Разговорная и просторечная лексика как разновидности общенациональной русской лексики (по произведениям И.С.Шмелёва

Содержание.

План…………………………………………………………………………..……2

Введение………………………………………………………………….………..3

Глава I. Особенности разговорной лексики…………………………..…………4

1.1. Разговорная речь. Общая характеристика………………………….……….4

1.2. Лексические особенности разговорной речи……………………………….5

1.3.  Разговорная и просторечная лексика как разновидности общенациональной русской лексики…………………………………………...10

Глава II. Разговорная лексика в произведениях И.С. Шмелёва………………15

2.1. И.С. Шмелёв и его мировидение…………………………………………..15

2.2. Язык произведений И.С. Шмелёва………………………………………...18

Заключение……………………………………………………………………….24

Список использованной литературы…………………………………………...25

«Разговорная и просторечная лексика как разновидности общенациональной русской лексики» (по произведениям И.С.Шмелёва

План.

1.Введение

Глава I. Особенности разговорной лексики.

1.1.          Разговорная речь. Общая характеристика.

1.2.          Лексические особенности разговорной речи.

1.3.          Разговорная и просторечная лексика как разновидности общенациональной русской лексики.

Глава II. Разговорная лексика в произведениях И.С Шмелёва.

2.1. И.С Шмелёв и его мировидение.

2.2. Язык произведений И.С. Шмелёва

Заключение.

Список использованной литературы.

Введение.

Об огромном значении слова в жизни каждого человека писали и пишут философы и писатели, мудрецы и пророки. «Слово слову рознь: словом, Господь мир создал, Словом Иуда предал Господа»; «Ласковое слово, что вешний день» (Даль, 1998, 4, 222), – читаем в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля. «Слово – истина, премудрость и сила. В начале было Слово. Толкуется Сын Божий. И Слово плоть бысть, истина воплотилась, она же свет» (там же), – пишет В.И. Даль о Слове, Которое есть Иисус Христос. Литературное творчество выдающихся русских писателей основывается на богатстве живого великорусского языка, меткой народной речи.

В творческом самосознании И.С. Шмелева чувство слова было первостепенным: «Главное мое качество — язык. Я учился сызмальства народным выражениям, и мое ухо очень чутко...» (цит. по статье: Руднева, 2002, 4, 60). С языком органически связано «чувство народности, русского, родного», как отмечал писатель в автобиографии.

 Изучение творчества И.С. Шмелёва – задача сложная и актуальная. Её решение необходимо с точки зрения научно-познавательной и нравственно-этической.  Не оставляя никого равнодушным, искусство Шмелёва – писателя, постоянно рождает споры, научные дискуссии, которые далеко ещё не закончены.

Целью данной работы является изучение семантики и особенностей функционирования разговорной лексики в произведениях И.С. Шмелёва.

В связи с этим ставится следующая задача - выявить в некоторых произведениях контексты, содержащие разговорную лексику и рассмотреть ее морфологические особенности и функции разговорных элементов в авторской речи в художественных произведениях.  
Материалом для исследования послужили толковые и энциклопедические словари, критическая литература по творчеству И.С. Шмелёва, публикации в периодической печати.

Глава I. Особенности разговорной лексики.

1.1. Разговорная речь. Общая характеристика.

  Разговорная речь – разновидность литературного языка, реализующаяся преимущественно в устной форме в ситуации неподготовленного, непринужденного общения при непосредственном взаимодействии партнеров коммуникации. Основная сфера реализации разговорной речи – повседневная обиходная коммуникация, протекающая в неофициальной обстановке. Таким образом, одним из ведущих коммуникативных параметров, определяющих условия реализации разговорной речи, является параметр «неофициальность общения»; по этому параметру она противопоставлена книжно-письменному кодифицированному литературному языку, обслуживающему сферу официального общения. Носителями разговорной речи являются люди, владеющие литературным языком, т.е. по параметру «носитель языка» данная разновидность противопоставлена, прежде всего, диалектам и просторечию. 
       Русская разговорная речь и ее место в системе литературного языка в современной русистике определяется по-разному. Некоторые исследователи рассматривают ее как устную разновидность в составе литературного языка (О.А.Лаптева, Б.М.Гаспаров) или как особый стиль (О.Б.Сиротинина). Группа ученых Института русского языка РАН под руководством Е.А.Земской разработала теоретическую концепцию, согласно которой русская разговорная речь, являясь некодифицированной разновидностью литературного языка, противопоставлена кодифицированному литературному языку в целом и отличается от него как с точки зрения экстралингвистической (условиями употребления), так и с точки зрения собственно языковой (специфическими системно-структурными свойствами). 
    Многие языковые особенности разговорной речи определяются ее тесной спаянностью с ситуацией. Являясь полноправной составной частью коммуникативного акта, ситуация «вплавляется» в речь, что является одной из причин высокой эллиптичности разговорных высказываний. Коммуникативный акт в разговорной речи характеризуется тесным взаимодействием вербальных и невербальных компонентов. Различные паралингвистические показатели, активно включаясь в контекст, могут заменять собственно языковые средства выражения. Ср.: А. А куда же Саша-то делся? Б. Он (наклоняет голову к сложенным вместе ладоням, показывая жестом 'спит'). Тесный контакт разговорной речи с языком жестов позволяет говорить о скоординированности и взаимоприспособленности двух кодов – вербального и визуального, об активном взаимодействии жестовой и разговорной грамматики. [Артюнова Н.Д., 1990, с.685]
    Преимущественно устный характер функционирования, высокая конситуативная обусловленность, важная роль жестомимического канала в акте коммуникации обусловливают собственно лингвистические особенности разговорной речи, проявляющиеся на всех языковых уровнях. Генеральным признаком системы разговорной речи, пронизывающим явления всех ее ярусов, является противоборство двух тенденций – тенденции к синкретизму и тенденции к расчлененности. Названные тенденции проявляют себя в плане выражения и в плане содержания, в синтагматике и в парадигматике. Так, например, синкретизм в фонетике (план выражения) обнаруживается в большом числе нейтрализаций фонем, в фонетическом эллипсисе, стяжении гласных, расчлененность, – в появлении протетических гласных, разрежающих консонантные сочетания. Синкретизм в плане содержания проявляется в появлении обобщенных недифференцированных номинаций типа чем писать (вместо ручка, карандаш), расчлененность – в широком распространении производных слов, являющихся мотивированными обозначениями лиц, процессов, предметов и т.д. (типа открывалка, прочищалка). Тенденция к синкретизму в парадигматике обнаруживает себя в отсутствии специализированных глагольных и адъективных форм для выражения полупредикации, тенденция к расчлененности – в наличии специализированных звательных форм (типа Тань!; Тань-а-Тань!; Таня-а – Тань!). Синкретизм в синтагматике проявляется в таких явлениях, как синтаксическая интерференция, полифункциональность и т.п. имени существительного, расчлененность – в широком распространении конструкций с именительным темы. Системный характер разговорной речи позволяет говорить о существовании в ней определенной системы норм. Особенностью разговорных норм является их высокая вариативность, часто функционально не дифференцированная (ср., например, возможное использование разных типов номинаций для обозначения одного и того же объекта: консервный нож, открывалка, чем открывать; наличие нескольких произносительных вариантов у одного слова. [Берсенева М.С., 2004, с.242 ]

