«ОН ПАЛ ЗА МИР — ТАК СКАЗАНО О НЕМ» [Урок внеклассного чтения по повести Г. Бакланова «Навеки — девятнадцатилетние»]

«ОН ПАЛ ЗА МИР — ТАК СКАЗАНО О НЕМ»

[Урок внеклассного чтения по повести Г. Бакланова «Навеки — девятнадцатилетние»]

Весь под ногами шар

-   земной.

Живу,   Дышу.   Пою.

Но в памяти всегда со мной

погибшие в  бою.

Пусть всех имен не назову,

нет кровнее родни.

Не потому ли я живу,

что умерли они?

С.  Щипачев.   «Павшим»

Книги о Великой Отечественной вой­не воспламеняют юные сердца, рожда­ют в них великое чувство Родины, осознание ее силы, ее истории,

В военной прозе сходятся все вол­нующие современного человека проб­лемы: проблемы долга и личной ответ­ственности за судьбы Отечества и ми­ра, проблемы нравственного выбора и исторической памяти. Книги А. Ананье­ва, В. Быкова, Ю. Бондарева, А. Ада­мовича, Б. Васильева, А. Чаковского концентрируют материал огромного со­циально-патриотического значения.

Среди лучших произведений о вой­не— повесть Г. Бакланова «Навеки девятнадцатилетние». Публикация по­вести вызвала интерес: об этом свиде­тельствует читательская почта «Лите­ратурной газеты», выступления в пе­чати критиков, литературоведов, писа­телей. В 1982 году повесть была удо­стоена Государственной премии.

Новизну повести, как отмечает кри­тика, создает двойной угол зрения пи­сателя на события военного времени. Взгляд «изнутри», из личного военного опыта определил беспощадную прав­дивость в отборе деталей, достовер­ность в описании каждодневного сол­датского бытия, пристальное внимание к душевному состоянию героя, к его чувствам, переживаниям. Философские размышления о войне — взгляд на вой­ну из нашего времени, когда об опыте минувшего можно судить с новых по­зиций, когда «можно лично пережитое измерять судьбами народными и нрав­ственным чувством народным» (А. Ада­мович).

«Навеки — девятнадцатилетние» — книга о бессмертии поколения, сра­жавшегося у Сухиничей, Ржева, Ста­линграда. Ее целесообразно рассмот­реть на уроках внеклассного чтения в старших классах, а в X классе мож­но включить в обзор современной ли­тературы о войне.

Чтение повести требует от юного чи­тателя большого внимания и напряже­ния. Поэтому работу в классе предва­ряют задания-вопросы. Они должны вызвать возникновение ассоциаций, ак­туализировать жизненный и эстетиче­ский опыт учащихся, обеспечить их по­знавательную активность, например:

Какие произведения поэтов и про­заиков возникли в памяти при чтении повести «Навеки — девятнадцатилет­ние»?

Подберите стихи, созвучные настрое­нию, мысли как всей повести, так и от­дельным главам, сценам, эпизодам.

В повести много философских раз­мышлений о войне и времени, о стихии войны и вечно обновляющейся жизни, о связи всех с каждым и о бессмертии. Серьезному разговору об этих пробле­мах на уроке предшествует домашняя подготовка заданий: отметьте в тексте раздумья Третьякова о причинах вой­ны, об истории, памяти, бесценности человеческой жизни. Покажите на кон­кретном примере, как раздумья героя соотносятся с военными событиями, отраженными в повести.

Повести предпосланы два эпиграфа. В строках Тютчева «Блажен, кто посе­тил сей мир | В его минуты роковые!» заключено обобщенно-философское со­держание; в стихах С. Орлова «А мы прошли по этой жизни просто, | В под­кованных, пудовых сапогах» — конкретно-полемическое.

Выяснение смысла эпиграфов опре­деляет логику нашего урока, его цель.

