МКОУ» Охочевская СОШ»
Исследовательская работа
«Образ Царского Села в русской поэзии»
Выполнили: Курова Ю,
Гречишникова А. - 9 кл
Руководитель:
Неманежина Т.Н.
2011г
Содержание
Введение…………………………………………………………..3
История Царского Села…………………………………………..4
Поэты 17 века о Царском Селе…………………………………..7
« Воскрешение» Царского Села в поэзии лицеистов………….14
Царское Село и эпоха « серебряного века»……………………30
Город Пушкина, Ахматовой, Гумилева…………………………33
Царское Село в поэзии 20 века……………………………..........36
Заключение……………………………………………………….37
Литература, примечания…………………………………………38
Введение
24 июня 2010 года - юбилей Царского Села (оно же— Детское Село, оно же— город Пушкин). Ему исполняется 300 лет. Это место по праву считается у нас колыбелью русской литературы. Его можно назвать и отечественным Парнасом, и поэтической столицей России. Наряду с Петербургом и Москвой, Киевом и Одессой, давно ставшими не только объектами изображения, но и полноправными "героями" русской литературы, можно в качестве города - литературного образа назвать и Царское Село. "Начиная с «предшественников Пушкина и кончая плеядой Анненского, Царское Село имело характерное "лицо", составляло определенный литературно-бытовой комплекс.
Цель нашей исследовательской работы – проследить восприятие и изображение Царского Села в русской поэзии 17-20 веков.
Задачи:
исследовать литературу по данной теме;
проследить историю возникновения Царского Села;
сопоставить стихотворные тексты разных поэтов, принадлежащих одной теме.
История Царского Села
Как если зданиям прекрасным
Умножить должно звезд число,
Созвездием являться ясным
Достойно Царское Село
М. В. Ломоносов
Более двух веков Царское Село являлось резиденцией российских монархов, одним из самых привлекательных пригородов Санкт-Петербурга. Это, несомненно, «крупнейший бриллиант в ожерелье» городов-спутников Северной Пальмиры.
История этого места уходит вглубь веков, ко времени переписи новгородских земель, отмеченных в «Переписной окладной книге по Новгороду Водской пятины»1501 года. На картах, составленных для Царя Бориса Годунова, поместье имеет название Сарица. Документальные шведские карты, называют поместье «Sагishoff» то есть Сарицкий господский дом, местечко, или, как говорили новгородцы, мыза с господским домом. Финны, одно время проживавшие здесь, употребляли название Sаагi-mоis — возвышенное место. Позднее название трансформировалось сначала в Сарицкую и Сарскую мызу, затем в Саарское и Сарское село и наконец стало Царским Селом. Это название как нельзя лучше подходило для будущей Императорской резиденции. Одно время (в 1724 году) село называлось Благовещенским по имени церкви, заложенной в присутствии Петра I на месте нынешней Знаменской церкви, но это название не прижилось, и до 1917 года оно именовалось Царским Селом.
В 1702 году через Сарицхофф, в направлении Дудергофского погоста, бежали отступавшие шведы, преследуемые русскими войсками под предводительством Б.П.Шереметьева и П.М.Апраксина, освобождавшими край от 100-летнего владычества иноземцев.
С 1703 года Сарская мыза стала принадлежать генерал-губернатору освобожденного края А.Д.Меньшикову, который с 1708 года с помощью Конторы конюшенных дел начал вести здесь планомерное хозяйство, заселяя усадьбу и окрестные земли артелями плотников и «пашенными крестьянами, зажиточными, добрыми и хозяйственными». А.Д.Меньшиков владел усадьбой до 1710 года. 24 июня 1710 года Петр I подарил Сарскую мызу вместе с 43 приписанными деревнями и угодьями Марте Скавронской, ставшей в 1712 году его женой под именем Екатерины Алексеевны. Этот день и является официальной датой основания Царскою Села.
Так же, как Петр смог увидеть в тонких болотах будущий Санкт-Петербург, так и Екатерине на месте скромного поместья представилась пышная резиденция. В данном случае «быть по сему», произнесла супруга Императора. Это был поступок в духе Петра и подстать самым величественным его замыслам.
Первый дворец, «каменные палаты о 16 светлицах» был построен в 1724 году И.Браунштейном по повелению Екатерины Алексеевны на месте уцелевшей от военных действий усадьбы первого хозяина поместья. Расширение Сарской мызы повлекло за собой увеличение количества дворцовых служащих. Рядом с резиденцией начала создаваться слобода. Постройки, располагавшиеся в непосредственной близости к Императорскому дворцу, образовали сначала Садовую, а впоследствии Служительскую (ныне Среднюю) и Малую улицы. В 1728 году имение перешло к цесаревне Елизавете Петровне. До ее восшествия на престол в 1741 году единственной значительной постройкой в Царском Селе была Знаменская церковь, созданная в 1734 году архитекторами М.Земцовым и И.Бланком.
С 1741 года Царское Село стало официальной резиденцией русских монархов. Этому обстоятельству способствовало удачное географическое расположение города, близость к столице, Финскому заливу, живописная местность на высоте 120 метров над уровнем моря, благоприятная роза ветров, свежий воздух, сухое место, чистые водные источники, здоровый климат. Тут никогда не случалось эпидемий чумы, холеры или иных опасных массовых заболеваний, часто поражавших другие местности. С этого времени и началось строительство дворцового ансамбля, гидросооружений и обычных городских жилых домов. Множество выдающихся архитекторов и художников, знаменитых резчиков по камню и дереву, самых лучших кузнецов и камнетесов трудились здесь над созданием дворцов и парков.
Итальянское барокко, античные и готические, египетские, китайские и древнерусские мотивы — все причудливо переплелось в этом удивительном городе. Искусно организованный водный ландшафт, продуманно спланированные регулярные и пейзажные парки дополнили и обогатили общую картину Царской резиденции. К созданию этого великолепия приложили свою руку, умение и сердце многие выдающиеся художники и зодчие. Здесь творили И.Браунштейн, А.Квасов, С.Чевакинский, Ф.Растрелли, В.Неелов и сыновья, Ч.Камерон, Д.Кваренги, В.Стасов, А.Менелас, И.Монигетти, Ф.Валериани. Это далеко не полный перечень знаменитейших имен и фамилий.
Городские постройки не уступают дворцово-парковому ансамблю. Город завораживает геометрической строгостью улиц, напоминающих аллеи регулярного сада. Поражает роскошь дворцовых фасадов, монументальность соборов и храмов. Весь облик города создает особую атмосферу чистоты, ясности, спокойствия, светлой радости. Здесь жили и работали М.В.Ломоносов, Г.Р.Державин, Н.М.Карамзин, В.А.Жуковский, М.Ю.Лермонтов, Ф.И. Тютчев, Н.В.Гоголь, М.Е.Салтыков-Щедрин, Н.С.Гумилев, А.А.Ахматова, А.Н.Толстой, О.Д.Форш, А.Р.Беляев, П.П.Чистяков, И.Е.Репин, Н.К.Рерих, В.М.Васнецов. Навсегда связано с Царским Селом имя А.С.Пушкина, запечатленное в известных всему миру царскосельских памятниках и названиях улиц.
