепнет вера в себя, но грозный вал, поднявшийся из бездны, снова уносит несчастного в открытое море, и в бессильной злобе и отчаянии опускаются руки; «тут уж все пропадай», это гибель. Для Девушкина желанный берег – «честь и доброе имя», его личное человеческое достоинство, а бедность и грозящая нищета – те бурные валы, которые преграждают путь к желанному берегу. Чуть мелькнет надежда выплыть – в нем просыпается гордость, сознание своего человеческого достоинства; утрачена надежда – утрачена и гордость, он перестает считать себя человеком. Тяжелая мучительная борьба происходит в его душе, в которой одновременно живут болезненное самолюбие и болезненное самооплевание, больная гордость и больное унижение, элементы не только противоположные, но и враждебные, между которыми перемирие немыслимо.

Герой второго произведения Достоевского господин Голядкин – родной брат Девушкина и по социальному положению, и по общему складу чувствований и настроений, отличается от него тем, что хотя и  смутно, но он чувствует невозможность удержать старые позиции. Он робко и нелепо, но ведет борьбу за захват новых позиций. Он не прочь бы стать «молотом». Девушкин борется только за честь; Голядкин почти бессознательно, инстинктивно борется за власть. Первый боится упасть на «дно», второй карабкается наверх; первый боится быть обиженным, второй – не прочь обидеть. Стремясь стать властным человеком, Голядкин чувствует в себе присутствие другого человека, робкого, трусливого, забитого. Внутри Девушкина дух самолюбия борется с духом смирения, в существе Голядкина инстинкт власти, господства борется с инстинктом покорности, господин борется с рабом. Это человек, у которого душевная дисгармония достигал такой ступени развития, когда еще шаг – и она станет безумием. Мучительная и бесплодная борьба падающего мещанина за честь с нищетой и унижением в расстроенной психике Голядкина преломляется в мучительную борьбу с галлюцинацией, с болезненным порождением его расстроенного вечными неудачами мозга.

Бесплодная борьба с бедностью, бессильная борьба за честь, жажда силы при полном реальном бессилии, жажда власти при действительном безответственности – вот существенные черты в характере двойников Достоевского. Они хотят того, чем не могут стать; в этом трагизм их положения, здесь источник раздвоения их личности.

Между ненавистной реальностью и неосуществимой мечтой и мечется душа двойника. Двойники мечтают страстно, запоем, до самозабвения, до того, что их фантазия начинает им казаться действительностью. Характер двойника-мечтателя, страдающего оттого, что его мечты не действительность, а действительность не мечты, вставал в воображении Достоевского в одном из самых ранних его произведений («Хозяйка») в лице Ордынова. Но удачно он сумел его разработать уже несколько позднее в герое повести «Белые ночи».

Этот «капризный и сердитый господин» («бедные люди капризны», – говорит Девушкин), этот «полубольной горожанин» сам характеризует свое существование как «смесь чего-то чисто фантастического и горячо идеального и вместе с тем тускло-прозаичного и обыкновенного, чтобы не сказать до невероятности пошлого». Он живет двойной жизнью. С одной стороны, он обитатель пыльной и грязной комнатки, мелкий, забитый чиновник – это его настоящее существование. С другой стороны, он посетитель роскошного салона, герой высшего света, влюбленный и любимый.  Забившись в своем углу, сросшись с ним, как улитка с раковиной, он, зажмуривши глаза и заткнувши уши, погружается в свои грезы. Он забывает в эти мгновенья свою бедность и унижение и чувствует себя  гордой и сильной личностью. В нем развивается необузданная фантазия, доходящая до утраты ясной границы, отделяющей мир призраков от мира действительного. Он становится «художником собственной жизни и творит ее себе каждый час по новому произволу». А когда настоящая, нефантастическая действительность напомнит о себе и разрушит его мечты, он, как спросонья, озирается вокруг себя и самую действительность находит несколько странной, непонятной. Борьба за честь становится здесь борьбой за мечту; и потому как Девушкин и Голядкин пасовали в борьбе за честь, чувствуя свое бессилие и унижение, так герой «Белых ночей» опускает моментами руки, ощущая, как сдавливает ему горло суровая рука реальности. Тогда он начинает «проклинать сам себя, потому что после фантастических ночей находят минуты отрезвления, которые ужасны». Как Девушкин и Голядкин, герой «Белых ночей» борется за честь, и бесплодность борьбы отражается на нем гипертрофией фантазии, как у первых она выражается в гипертрофии самолюбия. Это не значит, конечно, что Девушкин не мечтатель, а герой «Белых ночей» не самолюбив. В характере второго болезненная мечтательность оттенена гуще; он – фантазирующий самолюбец, двойник-мечтатель.

Если в личности героя «Белых ночей» больная фантазия развилась в более резкую форму по сравнению с Девушкиным и даже Голядкиным, то в лице Фомы Фомича Опискина («Село Степанчиково») и больное самолюбие делает новый шаг  вперед. Такова логика всякого противоречия: оно непременно развивается, углубляется, если не разрешается. Противоречие может расти и углубляться, но никогда не притупляется, не примиряется. Оно решается победой одного из противоположных элементов. Но в двойнике ни  один из элементов не одерживает верх, чувство самолюбия живет рядом с чувством унижения, развиваясь и обостряясь во взаимной борьбе.  

Чем больше Опискин чувствует себя униженным и обезличенным, тем сильней в нем горит желание проявить свою личность, свою самостоятельность. «Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного», – характеризует его автор. И вот с этим чудовищно развитым самолюбием, вскормленным прихлебательством и унижением, Опискин попадает в дом сына старухи-генеральши после смерти ее мужа , где его встречают с уважением, даже благоговением, принимая его в простоте душевной за светило учености. Кажется, тут бы Фоме и успокоится. Не тут-то было: у него уже нет веры ни в себя , ни в людей, у него чудовищно развилась подозрительность, он уже сделался типичным двойником и терзается  между самоуважением и самооплеванием. Или молот, или наковальня – иного выхода по социальному положению Фомы нет, и он пробует: точно ли он молот? Вот почему он начинает мучить окружающих, выворачивать из них душу, потому что не верит в себя, не верит, что его могут действительно уважать. Оттого, что он не верит в свою честь, он мучается, страдает, и оттого, что он ищет этой веры, он мучит и причиняет страдание окружающим. Одновременно мучитель и мученик – вот новый тип двойника, с которым знакомит нас Достоевский.

Все рассмотренные нами характеры – характеры мещан, задавленных нуждой. Борьба с необеспеченностью у всех принимает характер борьбы за честь, за личное достоинство, попираемое в бедности. Жажда чести служит источником самолюбия, гордости, мучительства и светлых грез; поражение в борьбе за честь вызывает острое чувство бессилия, служащее источником смирения, самоунижения, страдания и сознания мрачной действительности. Взаимоотношение между этими двумя порядками психических состояний таково, что они, сталкиваясь, взаимно усиливают и раздражают друг друга: самолюбие растет от унижения,  и наоборот; мучительство растет вместе с страданием, и наоборот; чем светлее мир грез, тем мрачнее действительность, и опять-таки наоборот. Все рассмотренные характеры обладают указанными психическими чертами. Сочетание прямо противоположных элементов в их психике делает их двойниками. Сообразно с тем, какие черты выдвинуты на первый план, мы имеем четыре типических фигуры двойника: между гордостью и смирением бьется личность Девушкина, между властолюбием и покорностью – личность Голядкина, между мечтой и реальностью раздваивается герой «Белых ночей», и, наконец, между страданием и мучительством – Опискин.

