Иван
Александрович Гончаров (1812-1891)
ПРЕЗЕНТАЦИЯ
6 (18) июня 1812 –
родился в Симбирске, в семье купца;
1819 – смерть отца,
воспитанием занимается крёстный
Н.Н.
Трегубов;
1820-22 – обучение
в частном пансионе священника
Ф.С.
Троицкого;
1822-1830 – обучение
в Московском коммерческом училище;
1830-1834 –
обучение на словесном отделении Московского университета;
1832 – первая
публикация;
1834-1835 – служба
в канцелярии (Симбирск);
1835 – переезжает в
Петербург, служба переводчиком в Департаменте внешней торговли Мин-ва финансов;
1844-1847 – роман
«Обыкновенная история»;
1849 – опубликован
«Сон Обломова»;
1852-1854 –
кругосветное путешествие на фрегате «Паллада»в качестве секретаря адмирала Е.В.
Путятина;
1855 – начало
работы в Петербургском цензурном комитете;
1858 – опубликован
роман «Обломов»;
1862 – редактор
правительственной реакционной газеты «Северная пчела»;
1863 – пожалован в
действительные статские советники;
1869 – опубликован
роман «Обрыв»;
1872 – критический
этюд на произведение А.С. Грибоедова «Горе от ума»;
15 (27) сент. 1891
– умер; похоронен на Новом Никольском кладбище Александро-Невской Лавры.
Ива́н
Алекса́ндрович Гончаро́в (6 (18) июня 1812, Симбирск, ныне Ульяновск — 15 (27)
сентября 1891, Санкт-Петербург) — русский писатель; член-корреспондент
Императорской Академии наук по Разряду Русского языка и словесности
Детство
Иван Гончаров родился 6 (18) июня 1812 года в Симбирске. Его отец
Александр Иванович (1754—1819) и мать Авдотья Матвеевна (1785—1851) (в
девичестве Шахторина) принадлежали к купеческому сословию. В большом каменном
доме Гончаровых, расположенном в самом центре города, с обширным двором, садом,
многочисленными постройками проходило детство будущего писателя. Вспоминая в
преклонные годы своё детство и отчий дом, Гончаров писал в автобиографическом
очерке «На родине»: «Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами муки,
разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной дворни.
Словом, целое имение, деревня». Многое из того, что Гончаров узнал и увидел в
этой «деревне», явилось как бы изначальным импульсом в познании поместного,
барского быта дореформенной России, так ярко и правдиво отразившегося в его
«Обыкновенной истории», «Обломове» и «Обрыве».
Когда Гончарову было семь лет, умер его отец. В последующей судьбе
мальчика, в его духовном развитии важную роль сыграл его крёстный отец Николай
Николаевич Трегубов. Это был отставной моряк. Он отличался широтой взглядов и
критически относился к некоторым явлениям современной жизни. «Добрый моряк» —
так благодарно называл Гончаров своего воспитателя, фактически заменившего ему
родного отца. Писатель вспоминал:
Мать наша благодарная ему за трудную часть взятых на себя забот о нашем
воспитании, взяла на себя все заботы о его житье-бытье, о хозяйстве. Его дворня,
повара, кучера слились с нашей дворней, под её управлением — и мы жили одним
общим двором. Вся материальная часть пала на долю матери, отличной, опытной,
строгой хозяйки. Интеллектуальные заботы достались ему.
Образование
Первоначальное образование Гончаров получил дома, под началом
Трегубова, затем в частном пансионе. В десять лет был отправлен в Москву для
обучения в коммерческом училище. Выбор учебного заведения был сделан по
настоянию матери.
Восемь лет провёл Гончаров в училище. Эти годы были для него трудны и
малоинтересны. Духовное и нравственное развитие Гончарова шло, однако, своим
чередом. Он много читал. Его истинным наставником явилась отечественная
литература. Гончаров вспоминал:
Первым прямым учителем в развитии гуманитета, вообще в нравственной
сфере был Карамзин, а в деле поэзии мне и моим сверстникам, 15-16-летним
юношам, приходилось питаться Державиным, Дмитриевым, Озеровым, даже Херасковым,
которого в школе выдавали за поэта.
Великим откровением для Гончарова и его товарищей явился Пушкин с его
«Евгением Онегиным», выходившим в свет отдельными главами. Он рассказывает:
Боже мой! Какой свет, какая волшебная даль открылись вдруг, и какие
правды, и поэзии, и вообще жизни, притом современной, понятной, — хлынули из
этого источника, и с каким блеском, в каких звуках!
Это почти молитвенное благоговение перед именем Пушкина Гончаров
сохранил на всю жизнь.
Тем временем заниматься в училище стало совсем невмоготу. Гончарову
удалось убедить в этом мать, и та написала прошение об исключении его из списка
пансионеров. Гончарову уже минуло восемнадцать. Наступила пора задуматься о
своём будущем. Ещё в детстве возникшая страсть к сочинительству, интерес к
гуманитарным наукам, особенно к художественной словесности, — всё это укрепило
в нём мысль завершить своё образование на словесном факультете Московского
университета. Через год, в августе 1831 года, после успешной сдачи экзаменов он
был туда зачислен.