К юго-западу от Большого Императорского дворца находится район, именуемый Софией. 1 января 1780 года был издан указ Екатерины II за номером 14958 «об учреждении Санкт-петербургской губернии из семи уездов». В нем говори лось, что «...при Селе Царском, по правую сторону новой дороги Новгородской, а по левую к Порхову идущей, устроить город под названием София». Город получил свой собственный герб: на красном фоне — изображение двуглавого орла, в лапах которого якорь и горящий факел. Это были знаки устойчивости и порядка: горящий факел говорил об освещенном пути, а якорь — об обретенном покое. В Софию предполагалось переселить всех жителей дворцовой слободы, но заселялась она, в основном, купцами, промышленниками, духовенством и военными.
Софию планировали и перестраивали согласно указу Императрицы: «...расположить улицы, соответствуя дорогам ближнего сада, чтобы делали оным вид...». Планировка города была поручена придворному архитектору Ч.Камерону. Документы свидетельствуют, что архитектор сделал чертежи не только отдельных домов, но и целых улиц. Фактически это был проект архитектурного обрамления царскосельского Екатерининского парка. Для района, прилегающего к парку, архитектор создал специальную «большую модель», а для остальной части города - «малую». Площадь и часть города, прилегающая к парку, должны были застраиваться домами по «большой модели», а остальная часть Софии — по «малой»
В начале ХVIII века в России было распространено строительство по типовым проектам. Еще во времена основания Санкт-Петербурга зодчий Д.Трезини создал первые «образцовые» чертежи жилых домов. Позже проектированием таких домов занимались А.Квасов, В.Гесте и другие архитекторы. Во время работы над своим планом Ч.Камерон разработал типовую ячейку жилого дома. Соединяя вместе такие ячейки, можно было создавать здания любой протяженности. Иногда ячейки соединялись произвольно, а потому многие дома в Софии имеют неправильные очертания.
29 августа 1808 года, по указу Александра I, образовался единый город под названием Царское Село. В связи с решением Императора архитектор В.И.Гесте разработал план реконструкции Царского Села. Естественно, он включал в себя и район Софии.
Ко второй половине ХIХ века это был по тому времени благоустроенный европейский город с железнодорожным сообщением, качественно устроенными водопроводом и канализацией, телеграфом, телефоном, радиостанцией. В городе было 14 тысяч жителей, имелся госпиталь на 150 мест, была устроена богадельня на 40 человек. Городовая Ратуша, полицейское управление, две пожарные команды обеспечивали и поддерживали образцовый порядок. В Царском Селе впервые в Европе появилось электричество.
Шло время. В начале ХХ столетия особым вниманием город одарил Николай II. Именно по его инициативе талантливые зодчие В.А.Покровский, С.С.Кричинский, В.М.Максимов, С.Ю.Сидорчук, С.А.Данини, А.Р.Бах возвели целый комплекс культовых, воинских, просветительских, административных и жилых зданий и сооружений. Они обогатили городской пейзаж постройками в древнерусском и классическом стилях.
Время распорядилось так, что это была последняя страница в истории резиденции. После падения монархии город превратился в музей, сохраняющий память о своем былом величии.
Поэты 17 века о Царском Селе
“Словно золочёные завитки рокайля, нарядные и наивные, извиваются сладкие похвалы Царскому Селу в стихах Ломоносова, Богдановича, Державина, и музыка их звучит, как мелодия менуэта в огромной, гулкой галерее Большого Дворца,— так начинает свою книгу «Город муз. Царское Село в поэзии» Э.Голлербах.
В первые годы своего существования Царское Село воспринималось общественным сознанием и воспевалось в официальной поэзии как зримое доказательство величия царственного замысла, очередное "чудо света", подобное Петергофу, Ораниенбауму или самой великой новой столице — Санкт-Петербургу. "Вполне безумная попытка вырастить сад на продутом всеми ветрами русском "гуляй-поле" обернулась "явлением общеевропейской культуры, вершиной русского европеизма" (2):
Как если зданием прекрасным
Умножить должно звезд число,
Созвездием являться ясным
Достойно Сарское Село.
(Ломоносов М. В. Ода, в которой благодарение от сочинителя приносится за милость, оказанную в Сарском Селе, 1750 года).
Воспевая Царскосельскую резиденцию времен Елизаветы Петровны, М.В. Ломоносов первым сравнил ее с райским садом, пленяющим своим вечным цветением и божественной красотой:
Мои источники венчает
Эдемской равна красота,
Где сад богиня насаждает,
Прохладны возлюбив места;
Поля, где небу подражают,
Себя цветами испещряют.
Не токмо нежная весна,
Но осень тамо юность года;
Всегда роскошствует природа,
Искусством рук побуждена.
(Ломоносов М. В. Ода...за милость... 1750 года).
Эту традицию продолжил и развил И. Ф. Богданович, несший литературную службу при дворе Екатерины II. В своей сказочной поэме "Душенька" он, изображая дворцы и парки Амура, дал довольно конкретное и точное изображение царской резиденции:
Сквозь рощу миртовых и пальмовых древес
Великолепные представились чертоги,
Блестящие среди бесчисленных огней,
И всюду розами усыпаны дороги;
Порфирные врата, с лица и со сторон, Сафирные столпы, из яхонта балкон, Златые купола и стены изумрудны...
(Богданович И. Ф. Душенька. 1783).
Перед Душенькой открывается чудесная панорама, в которой узнается вид вполне реального Екатерининского дворцового парка:
Меж тем прошла она крыльцовые ступени
И введена была в пространейшие сени,
Отколь во все края, сквозь множество дверей,
Открылся перед ней
Прекрасный вид аллей,
И рощей, и полей;
И более потом высокие балконы
Открыли царство там и Флоры и Помоны,
Каскады и пруды,
И чудные сады.
(Богданович И. Ф. Душенька. 1783).
Но, в отличие от Ломоносова, Богданович воспевал уже екатерининское Царское Село. Волею императрицы, закупавшей и устанавливавшей в своих "садах" произведения западно-европейской скульптуры, копии античных образцов, приглашавшей для работы в своей резиденции крупнейших архитекторов, царскосельский дворцово-парковый комплекс, помимо значения "земного воплощения небесного сада", приобрел в это время и облик своего рода художественного музея под открытым небом. 'Эта ипостась Царского Села также не прошла мимо внимания автора "Душеньки":
Оттуда шла она в покрытые аллеи,
Которые вели в густой и темный лес.
При входе там, в тени развесистых древес,
Открылись новые художные затеи.
Богини, боги, феи,
Могучие богатыри
И славные цари
В былях и в небылицах
Являлись тамо в лицах,
Со описанием, откуда, кто, каков.
И, словом, то была история веков.
(Богданович И. Ф. Душенька. 1783).
