Презентация по литературе по внеурочной деятельности "Парижская нота"(7 класс)

• 1 слайд

  Парижская нота
  

• 2 слайд

• 3 слайд

  Культурологический подход к изучению литературного произведения В поэзии Зарубежья только парижская нота имела все признаки нового литературного направления. Считают, что название дано Борисом Поплавским, “самым парижским” поэтом своего поколения. Безнадежность – отличительное настроение у поэтов “ноты”. В сборниках Адамовича “На Западе” и “Единство” это слово повторяется опять и опять и не звучит навязчиво лишь потому, что произносится приглушенным голосом: И больше ни на что уж не надеясь, Он понял как прекрасна наша жизнь...Парижская поэзия (а “нота” в особенности) имела петербургские корни. Для Адамовича, прожившего в Петербурге двадцать лет, сложившегося там как личность и как поэт, Петербург – город особенный. Тысяча пройдет, не повторится, Не вернется это никогда. На земле была одна столица, Все другие – просто города.
  “Словно солнце мы похоронили в нем”, по незабываемой строчке Осипа Мандельштама. Не камни, конечно, во всяком случае, не только камни, а петербургский особый жизненный стиль, каким он сложился к началу двадцатого века в загадочном, смутном и все же несомненном предчувствии того, что вскоре должно было случиться... Некоторым бывшим петербуржцам чудится еще и до сих пор отблеск “какого-то чудного пламени, над ними мерцавшего”.
  

• 4 слайд

  Верный последователь “ноты” Анатолий Штейгер принадлежал к “незамеченному поколению” – поколению детей эмиграции, выросших на чужбине. Встречаясь с Адамовичем, он без конца расспрашивал о литературной жизни в Петербурге, представлявшимся ему утраченным Эдемом. Штейгер сформировался под прямым воздействием Адамовича, в беседах с ним, на его статьях и следовал канонам парижской ноты, тщательнее, чем сам ее основатель. Слова Адамовича о том, чем не должны быть стихи, и что тематически должны быть о самом важном (о жизни, смерти, о Боге и любви), а формально обходиться лишь минимумом приемов, – имели в лице Штейгера благодарного слушателя. К последователям “ноты” относят и Лидию Червинскую, ровесницу Штейгера. Был еще один поэт – поздний последователь – Игорь Чиннов, также принадлежавший поколению родившихся в первое десятилетие ХХ века. Его случай особенный. “Нота” прозвучала во всеуслышанье в тридцатые годы, в пору литературного расцвета эмиграции. Чиннов же по-настоящему проявился как поэт в послевоенные годы, хотя печатался еще в “Числах”, журнале молодых, основанном в 1930-ом и выходившем до середины 1934-го. Близко стоял к “ноте” Перикл Ставров (1895—1955). Был он, как Адамович и Штейгер, зачарован поэзией Анненского. Но полностью и безраздельно поэтом “ноты” не стал. Из находившихся в ее орбите, он ближе других стоял к ее ядру. Что, собственно, его отделяло? По мнению Адамовича, “неотчетливость”, хотя некоторая внутренняя неопределенность и очевидная недоговоренность предполагалась каноном “ноты”. В тридцатые годы “самый произвольный приговор Адамовича принимался его многочисленными адептами и поклонниками слепо, как закон”, – вспоминал, слегка утрируя Г. Иванов.
  

• 5 слайд

  К 1928 г. сложилась особая общность русских литераторов, которую позднее мемуаристы назвали “блистательным Монпарнасом”. Это был период подъема молодой русской литературы в эмиграции. На Монпарнасе Адамович стал притягательным центром. По словам современника, здесь в четверговые и субботние вечера в беседах, в спорах кристаллизовалось мироощущение, которое Борис Поплавский назвал парижской нотой. В этой атмосфере возникли “Числа” – журнал, оставшийся более всех других, кроме “Современных записок”, памятником эпохи. Новое издание открывалось вступительным словом, полностью созвучным поэтам “ноты”: “У бездомных, у лишенных веры отцов или поколебленных в этой вере, у всех, кто не хочет принять современной жизни, как она дается извне, обостряется желание знать самое простое и главное: цель жизни, смысл смерти. “Числам” хотелось бы говорить главным образом об этом... Жизнь без своего загадочного и темного фона лишилась бы своей глубины...”
  