Через анализ, сопоставление различ­ных эпизодов, сцен, характеров мы ве­ли школьников к осознанию того, что философия войны, мира, истории свя­зана в повести с мыслями и поступка­ми девятнадцатилетнего воина, жизнь и смерть которого стали судьбой цело­го поколения.

Урок начинается вступительным сло­вом о писателе, так как ученикам всег­да хочется знать биографию автора полюбившейся книги, историю ее со­здания.

Григорий Яковлевич Бакланов при­надлежит к поколению, которому «до­сталась на долю нелегкая участь сол­дат». Для него война стала началом взрослой жизни. В 1941 году со школь­ной скамьи он ушел на фронт добро­вольцем, тяжелым был его путь от ря­дового до начальника разведки диви­зиона. В 19 лет он стал членом КПСС. Вернувшись с фронта, Г. Бакланов считал своим долгом рассказать о пе­режитом, о тех, кто, защищая Родину, обессмертил себя красотой подвига.

О войне Г. Бакланов написал по­вести «Южнее главного, направления», «Пядь земли», «Мертвые сраму не имут», роман «Июль 41 года». Послед­няя ,его повесть о войне — «Навеки — девятнадцатилетние».

Всегда интересно «заглянуть» в творческую лабораторию писателя, знать, с чего начинается книга. Г. Бак­ланов рассказал: «Снимали фильм по моей повести («Пядь земли», 1963). Съемки шли на месте боев, о которых рассказывалось в книге. Режиссеры были молодые, в войне они не участво­вали, им хотелось соблюсти абсолют­ную точность, и окопы рыли на месте прежних окопов. В одном из них на­шли скелет человека... Так вот, первым толчком, как я думаю, был тот случай, а написал я повесть через шестнадцать лет». Этот факт вошел в повесть и стал фактом искусства, художествен­ным обобщением.

Учитель читает текст I главы и за­дает вопрос: каков смысл этой главы, какова ее роль в композиции повести?

Отвечая, школьники обращаются к тексту, который убеждает: это лиро-эпическое повествование о бессмертии вводит неизвестного, .погибшего в бою солдата в круговорот жизни, в вечно обновляющееся и вечно длящееся бытие: «Живые стояли у края вырытой траншеи, а он сидел внизу. Бои в этой местности шли тридцать с лишним лет назад, когда многих из этих людей еще на свете не было, и все эти годы он вот так сидел в окопе, и вешние воды и дожди просачивались к нему в зем­ную глубь, откуда высасывали их кор­ни деревьев, корни трав, и вновь по небу плыли облака», и «августовские звезды срывались над ним и падали, оставляя по небу яркий след», утром взошло солнце, все было, как 30 с лиш­ним лет назад. Только солнце взошло «из-за городов, которых тогда не бы­ло, из-за степей, которые тогда были лесами, взошло, как всегда, согревая живущих».

Эта сцена соединяет прошлое и со­временность, которая воспринимается как продолжение этого прошлого. Пер­вая глава—своеобразный пролог, опре­деляющий тональность и идею всего произведения, она вызывает в памяти "у школьников стихи Р. Рождественско­го («Реквием»), С. Орлова («Его зарыли в шар земной»), С. Щипачева («Павшим»), М. Дудина («Победи­тель»), А. Твардовского:

Живым — живое в этой жизни краткой.

Но каждый в вечность уходящий час,

Но каждый камень нашей мирной кладки,

Но каждый колос, что растет; для нас

И зреет на полях необозримых,

Но каждый отзвук радиоволны —

Все память о товарищах родимых,

Когда-то не вернувшихся с войны.

Расставшись, мы не стали им чужими

Среди забот и новых дел своих.

Но если б мы одной лишь скорбью жили,

Мы были б нынче недостойны их.

А.  Твардовский.  «Их памяти»

Текст первой главы кончается на скорбно-патетической ноте, что побуж­дает читателя задуматься над тем, что же произошло здесь более тридцати лет назад? Дальнейшее повествова­ние— один из возможных вариантов случившегося.