Три года, проведённые в Московском университете, явились важной вехой в
биографии Гончарова. Это была пора напряжённых раздумий — о жизни, о людях, о
себе. Одновременно с Гончаровым в университете обучались Барышев, Белинский,
Герцен, Огарёв, Станкевич, Лермонтов, Тургенев, Аксаков и многие другие
талантливые молодые люди, впоследствии оставившие след в истории русской
литературы.
Жизнь после университета
Закончив летом 1834 года университет, Гончаров почувствовал себя, по
собственному признанию, «свободным гражданином», перед которым открыты все пути
в жизни. Первым делом решил он навестить свои родные края, где его дожидались
мать, сестры, Трегубов. Симбирск, в котором всё было с детства так знакомо,
поразил повзрослевшего и возмужавшего Гончарова прежде всего тем, что ничто не
изменилось. Всё напоминало здесь громадную сонную деревню. Именно таким знавал
Гончаров свой родной город в детстве, а затем и в юношеские годы.
Ещё до окончания университета Гончаров решил не возвращаться на
постоянное житьё в Симбирск. Его влекла к себе перспектива напряжённой духовной
жизни в столицах (Москва, Санкт-Петербург), общение там с интересными людьми.
Но была ещё одна, тайная мечта, связанная с его давним увлечением
сочинительством. Он решил обязательно уехать из дремотного, скучного Симбирска.
И не уехал. Симбирский губернатор настойчиво просил Гончарова занять должность
его секретаря. После раздумий и колебаний, Гончаров принимает это предложение,
а дело оказалось скучным и неблагодарным. Однако эти живые впечатления от
механизма бюрократической системы впоследствии сгодились Гончарову-писателю.
После одиннадцати месяцев пребывания в Симбирске он уезжает в Петербург.
Гончаров решил собственными руками, без чьей либо помощи строить своё будущее.
По приезде в столицу он подался в департамент внешней торговли министерства
финансов, где ему предложили должность переводчика иностранной переписки.
Служба оказалась не очень обременительной. Она в какой-то мере материально
обеспечивала Гончарова и оставляла время для самостоятельных литературных
занятий и чтения.
В Петербурге он сблизился с семьёй Майковых. В эту семью Гончаров был
введён в качестве учителя двух старших сыновей главы семьи Николая Аполлоновича
Майкова — Аполлона и Валериана, которым преподавал латинский язык и русскую
словесность. Этот дом был интересным культурным очагом Петербурга. Почти
ежедневно здесь собирались известные писатели, музыканты, живописцы. Позже
Гончаров скажет:
Дом Майкова кипел жизнью, людьми, приносившими сюда неистощимое
содержание из сферы мысли, науки, искусства.
Начало творчества
Постепенно начинается серьёзное творчество писателя. Оно формировалось
под влиянием тех настроений, которые побуждали молодого автора всё более
иронически относиться к царившему в доме Майковых романтическому культу
искусства. 40-е годы — начало расцвета творчества Гончарова. Это была важная
пора в развитии русской литературы, как и в жизни русского общества в целом.
Гончаров знакомится с Белинским, часто бывает у него на Невском проспекте, в
доме Литераторов. Здесь в 1846 году Гончаров читает критику к своему роману
«Обыкновенная история». Общение с великим критиком имело важное значение для
духовного становления молодого писателя. Гончаров и сам засвидетельствовал в
одном из писем, какую роль для него сыграл Белинский:
Только когда Белинский регулировал весь вчерашний хаос вкусов,
эстетических и других понятий и проч., тогда и взгляд на этих героев пера
(Лермонтова и Гоголя) стал определённее и строже. Явилась сознательная критика…
В своих «Заметках о личности Белинского» Гончаров с симпатией и
благодарностью рассказал о своих встречах с критиком и о его роли как
«публициста, эстетического критика и трибуна, провозвестника новых грядущих
начал общественной жизни». Весной 1847 года на страницах «Современника»
публикуется «Обыкновенная история». В романе конфликт между «реализмом» и
«романтизмом» предстаёт как существенная коллизия русской жизни. Гончаров
назвал свой роман «Обыкновенная история», тем самым он подчеркнул типичность
процессов, которые отразились в этом произведении.
Путешествие на фрегате «Паллада»
В середине XIX века начинается соперничество за влияние в
Азиатско-Тихоокеанском регионе Российской империи и Соединённых Штатов Америки
(которые в ту пору принято было называть в России Северо-Американскими
Соединёнными Штатами, сокращённо — САСШ). Главным объектом русско-американского
соперничества стала Япония, которая с 1639 года была закрыта для иностранцев.