Но царскосельские парки поражали современников не только скульптурными и архитектурными шедеврами. Здесь, по замыслу Екатерины II, должна была создаваться своего рода "каменная летопись" славы России, воинских побед "екатерининских орлов", знаменательных событий ее мудрого, просвещенного правления. Парки Царского Села с их монументами и храмами, колоннами и триумфальными арками должны были остаться в веках как зримое воплощение "золотого века" царствования Екатерины. Поэтому в официальной поэзии и, в частности, в стихах И. Богдановича, становится постоянным уподобление Царского Села памятнику истории, сам вид которого должен был рождать в душе воспоминания о славном прошлом страны:
Екатерине там послушны элементы
Порядок естества стремятся превзойти:
Там новые водам открылися пути
И славных росских дел явились монументы.
В их славу древность там
Себе воздвигла храм
И пишет бытия времен неисчислимых,
Какие видел свет
В теченье наших лет.
(Богданович И. Ф. Стихи к музам на Сарское Село. 1790-е гг.) Такой поэтический образ Царского Села, как осознавал сам автор, выполнял задачу прославления императрицы и ее правления:
Представив, Муза, мне приятности садов,
Гульбища, рощи, крины,
Забыла наконец намеренье стихов
И всюду хочет петь дела Екатерины.
(Богданович И.Ф. Стихи к музам на Сарское Село. 1790-е гг.)
Сходные черты облика Царского Села мы находим и в стихах другого поэта екатерининской эпохи — Г. Р.Державина.
В прекрасный майский день,
В час ясныя погоды,
Как всюду длинна тень,
Ложась в стеклянны воды,
В их зеркале брегов
Изображала виды
И как между столпов
И зданием Фемиды,
Сооруженных ей
Героев росских в славу,
При гласе лебедей,
В прохладу и забаву,
Вечернею порой
От всех уединяясь,
С Пленирою младой
Мы, в лодочке катаясь,
Гуляли в озерке...
(Державин Г. Р.Прогулка в Сарском Селе. 1791).
Примечательно неоднократное упоминание поэтом в этом стихотворном описании царскосельского парка лебедей:
Свет ясный, пурпуровый
Объял все воды вкруг;
Смотри в них рыб плесканье,
Плывущих птиц на луг
И крыл их трепетанье.
(Державин Г. Р. Прогулка в Сарском Селе. 1791).
Стая ручных лебедей, которых императрица любила собственноручно кормить, станет "персонажем" не только стихотворных описаний Царского Села времен Екатерины II, но и его графических и живописных изображений. Эти птицы вновь упомянутся поэтом, когда в стихотворении "Развалины" он создаст своего рода поэтический реквием и умершей императрице, и ушедшему в небытие "золотому веку" Екатерины:
Киприда тут средь мирт сидела,
Смеялась, глядя на детей,
На восклицающих смотрела
Поднявших крылья лебедей...
(Державин Г. Р. Развалины. 1797).
В стихах Державина лебедь станет своеобразной эмблемой екатерининского Царского Села. Позднее в русской поэзии XIX—XX веков эта прекрасная птица будет символизировать собой также и екатерининскую эпоху:
Но не сетуй, старец, пращур лебединый:
Ты родился в славный век Екатерины.
(Жуковский В. А. Царскосельский лебедь. 1851), — и саму
императрицу:
Там на портретах строги лица,
И тонок там туман седой,
< >
Там стала лебедем Фелица...
(Анненский И. Ф. Л. И. Микулич. 1900-е гг.).
Г. Р. Державин воспел Царское Село времен расцвета екатерининского правления, он же создал одно из самых проникновенных своих стихотворений, рисуя упадок, воцарившийся здесь со смертью императрицы. С восшествием на престол Павла I, не принимавшего все замыслы и дела своей матери, Царское Село — любимая резиденция покойной императрицы, ее "земное воплощение" — приходит в запустение. В стихотворении "Развалины", само название которого содержит семантику разрушения и гибели, Державин противопоставляет два образа Царского Села — былой и нынешний. Обращаясь к прошлому, поэт вновь использует традиционный образ райского сада:
Тут был Эдем ее прелестный
Наполнен меж купин цветов,
Здесь тек под синий свод небесный
В купальню скрытый шум ручьев...
(Державин Г. Р. Развалины. 1797).
Сама Екатерина II приобретает в этом стихотворении облик богини любви и красоты:
Вот здесь, на острове Киприды,
Великолепный храм стоял;
< . , . >
Она, тут сидя, обращалась
И всех к себе влекла сердца;
Восставши, тихо поклонялась,
Блистая щедростью лица;
< . . . >
А тут прекрасных нимф с полком
Под вечер красный собиралась
В прогулку с легким посошком...
(Державин Г. Р. Развалины. 1797).
Царское Село изображается Державиным прекрасным и священным обиталищем "богини", достойным обрамлением и земным воплощением славы и величия императрицы: В сем тереме, Олимпу равном, Из яшм прозрачных, перлов гнезд, Художеством различным славном, Горели ночью тучи звезд, Красу богини умножали; И так средь сих блаженных мест Ее как солнце представляли.
(Державин Г. Р. Развалины. 1797).
Контрастом к этой картине служит изображение "осиротевшего" Царского Села:
Но здесь ее уж ныне нет,
Померк красот волшебный свет,
Все тьмой покрылось, запустело;
Все в прах упало, помертвело;
От ужаса вся стынет кровь, —
Лишь плачет сирая любовь.
(Державин Г. Р. Развалины. 1797).
Так образ Царского Села конца XXVIII — начала XIX веков наполнится мотивами смерти, упадка, разрушения, ранее ему не свойственными.
« Воскрешение » Царского Села в поэзии лицеистов
"Воскрешение" Царского Села и создание его нового литературного образа связано, в первую очередь, открытием в 1811 году Лицея и целой плеядой молодых поэтов, составивших первый, пушкинский, выпуск. Именно в поэзии лицеистов, и прежде всего А. С. Пушкина, формируются устойчивые составляющие образа Царского Села этой эпохи, как продолжающие традиции классической поэзии XVIII века, так и принципиально новые, подхваченные затем поэтами новых поколений.
Царское Село для Пушкина и его товарищей — это прежде всего Лицей. Не величественные дворцы и не прекрасные парки вспоминаются им в первую очередь при звуках этого словосочетания, а счастливое братство юных сердец, заботливая мудрость наставников, храм науки, под своды которого они когда-то благоговейно вошли:
Воображаю день счастливый,
Когда средь вас возник лицей,
И слышу наших игр я снова шум игривый
И вижу вновь семью друзей.
(Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе. 1829);
Места прелестные, где возвышенных муз,
И дивный пламень их, и радости святые,
Порыв к великому, любовь к добру — впервые
Узнали мы...
(Кюхельбекер В. К. Царское Село. 1818).
Именно об этой ипостаси Царского Села говорит Пушкин в
знаменитой элегии:
Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.
(Пушкин А. С. 19 октября. 1825).