В повести нет масштабных сраже­ний, боев, решающих победу на сосед­них участках, нет героических подви­гов. Ее содержание — каждодневные будни войны, привычный солдатский труд, фронтовое братство. Главный ге­рой повести - лейтенант Третьяков, де­вятнадцатилетний Володя Третьяков.

Беседуем о нем по вопросам:

Как мы знакомимся с лейтенантом Третьяковым?

Чем примечательна первая встреча с ним?

Почему Третьяков отказался остать­ся при штабе?

Почему подробно описывается зна­комство Третьякова со своим взводом?

Как раскрывается характер лейте­нанта по пути следования в Ясеневку?

Почему накануне боя Третьяков вспоминает прежние бои под Старой Руссой?

Какой эпизод в боях, длившихся не­сколько дней, был главным в жизни Третьякова? Почему?

Поиск ответов на эти вопросы помо­гает понять характер девятнадцатилет­него взводного, одного из тех, кото­рые первыми поднимались в атаку, подменяли убитых пулеметчиков, орга­низовывали круговую оборону.

Начинаем с работы по тексту II гла­вы: подчеркиваем выразительность и документальную точность каждой де­тали: Третьяков, возвращаясь из гос­питаля на фронт, попал в Купянск, где сидел на рельсе в тупичке и обе­дал всухомятку. Ветер шевелил на голове отрастающие волосы. В декабре 1941-го вьющийся его чуб был сметен с другими. Уцелел он во всей своей до­военной красе только на паспортной фотокарточке, «матерью теперь храни­мой».

Затем Третьяков сидел на обочине, ждал попутную машину, потом видел, как по грейдеру цокотала подковками пехота... Солдаты всех ростов и воз­растов... шли на смену тем, кто полег здесь». И хотя пехотинцы шли мимо Третьякова, мы ощущаем общность их судеб. Это создается самой стилисти­кой, тональностью повествования. По­чувствовали это и ученики, привлек­шие к анализу этого эпизода стихи А. Твардовского;

Пускай до последнего часа расплаты,

До  дня  торжества — недалекого дня —

-И мне не дожить, как и многим ребятам,
         Что были нисколько не хуже меня.

Я долю свою по-солдатски приемлю,

Ведь если бы смерть выбирать нам, друзья,

- То лучше, чем смерть за родимую землю,

И выбрать нельзя.

«Пускай до последнего часа расплаты...»

В штабе артиллерийской бригады лейтенант чем-то понравился началь­нику разведки, Третьякова оставили при штабе. А он, «вместо того, чтобы обрадоваться, вместо благодарности», попросился в батарею. Через несколько часов он знакомился со своим ин­тернациональным взводом. «Той же ночью он вел орудия к фронту» — этой короткой фразой Г. Бакланов начинает повествование о событиях, исполнен­ных драматизма и фронтовой будничности.

Трактора тянули за собой орудия. Чернозем наматывался на колеса пу­шек, облеплял солдатские сапоги. Сол­даты шли и час, и два, а хутора, за которым следовало поставить батарею, не было видно. Третьякова подстере­гает первое испытание — проводка ору­дий через ненадежный мост. Облечен­ный властью взводного, он приказал вести орудия поочередно и на первой скорости, но батарейцы не сдвинулись: «И не столько даже мосту они не дове­ряли— выдержит, не выдержит,— как ему они не верили». В эти минуты лей­тенант Третьяков почувствовал: «Все они вместе и по отдельности каждый отвечали за страну, и за войну, и за все, что есть на свете и после них бу­дет. Но за то, чтобы провести батарею к сроку, отвечал он один». И он сде­лал то, что должен делать,— провел орудия.

Подготовленный ученик зачитывает этот эпизод из IV главы.

В этой сцене мы видим Третьякова-солдата, верного воинскому долгу, я совсем еще мальчика, решившегося на безрассудный поступок'(стал под мос­том, пока передвигались орудия), а че­рез минуту устыдившегося его: «Под мост полез, чего-то кричал».