Прибытие иностранца на японскую землю каралось смертной казнью, и лишь для
китайских и голландских кораблей с 1641 года было сделано небольшое исключение
— им разрешалось заходить для торговли в порт Нагасаки. И России, и Америке
очень хотелось заполучить Японию в качестве рынка сбыта для своих товаров, и
они почти одновременно направили в Японию свои военно-морские эскадры, чтобы
заставить японцев открыть страну для захода соответственно российских и
американских торговых кораблей. Русской эскадрой командовал вице-адмирал
Евфимий Васильевич Путятин, американской — коммодор Мэтью Перри. Русская
экспедиция была снаряжена не только для установления политических и торговых
отношений с Японией, но и для инспекции русских владений в Северной Америке —
на Аляске.
Обе экспедиции увенчались успехом — японцы подписали и с Соединёнными
Штатами (1854 год), и с Россией (1855 год) торговые договоры, но достигнуто это
было разными средствами. Коммодор Перри, прибывший в Японию в 1853 году со
своей эскадрой для демонстрации военной мощи Америки, просто-напросто запугал
японцев, угрожая расстрелять из пушек их столицу — город Эдо (сейчас называется
Токио). Адмирал Путятин 10 августа 1853 года прибыл в порт Нагасаки для проведения
мирных переговоров, никаких прямых угроз не высказывал и добился положительных
результатов для России, а в 1855 году, через 2 года, закрепил налаженные
отношения в договоре.
В октябре 1852 года Иван Гончаров, служивший переводчиком в департаменте
внешней торговли министерства финансов, был назначен секретарём адмирала
Путятина. С первых же дней путешествия Гончаров начал вести подробный путевой
журнал (материалы которого легли в основу будущей книги «Фрегат „Паллада“»).
Экспедиция продолжалась почти два с половиной года. Гончаров побывал в Англии,
Южной Африке, Индонезии, Японии, Китае, на Филиппинах и на множестве небольших
островов и архипелагов Атлантического, Индийского и Тихого океанов. Высадившись
на берегу Охотского моря, Гончаров проехал сухим путём через всю Россию и
вернулся в Петербург 13 февраля 1855 года.
Уже в апрельской книжке «Отечественных записок» за 1855 год появился
первый очерк о путешествии. Последующие фрагменты публиковались в «Морском
сборнике» и различных журналах на протяжении трёх лет, а в 1858 году всё
сочинение вышло отдельным изданием. Цикл путевых очерков «Фрегат Паллада»
(1855—1857) — своеобразный «дневник писателя». Книга сразу же стала крупным
литературным событием, поразив читателей богатством и разнообразием фактического
материала и своими литературными достоинствами. Книга была воспринята как выход
писателя в большой и плохо знакомый русскому читателю мир, увиденный пытливым
наблюдателем и описанный острым, талантливым пером. Для России XIX века такая
книга была почти беспрецедентной.
Ю. М. Лотман в одной из последних своих статей, обращаясь к этому
произведению, писал:
<…> Гончаров не просто объективно изображает пространство,
пересекаемое фрегатом, совершающим кругосветное путешествие из Петербурга во
Владивосток,— он декларирует, что интерес к разнообразию культур, открытость
«чужому» есть реальная специфика русского сознания. При этом впечатление
повествователя, наблюдающего чужой для него мир, пересекается с впечатлениями
других людей — например, матросов. Итак, пространство, в которое нас вводит
автор, с одной стороны, меняется по мере того, как «Паллада» проделывает свой
морской путь, и одновременно все время дается в пересечении точек зрения
различных его наблюдателей. Так, Гончаров утверждает, что матрос, пересекающий
на корабле почти весь земной шар, находится в «неизменном», малом пространстве
палубы или каюты и в неизменном окружении не только все тех же моряков, но даже
той же самой корабельной собачки. <…> Пространство корабля на глобусе
культуры как бы олицетворяет собой Россию с двойной разделенностью: на мир
матросов и морских офицеров. Это пространство перемещается из мира западного в
мир восточный, в обоих случаях сохраняя и свою специфику, и способность
понимать внешнее пространство, не будучи от него отгороженным. В это
пространство включен ещё и путешественник, как бы объединяющий все пространства
— ибо он внутренне отождествлен с любым из них. Он дает как бы высшую точку
зрения культуры.
Специфика текста Гончарова заключается в том, что сквозь подвижность
географических точек зрения просвечивает постоянство авторской позиции.
Моряк-путешественник одновременно находится в «своем» мире корабля и в «чужом»
мире географического пространства. Соответственно он постоянно меняет свое
положение по отношению к внутреннему пространству корабля. Таким образом,
пространство задано одновременно в двух противоположных аспектах. <…>
Основной смысл пространственной модели «Фрегата Паллады» — в
низвержении романтической экзотики. Разрушение штампов в антитезе далекое/близкое,
чужое/свое, экзотическое/бытовое создает образ общего совместного движения всех
культурных пространств Земли от невежества к цивилизации. Отсюда экзотика часто
оборачивается некультурностью, а цивилизация — жестоким бессердечием. Эти
противопоставления, по мнению Гончарова, должны быть сняты единой моделью, в
которой динамика и прогресс положительно противостоят статике. Антитеза
романтического Востока и «лишенной поэзии» цивилизации, многократно повторяемая
в литературе до Гончарова, заменяется противопоставлением застоя и развития.