До сих пор мы имели дело с характерами сравнительно простыми и несложными. Их несложность обусловлена неразвитостью их интеллектуальных способностей, слабым участием сознания в их жизни. Они больше живут чувствами, влечениями, инстинктами, чем убеждениями. Теперь мы переходим к таким характерам, в которых сознание, мысль играют весьма существенную роль. Мы будем иметь дело с целой семьей аналитиков, логистов, все подвергающих тщательному исследованию, аргументирующих, убеждающих, оспаривающих. Оставаясь, по существу, все теми же двойниками, они отличаются чрезвычайной остротой мысли и сознания, и это делает их характеры более глубокими и сложными. Нам предстоит теперь разбираться не в чувствах только и не в настроениях, но еще в идеях, умствованиях, поднимающихся до высших вопросов метафизики. Двойник-аналитик, двойник, одаренный резким критическим умом, – вот характер, который нам предстоит анализировать во всех вариациях, в которых он выступает  в произведениях Достоевского.

Борьба за честь, жажда силы при реальном бессилии составляет центральную черту характера двойников Достоевского. Самолюбие и ненависть к себе, гордость и самооплевание, мучительство и самоистязание являются лишь новым выражением этого основного раздвоения. Воля отрицает сознание и в свою очередь отрицается сознанием. Сознание внушает ему то, чего решительно не принимает его воля, а воля стремится к тому, что кажется бессмысленным сознанием.

Трагизм двойника заключается в том, что он хочет стать тем, чем по своему социальному положению не в силах сделаться, что все его противоречия, его воля, его желания не согласованы с действительностью и потому иррациональны. В то же время сознание сводится к констатированию бессилия, не способно дать толчок волевой деятельности. Такое сознание требует инерции, полной покорности судьбе. Функция сознания сводится у двойника к подавлению воли, а функция воли – к проявлению себя во что бы то ни стало, хотя бы иррационально, хоть рассудку вопреки, наперекор стихиям, в форме самоистязания. Дисгармония воли и сознания удел всякого двойника. К констатированию этой дисгармонии и приходит мысль подпольного человека.

Путем самоанализа подпольный человек установил факт иррациональности своей воли и пассивности, безвольности сознания, факт противоречия между мыслью и волей. Этот факт становится исходной точкой всех его построений. Он не ограничивается установлением факта, а придает ему всеобщее значение, делает его принципом, на котором строит своеобразную философию. Подпольный человек решительно не в силах представить себе воли, гармонирующей с разумом. Человека, активно проявляющего волю, он только и в состоянии вообразить себе живущим по «глупой воле»; кто живет разумом, мышлением, тот безвольный «штифтик». Воля выше разума, воля не считается с его доводами, следуя лишь своей прихоти, воля часто бессмысленна, капризна, фантастична, но именно она – главное в человеке, она никогда не подчиняется рассудку. «Повторяю, усиленно повторяю: все непосредственные люди и деятели потому и деятельны, что они тупы и ограничены», – замечает подпольный человек. Такие люди и кажутся ему нормальными. Сознание он объявляет болезнью.

Разумный идеал имеет необходимой предпосылкой гармонию воли и разума. Тот, кто строит такой идеал, должен чувствовать эту гармонию в своей груди, должен представлять себе возможность осуществления этой гармонии вне себя. Для такого человека воля действует по своим внутренним законам, доступным и понятным разуму; разум не предписывает законов человеческой воле, он лишь понимает их и на основе этого понимания строит свой идеал. Но, как мы видели, именно эти-то предпосылки и недоступны двойнику, именно эти предпосылки и отрицает подпольный человек. Бессмысленная воля и безвольный разум – это Сцилла и Харибда, между которыми бьется мучительно мысль двойника, не находя исхода. Или разум, или воля, и потому кто строит разумный идеал, тот непременно посягает на волю. Вот почему подпольный человек с яростью обрушивается на всех, кто стремится построить идеал общественной жизни на разумных основах, или, по его выражению, устроить «хрустальный дворец». По его мысли, торжество разума и сознания знаменовало бы упадок творчества, деятельности, было бы торжеством болезни, упадка, разложения.

Вот сущность философствования подпольного человека. Начавши свой анализ установлением в себе факта душевной разладицы,  сведши эту разладицу к основному противоречию в себе воли и сознания, придавши этому противоречию абсолютный, всеобщий характер, он в конце анализа, по-видимому,  нашел ему исход и разрешение: «нормальные люди тупы и ограничены», выход из противоречия – тупость и ограниченность, торжество «глупой воли». Но он и сам недоволен этим решением. Он вовсе не уверен в том, что иррациональная воля – хорошая вещь и что нормальный человек должен быть глупым; не уверен и в том,  что сознание – скверная вещь, потому что это скверное сознание он и сам ни за какие коврижки отдать не согласился бы.

Бессильная борьба за честь, жажда уважения при реальной униженности вылились в болезненные проявления воли, колеблющейся между необузданными вспышками своеволия и приступами полного опускания рук. Между больным самолюбием, связанным с преувеличением своих сил, и таким же больным самоунижением, связанным с отрицанием в себе всякой силы, между дикой наклонностью к мучительству и столь же дикой наклонностью к самоистязанию.  Но если у двойников, предшественников подпольного человека, это было просто стихийным порывом, инстинктивной и болезненной реакцией против гнетущих условий жизни, то у подпольного человека эта воля является фундаментом философских размышлений. «Меня унизили, так и я хотел унизить; меня в тряпку растерли, так и я власть показать захотел», – бросает он мимоходом замечание, проливающее свет на источник иррациональности его воли. Но, чувствуя себя в тряпку растертым, он не только на других срывает свое унижение, пытаясь хоть на момент власть ощутить, но издевается и над собой, мучит себя. «В отчаянье бывают самые жгучие наслаждения, – сообщает он, – особенно, когда уж очень сильно сознаешь безвыходность своего положения». Таким образом, догмат иррациональности воли является лишь осознанием критически мыслящим двойником его собственной воли.

 Для двойников сознание всегда несет с собой сознание унижения, слабости, неспособности постоять за себя, несет с собой чувство горечи, тоскливое, инертное, больное. Эти настроения хорошо знакомы подпольному человеку. В бессилие его, в неспособности распутать противоречие воли и сознания теоретически выразилась практическая неспособность двойника выйти из заколдованного круга противоречий, терзающих надвое его душу. Подобно тому как в душе Девушкина не могут помириться самолюбие и унижение, в душе Голядкина властолюбие и безответственность, в душе Опискина мучительство со страданием, в  душе героя «Белых ночей» мечтательность и сознание действительности, так в теоретических исканиях подпольного человека не могут найти себе примирения воля и сознание.