"Прошедшие вслед за этим десятилетия показали, что Царское Село — отечество не только для лицеистов пушкинского поколения, но и для всей позднейшей русской литературы" (3). И в воображении русских поэтов, пишущих о Царском Селе, прежде всего возникал образ курчавого лицеиста, звучали лицейские гимны:
Сбивая тростью лопухи,
Скользя мальчишеской походкой,
Слагал он легкие стихи
Строфою звонкой и короткой.
< >
Луна то выйдет, то зайдет...
Но что же он? Домой скорее!
Запомнить, записать! И вот
Через дорогу тень Лицея.
В четвертом этаже окно
Чуть отливает синевою.
В ночи затеплится оно,
Погаснет только пред зарею.
(Рождественский В. А. Пушкин Александр, 1939);
Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли,
Чтобы в строчке стиха серебриться свежее стократ.
Одичалые розы пурпурным шиповником стали,
А лицейские гимны все так же заздравно звучат.
(Ахматова А. А. Городу Пушкина. 1952).
В пушкинскую эпоху Царскосельские парки вновь становятся предметом восторженного описания:
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный Царскосельский сад...
(Пушкин А.С.Воспоминания в Царском Селе. 1814);
Там воздух чище был и чище свод небес,
Там негою дышал благоуханный лес,
Гуляло счастие среди лугов священных,
И радость на полях, обильем озлащенных,
И мир под ветвями задумчивых берез!
Над царственным дворцом, над темною дорогой...
(Кюхельбекер В. К. Отрывок. 1818).
Но теперь это не только земной Эдем, но и сады вдохновенья, где сама природа дышит поэзией, где муза назначает свое свиданье, где все — и привольные аллеи, и" кремнисты водопады", и светлые зеркала прудов — рождает стихотворные строки:
Я редко пел, но весело, друзья!
Моя душа свободно развивалась.
О Царский сад, тебя ль забуду я?
Твоей красой волшебной забавлялась
Проказница фантазия моя,
И со струной струна перекликалась,
В согласный звон сливаясь под рукой, —
И вы, друзья, талант любили мой.
(Дельвиг А. А. К друзьям. 1817);
Один над озером вечернею порою
Сижу — и сладкою мечтой душа полна!
Здесь ива гибкая любуется струею;
Над нею плавает стыдливая луна.
Молчание дубрав, осины трепетанье,
И факел Цинтии, и тишина полей,
И изредка меж роз Зефирово дыханье —
Все, все уныние влекло к душе моей.
(Кюхельбекер В. К. Мечта. 1818);
Хранитель милых чувств и прошлых наслаждений,
О ты, певцу дубрав давно знакомый гений,
Воспоминание, рисуй передо мной
Волшебные места, где я живу душой,
Леса, где я любил, где чувство развивалось,
Где с первой юностью младенчество сливалось
И где, взлелеянный природой и мечтой,
Я знал поэзию, веселость и покой.
(Пушкин А. С. Царское Село. 1823).
Рисуя в своей элегии рождающие поэтическое вдохновенье виды царскосельских парков:
Веди, веди, меня под липовые сени, Всегда любезные моей свободной лени, На берег озера, на тихий скат холмов!... Да вновь увижу я ковры густых лугов И дряхлый пук дерев, и светлую долину, И злачных берегов знакомую картину...
(Пушкин А. С. Царское Село. 1823), —
поэт включает в их число и традиционное изображение лебедей, тем самым совмещая образы своей лицейской юности и "золотого века" Екатерины:
И в тихом озере средь блещущих зыбей
Станицу гордую спокойных лебедей.
(Пушкин А. С. Царское Село. 1823).
Традиция подобного восприятия и изображения царскосельских "садов" утвердится в стихотворных опытах лицеистов последующих выпусков:
Заря вечерняя на небе догорает;
Прохладой дышит все; день знойный убегает;
Бессонный соловей один вдали поет.
Весенний вечер тих; клубится и встает
Над озером туман; меж листьями играя,
Чуть дышит майский ветр, ряд белых волн качая;
Спит тихо озеро. К крутым его брегам
Безмолвно прихожу и там, склонясь к водам,
Сажуся в тишине, от всех уединенный,
Наяды резвые играют предо мной —
И любо мне смотреть на круг их оживленный...
(Салтыков-Щедрин М. Е. Вечер. 1842).
Будущий великий русский сатирик был лицеистом XIII курса, выпускником 1844 года. А его старший товарищ — поэт А.Н.Яхонтов, лицеист IX курса, выпускник 1838 года — попытается передать в своих стихах саму суть того, что насыщает поэтическую атмосферу Царского Села, что зовется "духом местности":
Таинственный и благодатный гений
Привольных мест, где был взлелеян я,
Где память первых сердца впечатлений
И где вторая родина моя,
Я — снова твой, я полон чувств старинных,
Прими меня под добрый, тихий кров,
Прими опять под сень густовершинных,
Шумящих лип и вековых дубов!
(Яхонтов А. Н. Genio locu. 1839).
Этот образ царскосельских парков как "говорящей стихами" природы, не только вдохновляющей, но и рождающей поэтов, как неиссякаемого " Кастальского ключа" останется неизменным и в поэзии XX века:
Здесь сандалии муз оставляют следы Для перстов недостойного сына, Здесь навеки меня отразили пруды, И горчит на морозе рябина — Оттого, что я выпил когда-то воды Из разбитого девой кувшина.
(Рождественский В. А. " Если не пил ты в детстве студеной воды...". 1928).
Источником поэтического вдохновения для лицеистов являлись не только прекрасные виды парковой природы, но и великолепные образцы западно-европейской скульптуры, многочисленные копии античных образцов. Подобно Богдановичу и Державину Пушкин в своих стихах восторгается "беломраморными кумирами", но для него они — не только воплощение роскоши и изысканной красоты "царских садов":
Любил я светлых вод и листьев шум,
И белые в тени дерев кумиры,
И в ликах их печать недвижных дум.
Все — мраморные циркули и лиры,
Мечи и свитки в мраморных руках,
На главах лавры, на плечах порфиры —
Все наводило сладкий некий страх
Мне на сердце; и слезы вдохновенья,
При виде их, рождались на глазах.
(Пушкин А. С. "В начале жизни школу помню я...". 1830).
Пушкин воспел множество скульптурных шедевров Екатерининского парка, но поистине бессмертную славу он даровал одному из них — фонтану "Девушка с кувшином". Размеренный гекзаметр пушкинской миниатюры словно вызывал из прошлого голос Древней Эллады и заставлял, подобно античным мудрецам, погрузиться в глубокие раздумья о вечности:
Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила. Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой; Дева над вечной струей вечно печально сидит.
(Пушкин А. С. Царскосельская статуя. 1830). Благодаря Пушкину этот фонтан, носящий также и другие имена ("Молочница", "Перетта"), перестанет восприниматься как изящное парковое украшение. Последующие поколения царскосельских поэтов вступят в заочное соревнование с пушкинским шедевром, и каждый будет находить в этой статуе все новые философские глубины. Так для поэта М. Д. Деларю, лицеиста V курса, выпускника 1829 года, бронзовая девушка с разбитым кувшином — олицетворение бессмертной надежды:
Что там вдали меж кустов, над гранитным утесом мелькает,
Там, где серебряный ключ с тихим журчаньем бежит?
