Всероссийская олимпиада школьников по литературе
(школьный этап)
9 класс, 2016 -2017учебный год
Максимально время выполнения задания: 4 часа (240 минут)
Максимальное количество баллов: 100
Часть I. Целостный анализ
текста ( 70 баллов)
|
Выберите ОДИН из вариантов
|
Вариант 1
Прочитайте рассказ Л.Е.
Улицкой. Напишите о нём сочинение, опираясь на поставленные вопросы.
В чем заключается смысл названия
рассказа?
Черты каких жанров можно
найти в этом рассказе?
Какие, по Вашему мнению,
чувства и идеи пробуждает в читателе автор рассказа?
Как и с помощью каких
художественных средств выражена авторская позиция?
Что Вы можете сказать о
языке и стиле рассказа?
Необязательно отвечать
на все вопросы последовательно. Вы можете избрать свой путь анализа. Пишите
развернуто, связно, внятно, свободно.
Людмила Евгеньевна
Улицкая (род. 1943)
Капустное чудо
Две маленькие девочки, обутые в городские
ботики и по-деревенски повязанные толстыми платками, шли к зеленому дощатому
ларьку, перед которым уже выстроилась беспросветно-темная очередь. Ждали машину
с капустой.
Позднее ноябрьское утро уже наступило, но
было сумрачно и хмуро, и в этой хмурости радовали только тяжелые, темно-красные
от сырости флаги, не убранные после праздника.
Старшая из девочек, шестилетняя Дуся, мяла
в кармане замызганную десятку. Эту десятку дала Дусе старуха Ипатьева, у
которой девочки жили почти год. Младшей, Ольге, она сунула в руки мешок - для
капусты.
- Возьмите, сколько унесете,- велела она
им,- и морковы с килограмм.
Было самое время ставить капусту. Таскать
Ипатьевой было тяжело, и ноги еле ходили. К тому же за то время, что девочки
жили у нее, она уже привыкла, что почти всю домашнюю работу они делают сами -
легко и без принуждения.
К старухе Ипатьевой, по прозвищу Слониха,
девочек привезли в конце сорок пятого года, вьюжным вечером, почти ночью. Они
приходились внучками ее недавно умершей сестре и были сиротами: отец погиб на
фронте, а мать умерла годом позже. И соседка привезла их к Слонихе: ближе родни
у них не было. Ипатьева оставила их у себя, но без большой радости. Наутро,
разогревая на плите кашу, она бормотала - привезли, мол, на мою голову...
Девочки испуганно жались друг к дружке и
исподлобья смотрели на старуху одинаковыми круглыми глазами.
Первую неделю девочки молчали. Казалось,
что они не разговаривают даже между собой, только шуршат, почесывая головы.
Старуха тоже молчала, ни о чем не спрашивала и все думала большую думу:
оставлять их при себе или сдать в детдом.
В субботу она взяла таз, чистое белье и
девочек, волосы которых были заранее намазаны керосином, и повела их на
Селезневку в баню. После бани Ипатьева впервые уложила их спать на свою
кровать. До этого они спали в углу, на матрасе. Девочки быстро заснули, а
Ипатьева еще долго сидела со своей подружкой Кротовой. Выпив чаю, она сказала:
- Господь с ними, пусть живут. Может,
неспроста они ко мне на старости лет пристали..
А девочки, словно почуяв, что их жизнь
решилась, заговорили сначала между собой, а потом и со старухой, которую стали
звать бабой Таней. Они обжились, привыкли к новому жилью и к Слонихе, только с
городскими ребятами не сошлись: их игры были непонятны, интереснее было сидеть
в комнате, возле швейной машинки, слушать ее неровный стук и подбирать
лоскутки, падающие на пол: Ипатьева брала работу - если повезет, то из нового,
но больше кому перелицевать, кому починить...
Теперь девочки шли за капустой, и Дуся
прикидывала, куда же они ее поставят: бочонка в хозяйстве не было. В дырявом
кармане Дусиного пальто, кроме десятки, лежала еще и картинка из журнала с
нарисованным желтым зубастым японцем, замахнувшимся кривым ножом на кусок
географической карты.