Мы знаем, что в этом противоречии и двойственности сказалось противоречивое и двойственное социальное положение мещанина. Поставленный между «дном» и верхом, между молотом и наковальней, он волей тяготеет к верху, стремится стать молотом, в ту пору как стихия социального развития безжалостно толкает его на «дно», готовит ему участь наковальни. Либо безграничная воля, своеволие, дикий каприз, либо безграничная пассивность, сознательное «сложа-руки-сиденье». Как живая личность, как член социального целого он бессилен вырваться из условий своего двойственного, противоречивого существования и не способен двигаться в ином направлении, кроме верха и низа. Вот почему и его мысль не в состоянии вырваться из тисков указанного противоречия и не в силах представить себе иного бытия, кроме молота и наковальни, героя и насекомого, дикого своеволия и тупой инерции.

Жизнь современной эпохи изменяет личность человека, отравляет его, извращает его чувства и страсти - таков вывод, к которому приходит Достоевский. Писатель в своем творчестве показывает, как современная действительность влияет на человека, обуславливая разлад его сознания, его внутреннего мира, отчуждения от самого себя.

Бездушие общества, по мнению Достоевского, ставит человека, теряющего чувство уверенности в себе в положение, где он, как выход, часто избирает скрытый в себе сумрачный мир подавленных желаний, нездоровых фантазий и грез. Там он тешится бесплодными мечтаниями, живя бесплотными образами призрачных надежд. Таким образом, мы видим реализующееся в творчестве Достоевского опять то же знакомое нам раздвоение мира, которое было актуальным мотивом для творчества зарубежных романтиков, Лермонтова, Есенина. Но своеобразие двоения мира у Достоевского заключается в том, что он двоится лишь в сознании его героев.

Феномен двойничества в творчестве Достоевского связан с обращением писателя к внутреннему миру своего героя, к глубокому познанию его психики. Достоевский в своих произведениях со всеми подробностями показывает, как под влиянием бездушного общества, дисгармонической действительности сознание человека не выдерживает, и вследствие этого раздваивается, порождая на свет своего двойника, собственную противоположность себе самому.

 В центре художественного мира Достоевского, как и в философии - человек, замкнутый в собственном существовании, что обусловлено конфликтом личности и общества. В связи с религиозным кризисом еще больше обостряется общая неуверенность, неустойчивость человеческого сознания.

2.3 Двойничество в романе «Преступление и наказание»

Наиболее ярко характерные черты феномена двойничества воплотились в романе Достоевского «Преступление и наказание». Это психологический и социальный роман. Причём психология человека и общественное сознание тесно связаны, неразрывны друг с другом. Ф.М. Достоевский показывает внутренний мир человека и среду, в которой тот находится, исследуя их взаимодействие. Мысль о преступлении зародилась у Раскольникова в тот момент, когда Родион задумался о значении человека в жизни, о своём положении среди людей. Причина убийства - это теория, родившаяся в уме и душе Раскольникова. Это мысль о том, что есть люди, «право имеющие», и «материал», и что он, возможно, принадлежит к высшей категории. Герой пытается доказать себе, что это так, но тщетно. Всем ходом романа Ф.М.Достоевский развенчивает теорию Раскольникова. Один из приемов разоблачения антигуманной сущности теории - это использование системы двойников.

«Угрюм, мрачен, надменен и горд; в последнее время мнителен и ипохондрик. Великодушен и добр. Чувств своих не любит высказывать и скорее жестокость сделает, чем словами выскажет сердце. Иногда, впрочем, не ипохондрик, а просто холоден и бесчувственен до бесчеловечия, право, точно в нем два противоположных характера поочередно сменяются». Вот аттестация, которую дает Разумихин своему приятелю Родиону Романовичу Раскольникову. Раскольников несомненный и типичный двойник. Весь склад его чувствований, настроений, забот и волнений сближает его со всей семьей двойников. Но он отличается от них высоким развитием интеллекта, он двойник мыслящий. Вместо бедных чиновников и приживальщиков перед нами «задавленный бедностью» студент, работяга и способный, внушающий уважение своим товарищам по университету. «Раскольников в университете, – сообщает автор, – не имел товарищей, всех чуждался… Занимался усиленно, не жалея себя, и за это все его уважали, но никто не любил». Вместо Макара Девушкина перед нами молодой юрист, с развитым и сильным умом, уже успевший обратить на себя внимание оригинальной статьей.

Его натура ко времени начала сознательной жизни уже создал определенный субъективный материал для мысли, а с наступлением этой сознательной жизни продолжает непосредственно воздействовать на ум, доставляя ему ближайший объективный материал. Внутреннее противоречие гордости и смирения – вот субъективный материал мысли Раскольникова; мир гибнущего на дне города мещанства, мир Мармеладовых – ее объективный материал. Он должен решить и действительно занят решением вопроса двойников: быть ли ему на «дне» или на верху, наковальней или молотом? «Вошь ли я, или человек, тварь ли я дрожащая, или право имею?» – спрашивает Раскольников. Вспомним, что Девушкин мучится вопросом – человек ли он,  или подошва, что Голядкина терзает вопрос – человек он или ветошка, что подпольный человек носится с дилеммой – герой или грязь, и для нас станет вполне ясно, со всей этой семьей двойников Раскольникова связывают тесные узы родства, что он кость от кости и плоть от плоти их. Раскольников – мыслящий двойник, двойник-аналитик, как и подпольный человек, но его мысль выдвигает на первый план то, что едва занимало этого последнего. Все внимание подпольного человека сосредоточено на анализе внутренних, душевных процессов. На противоречиях своей натуры он строит, как на фундаменте, оригинальную философию душевной жизни. Раскольников не психолог, а юрист, его занимают не столько психические процессы, сколько общественно-правовые отношения.

Подпольный человек рассматривает душевную жизнь как трагическую коллизию сознания и воли и беспомощно бьется над разрешением этой коллизии,  то провозглашая примат воли,  то признаваясь в любви к сознанию. Раскольников, смотря на жизнь сквозь те же очки, что и герой подполья, рассматривая общественную жизнь под углом личной раздвоенности, представляет ее себе как трагическое столкновение своеволия и смирения, беспредельной власти и столь же беспредельной покорности и тоже беспомощно бьется над решением этого социального противоречия, то принимая принцип своеволия, то благоговейно и даже страстно преклоняя колена перед покорностью и смирением.