Нимфа ль долины в прохладе теней позабылась дремотой?
Ветви, раздайтесь скорей: дайте взглянуть на нее!
Ты ль предо мною, Перетта? — Тебе изменила надежда,
И пред тобою лежит камнем пробитый сосуд,
Но молоко, пролиясь, превратилось в журчащий источник:
С ропотом льется за край, струйки в долину несет.
Снова здесь вижу тебя, животворный мой Гений, Надежда!
Так из развалины благ бьет возрожденный твой ток!
(Деларю М. Д. Статуя Перетты в Царскосельском саду. 1835).
Внушающие благоговейный страх красота и загадочность Перетты отразятся в ахматовских строчках:
Я чувствовала смутный страх
Пред этой девушкой воспетой.
Играли на ее плечах
Лучи скудеющего света.
И как могла я ей простить
Восторг твоей хвалы влюбленной...
Смотри, ей весело грустить,
Такой нарядно обнаженной.
(Ахматова А. А. Царскосельская статуя. 1916).
Здесь неразрывно сплетаются восхищение скульптурным шедевром и по-женски неожиданная ревность, оттого старинная статуя словно "оживает" в стихах Ахматовой, вступая в непростые отношения с лирической героиней и ее спутником.
А для Всеволода Рождественского из разбитого бронзового кувшина течет не молоко, а вода мифологического родника поэзии:
И кастальская льется струя
Из кувшина у бронзовой Девы.
(Рождественский В. А. Город Пушкина. 1973).
В стихотворениях Пушкина, посвященных Царскому Селу,
нашел свое продолжение еще один традиционный мотив русской поэзии XVIII века: преклонение перед исторической славой России, запечатленной в царскосельских монументах.
И въявь я вижу пред собою
Дней прошлых гордые следы.
< >
. . . сады
Стоят населены чертогами, вратами,
Столпами, башнями, кумирами богов
И славой мраморной, и медными хвалами...
(Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе. 1829).
В пушкинской поэзии запечатлены, пожалуй, все наиболее знаменитые памятники Царского Села. Это — и Чесменская колонна:
. . . окружен волнами,
Над твердой, мшистою скалой
Вознесся памятник. Ширяяся крылами,
Над ним сидит орел младой.
И цепи тяжкие и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикраты обвились...
(Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе. 1814);
и Кагульский обелиск:
В тени густой угрюмых сосен
Воздвигся памятник простой. О, сколь он для тебя, Кагульский брег, поносен!
И славен родине драгой!
(Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе. 1814); и Морейская колонна:
Вот вот могучий вождь полунощного флага,
Пред кем морей пожар и плавал и летал;
Вот верный брат его, герой Архипелага;
Вот наваринский Ганнибал.
(Пушкин А. С. Воспоминания в Царском Селе. 1829).
По мощи патриотического звучания царскосельскую поэзию Пушкина можно сравнить только с его произведениями, посвященными Отечественной войне 1812 года.
Царское Село было для поэта не только воплощением былой воинской славы России, его образ в пушкинской лирике лицейской поры наполняется современным военным, гусарским звучанием. Наряду с мотивами райского сада, сокровищницы искусств, источника вдохновения, дружественной семьи в стихах Пушкина возникает и мотив гусарской удали:
Меж тем, как в келье молчаливой
Во плен отдался я мечтам,
Рукой беспечной и ленивой
Разбросив рифмы здесь и там,
Я слышу топот, слышу ржанье.
Блеснув узорным черпаком,
В блестящем ментии сиянье
Гусар промчался под окном...
(Пушкин А. С. Послание к Юдину. 1815).
Гусарская тема не случайно возникает в лицейской лирике Пушкина. Он был вхож в круг гусаров Царскосельского полка, а один из них — Петр Чаадаев — станет вскоре адресатом одного из самых знаменитых пушкинских посланий. И олицетворением Царского Села будет в его стихах не только ясноокая Киприда, вдохновенный певец или "екатерининский орел", но и бравый гусар.
Этот особый "парадно-гвардейский колорит" (4) города сохранится, и в более поздних образцах русской поэзии:
Поедем в Царское Село!
Свободны, ветрены и пьяны,
Там улыбаются уланы,
Вскочив на крепкое седло...
(Мандельштам О. Э. Царское Село. 1911);
Морозное солнце. С парада
Идут и идут войска.
(Ахматова А. А. Белый дом. 1914).
Пушкин "открыл" в своей поэзии и еще одну грань образа Царского Села. Он первый назвал его городком, привнеся тем самым оттенок некоторого простодушия, домашней уютности в тему, звучание которой прежде тяготело скорее к торжественности, почти помпезности:
Живу я в городке,
Безвестностью счастливом.
Я нанял светлый дом
С диваном, камельком;
Три комнатки простые —
В них злата, бронзы нет,
И ткани выписные
Не кроют их паркет.
Окошки в сад веселый,
Где липы престарелы
С черемухой цветут...
(Пушкин А. С. Городок. 1815).
Обилие уменьшительных суффиксов делает почти игрушечным облик пушкинского дома (и всего городка в целом), а нарочито простодушный пейзаж довершает идиллическую картину:
Где мне в часы полдневны
Березок своды темны
Прохладну сень дают;
Где ландыш белоснежный
Сплелся с фиалкой нежной,
И быстрый ручеек,
В струях неся цветок,
Невидимый для взора,
Лепечет у забора.
Здесь добрый твой поэт
Живет благополучно...
(Пушкин А. С. Городок. 1815).
Наряду с пышной царской резиденцией, прекрасными парками и садами предметом поэтического восхищения становится маленький городок с уютными домиками, тихими улочками, неспешным темпом жизни:
Садись на тройку злых коней,
Оставь Петрополь и заботы,
Лети в счастливый городок.
(Пушкин А. С. К Галичу. 1815).
Этот пушкинский мотив найдет свое дальнейшее развитие в творчестве царскосельских поэтов XX века. Какое-то особое очарование, хрупкую, немножко игрушечную прелесть Царского Села будут стремиться передать они, рисуя непритязательные городские виды, активно используя уменьшительные формы:
По аллее проводят лошадок.
Длинны волны расчесанных грив.
О, пленительный город загадок,
Я печальна, тебя полюбив.
Странно вспомнить: душа тосковала,
Задыхалась в предсмертном бреду,
А теперь я игрушечной стала,
Как мой розовый друг какаду.
(Ахматова А. А. В Царском Селе. 1911);
Я вижу за пушистыми
Снегами городок
И линиями чистыми
Исчерченный каток.
Как будто и не умер ты,
Мой домик в три окна,
Куда гляделась в сумерки
Холодная луна.
(Рождественский В. А. Городок:. 1920-е гг.).
Пора расцвета Царского Села в пушкинскую эпоху сменяется затем очередным "угасанием". Начиная с конца 1830-х годов, Николай I официально переводит свою летнюю резиденцию в Петергоф. Там император предпочитает проводить время, там в 1840 — 50-е годы разбиваются новые парки, строятся многочисленные павильоны и дворцы. А на Царское Село вновь, как в конце XVIII века, надвигается забвение, величественная и грустная старость.