Служба в качестве цензора
После путешествия Гончаров вернулся в департамент министерства
финансов, но оставался здесь недолго. Вскоре ему удалось получить место
цензора. Должность эта была хлопотливая и трудная, но преимущество её перед
прежней службой состояло в том, что она по крайней мере была непосредственно
связана с литературой. Однако в глазах многих новая должность ставила Гончарова
в двусмысленное положение. Представление о цензоре как о тупом и жестоком гонителе
вольной мысли глубоко укоренилось в прогрессивных слоях общества. Уже у Пушкина
в «Послании к цензору» читаем:
О варвар! Кто из нас, владельцев русской лиры,
Не проклинал твоей губительной секиры?
Вскоре и сам Гончаров стал тяготиться должностью цензора и в 1867 году
вышел в отставку. Помимо всего прочего, трудная и хлопотливая служба мешала
собственным литературным занятиям писателя. К этому времени Гончаров уже
опубликовал роман «Обломов».
Расцвет творчества
В 1859 году в России впервые прозвучало слово «обломовщина». Через
судьбу главного героя своего нового романа Гончаров показал социальное явление.
Однако многие увидели в образе Обломова ещё и философское осмысление русского
национального характера, а также указание на возможность особого нравственного
пути, противостоящего суете всепоглощающего «прогресса». Гончаров совершил
художественное открытие. Он создал произведение огромной обобщающей силы.
Выход в свет «Обломова» и громадный успех его у читателей принесли
Гончарову славу одного из самых выдающихся русских писателей. Он начал работу
над новым произведением — романом «Обрыв». Однако надо было ещё и как-то
зарабатывать деньги: покинув пост цензора, Гончаров жил «на вольных хлебах». В
середине 1862 года его пригласили на должность редактора недавно учреждённой
газеты «Северная почта», являвшейся органом министерства внутренних дел.
Гончаров работал здесь около года, а затем был назначен на должность члена
совета по делам печати. Снова началась его цензорская деятельность, причём в
новых политических условиях она приобрела явно консервативный характер.
Гончаров причинил много неприятностей «Современнику» Некрасова и писаревскому
«Русскому слову», он вёл открытую войну против «нигилизма», писал о «жалких и
несамостоятельных доктринах материализма, социализма и коммунизма», то есть
активно защищал правительственные устои. Так продолжалось до конца 1867 года,
когда он по собственному прошению вышел в отставку, на пенсию.
Теперь можно было снова энергично взяться за «Обрыв». К тому времени
Гончаров исписал уже много бумаги, а конца романа всё ещё не видел.
Надвигавшаяся старость всё более пугала писателя и отвращала его от работы.
Гончаров однажды сказал об «Обрыве»: «это дитя моего сердца». Автор трудился
над ним целых двадцать лет. Временами, особенно к концу работы, он впадал в
апатию, и ему казалось, что не хватит сил завершить это монументальное
произведение. В 1868 году Гончаров писал Тургеневу:
Вы спрашиваете, пишу ли я: да нет; может быть, попробовал бы, если б не
задался давно известной Вам, неудобоисполнимой задачей, которая, как жернов,
висит у меня на шее и мешает поворотиться. Да и какое писанье теперь в мои
лета.
В другом месте Гончаров заметил, что, закончив третью часть «Обрыва»,
«хотел оставить вовсе роман, не дописывая». Однако же дописал. Гончаров отдавал
себе отчёт в том, произведение какого масштаба и художественного значения он
создаёт. Ценой огромных усилий, превозмогая физические и нравственные недуги,
он довёл роман до конца. «Обрыв» завершил, таким образом, трилогию. Каждый из
романов Гончарова отразил определённый этап исторического развития России. Для
первого из них типичен Александр Адуев, для второго — Обломов, для третьего —
Райский. И все эти образы явились составными элементами одной общей целостной
картины угасающей эпохи крепостничества.
Последние годы жизни Ивана Гончарова
«Обрыв» стал последним крупным художественным произведением Гончарова.
Но после конца работы над произведением, жизнь его сложилась очень трудно.
Больной, одинокий, Гончаров часто поддавался душевной депрессии[4]. Одно время
мечталось ему даже взяться за новый роман, «если старость не помешает», как
писал он П. В. Анненкову. Но не приступил к нему. Он всегда писал медленно,
натужно. Не раз жаловался, что не может быстро откликаться на события современной
жизни: они должны основательно отстояться во времени, и в его сознании. Все три
романа Гончарова были посвящены изображению дореформенной России, которую он
хорошо знал и понимал. Те процессы, которые происходили в последующие годы, по
собственным признаниям писателя, он понимал хуже, и не хватало у него ни
физических, ни нравственных сил погрузиться в их изучение.