• 6 слайд

  В “Числах” сформулировано мироощущение, которое было распространено среди молодого поколения эмиграции. Опубликованные в журнале “Комментарии” Г. Адамовича привлекли читательское внимание и вызвали отклики в печати. В этих “Комментариях”, впоследствии вошедших как первые главы в его одноименную итоговую книгу, Адамович осмысливает состояние души русского человека на Западе. Парижскую ноту своим именем он еще не называет, но речь идет именно о ней. Прежде всего в сознании должна остаться Россия с ее ни на что другое не похожими чертами. За всю историю страны, – говорит Адамович, – русский человек никогда в таком одиночестве не оставался. И все же оказалось, что после пережитых бедствий, вне общества, без родной почвы творчество живо. Каким оно представляется, каким может оно стать? Христианство, на котором воздвигнута европейская культура, по мнению Адамовича, уходит из мира. Мы видим его вечерний свет. Рассчитывать на духовную поддержку современного Запада? После всех ожиданий и надежд “Боже мой, до чего захолустно” в Европе. Сладок лишь дым отечества. Но Россия советская эмигрантам чужда и незнакома, “будто уже и не совсем Россия”. В чем тогда опора для поэта-эмигранта, живущего вне общества, без России, после России, в одиночестве, в равнодушном “захолустье”? О чем и как писать? В этих условиях поэзия по необходимости отбрасывает все лишнее, все неглавное. Человек становится чище, проще. Есть ноты, которые мы слышим теперь яснее, чем слышали их раньше. Простота – другого не остается.
  

• 7 слайд

  В строгом смысле слова наследие парижской ноты – десять сборников стихов. Вот их хронология: “Эта жизнь” (1931) Анатолия Штейгера; через три года – “Приближения” Лидии Червинской; затем опять Штейгер – “Неблагодарность” (1936); в следующем году выходят “Рассветы” Червинской и совсем накануне войны, в 1939 г. – сборник Адамовича “На Западе”. Книги, вышедшие в послевоенное время: посмертное издание стихов Штейгера “Дважды два четыре” (1950); первая книга Игоря Чиннова “Монолог” (1950), “Двенадцать месяцев” (1956)  Червинской; в 1960 г. – сборник Чиннова “Линии”; в 1967 г. вышел итоговый поэтический сборник Адамовича “Единство”, включивший все лучшее написанное им за полвека.
  

• 8 слайд

  Порой, читая вслух парижским крышам
  Его стихи таинственно-простые,
  В печали, ночью, в дождь — мы видим, слышим
  (В деревне, ночью, осенью, в России):
  Живой, знакомый нам, при свечке сальной
  Свои стихи негромко он читает,
  И каждый страх, веселый и печальный,
  Нас так печалит, словно утешает.
  И кажется — из царскосельской урны
  Прозрачная, хрустально-ключевая
  Течет струя свободно и небурно,
  Курчавый облик ясно отражая.
  И полной грудью мы грустим — но счастьем,
  Как вдохновеньем, безотчетно мудрым
  Наполнен мир, и стоит жить и, настежь
  Открыв окно, дышать парижским утром.
  

• 9 слайд

  Игорь Чиннов
  Неужели не стоило
  Нам рождаться на свет,
  Где судьба нам устроила
  Этот смутный рассвет,
  
  Где в синеющем инее
  Эта сетка ветвей –
  Словно тонкие линии
  На ладони твоей,
  
  Где дорожка прибрежная,
  Описав полукруг,
  Словно линия нежная
  Жизни – кончилась вдруг,
  
  И полоска попутная –
  Слабый след на реке –
  Словно линия смутная
  Счастья – там, вдалеке...
  

• 10 слайд

  Анатолий штейгер
  В свои неполные тридцать шесть Анатолий Штейгер был и уже известным поэтом, имел несколько изданных сборников стихов, преданных читателей, поклонников, высокую оценку современников, изысканное внимание критики, перенес две операции по удалению опухоли из легкого, мечтал издать написанные им «Воспоминания» о детстве, о бегстве семьи из России в Константинополь, потом в Одессу и из Одессы обратно в неизбывную эмиграцию…И он бы непременно написал их.. Но в Европу пришел фашизм. Барон Штейгер стал участником Движения Сопротивления во Франции, распространял листовки и прокламации, запоминал явки и пароли, был отважен и хладнокровен. За его голову немецкое командование назначило вознаграждение. Но все властно перечеркнула смерть в швейцарском санатории, на тридцать седьмом году… Семья поэта бережно сохранила его рукописи и книги и пачку писем… От Марины Цветаевой. Их много.. Их хватило бы на целый роман. Они и сами есть — роман. Настоящий Роман, у которого нет конца.. И не будет. Разве у романа Души бывает какой то конец? Души бессмертны.. Любые. А уж тем более — Души поэтов…
  

• 11 слайд

  Неужели сентябрь? Неужели начнется опять
  Эта острая грусть, и дожди, и на улице слякоть…
  Вечера без огня… Ведь нельзя постоянно читать.
  Неужели опять, чуть стемнело, ничком на кровать –
  Чтобы больше не думать, не слышать и вдруг не заплакать.
  ***
  

• 12 слайд

  Были очень детские мечты,
  Были нежность, дерзость и тревога,
  Было счастье. И со мною – ты:
  Было все, и даже слишком много.
  Было нам по восемнадцать лет.
  Нам казалось, это будет вечно.
  Но растаял даже легкий след,
  Точно утром Путь растаял Млечный.
  Я уже не плачу о былом,
  Видно, так угодно было Богу,
  Чтобы с каждым часом, каждым днем
  Мы себя теряли понемногу.
  