Стоя перед лицом общественной жизни, мещанин-двойник по своему социальному положению между верхом и «дном» только и в состоянии представить ее себе как противоречивое соединение людей верха и «дна», людей высшей и низшей породы, людей своевольных, которым все позволено, и людей смирных, не имеющих совсем своей воли. Именно таким образом и представляет себе общество Раскольников. «Все люди по закону природы, – говорит он, – разделяются вообще на два разряда: на низший, то есть, так сказать, на материал, служащий собственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово… Первый разряд, то есть материал, говоря вообще, – люди по натуре своей консервативные, чинные, живут в послушании и любят быть послушными… Второй разряд – все переступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям». Этот противоречивый склад общества возводится Раскольниковым  в закон природы. Общество, по его теории, разделено на две противоположные породы. Между этими породами кипит война. Порода своевольных людей, смелых и сильных, одаренных упрямой энергией, не останавливается ни перед чем для удовлетворения своих желаний, не считаясь ни с какими законами, кроме своего хотения. Это – «непосредственный человек» подпольного философа. «Если ему надо для своей идеи перешагнуть хотя бы и через труп, и через кровь, то он по совести может дать себе разрешение перешагнуть через кровь», – говорит Раскольников о человеке высшей породы. Люди смирные, те, которых подпольный философ называет «благоразумными», стремятся сдерживать своевольные  выходки своевольных людей.  Они не признают  за последними права на своеволие, казнят их и вешают. Но будущее принадлежит своевольным. «Масса почти никогда не признает за ними этого права, казнит их и вешает и тем исполняет консервативное свое назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казненных на пьедестал». Так в глазах двойника само общество становится как бы гигантским, многоголовым двойником. Внутренняя борьба больной, уязвленной гордости с больным смирением, иррациональной воли с пассивным благоразумием становится основным социальным противоречием, борьбой гордых со смирными, своевольных с пассивными.

Общественное счастье для Раскольникова пустой звук: нужно занять место или среди людей смирных, или среди своевольных, и, конечно, лучше последнее, лучше жить по своей воле. «За что давеча дурачок Разумихин социалистов бранил, – размышляет он, – трудолюбивый народ и торговый, общим счастьем занимаются. Нет, мне жизнь однажды дается, и никогда ее больше не будет; я не хочу дожидаться всеобщего счастья. Я сам хочу жить, а то лучше уж и не жить». Мысль Раскольникова не столько ищет выхода из общественного противоречия, сколько занята вопросом: кто же он сам по своей природе, «человек» или «материал», гордый или смирный? В целях этого определения Раскольников и предпринимает свой дикий эксперимент со  старухой-процентщицей. «Не деньги нужны мне были, Соня, когда я убил… Мне другое было нужно, другое толкало под руку. Мне надо было узнать тогда, и поскорее узнать, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Тварь ли я дрожащая, или право имею?» Он предпринимает убийство, чтоб  убедиться в том, что он из тех, которые все могут, предпринимает не в силу смутных импульсов натуры, а в силу выработанного принципа, положенного им в основу всей общественной жизни, права и морали. «Я не старушку убил, – говорит он, – я принцип убил».

Или безмерное смирение и робость Сони Мармеладовой, терпеливо и безропотно несущей свой крест высочайшего унижения, какому только может подвергнуться женщина, или дикий разгул личности, для которой всякая мораль и всякий закон трын-трава. Раскольникову ужасно хочется  ступить на второй путь, который ему кажется единственным достойным человека. Недаром же он все время величает своевольных людей героями, людьми необыкновенными. На вопрос Сони: что же делать? – он отвечает: «Что делать? Сломить, что надо, раз навсегда и страдание взять на себя… Свободу и власть, а главное – власть! Над всей дрожащей тварью и всем муравейником! Вот цель!» Но опыт показывает ему, что сам он не способен ничего сломить и ни над чем не способен взять власть. Нелепое проявление воли  в форме убийства старухи-процентщицы, как и надо  было ожидать, привело к нелепому концу. «Я себя убил, а не старушонку»,– признается он. Мало того,  Раскольников вовсе не уверен в том, что путь власти – лучший путь.  Моментами он доходит до ненависти к нему в лице Свидригайлова и питает какую-то экстатическую нежность к пути Сони Мармеладовой, к пути смирения и страдания. «Прошло минут пять. Он все ходил взад вперед молча, не взглядывая не нее. Наконец подошел к ней; глаза его сверкали. Он взял  ее обеими руками за плечи и прямо посмотрел в ее плачущее лицо. Взгляд его был сухой, воспаленный, острый, губы его сильно вздрагивали. Вдруг он быстро наклонился и, припав к полу, поцеловал ее ногу… «Я не тебе поклонился, я всему страданию человеческому поклонился», – как-то дико произнес он и отошел к окну». Раскольников плохо верит в свои построения и болезненно мечется между противоречиями. «Окончательным своим решением, – говорит автор,– он продолжал всего менее верить».

Да и трудно поверить в такую концепцию, которая объявляет законом природы вечное социальное противоречие, которая знает лишь два пути: через кровь и мучительство к власти или через смирение к страданию и самоумерщвление.  Сейчас же после страстного прославления «свободы и власти над всей дрожащей тварью»  Раскольников готов признать и почти признает дурным этот путь. Ни на ту, ни на другую дрогу, ни на дрогу «переступания через кровь», ни на путь «предания себя» Раскольникову не удается ступить твердой ногой. И как подпольный человек, он в конце концов признается в том, что бессилен решить социальную проблему, что он подозревает возможность какого-то иного пути, которого он не знает и не видит, нов который верит гораздо больше, чем в свой «закон природы». «Так вы все-таки веруете же в Новый Иерусалим, – переспрашивает последний [Порфирий Петрович]. – Верую, – твердо ответил Раскольников».

У мещанина есть только три ответа на социальную задачу, только три ответа  доступны ему  по его социальному положению, и ни один из них неприемлем в конце концов для него самого.  Путь труда, не знающего усталости, путь изведанный, практическую никчемность которого Раскольников ясно наблюдает на судьбе своей семьи, на судьбе Мармеладовых, практическую никчемность которого он сознает и высказывает в самых решительных выражениях. На совет Настасьи уроков приискать он отвечает: «За детей медью платят. Что на копейки сделаешь? – А тебе бы сразу весь капитал, – возражает Настасья. – Да, весь капитал, – твердо отвечал он, помолчав».

Труда Раскольников не боится. Но, раз почувствовав и поняв, что не рудом определяется в окружающем его обществе степень достатка, влияния, уважения, он резко отказывается от работы. «Я мог бы работать, – говорит от Соне. – да я озлился и не захотел». Второй путь – путь наверх к «ликующим, праздно болтающим, обагряющим руки в крови». Что не добродетель и не труд ведут  по этой дороге – Раскольникову ясно как день; но что же ведет по ней?  По закону природы люди родятся смелые или робкие, и  только первые осмеливаются взять власть и господство; и Раскольникова приводит в бешенство то, что этот закон природы его-то именно и обделил. «Да, я действительно вошь, – продолжал он, с злорадством прицепляясь к мысли».