Гончаров продолжал жить в атмосфере литературных интересов, интенсивно
переписываясь с одними писателями, лично общаясь с другими, не оставляя и
творческой деятельности. Он пишет несколько очерков: «Литературный вечер»,
«Слуги старого века», «Поездка по Волге», «По восточной Сибири», «Май месяц в
Петербурге». Некоторые из них были опубликованы посмертно. Следует отметить ещё
ряд замечательных выступлений Гончарова в области критики. Такие, например, его
этюды, как «Мильон терзаний», «Заметки о личности Белинского», «Лучше поздно,
чем никогда», давно и прочно вошли в историю русской критики в качестве
классических образцов литературно-эстетической мысли.
Гончаров оставался в полном одиночестве и 12 (24) сентября 1891 года он
простудился. Болезнь развивалась стремительно, и в ночь на 15 сентября он умер
от воспаления легких на восьмидесятом году жизни. Иван Александрович был похоронен
на Новом Никольском кладбище Александро-Невской лавры (в 1956 году
перезахоронен, прах писателя перенесли на Волково кладбище). В некрологе,
опубликованном на страницах «Вестника Европы», отмечалось: «Подобно Тургеневу,
Герцену, Островскому, Салтыкову, Гончаров всегда будет занимать одно из самых
видных мест в нашей литературе»
В Ульяновске именем Гончарова названа центральная улица города,
существует музей Гончарова, памятники, мемориальная беседка.
В Екатеринбурге именем Гончарова названа маленькая улочка, впоследствии
перекрытая многоуровневой парковкой ТЦ Карнавал.
Ссора
с Тургеневым
Воспоминания П. В. Анненкова, как и дневниковая запись А. В. Никитенко
от 29 марта 1860 года, с наибольшей объективностью воспроизводят возникший
между Тургеневым и Гончаровым конфликт, завершившийся товарищеским третейским
судом.
Остановимся несколько подробнее на этом инциденте, вызвавшем много шуму
и разговоров в литературных кругах и оставившем заметный след в посвященной
Гончарову мемуарной литературе. Отметим также, что не все мемуаристы,
касавшиеся этого вопроса, дали ему объективное отражение. Некоторые трактуют
его слишком упрощенно, односторонне, даже превратно, как, например, Д. В.
Григорович или Е. П. Майкова (в передаче К. Т.). Д. В. Григорович изобразил этот
инцидент не как историко-литературное событие, оставившее неизгладимый след в
биографиях обоих писателей, а всего лишь как курьезное, анекдотическое
происшествие.
Чтобы иметь наибольшую ясность в создавшихся в конце 50-х годов между
Гончаровым и Тургеневым отношениях, обратимся к фактам, которые в общих чертах
выглядят так.
Гончаров, внимательно следивший за появлявшимися в печати
произведениями Тургенева («Дворянское гнездо», «Накануне», «Ася» и др.),
усмотрел в их персонажах черты, сходные с некоторыми чертами героев и героинь
своего романа «Обрыв», существовавшего тогда только в «программе», в свое время
довольно подробно изложенной Тургеневу самим Гончаровым. Обвинения Тургенева в
плагиате, высказанные Гончаровым в письмах к автору «Накануне» и в превратном
свете раздувавшиеся услужливыми друзьями, заставили Тургенева потребовать от
Гончарова третейского суда, который и состоялся 29 марта 1860 года на квартире
последнего в присутствии Тургенева и судей: П. В. Анненкова, А. В. Дружинина,
С. С. Дудышкина и А. В. Никитенко.
Мы не намерены останавливаться на высказанных Гончаровым многочисленных
обвинениях в адрес Тургенева — они весьма скрупулезно изложены им самим в не
предназначавшейся для печати рукописи 70-х годов, озаглавленной «Необыкновенная
история» и представляющей обширный обвинительный акт, направленный не только
против Тургенева, но и против его зарубежных друзей. Не намерены также излагать
и самый процесс суда — он, как уже говорилось, получил достаточно объективное
отражение в воспоминаниях П. В. Анненкова и в «Дневнике» А. В. Никитенко,
непосредственных участников этого события. Напомним лишь его вполне
справедливое решение в изложении П. В. Анненкова, учитывающее всю тонкость и
щепетильность создавшегося положения: «Произведения Тургенева и Гончарова, как
возникшие на одной и той же русской почве, должны были тем самым иметь
несколько схожих положений, случайно совпадать в некоторых мыслях и выражениях,
что оправдывает и извиняет обе стороны».
Действительно, некоторые совпадения у Тургенева — в образах и деталях —
были. Известно, что ему пришлось изъять из рукописи «Дворянского гнезда» две
главы, имевшие некоторое сходство с «программой» «Обрыва», и сцену,
изображавшую ночное свидание Лизы Калитиной с Марфой Тимофеевной, близкую по
содержанию к аналогичной сцене между Бабушкой и Верой. Эти совпадения,
по-видимому, и вызвали столь бурную реакцию предубежденного, до болезненности
мнительного и подозрительного Гончарова. В письме его к С. А. Никитенко от 28
июня 1860 года имеются по этому поводу следующие проникнутые горечью строки:
«Нет, Софья Александровна, не зернышко взял он у меня, а взял лучшие места,
перлы и сыграл на своей лире; если б он взял содержание, тогда бы ничего, а он
взял подробности, искры поэзии, например, всходы новой жизни на развалинах
старой, историю предков, местность сада, черты моей старушки, — нельзя не
кипеть».