1.2. Лексические особенности разговорной речи.

Разговорная речь отличается от всех других разновидностей литературного языка своей относительной лексической бед­ностью. В условиях непосредственного общения, с одной сто­роны, нет возможности «перебирать тысячи тонн словесной ру­ды», а с другой стороны, нет в этом необходимости. Дело в том, что пониманию высказываемого при неточности выражения помогут жесты, мимика, сами предметы, находящиеся в поле зрения говорящих. И самое главное — говорящий не заботится о форме выражения мыслей, так как уверен, что непонимания не произойдет: если не поймут, переспросят.
Такое отсутствие заботы о форме выражения может пере­расти в языковую и духовную леность, приводящую к косноязы­чию.
Но даже в записях разговоров культурных людей, извест­ных своей прекрасной устной официальной речью, встречаются частые повторения одних и тех же слов, «лишние» слова, весь­ма неточные выражения.
Обычно в разговоре почти не используются синонимические возможности русского языка. Так, материалы 100-тысячной картотеки русской разговорной речи, хранящейся в Саратовском государственном университете, показывают, что синонимические ряды «Словаря синонимов» в разговорной речи почти не представлены: большинство зафиксированных в картотеке ря­дов ограничено всего лишь одним компонентом, т. е. синонимы, фактически отсутствуют. 
     Для разговорной речи характерно употребление самых, обыч­ных, самых распространенных слов. То, что эти слова слишком общи по значению, а подчас даже не совсем точно раскрывают суть сообщаемого, объясняется тем, что говорящие использу­ют дополнительные средства: интонацию, жесты, мимику, ука­зание на те предметы, о которых идет речь. 
Словарная бедность разговорной речи, конечно, является ее недостатком. На уроках русского языка необходимо расши­рять активный словарный запас школьников, помогать им ос­ваивать синонимическое богатство русского языка. Конечно, разговорная речь никогда не может достичь разнообразия, точности словоупотребления подготовленной речи. Но расширение словарного запаса человека очень важно. Бедность активного запаса словаря приводит к тому, что даже в старших классах в сочинениях встречаются немотивированное употребление не­литературной лексики (Алексей вначале очень расстраивался, убивался), неумение избежать одинаковых или однокоренных слов. [Балакай А.Г., 2001, с.672]
    Беда заключается в том, что, привыкнув к дозволенности неточной речи в условиях неофициального непосредственного общения. Как отмечалось, в разговорной речи интонация помогает понять ответ на вопрос: — Ваш сын отличник? — Отличник. Как же! (т. е., наоборот, плохо учится). В письменной речи инто­нация не находит отражения, и ответ становится двусмыслен­ным.
Второй особенностью использования лексики в разговорной речи является потенциальная свобода словоупотребления. Мы уже говорили о возможностях употребления слов с неточным, приблизительным сиюминутным значением. Но в разговорной речи возможно также использование слов, созданных на данный случай (хитромудрый), слов, значение которых меняется по ходу разговора  (у одного и того же говорящего петрушка —то сам говорящий в шляпке, которая ему не идет, то туберкулез, то анализы крови на протромбин: Вот петрушка! Зеленый пет­рушка; А потом эту петрушку нашли; А как часто эту петруш­ку надо делать?). Но особенно характерно употребление слов, названных авторами исследования «Русская разговорная речь» эрзацами. Словами-эрзацами являются все неточные слово­употребления, все приблизительные названия: А куда ты низы дела? Низов было больше, чем верхов? (речь идет о сбор­ных книжных шкафах); интересный какой пупсик (о микро­фоне).
Но если в разговоре употребление слов с изменяющимся в ходе беседы значением и слов-эрзацев допустимо, то в офи­циальной устной и особенно письменной речи они должны быть заменены точными эквивалентами. Так, например, если в речи на концерте в честь Дня Советской милиции можно услы­шать: —За последние годы состав милиции изменился возрастно, то в газетной статье такая фраза невозможна из-за ее не­достаточной точности.
Так, например, в семье могут называть словом смотренье интересные телепередачи (Сегодня есть смотренье? На сле­дующей неделе много смот рений).
Конечно, бывают случаи превращений таких разговорных обозначений в привычные для более или менее широких кол­лективов. Так появились вечерники и дневники (студенты ве­чернего и дневного отделения), заочники, ставшие даже впол­не нейтральными, допустимыми и за пределами разговорной речи. Но большинство узкоколлективных слов за пределы раз­говорной речи все же не выходит. И об этом следует помнить. Вряд ли можно употребить в официальной речи широко ра­спространившееся среди молодежи словечко возникать (в зна­чении 'спорить, сердиться, возмущаться', т. е. бурно проявлять свою отрицательную реакцию на что-то: Что ты все возни­каешь. Я тебе говорю: не возникай!).
Вместе с тем разговорная речь была и остается своеобраз­ной кузницей языка. Многое рождается в ней, а затем проника­ет и в общий литературный фонд языка. Так, уже давно вош­ли в русский словарь существительные больной, знакомый, образованные из словосочетаний больной человек, знакомый че­ловек. Употребление таких прилагательных-существительных в официальной речи ограничено условием общепринятости. В разговорной речи фактически гораздо чаще, чем словосочета­ние, употребляется просто один из его компонентов: Куда пос­тупил? — В медицинский; В книжный Гоголя привезли; В овощном арбузы, а за углом дыни продают; Я у Крытого сошла, а то народу больно много. Такие компоненты словосо­четаний, как готовить (Она и готовит, и покупает все), сда­вать (Сдала? —Сдала!) уже вышли за пределы разговорной речи, стали общепонятными.
Однако важнее усвоить не возможности перехода разговорного в общелитературное, нейтральное, а необходимость противопоставления, отграничения разговор­ного от официального. [Черных П.Я, 2003, с.623]