Наконец, остается еще один путь – путь бедности, быть может, нищеты и терпения, путь, единственно осуществимый практически, но ненавистный потому, что с ним связаны унижение, грех самоумерщвления и предания себя, по мнению Раскольникова.  Этот путь двойник тоже любит и ненавидит; любит потому, что все же это выход из мучительной агонии, ненавидит потому, что  этот выход смерть. Послушайте горячую исповедь Раскольникова перед Соней, исповедь, в которой он пытается рассказать, как дошел он до своих выводов: «Я вот тебе сказал давеча, что в университете себя содержать не мог. А знаешь ли ты, что я, может, и мог? Мать прислала бы, чтобы внести, что надо, а на сапоги, платье и хлеб я бы и сам заработал; наверно! Уроки выходили; по полтиннику предлагали. Работает же Разумихин! Да я озлился и не захотел. Именно озлился (это слово хорошее!). Я тогда, как паук, к себе в угол забился. Ты ведь была в моей конуре, видела... А знаешь ли, Соня, что низкие потолки и тесные комнаты душу и ум теснят! О, как ненавидел я эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел. Нарочно не хотел! По суткам не выходил, и работать не хотел, и даже есть не хотел, все лежал. Принесет Настасья - поем, не принесет - так и день пройдет; нарочно со зла не спрашивал! Ночью огня нет, лежу в темноте, а на свечи не хочу заработать. Надо было учиться, я книги распродал; а на столе у меня, на записках да на тетрадях, на палец и теперь пыли лежит. Я лучше любил лежать и думать. И все думал... И все такие у меня были сны, странные, разные сны, нечего говорить какие! Но только тогда начало мне мерещиться, что... Нет, это не так! Я опять не так рассказываю! Видишь, я тогда все себя спрашивал: зачем я так глуп, что если другие глупы и коли я знаю уж наверно, что они глупы, то сам не хочу быть умнее? Потом я узнал, Соня, что если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет... Потом я еще узнал, что никогда этого и не будет, что не переменятся люди, и не переделать их никому, и труда не стоит тратить! Да, это так! Это их закон... Закон, Соня! Это так!.. И я теперь знаю, Соня, что кто крепок и силен умом и духом, тот над ними и властелин! Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее! Так доселе велось и так всегда будет! Только слепой не разглядит!» В этой исповеди слышится и острое чувство обиды, и ясное  сознание бесплодности труда, и чувство бессилия перед развивающимся потоком  общественной жизни, перед суровым законом, определяющим одних к господству, других к унижению. «Так доселе велось  и так всегда будет» – таков грустный, рвущий  сердце заключительный аккорд этой исповеди-полубреда. В такой атмосфере развивалась мысль Раскольникова. Его социальные взгляды родились в тесной конуре городского угла, под низкими потолками, теснящими душу и ум.

Раскольников окружен в романе персонажами, которые являются как бы его «двойниками»: в них снижается, пародируется или оттеняется какая-либо сторона личности главного героя. Благодаря этому, роман оказывается не столько судом над преступлением, сколько (и это главное) судом над личностью, характером, психологией человека, в которых отразились черты русской действительности шестидесятых годов прошлого века: поиски правды, истины, героические стремления, «заблуждения».

К двойникам Раскольникова можно отнести Лужина, Свидригайлова, следователя Порфирия Петровича, Соню Мармеладову, студента, встреченного в распивочной. Попробуем определить, почему каждый из этих людей является двойником героя, и понять, как они повлияли на Раскольникова.

Зайдя однажды в распивочную, куда Родион заходил крайне редко, он услышал спор. Один из оппонентов говорил, что если бы была его воля, то он избавился бы от одной старухи-процентщицы, которая чрезвычайно скупа и бесцельно проживает жизнь, мучая окружающих и близких. Студент говорил, что убить процентщицу - благое дело, поскольку через ее смерть получат средства к существованию множество обездоленных семей. Грех окупится сполна.

Раскольников внимательно слушал оратора. Позже он часто вспоминал этот вечер. Те мысли, которые он вынашивал и которых, возможно, боялся, были услышаны им из уст незнакомого человека. Эта встреча с "двойником" только подтолкнула Раскольникова к убийству. Он до того момента лишь думал о своей теории, не решаясь доверить её кому-либо открыто. И вот перед ним единомышленник. Конечно, будь этот случай раньше, до создания теории, вряд ли он обратил бы внимание на хмельные речи студента. Но сейчас случайно услышанное подтверждение собственных мыслей действует на Раскольникова иначе: он воспринимает этот случай как провиденье, как некий знак его правоты.

Как это ни удивительно, своеобразным двойником Раскольникова является самый сильный его «противник» - Порфирий Петрович. Несмотря на то, что это разные люди, между ними много общего. Сходство в мышлении героев, в их психологии. Порфирий Петрович старше Раскольникова. Но в молодости он тоже создал подобную теорию. Поэтому, собрав факты преступления, он без труда вычислил убийцу. Порфирий Петрович видел перед собой такого же, как и он сам в молодости, а поэтому прекрасно понимал психологию Раскольникова. Он не сомневался в виновности Родиона. Насколько точно Порфирий рассказывает убийце о преступлении! Все описывает просто с ужасающей точностью, до мельчайших подробностей. Это не только результат логических размышлений, но и воспоминаний. Однако, на мой взгляд, есть ещё сходство у этих героев. Оба они очень человечны. У этих людей есть совесть и сострадание. Но ведь Раскольников мучается, он старается искупить грех, душевные страдания заставляют его сделать массу ошибок, косвенно подтверждающих его вину. А Порфирий Петрович, зная, что испытывает Родион, пытается не только доказать вину Раскольникова, но и помочь ему. В конечном счете, Порфирий Петрович сделал очень много, чтобы герой признал свою вину и раскаялся.

Идейными двойниками Раскольникова являются Лужин и Свидригайлов. Роль первого - интеллектуальное снижение идеи Раскольникова, такое снижение, которое окажется морально невыносимым для героя. Роль второго - убедить читателя в том, что идея Раскольникова ведет к духовному тупику, к духовной смерти личности.

Лужин - самый ненавистный Достоевскому персонаж. . Живя в провинции он начинает копить деньги, надеясь на место в высшем обществе. О Петре Петровиче читатель впервые узнаёт из письма матери Раскольникову. А встречаются они сразу после болезни Родиона - Лужин приходит знакомиться с будущим родственником. С начала беседы Раскольников ожесточается против Лужина, а причиной тому является теория "целого кафтана". Лужин - двойник Раскольникова, а его теория - аналог теории героя, чего он не мог не заметить и не ужаснуться этому. Теория "целого кафтана" заключается в том, что любой человек должен стремиться, прежде всего, к достижению своих целей, жить для себя одного, употребляя все силы и все возможные средства. Раскольников с ужасом слушает Лужина. В словах Петра Петровича он узнаёт свою теорию, только опошлённую и сниженную до бытового уровня понимания. Исчезла пафосность, а смысл остался. Те же категории людей - слабые и сильные, то же право сильных вершить судьбы слабых. Деловой человек Лужин с его «экономическими теориями», оправдывающими эксплуатацию человека, построенными на выгоде и расчете, оттеняет бескорыстие помыслов Раскольникова. И хотя теории и одного и другого приводят к мысли, что можно «проливать кровь по совести», мотивы Раскольникова благородны, выстраданы сердцем, и движет не просто расчет, а заблуждение, «помрачение ума».