После третейского суда общественное мнение сложилось явно не в пользу
Гончарова. Это нашло отражение и в мемуарной литературе и в сатирическом
выступлении «Искры», опубликовавшей в № 19 за 1860 год стихотворение
Обличительного поэта (Д. Д. Минаева) «Парнасский приговор», в котором, жалуясь
богам на собрата, Гончаров произносит:
«Он, как я, писатель старый,
Издал он роман недавно,
Где сюжет и план рассказа
У меня украл бесславно...
У меня — герой в чахотке,
У него — портрет того же;
У меня — Елена имя,
У него — Елена тоже.
У него все лица так же,
Как в моем романе, ходят,
Пьют, болтают, спят и любят...
Наглость эта превосходит
Меры всякие... Вы, боги,
Справедливы были вечно,
И за это преступленье
Вы накажете, конечно»
На несколько лет между писателями были прерваны какие бы то ни было
отношения, и, только сойдясь 2 февраля 1864 года на похоронах А. В. Дружинина,
они вновь протянули друг другу руки. Казалось бы, с этого времени прежние
отношения были восстановлены, возобновилась переписка. Но в действительности
примирение носило внешний характер, особенно со стороны Гончарова,
продолжавшего недоброжелательно и даже враждебно относиться к Тургеневу как к человеку.
С течением времени Гончаров отдалялся от своих литературных товарищей.
Чем старше делался Иван Александрович, тем подозрительнее относился к
окружающим. Роман "Обломов" был зенитом славы Гончарова, которую он
делил с Тургеневым.
Гончаров не был равнодушен к тому успеху у публики, который в большей
доле выпал его сопернику. Привыкший делиться своими художественными планами с
Тургеневым, Гончаров подробно рассказал последнему содержание глав и целые
сцены будущих произведений. Но потом Гончарову стало казаться, что быстро
пишущий Тургенев просто пользуется откровенностью Гончарова и заимствует у него
типы и образы.
В памяти Е. П. Майковой зафиксировался такой, например, эпизод.
Гончаров прислал из-за границы письмо с подробным изложением плана и описанием
действующих лиц своего будущего романа "Обрыв". Письмо прислано было
общему другу писателей Льховскому, обладавшему замечательно тонким критическим
чутьем. С его мнением и оценкой считалась вся литературная среда, в том числе
Некрасов, редактор "Современника". Необыкновенный оратор, Льховский,
к сожалению, не мог в равной степени выражать свои мысли письменно.
Тургенев, вернувшийся только что в Петербург, уезжая к себе в имение,
спросил у провожавшего его Льховского, нет ли сведений от Гончарова. Узнав о
письме, Тургенев попросил взять это письмо с собой, говоря, что прочтет
внимательно в дороге. Тот, конечно, дал.
Прошло лето, осенью писатели все собрались в Петербурге. И так как все
они обыкновенно, до напечатания своих вещей, читали их в тесном кругу у
Майковых в рукописи, то и на этот раз был объявлен вечер для прочтения нового
романа Тургенева "Накануне".
Тургенев почему-то пригласил на этот вечер всех, за исключением
Гончарова.
Гончаров случайно, соскучившись дома, пошел к дому Майковых, увидел
огонек у них и решил зайти.
Каково же было удивление Ивана Александровича, когда он застал всех в
сборе, и в том числе Тургенева, читающего свою вещь.
Приход Гончарова не показался никому странным, так как все полагали,
что и он приглашен, по обыкновению. Смущен был несколько, по словам Майковой,
И. С. Тургенев.
Обиженный Гончаров молча сел и стал слушать чтение. Когда Тургенев
кончил чтение, Гончаров, взволнованный, не сказав никому ни слова, ушел.
Затем видится с Льховским и спрашивает у него, не показывал ли тот его
письма Тургеневу. Тот откровенно рассказал, в чем было дело.
После этого Гончаров пишет резкое письмо Тургеневу и обвиняет его в
плагиате. Тургенев отвечает в примирительном тоне с целью разъяснить дело.
Инцидент получил широкую огласку, и друзья принимают меры для
примирения двух любимых писателей. Устанавливается третейский суд, на котором
сходство в описании героев Льховский и другие старались объяснить совпадением
творчества великих художников, пользующихся по-своему одним и тем же куском
мрамора.
Все же Тургенев согласился уничтожить две инкриминируемые Гончаровым
главы.
Об этом характерном эпизоде в отношениях между Гончаровым и Тургеневым
Майкова рассказывала также и Д.Н. Овсянико-Куликовскому, посвятившему
Екатерине Павловне свой этюд о Гончарове.