Одним из первых тему Царского Села и тему старости соединит В. А. Жуковский, написав на чужбине одно из самых печальных своих стихотворений. Находясь вдалеке от любимой родины, пережив почти всех своих друзей, поэт с особенной остротой ощущал одиночество и создал проникновенную аллегорическую картину:
Лебедь белогрудый, лебедь белокрылый,
Как же нелюдимо ты, отшельник хилый,
Здесь сидишь на лоне вод уединенных!
(Жуковский В. А. Царскосельский лебедь. 1851).
В поэтических строках Жуковского Чесменский пруд (и Царское Село в целом) становится обителью одинокой старости, неизбывной грусти, надвигающейся смерти.
Мотивы увядания и одиночества, старости и холода будут ведущими в стихотворениях русских поэтов, описывающих Царское Село второй половины девятнадцатого столетия:
Осенней позднею порою
Люблю я царскосельский сад,
Когда он тихой полумглою,
Как бы дремотою объят,
И белокрылые виденья,
На тусклом озера стекле,
В какой-то неге онеменья
Коснеют в этой полумгле...
И на порфирные ступени
Екатерининских дворцов
Ложатся сумрачные тени
Октябрьских ранних вечеров...
(Тютчев Ф. И. "Осенней позднею порою...". 1858).
О тишине царскосельских парков и дворцов, погруженных в зачарованный сон, пишет и П. А. Вяземский.
Зимы покров однообразный
Везде сменил наряд цветной,
Окован сад броней алмазной
Рукой волшебницы седой
(Вяземский П.А. Царскосельский сад зимою.1861)
Кругом серебряные сосны;
Здесь северной Армиды сад:
Роскошно с ветви плодоносной
Висит алмазный виноград;
Вдоль по деревьям арабеском
Змеятся нити хрусталя;
Серебряным, прозрачным блеском
Сияют воздух и земля.
И небо синее над нами —
Звездами утканный шатер,
И в поле искрится звездами
Зимой разостланный ковер.
Он, словно из лебяжей ткани,
Пушист и светит белизной;
Скользя, как челн волшебный, сани
Несутся с плавной быстротой.
Все так таинственно, так чудно;
Глядишь — не верится глазам.
Вчерашний мир спит беспробудно...
(Вяземский П. А. Зимняя прогулка. 1868).
Примечательна сама смена времени года в царскосельской лирике второй половины XIX века. Если в пушкинском Царском Селе (как ранее у Ломоносова, Державина, Богдановича) царит вечное лето, заставляющее острее ощущать райскую прелесть этих мест, то теперь в екатерининских парках — поздняя осень и зима, порождающие холод души и горечь забвенья. Зимние царскосельские пейзажи Вяземского при всей их сказочной пышности не вызывают у лирического героя восхищение, а заставляют вновь и вновь почувствовать боль одинокой старости. В полушутливых стихах, адресованных фрейлине Елизавете Милютиной, прорывается тщательно скрываемая горечь:
Смотрю я вашим Аюдагом,
В берлоге, как медведь, сижу,
Иль медленно, медвежьим шагом
В саду пустынном я брожу.
Но, как медведю, ради скуки
Сосать мне лапу не под стать:
Мои так исхудали руки,
Что в них уж нечего сосать.
И ум, и сердце исхудали;
Побит морозом жизни цвет.
Того, которого вы знали,
Того уж Вяземского нет.
(Вяземский П. А. Из Царского Села в Ливадию. 1871).
Зимнее Царское Село, бывшее прежде воплощением райской красоты и счастья, предстает в этих стихах Вяземского антиподом "истинного рая" — южного побережья Крыма. Словно с асфодейских полей, где блуждают, согласно античной мифологии, тени умерших, доносится к адресату просьба поэта:
Там, где сияньем, вечно новым,
Ласкается к вам южный день,
Вы помяните добрым словом
Мою тоскующую тень.
(Вяземский П. А. Из Царского Села в Ливадию. 1871).
Вяземский соединяет в своих царскосельских стихах темы зимы, смерти и забвенья:
В дому семьи осиротелой,
Куда внезапно смерть вошла,
Задернуты завесой белой
С златою рамой зеркала.
Так снежной скатертью печальной
Покрыты и объяты сном
И озеро с волной зерцальной,
И луг с цветным своим ковром.
Природа в узах власти гневной,
С смертельной белизной в лице,
Спит заколдованной царевной
В своем серебряном дворце.
(Вяземский П. А. Царскосельский сад зимою. 1861).
Мотив зимы, смертного сна, сковавшего Царское Село, прежде пышное и вечно цветущее, а теперь забытое и опустевшее, найдет свое развитие и в поэзии начала XX века:
На землю саван тягостный возложен,
Торжественно гудят колокола,
И снова дух смятен и потревожен
Истомной скукой Царского Села.
Пять лет прошло.
Здесь все мертво и немо,
Как будто мира наступил конец.
Как навсегда исчерпанная тема,
В смертельном сне покоится дворец.
(Ахматова А. А. Первое возвращение. 1910);
Казармы, парки и дворцы,
А на деревьях — клочья ваты...
(Мандельштам О. Э. Царское Село. 1912);
Через Красные ворота я пройду
Чуть протоптанной тропинкою к пруду.
Спят богини, охраняющие сад,
В мерзлых досках заколоченые, спят.
Сумрак плавает в деревьях. Снег идет.
На пруду, за "Эрмитажем", поворот.
Чутко слушая поскрипыванье лыж,
Пахнет елкою и снегом эта тишь
И плывет над отраженною звездой
В темной проруби с качнувшейся водой.
(Рождественский В. А. В зимнем парке. 1921).
Царское Село и эпоха « серебряного века»
Очередное "возрождение" Царского Села в русской поэзии и открытие новых граней его литературного образа связано с эпохой "серебряного века" и, прежде всего, с именем Иннокентия Анненского. Директор царскосельской Николаевской мужской гимназии, он преподавал один из самых прежде нелюбимых гимназистами предметов — греческий язык. Анненский "сумел... внести в суть гимназической учебы нечто от Парнаса, и лучи его эллинизма убивали бациллы скуки" (5). Эта особенность Аннен-ского-педагога объяснялась его искренной влюбленностью в культуру античной эпохи. Та же самая влюбленность определила и созданный поэтом облик Царского Села. В дворцовых парках, изображенных в стихотворениях Анненского, сияют белым мрамором не поздние копии, а сами античные оригиналы. Для поэта царскосельские гераклы, дианы, андромеды — не аллегории екатерининской эпохи, "опосредованная" классицизмом античность, а истинные Древние Эллада и Рим. Их голос внятен Анненскому, их душа ему открыта:
Не знаю почему — богини изваянье
Над сердцем сладкое имеет обаянье...
Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,
И ноги сжатые, и грубый узел кос.
Особенно, когда холодный дождик сеет,
И нагота ее беспомощно белеет...