Г. Бакланов не называет точного места сражения, а говорит, словно кон­статирует сердечную боль: «Ведь тре­тий год идет война, вновь по тем самым местам, где в сорок первом году столько осталось зарытых и незарытых».

Продолжительность войны создала свои законы, один из которых то, что происходит сегодня, сейчас,— самое долгое, самое нескончаемое, самое страшное. Писатель показывает «са­мый страшный час в бою, час ожида­ния атаки» (С. Гудзенко): «...все не таким кажется, как всегда. И солнце дольше не встает, и тишина — до дро­жи». Все думают об одном: «Другой Жизни ведь не будет». Вот в эти мину­ты, когда как будто ничего не проис­ходит, особенно ощутим «неслышный ход истории». Приближается минута жестокого боя, - который , в жизни Третьякова и есть тот самый главный, когда на грани жизни и смерти про­явились его нравственная стойкость, гражданская сущность и человечность. Коллективно работаем по тексту VII и VIII глав, выявляем, как в суровом бою рождается воинское братство.

Сражение шло уже не первый час: в воздухе стоял вой мин, фашисты контратаковали танками, откуда-то из-за деревни била вражеская батарея, на поле лежала неокопавшаяся пехота. Третьяков понял: если не уничтожить батарею, «она тут всю пехоту переко­лотит». И по собственной инициативе он перебирается под огнем на крышу коровника, чтобы корректировать огонь своей батареи.

Еще вчера солдаты недоверчиво, на­стороженно смотрели на молоденького командира, а сегодня им восхищаются: «Вот молодец лейтенант!» Еще вчера искали повод не выполнить его распо­ряжения, а сегодня готовы прикрыть «своего лейтенанта». Да и Третьяков был ранен в ту минуту, когда потянул­ся сдернуть Насруллаева в окоп, где было безопаснее.

Как вывод учитель подчеркивает: характер девятнадцатилетнего -лейтенанта выявлен через конкретные факты — сам голодный, он делится пайком со встретившейся в Купянске девуш­кой; мог остаться при штабе, а идет на передовую; чтобы убедить в. безо­пасности других, рискуя жизнью, ста­новится под шаткий мост; бьет стру­сившего Суярова и — мучается: «Ведь это последнее, что было у него в жиз­ни...»; во время боя мог ждать распо­ряжений, «отсидеться», а он берет на себя" ответственность. Так в обыкно­венном человеке «прорастает» человек исторический.

Очень своеобразна композиция по­вести: батальные сцены обрамляют госпитальные. Обзор XI—XXIII глав начинается вопросом: с какой целью даны сцены в госпитале?

Эти сцены вызвали у старшеклассни­ков эмоциональный отклик, они отме­чали, что «госпитальные сцены помога­ют почувствовать масштабность народ­ных страданий»; знакомят с разными людьми, общение с которыми «по-ново­му раскрывает характер Третьякова»; «помогает представить, каким бы он стал после войны, его любовь к Саше».

Ученики поняли, что Третьяков «выключается»    из    боевой среды, чтобы взглянуть на нее из другой жизни, осмыслить происходящее. Вот как об этом сказал один ученик:

На фронте солдат не успевал передохнуть между боями, у него не было времени оценить происходящее, посмотреть на себя со стороны, а в госпитале времени много. Поэтому каж­дый раненый, в том тесле и Третьяков, зано­во «прокручивал» свою военную жизнь, бои за высотки, круговую оборону, атаки с ходу. В госпитале Володе представилась возмож­ность думать, оценивать, размышлять о гибе­ли миллионов, об общем счете войны и не­избежности случайных потерь.

Действительно, и в госпитале ни на минуту не умолкает война, она пре­ломляется в воспоминаниях, спорах, она осмысливается теми, кто хо­дил рядом со смертью. Так подводим школьников к самым сложным, фило­софским страницам повести.

В нашей практике философское со­держание повести анализировалось двумя путями, которые определялись подготовленностью каждого классного коллектива к серьезному разговору.