Подтерев сестре нос, Дуся опустила
замерзшие пальцы в карман и нащупала десятку, скатанную трубочкой.
- Большая, а носа вытереть не можешь,-
проворчала она точно так, как это делала Ипатьева, и снова сунула руку в
карман. Ее замерзшие пальцы не расчувствовали десятирублевки и скатали
поудобней в трубочку желтого японца. Измятая десятирублевка обиженно скользнула
в дыру кармана и полетела вдоль мостовой вместе с бурыми промерзшими листьями.
Сестры встали в хвост недлинной очереди.
Женщины говорили, что, может, капусту и не привезут, потому стояли только самые
упорные. Все другие, простояв минут десять, уходили, обещая вернуться. Девочки
тесно прижимались друг к дружке, топали озябшими ногами - ботики были дареные,
изношенные, тепла не держали.
- Надо было валенки надеть,- сказала Дуся.
- На валенках кошка спит,- отозвалась
Ольга.
И они замолчали, наговорившись.
Минут через сорок пришел грузовик с
капустой. Его долго разгружали, и девочки терпеливо ждали, пока начнут
продавать. Им и в голову не приходило уйти без капусты.
Наконец сгрузили. Раскрылось зеленое
окошко, продавщица начала отпускать. Очередь сразу разбухла. Прибежали все: и
те, кто занимал, и те, кто не занимал. Девочки все оттеснялись и оттеснялись в
хвост. Они давно продрогли. Временами шел не то дождь, не то снег. Платки их
промокли, но пока еще грели. Только ноги вконец иззябли. Время уже перевалило
за обеденное, и продавщица закрыла окошечко, когда девочки приблизились к нему
вплотную. Стоявшая у прилавка тетка начала шуметь:
- Чего закрываешь, когда только открыли?
Но продавщица цыкнула на нее:
- Обед!- И ушла.
Прошел еще час. Свет стал убывать. Посыпал
настоящий, слепленный в крупные хлопья снег. Он покрывал сутулые спины людей и
спины домов, и кучу бело-голубой, твердой даже на вид капусты. От белизны снега
стало чуть веселее и вроде светлее.
Вернулась продавщица. Отпустила капусту
тетке впереди девочек, и Дуська вытащила из кармана заветную трубочку,
развернула ее - вместо десятки это была картинка с японцем. Она пошарила в
кармане, ничего в нем больше не было. Ее охватил ужас.
- Тетенька! Я деньги потеряла!- закричала
она.- По дороге потеряла! Я не нарочно!
Краснолицая продавщица, одетая, как
капуста, во многие одежды, выглянула из своего окошка вниз, посмотрела на Дусю
и сказала:
- Беги домой! Возьми у мамки денег, я тебе
без очереди отпущу.
Но Дуська не отходила.
- Дырка у меня! Я не нарочно!- ревела она.
Маленькая Ольга, понимая, что на них
свалилось горе, тоже ревела.
- Иди, поищи, может, на дороге найдешь,-
посоветовала темнолицая женщина из очереди.
- Как же, найдешь,- фыркнул одноглазый
старик.
- Не задерживайтесь, чего зря болтать! Эй,
девочка, отойди в сторону! Сказал кто-то третий.
Две сгорбленные девочки, по-деревенски
замотанные платками, пошли в сторону дома, разгребая ногами кучи перемешанных
со снегом и сумраком листьев, нагибались и рыли побелевшими пальцами в
хрустящих водоворотах. Старшая горестно, по-взрослому, причитала:
- Горе ты мое! Что теперь с нами будет!
Прогонит она нас, и куда мы пойдем!
Ольга, опустив вниз углы своего
треугольного рта, вторила сестре:
- Куда пойдем...
Стемнело. Укрывши плечи мешком, они
медленно брели к дому. Умненькая Дуся все думала, что бы такое сказать
Ипатьевой, чтобы она их не прибила или, хуже того, не прогнала... Украли? Или
отняли? Или еще чего? Сказать "потеряла" казалось ей совсем
невозможным.