О, дайте вечность мне, — и вечность я отдам
За равнодушие к обидам и годам.
(Анненский А. Ф. "Расе". 1905).
Для Анненского эпоха античности была близка и понятна, ее черты он находил в действительности Царского Села. Эту очарованность древней культурой, это живое ее восприятие, это умение увидеть на улицах тихого "городка" и в аллеях дворцового парка героев Эллады он передал целой плеяде своих учеников, ставших поэтами: Н. Гумилеву, Э. Голлербаху, Вс. Рождественскому.
Сквозь падающий снег над будкой с инвалидом
Согнул бессмертный лук чугунный Кифаред.
О, Царское Село, великолепный бред,
Который некогда был ведом аонидам!
Рожденный в сих садах, я древних тайн не выдам...
(Рождественский В. А. В зимнем парке. 1921);
Я печален от книги, томлюсь от луны,
Может быть, мне совсем и не надо героя,
Вот идут, по аллее, так странно нежны,
Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.
(Гумилев Н. С. Современность).
В этих "странно нежных" гимназисте с гимназисткой последующие поколения будут упорно видеть самого Гумилева и Ахматову в юности. Стремясь уловить особую поэтическую атмосферу Царского Села, они будут слышать среди аллей дворцовых парков шорох шагов не только "курчавого лицеиста", но гимназических Дафниса и Хлои. О первой любви, о царскосельской юности напишет и А. Ахматова.
В ремешках пенал и книги были,
Возвращалась я домой из школы.
Эти липы, верно, не забыли
Нашей встречи, мальчик мой веселый.
Только, ставши лебедем надменным,
Изменился серый лебеденок...
(Ахматова А. А. "В ремешках пенал и книги были...". 1912).
Не случаен выбор метафоры, использованной Ахматовой для создания образа Н. Гумилева, которому и посвящено это стихотворение. Здесь, разумеется, не только андерсеновский мотив, заставляющий ощутить чудо внезапного и счастливого преображения. Не менее закономерно и использование Ахматовой традиционной символики царскосельской поэзии. Только в лебедя, живую эмблему Царского Села, мог превратиться поэт, выросший в этих "чудесных садах". Благодаря волшебным стихам Жуковского, само название "Царскосельский лебедь" становится высшим званием для новых певцов и питомцев "счастливого городка":
Был Иннокентий Анненский последним
Из царскосельских лебедей.
(Гумилев Н. С. Памяти Анненского. 1910-е гг.).
Гумилев ясно ощущал особый, истинно-царскосельский характер поэзии своего учителя. Об этом же пишет в своих воспоминаниях другой ученик Анненского — Э. Голлербах: "...нечто "царскосельское" разлито в большинстве его стихов. Эту особенность Анненского можно понять и почувствовать, только подолгу живя в Царском, подолгу дыша воздухом этого города, пропитанным "тонким ядом воспоминаний". <...>. Чтобы до конца проникнуться лирикой Анненского нужно пережить что-то большое в тишине осеннего парка, нужно прислушаться к тому, о чем шелестят "раззолоченные, но чахлые сады с соблазном пурпура на медленных недугах", прислушаться к напевам осени, почувствовать сладкую боль одиночества и "красоту утрат" (6). Даже в тех стихах, где Царское Село не называется, оно неизменно узнается в том или ином художественном образе:
И снег идет... и черный силуэт
Захолодел на зеркале гранита.
(Анненский И. Ф. Черный силуэт. 1900-е гг.).
Это умение использовать в буквальном смысле слова "царскосельские" детали при создании лирических пейзажей передалось и поэтам " плеяды Анненского":
И прутья красные лозы,
И парковые водопады,
И две большие стрекозы
На ржавом чугуне ограды.
(Ахматова А. А. Все обещало мне его... 1916);
С тех пор люблю я скупость линий,
Колонны сдержанный полет,
В просвете статуй воздух синий,
На ручке вазы — первый иней,
У ног Перетты — первый лед.
(Рождественский В. А. Сад поэта. 1930).
Образ Царского Села окрашен в лирике Анненского мотивами светлой грусти, утешительного воспоминания:
Там все, что навсегда ушло,
Чтоб навевать сиреням грезы.
Скажите: "Царское Село" —
И улыбнемся мы сквозь слезы.
(Анненский И. Ф. Л. И. Микулич. 1900-е гг.).
Город Пушкина, Ахматовой, Гумилева
Формированию и развитию в царскосельской поэзии пушкинской темы в немалой степени способствовало открытие в 1900 году в Лицейском саду бронзового памятника Пушкину-лицеисту работы скульптора Р. Баха. Анненский присутствовал на торжественной церемонии, он одним из первых воспел его в стихотворных строках:
И стали — и скамья и человек на ней
В недвижном сумраке тяжеле и страшней.
Не шевелись — сейчас гвоздики засверкают,
Воздушные кусты сольются и растают,
И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,
С подставки на траву росистую спрыгнет;
(Анненский И. Ф. Бронзовый поэт. 1905).
Памятник Пушкину-лицеисту станет, подобно "Девушке с кувшином", скульптурной эмблемой Царского Села и будет неизменно упоминаться в стихах поэтов XX века:
И вьюга шепчет мне сквозь легкий, лыжный свист,
О чем задумался, отбросив Апулея,
На бронзовой скамье кудрявый лицеист.
(Рождественский В. А. В зимнем парке. 1921)
Так в русскую поэзию XX века, посвященную Царскому Селу, приходит и остается навсегда еще одна тема — пушкинская. Начиная с лирики Анненского, продолжаясь в стихах его учеников, она наполнит новыми красками литературный образ этого города. Царское Село теперь будет восприниматься как город Пушкина, что впоследствии закрепится в сознании уже официальным его переименованием в 1937 году. В произведениях А. Ахматовой, Э. Голлербаха, Н. Оцупа, Вс. Рождественского все Царское Село: пышные дворцы и тихие улочки, тенистые аллеи и зеркальные пруды парков, — будет осенять незримыми крылами пушкинский гений. Особая поэтическая чуткость позволит авторам увидеть здесь тень юного лицеиста, услышать шорох его шагов:
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
(Ахматова А. А. В Царском Селе. 19Н).
Тихий и заснеженный городок, неторопливо доживающий свой старческий век, лелеющий тени прошлого, — таким предстанет Царское Село в русской поэзии начала XX века. Сложный комплекс образов, составляющих его литературный облик, с наибольшей полнотой представлен в одноименном стихотворении О. Мандельштама. Здесь — и непременная зима ("а на деревьях клочья ваты..."); и — "наследники" пушкинских гусар — улыбающиеся уланы; и тихая старость ("Одноэтажные дома, // Где однодумы-генералы // Свой коротают век усталый..."); и шум железной дороги, в сознании русского читателя также прежде всего ассоциировавшейся именно с Царским Селом, куда в эпоху Николая I отправился первый российский поезд ("Свист паровоза... Едет князь. // В стеклянном павильоне свита!"). В завершающей стихотворение строфе, заставляющей вспомнить знаменитую "Пиковую даму", неразрывно соединяются два мотива, два образа, два лика Царского Села — Пушкина и Екатерины II:
И возвращается домой —
Конечно, в царство этикета,
Внушая тайный страх, карета
С мощами фрейлины седой,
Что возвращается домой...