      Еще чаще в разговорной речи встречаются метонимии, не знающие ограничений кодифицированного литературного язы­ка: Завтра у нас кафедра (т. е. заседание кафедры); Он на техстекле живет (т. е. в районе Завода техстекла); Давай сливу откроем (т. е. банку компота «Слива»); После удаления, про­ходите (т. е. проходите те, кто сидит после удаления зуба) и т. д. За пределами разговорной речи такого рода метонимии и глагольные обозначения предметов встречаются гораздо реже. Кроме того, все они ограничены в употреблении. Так можно не только сказать, но и написать Люблю Пушкина, т. е. произ­ведения Пушкина; После прогулки ребенок обычно хорошо спит. Однако можно только сказать, но не написать: После Тулы я устроила переписку (т. е. после того как познакомилась в Туле на конференции); Возьми за серым Лермонтовым (т. е. возьми за томиками произведений Лермонтова в сером пере­плете);  Тебе нравятся Туляки?  (т.  е. выступления Тульского театра, приехавшего на гастроли), А. Гоголя? (Московского театра им. Гоголя). Разница прежде всего в степени распрост­раненности каждой конкретной метонимии, каждого упроще­ния. Широко распространившееся привычное становится допустимым, прежде всего в устной (даже неразговорной) и бы­товой письменной речи, а по­том и нейтральным, общелитературным. 
    Эмоциональность разговорной речи достигается специаль­ным интонированием и без таких словечек (Не едет, Таня, не едет!, фактически означает нечто вроде; Не едет, Таня, черт ее побери). Поэтому в речи культурных людей «специальных» слов, выражающих эмоции говорящих, обычно немного. Ос­новная масса, слов разговорной речи—самые обычные, обще­литературные нейтральные, а вовсе не особые «разговорные» словечки.
Одна из характерных особенностей разговорной речи — ак­тивное использование местоимений. В среднем на каждую 1000 слов в разговорной речи встречается 475 местоимений (сущест­вительных 130, а прилагательных всего 35). Ср. в научной ре­чи: 62 местоимения при 369 существительных и 164 прилага­тельных.
Местоимения в разговорной речи не только заменяют уже употребленные существительные и прилагательные, но часто используются без опоры на контекст. Особенно это характерно для местоимения такой. Благодаря интонации это местоимение приобретает особую повышенную эмоциональность и либо слу­жит просто усилителем (Такой ужас! Такая прелесть! Такая приятная), либо становится обозначением положительного ка­чества (Он такой человек! — прекрасный, отзывчивый, добрый, умный, сильный; А запах такой идет! — дразнящий аппетит, приятный). Обобщенность значения местоимения, как видно из примеров, при этом сохраняется. Но для разговорной речи характерна ситуативная, а не контекстная конкретизация этой обобщенности. Ср. официальные: Такой человек, как Медведев; Медведев – известный ученый. Такой человек заслуживает на­шего внимания и т. д. — и разговорное: Медведев — такой че­ловек! Из ситуации, общего жизненного опыта собеседников им ясно, о каких примерно положительных качествах человека идет речь. Конечно, возможно в разговорной речи и более обыч­ное в нашем понимании использование местоимения такой: Ты такой стол нигде не встречала в продаже? — стол пе­ред глазами собеседника; И сколько такой стоит один набор? и т. д. Здесь конкретизация не контекстная, а ситуативная, но в отличие от предшествую­щих примеров она такая же точная, как в неразговорной речи.
Однако в разговорной речи обычна и неточная конкретиза­ция, рассчитанная на понимание собеседника.
Неточная конкретизация, рассчитанная на общий опыт, зна­ния, характерна и для местоимения того: Как фильм? — Да не того что-то. —Вот и мне не очень.
Но расчет на быстрое понимание сообщаемого не всегда оправдывается. Возникают иногда ситуации, когда один из собеседников вынужден уточнять то, о чем ему говорят. На­пример: — Но он какой-то такой фабрики был, — Какой? Нашей? Да? — Нет. — Среднеазиатский? Среднеазиатской, да. Как видим, говорящий не боится, что его не поймут, он знает, что в случае непонимания последует переспрос и все будет объяснено. 
Привычка к разговорной небрежности в использовании мес­тоимений и к активному их употреблению приводит к тому, что в письменной речи появляются фразы, вызывающие смех или полную неопределенность смысла. 
Уменьшение доли существительных и прилагательных в разговорной речи связано не только с широким использова­нием местоимений. Дело в том, что в разговорной речи, как уже говорилось, используется огромное количество незначи­мых слов, различного рода частиц. С одной стороны, из-за бе­зударности они являются средством создания разговорного волнообразного ритма речи. С другой стороны, они являются вынужденными заполнителями пауз. Разговорная речь — речь непринужденная, но, поскольку человек вынужден при этом мыслить и говорить одновременно, он делает паузы, подыски­вая необходимое слово. 
    Возникающие при беседе паузы довольно часто заполняют­ся какими-либо звуками (э-э, м-м), какими-нибудь безударны­ми словами. См., например, в речи того же лица: А потом мы с ними/вообще, так сказать, вот летом/это было даже очень приятно/что мы с ними летом/играли симфоничес­кую музыку!/Тоже!(Понимаешь? То есть они приходили/и Мы, значит, своими худосочными силами/потому что сос­тав у нас/очень маленькая струнная группа.
Кроме явных заполнителей пауз, в разговорной речи ши­роко используются незначимые или малозначимые слова-сиг­налы неточности выражения, приблизительности: и... такие не очень громкие симфонии/там ну такие, как там Моцарт что-ни­будь/даже там Брамс иногда играли/. В роли слов-сигналов неточности выражения часто используются местоименное на­речие там, частицы вот и ну: своеобразие текста/вот разговор­ной речи/состоит в том...; но их (стихи) нельзя вот... быстрочтением читать; Помню «Недоросль» разыгрывали между... так... ну в свободное время; А «фаршированная щука» это говорит, что женщина, там безвольная, какая-то там мягко­телая.
Приблизительность в передаче смысла того, о чем идет речь, попытка найти нужное слово сигнализируется и при помощи местоимений это, это самое. 
В разговорной речи все эти сигналы приблизительности, неточности и простые заполнители пауз вынужденно необхо­димы. Неслучайно они попадают и в речь действующих лиц в кинофильмах, теле- и радиопостановках. Борьба с засорением речи «ненужными» словами должна вестись осторожно. За­полнители пауз настолько неизбежны в спонтанной речи, что, как ни странно, им даже следует обучать иностранцев, иначе они начинают вводить в русскую речь нерусские заполнители пауз. Бороться следует лишь с привычкой к однообразному заполнению пауз при помощи таких слов, как значит, пони­маешь, так сказать и т. д.
Как видим, лексические особенности, характеризующие раз­говорную речь, разнообразны.  Некоторые   из   них   достаточно часто отражаются в письменной речи, что приводит к нару­шению стиля изложения, неясности и неточности написанного; некоторые характерные для разговорной речи особенности употребления слов связаны с влиянием, оказываемым на разговорную речь письменных (печатных) источников. [Матвеева Т.В., 2003,  с. 432]