Первый путь — сообщения учащихся: «Тема войны и истории в размышлени­ях Володи Третьякова», «Проблемы исторической памяти в повести «Наве­ки — девятнадцатилетние».

Цель первого сообщения — показать, как вчерашний школьник, девятнадца­тилетний лейтенант многого объяснить еще не может, но понимает, что объяс­нение кроется не в опыте одного, а в действиях тех. миллионов, усилиями каждого из которых приближается победа. Третьяков осознал, что и он, и неизвестный солдат, сидящий в око­пе, и Насруллаев, и Ройзман, и Ста­рых, и мальчик-летчик, погибший в плену, и многие другие, имя которым—  народ, есть та сила, что пишет исто­рию. Так мысль Третьякова подклю­чается к народной мысли.

Тема другого сообщения — «Пробле­мы исторической памяти». Она цен­тральная в повести, о, чем свидетель­ствует ее название. Велик воспитатель­ный аспект этой темы: «...память — это ничем не заменимый хлеб насущный, без коего дети вырастут слабыми не­знайками, неспособными достойно, му­жественно встретить будущее» (В. Чи­вилихин).

Задача докладчика — через анализ эпизодов показать, что в общем счете жертв войны нет великих или невели­ких, нет ни одной бесследной мысли и боли, война не забудется: «гаснет звезда, но остается поле притяжения». Погибшие в годы Великой Отечествен­ной войны , в восемнадцать-девятнад­цать лет как бы застыли в стоп-кад­ре истории, память о них усиливает поле притяжения поколений.

Второй путь — коллективное обсуж­дение размышлений Третьякова: V— VI главы — о смерти и необратимости прошедшего; XII — о причинах возник­новения войн; XXI — об общем счете войны и бесценности человеческой жиз­ни. Обсуждение философского содер­жания повести направляется вопроса­ми: какие мысли одолевали Третьяко­ва? Как философские размышления вводятся в текст повести? Как они ха­рактеризуют юного лейтенанта? Как они соотносятся с нашим сегодня?

В качестве примера приводим анализ философского размышления из V гла­вы. Сначала звучит текст:

«Неужели только великие люди не исчеза­ют вовсе? Неужели только им суждено и по­смертно оставаться среди живущих? А от обычных, от таких, как они все, что сидят сей­час в этом лесу... неужели от них от всех ни­чего не останется? Жил, зарыли, и как будто не было тебя, как будто не жил под солнцем, под этим вечным синим небом.... Неужели и мысль невысказанная и боль—все исчезает бесследно? Или все же что-то остается, витает незримо, и придет час — отзовется  в чьей-то душе? И¹ кто разделит великих и невеликих, когда они еще пожить не успели? Может быть, самые великие — Пушкин будущий, Тол­стой — остались в эти годы на полях войны безымянно и никогда ничего уже не скажут людям. Неужели и этой пустоты не ощутит жизнь?

Обращаемся к эпизоду, связанному с этим рассуждением. Выбирая пози­цию для взвода управления, лейтенант спрыгнул в траншею и... наткнулся на убитого, который сидел на дне. «Ши­нель на груди в свежих сгустках кро­ви, а лица вообще нет... Много видел Третьяков за войну смертей и убитых, но тут не стал смотреть. Это было то, чего не должен видеть человек». И как контраст этой страшной картины дает­ся описание природы: перед траншеей расстилалось поле, на котором «наряд­но желтел обращенный к солнцу клин подсолнечника... А даль, впереди, за стволами сосен, вся золотая, манила, как непрожитая жизнь».

Усиливает контраст жизни и смерти описание взвода Третьякова. Взвод завтракал на траве. Повеселевшие от еды солдаты шутили, а лейтенант «смотрел на них, живых, веселых вбли­зи смерти», и все видел «осыпанную

снарядами песчаную траншею». На не­го нахлынули вопросы, подготовлен­ные этим контрастом: «Неужели толь­ко великие люди не исчезают вовсе?.. Неужели и мысль невысказанная и боль — все исчезает бесследно?..»