(Мандельштам О. Э. Царское Село. 1912).
В стихотворениях последующих десятилетий, посвященных Царскому Селу, рядом с этими великими тенями прошлого неизменно проступают еще два лица, два поэта, воспевших и определивших собой саму атмосферу этого города в XX веке. В русской поэзии Царское Село становится не только городом Екатерины II и Пушкина, но также Ахматовой и Гумилева. Находясь в эмиграции, Игорь Северянин описывает давнюю встречу с Гумилевым и Ахматовой, и в его стихотворении соединяется горестная тема грядущей гибели царскосельского поэта с мотивом безотрадной старости самого Царского Села:
И долго он, душой конкистадор,
Мне говорил, о чем сказать отрада,
Ахматова устала у стола,
Томима постоянною печалью,
Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села...
(Северянин И. Перед войной. 1924).
Трагическая гибель Н. Гумилева, расстрелянного в 1921 году, бросает зловещий отблеск на облик Царского Села в поэзии 20-х годов. Образ "волшебных садов" поэзии и красоты сменяется картиной мрачного кладбища. В "Царскосельских строках", написанных вскоре после смерти Гумилева, Ахматова рисует страшный, мертвенный лик прежде прекрасного города: "Каждая клумба в парке // Кажется свежей могилой." А Э. Голлербаху в Екатерининском парке всюду чудится тень убитого поэта:
В шуршании широкошумных лип
Мне слышится его тягучий голос,
И скорбных галок неумолчный скрип
Твердит о том, чье сердце раскололось.
(Голлербах Э. Царскосельские стихи. 1922).
В стихотворении И. Северянина впервые прозвучала тема, ставшая постоянной в царскосельской лирике более позднего времени: для поэта именно Анна Ахматова стала живым воплощением Царского Села. Музой этих мест назовут Ахматову и М. Цветаева, и Э. Голлербах, и Вс. Рождественский:
У Музы Царского Села
Походка птиц и речь простая...
(Рождественский В. А. Надписи на книгах. 1933).
Сама поэтесса будет до последних лет жизни ощущать свою неразрывную связь с царскосельскими садами, не подвластную ни превратностям жизни, ни неукротимому бегу времени, ни даже самой смерти:
Полстолетья прошло...Щедро взыскана дивной судьбою,
Я в беспамятстве дней забывала теченье годов, —
И туда не вернусь! Но возьму и за Лету с собою
Очертанья живые моих царскосельских садов.
(Ахматова А. А. Городу Пушкина. 1957).
Царское Село в литературе 20 века
Поэтический гений Державина и Пушкина, Жуковского и Тютчева, Вяземского и Анненского, Гумилева и Ахматовой навеки определили характер Царского Села, его литературный образ как города не царей, а поэтов. Таким, предстает он в русской поэзии XX века:
Здесь Пушкина родилось вдохновенье
И выросло в певучей тишине.
Здесь Лермонтов на взмыленном коне
Скакал на эскадронное ученье.
Здесь, сам себе мятежностью наскучив,
Медлительно прогуливался Тютчев;
Бродил, как тень, Владимир Соловьев,
Шепча слова сентенций и стихов.
И в озера лазоревый овал
Здесь Анненский созвучия бросал
Вслед облакам и лебединым кликам.
____ __ __ __ __ __ __ __
Мечтала здесь задумчивая Анна
И с ней поэт изысканный и странный, —
Как горестно и рано он погиб!...
(Голлербах Э. Царскосельские стихи. 1922);
Музы, в свой возвращаясь приют,
За собою ведут поколенья.
Сколько струн, незабвенных имен
Слышно осенью в воздухе мглистом...
(Рождественский В. А. Город Пушкина. 1973).
Всеволод Рождественский был одним из самых восторженных певцов Царского Села. Его, прожившего долгую и непростую жизнь, можно с полным правом назвать последней звездой "царскосельской плеяды" поэтов-анненковцев. Как никто другой, Вс. Рождественский ощущал и отобразил в своих стихах сложность и .многогранность облика любимого " города муз", тяжесть его трехвековой истории и вечную молодость:
Я передам тебя и юным, и иным,
Идущим вслед за мной в веселости беспечной,
Чтоб ты шумел для них и возрождался вечно.
(Рождественский В. А. Парк в городе Пушкина. 1956).
Заключение
На протяжении трех столетий Царское Село "прожило" несколько жизней, то погружаясь в "смертный" сон, то вновь "возрождаясь". Оно знало и эпохи расцвета, и горькие годы старости и забвенья. Менялось с веками восприятие и изображение Царского Села в русской поэзии. Его литературный облик включает в себя сложнейший комплекс мотивов и образов. Но все же ведущими остаются следующие ипостаси Царского Села: земной Эдем, памятник Славе Российской и город муз. Подобно драгоценному камню, переливается разными гранями литературный образ Царского Села, самые разные лица видятся нашему сознанию среди тенистых аллей Екатеринского парка, у порфирных ступеней дворца, у стен Лицея. Но три лика неизменно проступают сквозь дымку времени, определяя собой то, что зовется"духом" Царского Села, без чего никогда не понять этот "пленительный город загадок": российская Минерва с милостивой улыбкой на царственных устах, курчавый лицеист с растрепанным томиком Парни в руках и стройная дама с черной челкой до грустных бровей и "ложноклассической" шалью на плечах.
Примечания
1. Голлербах Э. Город муз: Царское Село в поэзии. — СПб.,1993. С. 44.
2. Голлербах И. Царское Село — свободный город //Голлербах Э. Город муз. С. 6.
3. Там же.
4. Голлербах Э. Город муз. С. 173.
5. Там же. С. 124.
6. Там же. С. 133-134.
Литература:
1.Анненский И.Ф. Стихотворения и трагедии. Л., 1990.
2.Ахматова А. А. Сочинения. В 2 т. М., 1990.
3.Богданович И. Ф. Стихотворения и поэмы. Л., 1957.
4.Вяземский П. А. Стихотворения. Л., 1986.
5.Гумилев Н. С. Избранное. М., 1991.
6.Дельвиг А. А. Сочинения. Л., 1986.
7.Державин Г. Р. Стихотворения. Л., 1957.
8.Жуковский В. А. Сочинения. В 3 т. М., 1980.
9.Кюхельбекер В. К. Сочинения. Л., 1989.
10.Ломоносов М. В. Стихотворения. Л., 1954.
11.Мандельштам О. Э. Стихотворения. М., 1990.
12.Рождественский В. А. Стихотворения. Л., 1985.
13.Северянин И. Стихотворения. М., 1988.
14.Тютчев Ф. И. Стихотворения. М., 1988.
15.В садах Лицея: Фотоальбом / Авторы-составители М. Руденская, С. Руденская. Л., 1989.
16.Голлербах Э. Город муз: Царское Село в поэзии. СПб.,1993.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.