1.3. Разговорная и просторечная лексика как разновидности общенациональной русской лексики.

         Разговорная лексика - один из основных разрядов словарного состава общенационального русского языка. В нее входят слова, преимущественно употребляемые и распространенные в разговорной речи, в неформальном, непринужденном, неподготовленном общении в условиях межличностной коммуникации. Поскольку разговорная лексика непосредственно выражает мысли, чувства, отношения к собеседнику или предмету разговора, ей присуща эмоционально-экспрессивная окраска. 
     Разговорная лексика вместе с нейтральной составляет лексическую систему разговорно-бытового, или разговорно-обиходного стиля, который выделяется в развитой системе функциональных стилей современного русского литературного кодифицированного языка и который характеризует повседневно-бытовое частное общение, обычно реализующееся в устной форме [Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов В.В. 1982, Сиротинина О.Б. 1974]. 
     Здесь же следует заметить, что до сих пор дискуссионной остается проблема идентификации разговорного стиля и его места в стилистической системе литературного языка [См.: Панфилов А.К. 1972; Земская Е.А. 1979, 1997; Лаптева О.А. 1974, 1975].
    Ярче всего разговорный стиль проявляется на лексическом уровне. Разговорные слова характеризуются простотой и непринужденностью, эмоциональной окраской, неуместными в научном и официально-деловом стилях. Разговорная лексика очень богата и разнообразна; ее можно разделить на несколько основных лексико-тематических, словообразовательных и эмоционально-окрашенных групп, но следует сказать, что такое деление несколько условно, поскольку, как правило, одно и то же слово принадлежит и словообразовательной группе, и эмоционально-окрашенной: 
1. Слова, обозначающие реалии быта и обихода, не имеющие соотносительных синонимов или слов с иной стилистической окраской: щи, пижама, кастрюля и под.; 
2. Слова нейтральные, развившие в разговорной сфере употребления переносные значения и с этими значениями перешедшие в сферу разговорной лексики: брать «покупать», снять «уволить», жандарм «о деспотичном человеке» и под.; 
3. Собственно разговорные слова, характеризующиеся общей простотой и непринужденностью и имеющие нейтральные синонимы: смекалка «сообразительность», охота «желание», хворь «болезнь», затеять «задумать», оробеть «испугаться», простыть «простудиться», врасплох «неожиданно» и под.; сюда же можно отнести суффиксальные образования на -к(а): елка, картошка, селедка, тетрадка и под.; 
4. Существительные с суффиксом -ш(а), обзначающие лиц женского пола по роду занятий: инженерша, докторша, билетерша и под.; 
5. Универбаты с суффиксом -к(а), -ик, -ец, заменяющие устойчивые словосочетания: попутка, сгущенка, коммуналка, микроволновка и под.; пуховик, сердечник, вечерник и под.; альфовец, омоновец и под.; 
6. Отглагольные существительные с суффиксами -нь(е), -тъ(е), -от(а), -н(я) (-отн(я)), -еж со значением проявления действия: спанье, вранье, вытье, житье, зевота, икота, возня, резня, толкотня, грабеж, галдеж: и под.; 
7. Отглагольные существительные общего рода с суффиксами -л (а), -ак(а), -ях(а), называющие лиц: зубрила, воротила, гуляка, писака, растеряха и под.; 
8. Отглагольные существительные с суффиксом -ун, называющие лиц: драчун, свистун, болтун и под.; 
9. Существительные с суффиксами -ак и -ачк(а), образованные от прилагательных и называющие лиц: слабак, чужак, добрячка, острячка и под.; 
10. Вторичные глагольные образования с суффиксом -ничатъ: садовничать, плотничать, ябедничать и под.; 
11. Глаголы, выражающие многократность: поговаривать, побаливать, пошаливать, посиживать и под.; 
12. Глаголы с приставкой по-, выражающие ограниченность длительности действия: подышать, поспать, поработать и под.; 
13. Глаголы с суффиксом -ануть: сказануть, храпануть и под.; 
14. Прилагательные, осложненные суффиксами -ущ-, -енн-, -аст-, -ист- и обладающие преимущественно значением интенсивности признака: длиннющий, моднющий, жаднущий, тяжеленный, здоровенный, глазастый, носастый, фигуристый и под. 
15. Сравнительная степень с приставкой по-: полегче, потише и под.; 
16. Наречия, которым соответствуют нейтральные именные сочетания с предлогом: задешево, ненадолго и под.; 
17. Предикативы на -ато: страшновато, тяжеловато, рановато и под.; 
18. Существительные с многочисленными уменьшительно-ласкательными суффиксами -очек, -ечк(о), -ичк(а), -ышк(о)/-ишк(о), -оньк(а)/-енък(а), -ус(я), -ул(я), выражающими различную эмоциональную окраску - от нежно-ласкательной до иронически-фамильярной: дружочек, годочек, времечко, крылечко, лисичка, косичка, гнездышко, золотишко, лапонька, рученька, бабуся, мамуля, грязнуля и под.; 
19. Существительные с уничижительными суффиксами -ишк(а), -ишк(о), -онк(а), выражающие презрение: актеришка, письмишко, бумажонка и под.; 