Ольга всхлипывала. Они подошли к повороту,
остановились, собираясь перейти дорогу: деревенская робость перед машинами все
еще оставалась в Дусе. Навстречу им несся грузовик, освещая фарами бежавший
перед ним раскосый кусок брусчатки. Девочки стояли. Машина, не сбавляя ходу,
резко повернула, под фонарем сверкнул бело-голубым сиянием ее груз - высоко
вздыбившаяся над бортом капуста. Машина вильнула возле них, рванулась и поехала
мимо, сбросив к их ногам два огромных кочана. Они крякнули, стукнувшись о
дорогу. Один распался надвое, второй покатился, слегка подпрыгивая, прямо к
ногам Ольги.
Они посмотрели друг на дружку - два
светло-голубых изумленных глаза смотрели в другие, точно такие же. Сняли с плеч
мешок, которым укрывались, сунули в него цельный кочан и тот, что распался.
Дуся не могла взвалить на плечи мешок - был слишком тяжел. Они взялись за углы
мешка. Вострая Дуся подложила под него картонку, и они поволокли его...
Ипатьевой дома не было. Она сидела у
подружки Кротовой, плакала, утирая слезы кривым ситцевым лоскутом:
- Шура, подумай, ведь два раза к ларьку
бегала... Пропали, пропали девчоночки мои... Цыгане свели или кто...
- Да найдутся, кому они нужны-то? Сама
подумай!- утешала ее Кротова.
- Девчоночки-то какие были! Золотые,
ласковые... Как же они без меня? А я-то, я-то как без них?- убивалась Ипатьева,
комкая промокшую тряпочку.
А девочки в темноте выложили на стол
капусту, сели, не раздеваясь, на стул и ждали...
(Из сборника «Рассказы», написаны с 1989 по 2002гг.)
Вариант 2
Прочитайте
стихотворение Ю.К. Балтрушайтиса.
Проанализируйте
его, опираясь на поставленные вопросы.
В чем смысл
названия стихотворения?
Какие жанровые
традиции Вы можете увидеть в этом стихотворении?
Какие
художественные приёмы позволяют создать основные образы стихотворения?
Зачем в
стихотворении повторы?
Видите ли Вы
какие-либо особенности цветовой гаммы и звукового спектра стихотворения?
Как устроено
художественное пространство стихотворения?
Каким Вам
представляется лирический герой? О чем он думает, что он чувствует?
Необязательно отвечать
на все вопросы последовательно. Вы можете избрать свой путь анализа. Пишите
развернуто, связно, внятно, свободно.
Юргис
Каимирович Балтрушайтис (1873-1944)
ЛУННЫЕ КРЫЛЬЯ
Из лунных снов я тку свой зыбкий миг,
Невольник грез, пустынник дум моих…
И в лунных далях близится межа,
Где молкнет гул дневного мятежа…
И призрачны, безмолвствуя вдали,
Дневная явь и пестрый круг земли…
И в звездный час разъятия оков
Я весь — пыланье лунных облаков…
И длится тишь, и льется лунный свет,
Вскрывая мир, где смертной боли нет…
И тих мой дух, как сладостен и тих
Пустынный цвет пустынных снов моих…
И молкнет мысль, и меркнет, чуть дрожа,
Все зарево земного рубежа…
И, будто тая, искрится вдали
Немой простор в серебряной пыли…
И в тайный миг паденья всех оков
Сбывается алкание веков…
Все — сон, все — свет, и сам я — лунный свет,
И нет меня, и будто мира нет!
Часть II. Творческое задание (30 баллов)
Прочитайте
отрывок из статьи М.И. Цветаевой «Пушкин и Пугачев».
Ответьте на
вопросы:
1) (12 баллов) Почему, по Вашему мнению, Цветаева
сравнивает Гринева с Пушкиным? Согласны ли Вы с этим сопоставление? Обоснуйте
Ваш ответ.