Это размышление, построенное на риторических, вопросах, звучит как боль по неосуществившемуся, по по­гибшим и будущим жертвам весенне­го наступления 1944 года, когда немец­кий контрудар «ничего уже не мог из­менить — ни хода войны, ни хода исто­рии...— но у людей, которые отража­ли этот нацеленный на них удар, была у каждого одна, единожды дарованная ему жизнь».

Этим но Бакланов усиливает непо­вторимость жизни, невосполнимость той пустоты, которая останется после гибели каждого.

В этих боях погиб почти весь взвод Третьякова. «Пахотное поле, на кото­ром из года в год сеяли и убирали пшеницу... стало для них последним в жизни полем боя». И вот по этому по­лю живые, с трудом вытаскивая из чернозема сапоги, ходили, разыскивая и узнавая убитых, а они, убитые, «ле­жали в облепленных пудами чернозе­ма сапогах».

Этот факт в читательском сознании связывается со словами героя: «Жи­вые всегда виноваты перед теми, кого нет» — и стихотворением А. Твардов­ского:

Я знаю, никакой моей вины

В том, что другие не пришли с войны.

В том, что они — кто старше, кто моложе —

Остались там, и не о том же речь,

Что я их мог, но не сумел сберечь,—

Речь не о том, но все же, все же, все же...

                               «Я знаю, никакой моей вины...»

Немногим пережил своих товари­щей-батарейцев Володя Третьяков. 'Ученик читает монтированный текст, заключающий повесть. Текст убежда­ет: девятнадцатилетний лейтенант, как справедливо замечает критик В. Кур­батов, умирает после своего «аустерлицкого неба»:

«И высоко над головою, в высоком ослепительном небе, строй за строем шли белые кучевые облака. Как хоро­шо в мире, боже ты мой, как простор но! Он словно впервые вот так все уви­дал...» Все . произошло мгновенно... «Когда санинструктор оглянулась, на том месте, где их обстреляли и он упал, ничего не было. Только подымилось отлетевшее от земли облако взры­ва. И строй за строем плыли в небес­ной выси ослепительно белые облака, окрыленные ветром».

Такой конец глубоко философичен: взметнувшееся облако взрыва подняло ввысь, к вечно синему небу, солнцу, под которым жил Володя Третьяков,  бессмертную память о нем. И эта па­мять не растает с облаком взрыва, она вечна:

Ты в ней остаешься. Один. Отрешенный.

От света и воздуха. В муке последней.

Никем  не  рассказанный.  Не  воскрешенный.

На веки веков восемнадцатилетний

                                 П. Антокольский.  «Сын»

Гибнет Володя Третьяков. Прочитав сами повесть, школьники считали его смерть случайной, «бессмысленной жестокостью войны». В результате анализа философского содержания по­вести они поняли: история создается усилиями всех, история не может пи­саться вне связи с прошлым, она свя­зана с войной, со смертью всех погиб­ших за Родину, вот почему «и мысль невысказанная и боль» не исчезают бесследно, мы ощущаем пустоту, ос­тавленную погибшими.

Невольно вспоминаются стихи А. Твардовского:

Та кровь, что пролита недаром

В сорокалетний этот срок,

Нет, не иссякла вешним паром

И не ушла она в песок.

Ей не довольно стать зеленой   ,

В лугах травой, в садах листвой,

Она живой, нерастворенной

Горит, как пламень заревой.

Стучит в сердца, владеет нами,

Не отпуская ни на час,

Чтоб наших жертв святая измять

В пути не покидала нас...

                       «Та кровь, что пролита недаром...»

Завершается работа по повести об­суждением вопросов: каков смысл эпи­графов, предпосланных повести? Ге­рой произведения — девятнадцатилет­ний Владимир Третьяков, а в заглавии «Навеки — девятнадцатилетние» множественное число. Почему? Писатель В. Кондратьев определил книгу Г. Ба­кланова как повесть-реквием. Почему?