20. Иронически-ласкательные именные образования, смягчающие отрицательную окраску производящих слов: трусишка, глупыш, безобразинка и под.; 
21. Фамильярно-грубоватые слова, в которых оттенок грубости сочетается с сочувственным отношением: шлепнуться «упасть», чмокнуть «поцеловать», отбарабанить «быстро ответить» и под.; 
22. Неодобрительно-грубоватые слова, в которых оттенок порицания выражен умеренно: огорошить «удивить», шушукаться «шептаться», искромсать «изрезать», околесица «чепуха» и под.; 
23. Интеллигентско-грубоватые слова, свойственные разговорной непринужденной интеллигентской речи, как правило, заимствованные и переосмысленные: урезонивать «останавливать, убеждать», сумбур «беспорядок», безалаберный «беспорядочный», беспардонный «нахальный» и под. 
     Конечно, это далеко не полный список групп слов, составляющих разговорную лексику, но основные ориентиры для интерпретации и стилистической квалификации разговорной лексики здесь представлены. 
   Что же касается просторечной лексики, то она, как правило, находится за пределами литературного языка и обладает ярко выраженной грубой, вульгарной, сниженной стилистической окраской. 
    Просторечная лексика функционирует в социально обусловленной разновидности русского национального языка, которая именуется просторечием и не имеет отчетливых признаков системной организации. Так же, как диалекты и жаргоны, просторечие не входит в сферу литературного языка. Но если территориальные диалекты обладают локально закрепленными чертами, а жаргоны осознаются носителями как ненормативные, то просторечие не обладает какими-либо специфическими оригинальными характеристиками, позволяющими его строго определять. 
    В основе данной классификации лежит классификация, предложенная в книге «Функциональные типы русской речи» [Кожин А.Н., Крылова О.А., Одинцов В.В. 1982, с. 117-129]. 
    Считается, что социальную базу просторечия составляют в основном горожане с низким уровнем образования. 
    К просторечным относятся явления на различных языковых уровнях: и на фонетическом (стяжение гласных, неправильные ударения, ассимиляция и диссимиляция, наращения и эпентезы и под.), и на морфологическом (падежные формы несклоняемых существительных, изменение рода и ненормативные формы множественного числа имен существительных, отклонения в образовании местоименных и глагольных форм и под.), и на синтаксическом (неправильные управление и синтаксические конструкции) [Журавлев А.Ф. 1997, с. 390-391]. 
    Но наиболее ярко просторечие проявляет себя на лексическом уровне, когда возникают семантические сдвиги и деформация слова под действием народной этимологии, а также преобладает эмоционально-экспрессивная окраска слов с грубо-развязно-сниженными оттенками. 
     Просторечная лексика, лишенная и собственного системного характера, и строгой научной дефиниции, как и все просторечие в целом, тем не менее традиционно подвергается лексикологическому описанию и лексикографическому определению. 
               В начале прошлого века термином «просторечие» стали обозначать всякую живую речь, отличную от литературной: и крестьянские диалекты, и 
язык низких социальных слоев города вообще, и мещанские говоры. Просторечие стало пониматься как простонародный язык. 
    По мере изменения круга носителей русского литературного языка за счет вхождения в этот круг представителей разных слоев общества усиливалось влияние на устную литературную речь городского населения (мещан, купцов, ремесленников и под.), носителей диалектной и жаргонной речи. В результате оказалось, что в пределах устной литературной речи функционируют и диалектные слова, и экспрессивно сниженная, и даже грубая лексика, которую стали относить к просторечной. 
     Таким образом, понятие «просторечие» расширилось. С.И.Ожегов в 1930-х годах в работе «О просторечии (К вопросу о языке города)» писал, что в языке современности нет единства; отсутствие единства создается существованием в нем двух полярных систем. Одна - литературный язык с достаточно устойчивыми формами выражения и письменно-фиксированный. Как культурный и государственный язык он в сущности экстерриториален, и в городе для него лишь наилучшая точка приложения. Другая система - язык, не совпадающий вполне с литературным, язык городской, порождение города, язык, который условно можно назвать «просторечием». Этот язык всегда является причиной эволюции литературного языка, «котлом, в котором перевариваются диалекты, чтобы впоследствии внести свежие струи в литературный язык» [Ожегов СИ. 2001, с. 414.]. 
     Такое понимание просторечия как буферной зоны между территориальными диалектами и разговорной речью города было наиболее удачным для того периода существования русского языка, когда, во-первых, носители территориальных диалектов активно воздействовали на разговорную речь, во-вторых, средства массовой информации не вторгались в жизнь языка и не определяли языковую ситуацию в той мере, в какой мы наблюдаем это сегодня.