2) (12 баллов) Согласны ли Вы с мнением Цветаевой
о том, что Пугачев зачаровал и Пушкина, и Гринева и что между Пугачевым и
Гриневым возникло что-то похожее на отцовскую и сыновнюю любовь? Обоснуйте Ваш
ответ.
3) (6 баллов) Какие стилистические приемы
(например, экспрессивный синтаксис) помогают Цветаевой выразить свою мысль о
динамике и текучести человеческих чувств?
Объем ответа на каждый вопрос – 5-10
предложений.
При оценивании
учитываются связность, доказательность, логичность, аргументация ( с опорой на
текст), язык и стиль, а также грамотность.
Марина Ивановна
Цветаева (1892-1941)
«Гринев Пугачеву нужен ни для чего: для
души. Так цыгане любят белых детей. Так русский царь любил арапа Ибрагима. Так
Николай I не полюбил Пушкина.
Есть в этом диалоге
жутко-автобиографический элемент:
|
Пугачев — Гриневу:
— А коли отпущу, так обещаешься ли ты, по
крайней мере, против меня не служить?
— Как могу тебе в этом обещаться?
|
Николай I — Пушкину:
— Где бы ты был 14-го декабря, если бы
был в городе?
— На Сенатской площади, Ваше Величество!
|
Та же интонация страстной и опасной правды:
хождение бездны на краю. В ответах Гринева мы непрерывно слышим эту интонацию,
если не всегда в кабинете монарха звучавшую, то всегда звучавшую — внутри
Пушкина и уже, во всяком случае, — на полях его тетрадей.
Только Гриневу было тяжелее сказать и
сделать: от Пугачева — отказаться. Гринев Пугачеву был благодарен — и было за
что. Пугачевым Гринев с первой встречи очарован — и было чем. Ответ Гринева —
долг: отказ от любимого.
Пушкин Николаю ничем не был обязан, и
Пушкин в Николае ничем не был очарован: не было — чем. Ответ Пушкина Николаю —
чистейший восторг: отместка нелюбимому.
И, продолжая параллель:
Самозванец — врага — за правду — отпустил.
Самодержец — поэта — за правду — приковал.
___________________
Пугачев Гриневу с первой минуты
благодетель. Ибо если Пугачев в благодарность за заячий тулуп дарует ему жизнь
и отпускает на волю, то сам-то Гриневский тулуп — благодарность Пугачеву за то,
что на дорогу вывел. Пугачев первый сделал Гриневу добро.
Вся встреча Гринева с Пугачевым между этими
двумя жестами: сначала на дорогу вывел, а потом и на все четыре стороны
отпустил.
— Вожатый!
_______________________
Но помимо благодарности Гринева — Пугачеву,
помимо пугачевской благодарности и благородства, Пугачев к Гриневу одержим
отцовской любовью: любовью к невозможному для него сыну: верному долгу и роду —
“беленькому”. (Недаром, недаром тот первый вещий сон Гринева о подменном отце,
сон, разом дающий и пугачевскую мечту об отцовстве всея России, и пугачевскую
мечту о Гриневе — сыне.)
Любовь Пугачева к Гриневу — отблеск далекой
любви Саула к Давиду, тоже при наличии кровного сына, любовь к сыну по избранию,
сыну — души моей… Ибо после дарования жизни уже дары: простые, несчетные дары
любви. Пугачев на дары Гриневу ненасытен: и фельдмаршалом тебя поставлю, и в
Потемкины (князья) произведу, и посаженым отцом сяду, и овчинный тулуп со
своего плеча взамен того заячьего, — и коня — и потерянную тем урядником
полтину в дорогу дарит, и в дорожную кибитку с собой сажает, и даже дядьке
Савельичу позволяет сесть на облучок (за что, скажем в скобках, тот желает ему
сто лет здравствовать и обещает век за него Бога молить…) — и Марью Ивановну из
темницы выручает, простив Гриневу его невинный любовный обман… Но здесь —
остановка.