Школьники отвечают на эти вопро­сы доказательно, увлеченно, часто прибегая к цитированию  поэтических строк, эмоционально окрашивая свои рассуждения: Они связывают обоб­щающий смысл тютчевских строк с

философским содержанием повести, а в стихах С. Орлова усматривают по­лемическую заостренность и гордость за поколение, которому сама история дала совершить гражданский подвиг в «сороковые-роковые». Школьники по­няли, что образ Володи Третьякова ук­рупняется писателем, обретает силу художественного обобщения, символа. Это о таких, как он, писал А. Твардов­ский: «Он пал за мир — так сказано о нем». Его судьба — судьба поколе­ния, от имени которого С. Орлов опять-таки полемически заостренно заявил:

А мы такую книгу прочитали...

Не нам о недочитанных жалеть.

В огне багровом потонули дали

И в памяти остались пламенеть.

Кто говорит о песнях недопетых?

Мы жизнь свою, как песню, пронесли.

Пусть нам теперь завидуют поэты:

Мы все сложили в жизни, что могли.

                      «А  мы  такую книгу  прочитали...»

Повесть читается и обсуждается старшеклассниками заинтересованно. Это объясняют они не только сюже­том, психологически точной характе­ристикой "героев, пронзительной прав­дой войны, но и манерой повествова­ния. К особенностям стиля Г. Бакла­нова они относят живописную изобра­зительность, органическое единство эпического и лирического, близкую к реквиему тональность.

"Приводим их высказывания:

—Книга потрясает своей жестокой правдой. Читая, ощущаешь свист снарядов, видишь рас­пластанных  перед  противотанковым  рвом  пе­хотинцев, которые и  мертвые как будто про­должают ползти  навстречу  ураганному огню, а   нечеловеческий   крик   Насруллаева     просто преследует. Сильная книга!

—Повесть  Г.   Бакланова   увлекает  не  сю­жетом, даже не характером  Володи Третьякова, хотя характер интересный, а  философски­
ми размышлениями.  Вслед за  героем хочется спросить: «А все-таки можно было предотвра­тить войну?»

—Пролог    повести,    сама    ее    интонация, скорбно-ожесточенная,  подготавливают  смерть Володи Третьякова. Но когда читаешь об его
гибели,  внутренне сопротивляешься  этому, не хочешь верить, что вместе с облаком, взрыва растаял, исчез он, словно никогда и не жил на этой земле, под этим.   небом,    по    которому «плыли  ослепительно  белые облака,  окрыленные ветром...»

До боли, до слез ощущаешь трагедию ги­бели девятнадцатилетнего!

Действительно, с первых страниц до последних охватывает нас чувство не­преходящей скорби, сердечной боли и "сострадания, даже жалости. И хотя от имени этого поколения С. Гудзенко сказал: «Нас не нужно жалеть!», — пожалев погибших, «мы не унизим этим чувством их», а сами станем и чище, и добрее, и лучше.

Книга Г. Бакланова общей болью связывает поколения, тревожит наши сердца: «Не потому ли я живу, | Что умерли они?»

Предложенный нами анализ повести «Навеки — девятнадцатилетние» на уроке внеклассного чтения выходит за рамки ее содержания и подготавлива­ет ^: 'школьников к самостоятельной творческой работе.

Закономерным, с нашей точки зре­ния, было предложенное нами задание на дом — написать рецензию на не­давно опубликованную книгу о войне, или очерк «Г'ерои живут рядом», или сочинение на основе личных встреч с ветеранами Великой Отечественной войны, родственниками погибших ге­роев.

"Знакомство с творческими работами учащихся - сочинениями, стихами, рассказами, очерками, сценариями ^;— свидетельствует, что чувство благодар­ной  памяти вырастает на основе конк­ретных знаний. Вот почему справедли­во утверждение: учитель, обеспечивая всей системой классной и внеклассной работы знания исторической и художественной летописи Великой Отечест­венной войны, формирует идейно убе­жденную молодежь, которая сумеет «не только освоить опыт старших по­колений, но и обогатить его собственными свершениями».