Глава II. Разговорная лексика в произведениях И.С. Шмелёва.

2.1. И.С. Шмелёв и его мировидение.

         За последние десятилетия имя замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева (1873-1950гг.) стало известно широкой читательской аудитории всей России. Его произведения привлекают искренностью и теплотой повествования, точностью и красочностью описаний, бытовых зарисовок, глубиною авторской мысли, а главное – христианской концепцией мира и человека.

Писателю выпало жить в трудные для России времена, и вместе со своею страной он разделил многие ее скорби и горести…

Иван Сергеевич Шмелев родился 3 октября 1873 года в старинной купеческой семье, зажиточной, но не богатой. Предки его вышли из московских старообрядцев и славились как знатоки веры и Писания. Детство, проведенное в Замоскворечье, общение с простым людом работниками отца – «во дворе» дома стало главным источником творчества Шмелева. «Во дворе было много ремесленников — бараночников, сапожников, скорняков, портных, – вспоминал Иван Сергеевич в автобиографии. – Они дали мне много слов, много неопределенных чувствований и опыта. Двор наш для меня явился первой школой жизни — самой важной и мудрой. Здесь получались тысячи толчков для мысли. И все то, что теплого бьется в душе, что заставляет жалеть и негодовать, думать и чувствовать, я получил от сотен простых людей с мозолистыми руками и добрыми для меня, ребенка, глазами» [Шмелев, 1996, c. 501].

Писать Шмелев начал рано, еще в гимназические годы. Окончив в 1898 году юридический факультет Московского университета, будущий писатель недолго оставался на службе: творчество привлекало молодого человека. Вскоре он всецело отдался литературному труду. Его ранние (дореволюционные) произведения, особенно повесть «Человек из ресторана» (1910), приобрели всероссийскую известность. Шмелев печатался в крупнейших российских газетах, входил в «Книгоиздательство писателей в Москве», выпустил восьмитомное собрание своих произведений и редактировал сборники «Слово». И.А.Бунин, И.А.Белоусов, Б.К.Зайцев, В.В.Вересаев, С.Н.Сергеев-Ценский, А.С.Серафимович, Л.А.Андреев – вот круг его друзей и единомышленников.

Но привычный уклад жизни был разбит в 1917 году. Грянула февральская, а затем и октябрьская революции Шмелев вместе со всем русским обществом пережил в революционные годы настоящую духовную и личную трагедию. Несмотря ни на что, покидать родину писатель не хотел. Вместе с семьей он переселился в Крым, надеясь на скорое окончание гражданской войны, но там ему пришлось пережить страшную потерю – расстрел в 1921 году единственного сына Сергея – офицера Белой армии, поверившего в амнистию и добровольно сдавшегося большевикам. Смерть сына потрясла Шмелева. Он тщетно искал его могилу, сам чуть не погиб во время крымского голода зимой 1921 года. После нескольких лет скитаний по России Шмелевы были вынуждены эмигрировать. События, пережитые страной в эти годы: голод, красный террор – Шмелев описал потом в эпопее «Солнце мертвых» (1923), которую его друзья сравнивали с плачем библейского пророка Иеремии о разрушенном Иерусалиме [Плач, 1-5].

В 20-30-е годы русские писатели-эмигранты во многих своих произведениях размышляли о трагической судьбе России, о ее прошлом и настоящем, пытаясь понять, какие причины вызвали революцию и крах прежней жизни. «Писатели первой волны русской эмиграции многочисленны и самобытны, но есть одна тема, которая нашла отражение в творчестве каждого из них. Это тема России, – читаем в статье Н.И. Пак «Пути обретения России в произведениях Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева» (2000). – Тоска по утраченной родине объединяла всех, многие до конца дней жили надеждой на возвращение. Но Россия оставалась в воспоминаниях и мечтах. И мечты эти были не бесплодны. Творческое сознание писателей воплотило их в яркие художественные образы: шел процесс своеобразного обретения утраченной родины, она возрождалась на страницах их произведений. Показателен характер нового обретения России: писатели открывают для себя Святую Русь. <…> Религиозная концепция способствовала обращению писателей к традициям древнерусской литературы, хранительнице наиболее адекватных художественных форм отражения религиозно-символического мировоззрения. Писатели обратились к темам и образам древней Руси, к содержательно-сущностной стороне, к поэтике и традициям древнерусской литературы и по-своему развили их» [Пак, 2000, c. 34].