Когда уличенный во лжи Гринев признается,
что Марья Ивановна не племянница попа, а дочь убитого Пугачевым коменданта: “Ты
мне этого не сказал, — заметил Пугачев, у коего лицо омрачилось”. Почему
(омрачилось)? Да не потому, конечно, что Марья Ивановна дочь того, а не
племянница другого, а потому, что Гринев ему солгал, себя, в его глазах, ложью
уронил, и — главное, может быть — ему, Пугачеву, не доверился. Но и это сходит
— как сходило все, и что не сошло бы! — и Пугачев просится к Гриневу в
посаженые отцы. И — возобновляем перечень даров — рука дающего да не скудеет:
просится к Гриневу в посаженые отцы, и выдает ему пропуск во все заставы и крепости,
ему подвластные, и, простившись с ним на людях, еще раз высовывается к нему из
кибитки: “Прощай, ваше благородие!” И — последний дар любви на последней
странице повести —
“Из семейных преданий известно, что он
присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему
головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, показана была народу”.
Больше ему подарить Гриневу было — нечего.
____________________
Что это все? Как все это называется?
Любовь. Но, слава Богу, на этот раз любовь была не к недостойному. Ибо и
дворянский сын Гринев Пугачева — любил. Любил — сначала дворянской
благодарностью, чувством не менее сильным в дворянине, чем дворянская честь.
Любил сначала благодаря, а потом уже вопреки:
всей обратностью своего рождения,
воспитания, среды, судьбы, дороги, планиды, сути. С первой минуты сна, когда
страшный мужик, нарубив полную избу тел, ласково стал его кликать:
“Не бойсь, подойди под мое благословение”,
— сквозь все злодейства и самочинства, сквозь всё и несмотря на всё — любил.
Между Пугачевым и Гриневым — любовный
заговор. Пугачев, на людях, постоянно Гриневу подмигивает: ты, мол, знаешь. И
я, мол, знаю. Мы оба знаем. Что? В мире вещественном бедное слово: тулуп, в
мире существенном — другое бедное слово: любовь.
Вот его, Гринева, собственные, Пугачеву,
слова на прощание:
“Слушай, — продолжал я, видя его доброе
расположение. — Как тебя назвать, не знаю, да и знать не хочу… Но Бог видит,
что жизнию моей рад бы заплатить тебе за то, что ты для меня сделал. Ты мой
благодетель. Доверши как начал: отпусти меня с бедной сиротою, куда нам Бог
путь укажет. А мы, где бы ты ни был и что бы с тобой ни случилось, каждый день
будем Бога молить о спасении грешной твоей души…”
Это — еще, пока, благодарность.
Но вот другое, Гринева, высказывание:
“Не могу изъяснить то, что я чувствовал,
расставаясь с этим ужасным человеком, извергом, злодеем для всех, кроме одного
меня. Зачем не сказать истины? В эту минуту — сильное сочувствие влекло меня к
нему. Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он
предводительствовал, и спасти ему голову, пока еще было время. Швабрин и народ,
толпящийся около нас, помешали мне высказать все, чем исполнено было мое
сердце”.
Благодарность? Нет. Так благодарность — не
жжет.
И — третье:
“Но между тем странное чувство отравляло
мою радость: мысль о злодее, обрызганном кровию стольких невинных жертв, и о
казни, его ожидающей, тревожила меня поневоле: “Емеля! Емеля! — думал я с
досадою. — Зачем не наткнулся ты на штык или не подвернулся на картечь? Лучшего
ничего не мог бы ты придумать”.
И слова Гринева о капитанской дочке Маше:
“Чудные обстоятельства соединили нас неразрывно, ничто не может нас разлучить”
— куда более относятся к Пугачеву, отца этой капитанской дочки, на его,
Гринева, глазах, вздернувшему на виселицу.
Но не только те чудные обстоятельства, не
только благодарность, не только влечение к своему обратному — все это еще не
дает и не создает любви.
Есть одно слово, которое Пушкин за всю
повесть ни разу не назвал и которое одно объясняет — все.
Чара.
Пушкин Пугачевым зачарован.
аудиоформат
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.