• 13 слайд

  Никто, как в детстве, нас не ждет внизу,
  Не переводит нас через дорогу.
  Про злого муравья и стрекозу
  Не говорит. Не учит верить Богу.
  До нас теперь нет дела никому -
  У всех довольно собственного дела.
  И надо жить, как все, – но самому…
  (Беспомощно, нечестно, неумело).
  
  **
  

• 14 слайд

  Бывает чудо, но бывает раз.
  И тот из нас, кому оно дается,
  Потом ночами не смыкает глаз,
  Не говорит и больше не смеется.
  Он ест и пьет – но как безвкусен хлеб…
  Вино совсем не утоляет жажды.
  Он глух и слеп. Но не настолько слеп,
  Чтоб ожидать, что чудо будет дважды.
  

• 15 слайд

  В сущности так немного
  Мы просим себе у Бога:
  
  Любовь и заброшенный дом,
  Луну над старым прудом
  И розовый куст у порога.
  
  Чтоб розы цвели, цвели,
  Чтоб пели в ночи соловьи
  Чтоб темные очи твои
  Не подымались с земли...
  
  Немного? Но просишь года,
  А в Сене бежит вода
  Зеленая, как и всегда.
  
  И слышится с неба ответ
  Не ясный. Ни да, ни нет.
  

• 16 слайд

  Лидия Червинская
  
  О Лидии Червинской известно совсем немного. Так, абзац, величиной с визитную карточку или крохотный листок бумаги. Из блокнота, в котором можно записывать стихи. Свободно. Она и записывала
  Лидия Давыдовна Червинская родилась в 1907 году, в небогатой дворянской семье, но получила хорошее образование. В 1920 году эмигрировала с родителями в Константинополь, испытав в полной мере все лишения и невзгоды, которые выпали на долю русских беженцев первой волны.
  В 1922 году ее семья перебралась в Париж. И постоянно печатаясь в изданиях от «Русской мысли» до «Граней», Лидия, «тихая и сосредоточенная на внутренних нотах души», постепенно входит в поэтический круг « парижской ноты», где среди блестящих имен Г. Адамовича, Б. Поплавского, Анатолия Штейнгера, ее имя становится популярным и узнаваемым, она на слуху у монпарнасской богемы.
  Первый сборник стихов Л. Червинской «Приближения» (Париж, 1934), посвященный мужу, поэту Лазарю Кельберину (1907-1989), высоко оценивают такие непохожие друг на друга эмигрантские критики, как Г.Адамович, В. Ходасевич, М. Цетлин… Этой небольшой книге, как и последовавшим вслед за нею «Рассветам» (Париж, 1937), суждено было стать, наряду со сборниками Анатолия Штейгера, визитной карточкой «парижской ноты», обозначить тот путь, горький и одинокий, когда «стихи хотят быть не музыкой, а шепотом, вздохом, едва ли не молчанием».
  

• 17 слайд

  Мы знаем - любовь бывает,
  Мы знаем - счастье есть,
  Но только сердце не знает,
  Как сердцу подать весть.
  
  В какой-то стране далекой,
  Иль рядом с нами тут,
  Знаменья, голоса, срока
  Также люди ждут...
  
  Но только годами мимо
  Идем, не видя их.
  И сыпятся сроки незримо
  
  Песком из рук Твоих.
  

• 18 слайд

  Это случается в звуках начальных
  Песен недавно забытых,
  В трудных глазах, сквозь улыбку печальных,
  В белых рассветах пустых, послебальных,
  В письмах, еще не раскрытых.
  
  В книжных немного сомненьях поэта
  В том, что не жить невозможно,
  В тепло-морском ощущении лета –
  Робкое, тщетное будто бы это
  Все-таки очень тревожно…
  

• 19 слайд

  С тобой и с ним, с дождями, с тишиной,
  С Парижем в марте, с комнатой ночной,
  С мучительно-знакомыми словами,
  Неровными, несчитанными днями,
  Почти вся молодость…
  
  Рука моя была в твоей руке,
  Печаль моя была в его тоске.
  Мы расстаемся. Значит, мало сил.
  Он не узнал. Ты не простил.
  
  И все-таки благодарю судьбу
  За медленную грустную борьбу,
  За то, что к счастью мы сейчас не ближе,
  Чем в первый март, прозрачный март,
  в Париже.