Тема России, судьбы ее народа всегда были центральными в творчестве Ивана Сергеевича Шмелева. В духовную силу страны, ее народа он верил безмерно. «Среди зарубежных русских писателей Иван Сергеевич Шмелев — самый русский. Ни на минуту в своем душевном горении он не перестает думать о России и мучиться ее несчастьями» [Шмелев, 1996, c.3], – говорил о нем Константин Бальмонт. Оказавшись во Франции, Иван Сергеевич старался сохранить в душе образ прежней России, утраченной Святой Руси, и рассказать о нем своим современникам. Уже в 1925 году писатель сообщил П.Б. Струве, главному редактору крупнейшей эмигрантской газеты «Возрождение»: «В записях и в памяти есть много кусков, — они как-нибудь свяжутся книгой (в параллель «Солнцу мертвых»). Может, эта книга будет — «Солнцем живых» — это для меня, конечно. В прошлом у всех нас, в России, было много ЖИВОГО и подлинно светлого, что, быть может, навсегда утрачено. Но оно БЫЛО» [Шмелев, 1996, c. 8]. «И вот о том, что было, что «живет — как росток в терне, ждет» — Шмелев и захотел напомнить русским людям, рассказать русским детям за границей, – считает Е.А.Осьмина, автор статьи «Радости и скорби Ивана Шмелева» (1996).– Показать истинную Россию, нетленный ее облик — когда сейчас там льется кровь и творятся беззакония — вот задача Шмелева. Чтобы знать: что возрождать, к чему стремиться. А «нетленный облик», русская идея, идеал для Шмелева — это вера православная. Вера, которая здесь, в эмиграции, осталась единственным напоминанием о России, единственным нежным утешением для изгнанников. Вера, которая строила и направляла всю прошлую многовековую жизнь, давала ей основу и подлинность; была сердцем национальной культуры и стержнем для русской души. Именно об этом — большинство публицистических статей Шмелева начала двадцатых годов: «Душа России», «Пути мертвые и живые», «Убийство», «Христос Воскрес»... В газетах же Шмелев начал писать очерки под определенный православный праздник о том, как он отмечался в России. Первый из них: «Наше Рождество. Русским детям» появился 7 января 1928 года в «Возрождении»… За ним последовали — «Наша Масленица», «Наша Пасха». Шмелев избрал форму сказа от лица маленького ребенка и потому, что обращался к детям эмиграции, желая им передать «хранимую в сердце» Россию (был у него и конкретный адресат — крестник и родственник Ив Жантийом), и потому, что ребенок больше занят другими, нежели собой, чужд рефлексии, а значит, чище, полнее, яснее воспринимает окружающий мир, который и предстает перед читателем во всей полноте, яркости и истине» [Осьмина, 1996, c. 8-9].

Иван Сергеевич Шмелёв - величайший русский писатель. В его произведениях открывается уникальный мир простого русского человека, верующего христианина, вся жизнь которого проникнута евангельским духом, согрета детской, простой и глубокой верой. Повседневная действительность нередко кажется безрадостной, порой отталкивающей. И.С. Шмелёв в своём творчестве вовсе не отворачивался от "ужасов жизни", изображая их с суровой реалистичностью, ничего не скрывая и не приукрашивая.  И.С. Шмелёв внес огромный вклад не только в русскую, но и в мировую литературу XX века. Литературный интерес к его творчеству не иссякает и по сей день.

Интересно обратиться к лексике Шмелёва, которая служит общей идеей восстановления духа прошлого. Лексический пласт в поздних книгах погружен в быт, но художественная идея, из него вырастающая, летит над бытом, приближаясь уже к формам фольклора, сказания. В совокупности все подробности, детали, мелочи объединяются внутренним художественным миросозерцанием Шмелёва, достигая размаха мифа, яви-сказки. Его лексика «работает» на идеализацию картины прошлого. «Теперь на каждом слове – как бы позолота, теперь Шмелёв не запоминает, а реставрирует слова. Издалека, извне восстанавливает он их в новом, уже волшебном великолепии. Отблеск небывшего, почти сказочного (как на легендарном «царском золотом», что подарен был плотнику Мартыну) ложится на слова. Этот великолепный, отстоянный народный язык восхищал и продолжает восхищать», - пишет О. Михайлов.

В произведениях Шмелёва, есть выражения, которые уже в эпоху Серебряного века, а отчасти и в конце XIX в. являлись архаизмами или диалектизмами; их применение связанно с особенностями речи героев: ихние, высуня, выкушали, тачать, попеняли, вострая, схоронился и т.д. Эта лексика рисует характер героев, их портреты, особенности социального положения. Негативного смысла в этих выражениях практически нет.

1.2. Язык произведений И.С. Шмелёва.

          За внешним увидеть внутреннее, подлинное — вот цель Шмелёва. Но у него нет в таком стремлении символистского тяготения к мистической тайне. Он хочет вызнать земное, но не обманчиво-поверхностное, а глубинно-сущностное.

И это обусловило такую самобытную черту произведений писателя, как сочетание трезвого, порою сурового бытовизма со своеобразной идеализацией действительности. Идеализация у Шмелёва — это нахождение "укрытой красоты" даже среди "гримас жизни". Своеобразие её и в том, что она никогда не выходит у писателя за рамки чисто бытового изображения действительности.

«Язык Шмелева приковывает читателя обычно с первых же фраз, – писал об особенностях слога писателя И.А. Ильин. – Он не проходит в нашем сознании спокойной и чинной процессией, как у Тургенева, и не развертывает свою бережливо найденную мозаику, как у Чехова, и не бежит безразлично, подобно бесконечному приводному ремню, как у большинства французских прозаиков. <…> В сущности говоря, язык Шмелева прост, он всегда естественно народен, часто простонароден. Так говорят или в русской народной толще, или вышедшие из простого народа полуинтеллигенты. <…> Но если читатель начнет читать Шмелева, <…> то он скоро заметит за бытовым словесным “простодушием” целую летучую стихию глубокочувствия и глубокомыслия» [Ильин, 1996, 6, c. 142 -144].