Отношение
к творчеству других писателей
Было время, когда после ссоры с Тургеневым Иван Александрович ожидал от
него вызова на дуэль "Ну что ж, надо будет принять вызов", - говорил
он отцу.
О поэзии Некрасова
он высказывался так: "Это рогожа, на которой вышиты шелковые
узоры..."
Смерть
Несмотря на то, что преклонный возраст покойного отдалил день его
кончины от времени появления в свет последнего его крупного литературного
произведения более чем на двадцать лег, публика в течение четырех дней и в
самый день погребения, 19 сентября, в Александро-Невской лавре, собиралась
толпами на Моховой в квартире усопшего - более похожей на келью отшельника, -
где он прожил около тридцати лет, и выражала самую живую симпатию к его
памяти. Целые десятки лет, прошедшие со времени появления лучших произведений
И.А. Гончарова и составивших ему прочную славу и почетное имя в нашей новейшей
литературе, очевидно, не могли ослабить в обществе того впечатления, какое они
производили в свое время, лет тридцать - сорок тому назад.
Творчество
Действительно, последним произведением его литературного творчества
следует, собственно, считать роман "Обрыв", появившийся в нашем
журнале в 1869 году, когда автору его было не более пятидесяти семи лет. Нельзя,
конечно, было тогда ожидать от него скоро нового произведения, так как он,
по-видимому, буквально следовал совету Горация держать девять лет под
изголовьем свой труд, прежде нежели выступить с ним в свет: десять лет прошло
тогда со времени появления "Обломова" (1868 год) , которому
предшествовал "Фрегат "Паллада"" более чем за десять лет
(1857 год), и только за десять лет перед тем появилась "Обыкновенная
история" (1847 год).
Но после "Обрыва" прошло тщетно и десять лет и двадцать лет,
и этот роман так и остался без преемника. Знавшие покойного близко могут при
этом только свидетельствовать, что такой перерыв, или, вернее сказать, поворот,
в литературной деятельности автора "Обломова" отнюдь не был
результатом хотя бы малейшего падения в нем творческих сил, напротив-лица,
имевшие с ним частые свидания и встречи, очень хорошо помнят, что перед ними
по-прежнему оставался тот же умный, высоко и разносторонне образованный, подчас
веселый и в высшей степени наблюдательный собеседник, которому, по-видимому,
ничего не оставалось, как только взять в руку перо, чтобы создать что-нибудь
новое, вполне достойное автора "Обломова" Объяснить такое,
по-видимому, ненормальное явление может быть задачею только будущего биографа,
который получит возможность войти в изучение всех подробностей внутренней жизни
покойного и его литературных отношений.
Помощь
сиротам
В своей частной жизни Иван Александрович Гончаров восполнил свое
одинокое существование, взяв на свое попечение случайно оставшихся на его
руках чужих детей по смерти их отца, находившегося у него в домашней службе,
вырастил их и дал им хорошее воспитание, так что о нём можно было сказать
словами Беранже: "Heureux celui qui pouvait faire un реu de biеn dans son
petit coin", - и он сделал такое малое, бесшумное дело в своем
действительно маленьком уголке и был вполне счастлив. В запечатанном письме,
найденном в его столе, на наше имя, от 9 октября 1886 года он дает, между
прочим, разъяснение всем своим посмертным распоряжениям; понимая, какую он мог
оказать плохую услугу "тройке детей" - его собственное выражение, -
дав им солидное среднее образование и не позаботившись в то же время о том,
чтобы "поддержать их на первых шагах жизни", Иван Александрович
Гончаров оставил им свое денежное имущество и движимость, кроме кабинета
"с запертыми в нем помещениями", относительно чего он сделал особое
распоряжение; в этих помещениях, как он говорит в письме, нет ничего ценного в
имущественном смысле. Итак, покойный не только делал добро, но и умел его
делать, - хороший пример тем благотворительным заведениям, которые оставляют
всякую заботу о своих питомцах, раз последние отбыли срочное время в стенах
заведения, а иногда такой срок кончается двенадцатилетним возрастом.
В средине восьмидесятых годов Иван Александрович был занят заботами о
детях своего покойного слуги. Приходилось хлопотать, ездить к начальству
учебных заведений. Конечно, для Ивана Александровича делали все, о чем он
просил; но в готовности разных лиц сделать ему угодное он чутким и
подозрительным ухом улавливал уверенность в том, что он хлопочет за своих
детей. "Вот, насбирали по лакейским и девичьим сплетен и считают этих
детей моими", - возмущался он, идя с отцом и мною по Невскому.
"Вот принял на свои плечи чужую семью, увеличились расходы,
приходится стеснять себя; теперь рубль представляет для меня эпоху". Это,
конечно, обычное брюзжание старика, ибо детей он любил, и сильно. Саней он
восхищался, находя, что у нее "грёзовская головка".
Иван Александрович нежно любил свою няню Аннушку. Я хорошо помню эту старушку,
нянчившую и меня и жившую в то время на покое у бабушки моей Александры
Александровны в Хухореве. В ее слабом, иссохшем теле жила кристально чистая
душа ребенка, полная до краев любовью к детям и ко всем домашним...