По сути, Раскольников мало чем отличается от лживого и лицемерного подлеца Лужина. Он и сам интуитивно чувствует в Лужине родственную душу, хотя на словах готов презирать его, обличать низость и подлость. Раскольников и Лужин совпадают именно в стремлении стать выше того положения, которое отведено им законами социальной жизни, и тем самым возвыситься над людьми. Раскольников присваивает себе право убить ростовщицу, а Лужин - погубить Соню, поскольку они оба исходят из неверной посылки, что они лучше других людей, в частности тех, которые становятся их жертвами.

Таким образом, на примере Лужина Достоевский показывает, что теория Раскольникова, изначально появившаяся как протест против общества, унижающего и уничтожающего слабых и бедных, оборачивается пренебрежением жизнями именно этих "униженных и оскорбленных".

Другим двойником Раскольникова является Аркадий Иванович Свидригайлов. Восприятие этого человека неоднозначно. С одной стороны, это подлый, мерзкий, грязный человек, погубивший Марфу Петровну и пытавшийся загубить жизнь Дуни. Таким он представляется Раскольникову. Но ведь он помогает детям Катерины Ивановны и Сонечке. Это человек, который в жизни все повидал, узнал, испробовал, которому все надоело. Он нравственный нигилист, безыдейный и бессмысленный злодей.

Свидригайлов - идейный двойник Раскольникова. Его теория состоит в том, что «единичное злодейство допустимо, если главная цель хороша». Но это чрезвычайно безнравственный человек, поэтому для него хороша любая цель, которую бы он перед собой ни поставил. Свидригайлов - человек без совести и чести - как бы предостережение Раскольникову, если он не послушается голоса собственной совести и захочет жить, имея на душе преступление, не искупленное страданием. Свидригайлов - самый мучительный для Раскольникова «двойник», потому что в нем раскрываются глубины нравственного падения человека, из-за душевной опустошенности пошедшего по пути преступлений. Свидригайлов - это своеобразный «черный человек», который все время тревожит Раскольникова, который убеждает его, что они «одного поля ягоды», и с которым поэтому особенно отчаянно борется герой. Раскольников все время стремится разорвать ту нить, которая внутренне связывает его, совершившего преступление, со Свидригайловым. Во сне Раскольникова после появления Свидригайлова проходит мучительный образ убитой старухи. Черты человека, одержимого идеей обогащения и самоутверждения, добровольно отказавшегося от любви и счастья, частично воплощаются в Раскольникове.

Мир Раскольникова и Свидригайлова изображается Достоевским с помощью целого ряда сходных мотивов. Самый важный из них - то, что оба разрешают себе «переступить». Ведь Свидригайлов нисколько не удивлен тем, что Раскольников совершил преступление. Для него оно - нечто, вошедшее в жизнь, уже являющееся нормальным. Его и самого обвиняют во многих преступлениях, и он прямо их не отрицает. Как и все двойники у Достоевского, Свидригайлов и Раскольников много думают друг о друге, за счет чего создается эффект общего сознания двух героев. По сути, Свидригайлов является воплощением темных сторон души Раскольникова. Он, как и Раскольников, отвергает общественную мораль и растрачивает свою жизнь на развлечения. Свидригайлов виновен в смерти нескольких людей, его совесть лежит где-то на глубине его души, она спрятана далеко, чтобы муки не могли растревожить ее. И только встреча с Дуней пробуждает в его душе какие-то чувства. Но раскаяние, в отличие от Раскольникова, приходит к нему слишком поздно.

И Раскольников, и Свидригайлов испытывают сильнейшие муки совести, они раскаиваются в содеянном и пытаются исправить положение. И, казалось бы, встают на путь истинный. Но душевные терзания вскоре становятся невыносимыми. У Свидригайлова не выдерживают нервы, и он заканчивает жизнь самоубийством. Раскольников с ужасом понимает, что с ним может произойти то же самое, и, в конце концов, признается в содеянном.

Тот общий знаменатель, к которому приравниваются эти три ненавидящие, презирающие друг друга человека - это их чудовищный эгоизм, самолюбие, гордыня. Все они живут лишь для самих себя, душа каждого из них находится в состоянии раскола, распада. Лужин прячет, маскирует свои низкие поступки; Свидригайлов находится уже по ту сторону добра и зла, он - сознательный злодей, а Раскольников, «переступив черту», все еще сомневается в правильности того, что совершил, его мучает совесть, а значит, в его душе еще теплится искра надежды на Воскресение. Раскольников совершает долгий и мучительный путь, в конце которого ждет покаяние и новая жизнь.

Важную роль в воскрешенье души Родиона сыграла также Соня Мармеладова, которая тоже является двойником Раскольникова. О Соне герой узнает из рассказа Мармеладова, который поведал ему историю своей семьи, о жертве, которую принесла Соня ради близких. Она "переступила" через себя ради других.

Поступки Сони и Раскольникова противоречили их сущности, но в определенный момент они оба совершают преступление против себя ради достижения более важных, как им казалось, целей. Оба лишь внешне переходят границу, но внутренне не могут ее переступить, поэтому страдают.

Соня начинает играть активную роль в момент раскаяния Раскольникова, видя и переживая чужие страдания. Силой своей любви, способностью претерпеть любые муки она помогает ему превозмочь самого себя и сделать шаг к воскрешению. Идеи автора в романе воплощаются в реальность как раз с помощью образа Сонечки Мармеладовой. Именно Соня является воплощением хороших сторон души Раскольникова. И именно Соня несет в себе ту истину, к которой через мучительные искания приходит Родион Раскольников. Так освещается личность главного героя на фоне его взаимоотношений с Мармеладовыми.

С помощью героев-двойников Раскольникова Ф.М. Достоевский подводит своего героя к переосмыслению прежних взглядов. Только один закон может быть мерилом поступков человека - закон нравственности, основанный на христианской религии, на стремлении к поиску в себе Бога. Ставить себя вместо Бога - это ли величайшее из преступлений, ведь следствие этого - полная безнаказанность, вседозволенность и потеря человеком всех моральных ориентиров.

«Преступление и наказание» - это трагедия не только характера, но и времени. Герои стремятся начать новую, чистую жизнь, однако не останавливаются перед преступлением. Но каждое преступление влечет возмездие. Достоевский развивает идею искупления преступления страданием. В романе эта идея выражена через образы Сони, Порфирия Петровича, Миколки, взявшего на себя преступление Раскольникова и решившего пострадать. Мысль об очищении страданием как о пути нравственного совершенствования, избавления от зла - одна из самых заветных и любимых мыслей писателя.

Таким образом, сопоставление Раскольникова с другими героями глубоко связано с философским смыслом романа, что помогает еще больше раскрыть смысл феномена двойничества.

2.3 Иван Карамазов – вершина эволюции образа двойника

Но Достоевский не заканчивается разработку характеров двойников  романом «Преступление и наказание». Эта тема получает дальнейшее развитие в его последнем произведении – «Братья Карамазовы» в образе Ивана.