Портрет
Я нашел Ивана Александровича в маленькой темноватой гостиной (квартира
прежняя была расширена), в кресле. Он казался очень постаревшим и ослабевшим.
Оброс бородой, вместо правого глаза была впадина, прикрытая веками. Но во
взгляде другого, здорового глаза, казалось, мерцал удвоенным светом глубокий ум
и какая-то покойная просветленность.
Он говорил о своем здоровье, о болях в кишечнике; когда же я заикнулся
о докторах, сказал спокойно: "Какой же доктор вылечит меня от семидесяти
пяти лет". Дальше он советовал мне самому пробивать себе дорогу в жизни,
но в трудных обстоятельствах обещал свою помощь. Расспрашивал о родных. Когда я
стал прощаться, он остановил меня, сказав: "Я дам тебе на дорогу, но
только немного". Несмотря на мое уверение, что у меня достаточно средств
на дорогу, он пошел в кабинет, вынул из ящика письменного стола и вручил мне
двадцать рублей, Расстались мы оба взволнованными.
Мне было лет тринадцать, но я живо заинтересовался личностью писателя,
о котором уже много слышал. Сильно запечатлелась в моем уме его наружность, его
внешний облик, так что я только таким могу себе его представить до сих пор. В
портретах Гончарова, наиболее распространенных, он представлен обрюзглым,
вялым, лысым стариком, ничуть не дающим о нем верного понятия. В пору своего расцвета
Гончаров был полный, круглолицый, с коротко остриженными русыми баками на
щеках, изящно одетый мужчина, живого характера, с добрыми, ласковыми
светло-голубыми глазами.
Это был тип наших старых бар, горячо любивших Россию и весь ее
патриархальный уклад, но при этом признававших западную культуру и ее
"святые чудеса", как говорил Герцен.
Гончаров же по
внешности, по манерам носил отпечаток тех русских свойств, которые так ярко
выступили в его произведениях. Тут смешались и доброта и упрямство, скромность
и вместе с тем гордость и некоторое славянское эпикурейство.
Детство.
Семья.
Дом у нас был, что называется, полная чаша, как, впрочем, было почти у
всех семейных людей в провинции, не имевших поблизости деревни. Большой двор,
даже два двора, со многими постройками: людскими, конюшнями, сараями, амбарами,
птичником и баней. Свои лошади, коровы, даже козы и бараны, куры и утки – всё
это населяло оба двора. Амбары, погреба, ледники переполнены были запасами
муки, разного пшена и всяческой провизии для продовольствия нашего и обширной
дворни. Словом, целое имение, деревня.
Отец Гончарова пользовался почётом в городе: его много раз выбирали
городским головой. На портрете старик Гончаров изображён видным мужчиной,
среднего роста, белокурый, с голубовато-серыми глазами и приятной улыбкой; лицо
умное, серьёзное; на шее медали. Мать Гончарова, Авдотья Матвеевна, умная и
солидная женщина. Семейство состояло из двух сыновей и двух дочерей; Иван
Александрович был старшим сыном; младший брат его Николай, впоследствии учитель
русского языка и словесности в гимназии, был гуманным человеком. Сёстры
Гончарова – Александра, вышедшая потом замуж за помещика Кирмалова, и Анна,
ставшая женой доктора Мзалевского.
Роль
Пушкина.
Я был маленьким чиновником – «переводчиком» при министерстве финансов.
Работы было немного, и я для себя, без всяких целей, писал, сочинял, переводил…
Надо всем тогда господствовал Пушкин. В моей скромной чиновничьей комнате, на
полочке, на первом месте стояли его книги, где всё было изучено, где всякая строчка
была прочувствована, продумана… И вдруг пришли и сказали, что он убит, что его
больше нет… Это было в департаменте. Я вышел в коридор и горько-горько, не
владея собою, отвернувшись к стене и закрывая лицо руками, заплакал… Тоска
ножом резала сердце, и слёзы лились в то время, когда всё ещё не хотелось
верить, что его уже нет, что Пушкина нет! Я не мог понять, чтобы тот, перед кем
я склонял мысленно колени, лежал бездыханен. И я плакал горько и неутешно, как
плачут по получении известия о смерти любимой женщины… нет, это неверно – о
смерти матери. Да! Матери…
Тургенев
Гончарову.
«Дело
наше с вами, Иван Александрович, теперь кончено; но я позволю себе прибавить к
нему одно последнее слово. Дружеские наши отношения с этой минуты прекращаются.
То, что произошло между нами, показало мне ясно, какие опасные последствия
могут являться из приятельского обмена мыслей, из простых доверчивых связей. Я
остаюсь поклонником вашего таланта и, вероятно, ещё не раз мне придётся
восхищаться им вместе с другими, но сердечного благорасположения, как прежде, и
задушевной откровенности между нами существовать с этого момента уже не может».
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.