Центральной проблемой человеческой мысли является вопрос об отношении между миром и человеком. Герой подполья размышляет над природой человека. Раскольников – над природой отношений человека к человеку. Человек и отношение человека  к человеку, индивидуальность и общество составляют предмет исследования названных двойников-аналитиков. Подпольный человек занят психологическими вопросами, Раскольников поглощен вопросами социально-правовыми и этическими, но собственно философские вопросы еще не затронуты ими, ни тот, ни другой еще не решился взяться  за пересмотр основной проблемы всякого миросозерцания.

Иван Карамазов – последний созданный им двойник, и в нем с наибольшей полнотой выразились философские искания двойника. «Нам прежде всего надо предвечные вопросы решить» - вот первые слова той горячей исповеди, в которой Иван раскрывает свою душу перед братом Алешей. И действительно, «предвечные вопросы» владеют всем существом Ивана. Он ищет решения их страстно, с таким напряжением, упорством, мучениями, что не вольно чувствуется здесь не теоретический только интерес, а живая, насущная потребность жизни, от удовлетворения которой зависит – жить или не жить. Эту страстность и эту напряженность исканий мы находим у всех двойников; она ощущается и в судорожно-торопливой суетливости Голядкина, и в желчной горячности подпольного человека, и в мучительной, почти истеричной аргументации Раскольникова. В их действиях нет уверенности,  нет спокойствия, размеренности и осмысленности, которые свойственны людям, сознающим свою силу, а вместо этого страстность и напряженность погибающих, в которой много торопливости и еще больше растерянности. Как они действуют, так и мыслят. Они не идут методически и уверенно к решению вопроса, потому что им некогда ждать, потому что вопрос захватил их, как наводнение, как пожар.

В Иване Карамазове, как и в других двойниках, живет гордый дух, болезненно-самовластный, иррационально-своевольный, дух жаждущий ничем неограниченного господства, тот дух, который  у Раскольникова мечтает о Наполеоне. Но в нем живет и другой дух, смирный и болезненно-приниженный, сознающий свое бессилие и пассивно опускающий руки. Карамазов и смотрит на мир поочередно глазами того и другого духа. Когда он смотрит на него глазами гордого духа, он видит себя господином мира, своевольным и всевластным, и мечтает он уже не о Наполеоне, а о «человеке-боге». Когда он смотрит глазами смиренного духа, он чувствует себя жалким и ничтожным, а мире видит таинственного, всемогущего властелина, пред которым остается пассивно сложить руки и смиренно ждать исполнения его воли, признавши эту волю благой; словом, тогда на место человека-бога становится мир-бог.

Внутренне противоречие своей природы и противоречие социального положения, противоречие верха и «дна», своеволия и пассивности Карамазов перенес и на отношение между миром и человеком. Понять глубокую гармонию мира и человека он не в силах, как не в силах был подпольный человек представить себе гармонию воли и сознания,  как не в силах был Раскольников представить себе гармонических отношений между людьми. Мир и человек для него не единство, а двойственность, не отношение солидарности и согласия, а отношение господства и покорности. Чтобы обрести гармонию, Карамазову нужно сделать выбор между духом гордости и духом смирения, внять голосу одного из них и отвергнуть другой.

Ивану Карамазову очень хотелось бы стать человеком-богом, очень хотелось бы, чтобы это было не фантазией, не пустой мечтой, а действительностью. Иногда он даже забывает, что это мечта, готов даже поверить в человека-бога, но после увлечения фантазией наступают минуты пробуждения, которые ужасны. Тогда он начинает питать ненависть к своей гордости, а еще больше бессилия. Гордое могущество, абсолютное своеволие ужасно притягивает к себе  униженных и оскорбленных мещан и раздражает их своей недостижимостью. Они и любят и ненавидят свои гордые стремления, свою гордую душу: любят за гордость, ненавидят  за бессилие. Тот самый гордый дух, который нашептывает Ивану о человеке-боге, который смело отрицает власть мира-бога, сам позорно расписывается в собственной слабости, неспособности к отрицанию этой власти и отсутствии веры в себя. За это позорное бессилие и не любит Карамазов своего гордого духа. Для него этот гордый дух становится злым духом: он манит прекрасной мечтой, но не дает никакого реального, действительного удовлетворения. Когда Карамазов в момент галлюцинации объективирует вне себя гордую половину своей натуры, она представляется ему в образе «черта». И как ненавидит он этого черта! Галлюцинация приводит его в ярость, почти исступление. Рассказывая своему брату о черте, Иван говорит: «Он – это я, Алеша, я сам. Все мое низкое, все мое подлое и презренное».

Итак, проблема мира не разрешается в идее человека-божества, потому что она не оправдывается действительностью и, следовательно, разумом. Остается второй выход из противоречия: признать безграничную власть мира над человеком, для которого уделом остается смирение и пассивность.  В этом случае человеку остается терпеливо ожидать, надеяться верить в благость царящей над ним власти: мир-бог. Этот второй выход практически зовет мещанина к покорному подчинению своей участи, к оправданию своего унижения и страдания верою в то, что благая воля бога ведет через страдание неведомым нам путем к высшей гармонии и блаженству. За это решение говорит чувство своего бессилия, сознание, что над  ним господствует какая-то мощная стихийная сила, понять которую он не может. Против говорит то, что эта сила ничем не обнаруживает своей благости, что она реально ведет лишь к обезличению и страданию. Идея мира-бога точно также манит и отталкивает, как идея человека-бога.

Иван не хочет покоряться божье воле, он объявляет «бунт» против нее. Но Карамазов прекрасно понимает всю логическую нелепость бунта против всемогущего. Трагедия мещанина в том и заключается, что его разум обращен против него, что он не может создать рационального идеала, кроме идеала страдания и покорности судьбе. Человек-божество – утопия явно иррациональная; признание мира богом – рационально, но это рациональный приговор. Бездушный ли закон природы или всемогущая воля бога причиняет страдание и боль – от этого ничуть не легче. Вот почему Карамазов не желает признать ни «эвклидовской дичи», ни бога, хотя бы вопреки логике и здравому смыслу. Иван не хочет получить счастья, цена которому – страдание и кровь. «Представь себе, – говорит он своему брату, – что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого предстояло бы замучить всего только одно существо, вот того самого крохотного ребеночка, бившего себя кулаком в грудь… Согласился бы ты быть архитектором?» – «Нет, не согласился бы», – тихо отвечает ему брат. И Иван ни за что не хочет признать ни будущей гармонии, ни ее архитектора, потому что его гармония жестока и нечеловечна.

Социальная дилемма мещанина: или молот, или наковальня – стала метафизической дилеммой: или человек-бог, или бог. Мысль Карамазова нерешительно бьется между двумя решениями мировой проблемы, не смея остановиться ни на одном из них. Две идеи борются между собой за обладание его душой, всецелое и полное: идея человека-божества и идея бога, идея гордого своеволия и идея пассивного смирения. Иван Карамазов сам говорит об этой тяжелой внутренней борьбе: «Здесь дьявол с богом борется, а поле битвы – сердца людей». Трагизм его положения в том и заключается, что его сердцем не владеет всецело ни гордый дух, ни дух смирения, ни дьявол, ни бог. Ум, измученный этой вечной борьбой за победы, истомленный неразрешимым внутренним противоречием, не выдерживает, и Карамазов кончает помешательством.

Анализ можно закончить сопоставлением двух выше описанных и подробно рассмотренных характеров – Ивана Карамазова и господина Голядкина. Это сопоставление есть сопоставление начало и конца художественного творчества Достоевского , обнаруживающее внутренне единство его творческой деятельности, непрерывность и последовательность  в развитии мотивов его творчества, громадность пройденного им пути от изображения простейших, почти инстинктивных, проявлений мещанской раздвоенности до высших религиозно-философских ее проявлений.

Две специфические особенности выделяют Голядкина среди других двойников Достоевского: нервная система его потрясена и расстроена до такой степени, что для него субъективная раздвоенность становится предметом тягостной галлюцинации, что для него одна  из половин его собственной натуры кажется ведущей независимое, отдельное существование; и во-вторых, его душевная неуравновешенность приводит его к помешательству. Те же особенности характерны и для Ивана Карамазова; среди двойников-аналитиков он – единственный, у которого внутренняя раздвоенность объективизируется, становится галлюцинацией, и он один среди них кончает помешательством. Голядкин и Карамазов – этот не только один и тот же тип, это одна и та же индивидуальность, только взятая на разная ступенях развития: Голядкин – эмбрион, Иван Карамазов – вполне развившийся индивид.

Голядкин в своих галлюцинациях видит «Голядкина второго», юркого, шаркающего карьериста-чиновника. Но ведь это лишь потому, что его мысль никогда не перелетала за границу департамента, что, воображая себя Голядкиным первым или Голядкиным вторым, с душой смиренной или с душой гордой, он видел себя все же за канцелярским столом. Если бы его мысль остановилась пытливо перед миром и его тайнами, дух гордости и дух смирения приняли бы более колоссальное и менее определенные размеры, утратили бы в значительной мере человеческий облик, как бы приобретя что-то от мировой бесконечности и тайны. Его гордый дух проявился бы не в окриках на Петрушку и не в мечтах о ливрее и карете, а в жажде власти над миром, власти сверхчеловеческой, божественной. Его смиренный, покорный дух дрожал бы не пред «его превосходительством», робко и покорно опускал бы глаза не перед людьми верха, а дрожал бы и покорно опускал глаза перед миром и его тайной, перед миром-богом. И если бы больной мозг Голядкина вызвал тогда галлюцинацию гордого духа, то это не был бы, конечно, образ канцелярского чиновника, то не был бы даже человеческий образ. Как перед Иваном Карамазовым, этот дух предстал бы перед ним в образе «черта».

Вывод:

Таким образом, внутренняя двойственность, а также культурно-историческая противоречивость рубежа 19-20 веков не могла не сказаться на самом миросозерцании деятелей культуры этого времени.

Весь общий кризис рубежа веков, неустойчивость, утрата целостного мироощущения и способствует обострению феномена двойничества в культурном сознании этого времени.

Итак, я выяснила, что феномен двойничества в культуре рубежа 19-20 веков обостряется. Оно проявляется, конечно же, не только в литературе, его воплощение можно увидеть также и в искусстве, в художественной культуре. Трагизм, неустроенность пронизывают всю духовную атмосферу эпохи, обостряя кризис сознания. Сознанию не на что опереться, ибо все прежние опоры разрушены, и это порождает его неизбежное двоение.

Заключение

Итак, в данной работе мы пришли к выводу, что феномен двойничества наиболее всего актуализируется в переломные моменты культурно - исторического развития, что обусловлено общей неустойчивостью, кризисом общественного сознания, мироощущения. Одним из таких переломных моментов развития России и является рубеж 19-20 веков. Можно сказать, что данный феномен является доминирующей чертой этой эпохи, он проявляется как на уровне сознания, так и на уровне художественного творчества.

Вследствие анализа феномена двойничества были выявлены его истоки, с целью рассмотрения места и роли данного феномена в творчестве Ф.М.Достоевского.

Мое внимание было сосредоточено на анализе творчества Ф.М. Достоевского, в силу того, что феномен двойничества являлся основной характеристикой его художественного сознания, определяя направленность  творческих поисков писателя.

Ф.М. Достоевский, считающий свою эпоху крайне дисгармоничной, основой своего творчества избрал художественный анализ отдельной личности с ее непримиримым внутренним разладом. Двойничество, характерное для большинства героев Достоевского, рассматривается и осмысливается в психологическом аспекте. Писатель рассматривает человеческое сознание как сложный, неоднозначный факт. Сознание человека своей эпохи он показывает как противоречивое, раздваивающееся на две противоположные враждующие силы, ведущие между собой непрерывный поединок.

Становится понятно, как много могут и должны сказать уму и сердцу «живого человека» произведения Достоевского. Они раскрывают до какой степени дисгармонии и разладицы с самим собой, с обществом, с миром доводится человек общественными условиями. Страдания и муки героев писателя, их дикие и преступные порывы – все поймет «живой человек». Поймет и тоску их одиночества, и муки сомнений, и дикое озлобление, и холодную жестокость, и тихую покорность, ведь во всем этом сказывается жажда гармонии  и согласия. На их безумные метания, пропитанные слезами и кровью, он ответит не постройкой психиатрических больниц и тюрем и не проповедью веры в чудо, а энергичной работой по гармонизации жизни.

Произведения Достоевского заставят «живого человека» глубже оценить значение идеала всеобщей солидарности, воплотить который он поставит своей задачей. Не «трепетание нервов» и не молитвенное ожидание чудес вызовут они , а жажду оказать активную помощь. В этой способности волновать сердца «живых людей», побуждать их мысль и волю  к энергичному действию заключается значение творчества Федора Михайловича Достоевского.

Список используемой литературы

1. Переверзев В.Ф. Гоголь. Достоевский. Исследования. – М.: Советский писатель, 1982

2. Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. – М.: Просвещение, 1986

3. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского.// М.: Советская Россия, 1979

4. Бельская Л.Л. Песенное слово. - М.: Наука, 1990

5. Бочаров С.Г. Загадка «Носа» и тайна лица // Н.В. Гоголь: История и современность. - М.: Советская Россия, 1985.- С. 180-213

6.  Долгополов Л.К. На рубеже веков. О русской литературе конца XIX-начала XX века.- М.: Советский писатель, 1985

7. Достоевский Ф.М. Двойник.-: М.: Московский рабочий, 1983

8. Ермаков И.Д. Двойственность. Глава из неопубликованной работы «Ф.М. Достоевский. Он и его время» // Советская библиография 1990 №6.- С.100-110

9. Забелин П.Т. Двойственная природа человека («Записки из подполья») // Достоевский в культурном контексте XX века.- Омск: Издательство ОМГПУ, 1985.-С. 97-101

10. Зарубежная литература XIX века: Романтизм /Сост. А.С. Дмитриев.- М.: Высшая школа, 1980

11. Злочевская А.В. К проблеме «самостоятельности» героя в художественном мире Достоевского.