Истоки языка писателя живая народная речь, фольклор, библейские тексты, классическая литература. Самобытный дар Шмелева претворил стихию национального языка в новую эстетическую реальность. Шмелев, подобно В.И. Далю, в своих произведениях создает своеобразный словарь живого великорусского языка – «певучей» народной речи. Слово у него живет свободной, не стесненной рамками жизнью; здесь и диалекты, и говоры, и просторечия: «рязанские мы, стяпные; замолаживает, сдалече, устамши, раззавила, отойтить, напекает, кунай, деется, нонче, летошний год, спинжак, ноне» и т. д. В этой неправильности, приблизительности, свободе, которыми отмечено слово в народной речи, заключена для писателя подлинная музыка и красота родного языка, как у А. С. Пушкина: «Без грамматической ошибки я русской речи не люблю». Особый круг разговорной лексики образован юмористически окрашенным словотворчеством героев Шмелева на основе народной этимологии: баславлять, чистяга, антерес, дотрогнутыться, зарочный золотой, нечуемо, мудрователь, проклаждаться, пондравиться, избасня, зазвонистый, обмишулиться, ворочь, душу пожалобить, ослободить, зеркальки, надолони, альхирей и др. Бойкость, ритмичность народного слова призваны подчеркнуть и «приговорки всякие»: «А ну-ка кваску, порадуем Москву. Грех не в уста, а из уст. У Бога всего много. Пешочком с мешочком. Ноне сестрица, а завтра — в глазах от нее пестрится. Чаи да сахары, а сами катимся с горы!»... Писатель отмечает лукавство, юмор, остроту, «зубастость» народного языка: «Почем клубника? По деньгам!» «Эх, и я бы с вами увязался, да не на кого Москву оставить!» «В монахи, а битюга повалит». Речь героев Шмелева – это и способ создания индивидуального характера (язык Домны Панферовны, заявляющей, что на нее «командеров нет», отличает повышенная экспрессивность, напротив, речь Горкина спокойная, умиротворенная), и многоликое проявление того, что писатель называет «немолчным треском сыпучей, бойкой, смешливой народной речи». Известное разнообразие вносится точным использованием профессионализмов, характеризующих речь плотника, будочника, сундучника, игрушечника. Воспроизведены мольбы убогих: «Благодетели... милостивцы, подайте милостыньку .. убогому-безногому... родителев-сродников… для ради Угодника, во телоздравие, во душеспасение…» [Шмелев, 1989, c. 2, c. 44].

Повествование в «Лете Господнем» и «Богомолье» ведется от первого лица. Своеобразие стиля Шмелева связано с обращением писателя к сказу, мастером которого он был. Сказ предполагает имитацию устного, обычно социально-характерного монолога, имеющего конкретного или абстрактного слушателя. Автобиографические повести строятся как возможный рассказ ребенка, в которого перевоплощается взрослый повествователь. Это перевоплощение мотивированно идейно-эстетическим содержанием: автору важен чистый детский голос, раскрывающий целостную детскую душу в свободной и радостной любви и вере. Сказ строится на концентрации сигналов разговорной речи, при этом снимается граница между стилизуемой детской речью и речью народной, к богатствам которой обращается писатель. Одновременно подчеркивается «устность» рассказа, сигналом которой часто служит особая графическая форма слова, воспроизводящая удлинение звука или членение слова, отражающее интонационные особенности эмоционально окрашенной речи: «Сколька-а?.. А вот, Панкратыч… - говорит он с запинкой, поекивает, - та-ак, кипит… х-роший народ попался» [Шмелев, 1996, c.167].

«Своеобразие повествования состоит в том, – читаем в статье  Н.А. Николиной «Поэтика повести И.С. Шмелева “Лето Господне” (1994), – что в нем сочетаются элементы двух типов сказа: “детского” сказа и сказа взрослого повествователя, который обращается к конкретному адресату: “Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну, что же… Не поймешь чего – подскажет сердце”. Рассказ «Рождество», например, строится как сказ с пропущенными репликами и вопросами воображаемого собеседника. Повествование, таким образом, неоднородно: при доминирующей в целом точке зрения маленького героя ряд контекстов организован “голосом взрослого рассказчика. Это прежде всего зачины глав, лирические отступления в центре их, концовки, т.е. сильные позиции текста. Они объединяются мотивом памяти и включают лексические единицы с этим семантическим компонентом: “Но что я помню?... Помню струящиеся столбы, витые, сверкающие как бриллианты…” (из главы “Ледяной дом”); “Доселе вижу, из дали лет, кирпичные своды, в инее, черные крынки с молоком… слышу запах сырости” (глава “Покров”). Контексты, организованные точкой зрения маленького героя, и воспоминания взрослого повествователя разделены во времени (образ «дали лет», взаимодействующий с образом воспоминания-сна, часто повторяется в повести). Их чередование, сопоставление или наложение создают в тексте лирическое напряжение и определяют сочетание разных стилистических средств» [Николина, 1994, c. 5, c.72].

Характерной особенностью стиля повестей является расширение (по сравнению с другими автобиографическими произведениями) сигналов припоминания. Традиционные помню, как теперь вижу дополняются сигналами, связанными с различными сферами чувственного восприятия: это прежде всего глагол «слышу», вводящий описание звуков или запахов. Воспоминания о детстве – это воспоминания о быте старой патриархальной Москвы и шире – России, обладающие силой обобщения. В то же время сказ от лица ребенка передает его впечатления от каждого нового момента бытия, воспринимаемом в звуке, цвете, запахах. Это определяет особую роль цветовой и звуковой лексики, слов, характеризующих запах и цвет. Мир, окружающий героя, рисуется как мир, несущий в себе всю полноту и красоту земного бытия, мир ярких красок, чистых звуков, волнующих запахов: «Народу мало, несут пасхи и куличи в картонках. В зале обои розовые – от солнца, оно заходит. В комнатах – пунцовые лампадки, пасхальные: в Рождество были голубые? Лежат громадные куличи, прикрытые розовой кисейкой, - остывают. Пахнет от них сладким, теплым, душистым» (Шмелев, 1996, 64). Богатство речевых средств, передающих разнообразные чувственные ощущения, взаимодействуют с богатством бытовых деталей, воссоздающих образ старой Москвы. Развернутые описания рынка, обедов и московских застолий с подробнейшим перечислением блюд показывают не только изобилие, но и красоту уклада русской жизни: «Блины с припеком. За ними заливное, опять блины, уже с двойным припеком. Лещ необыкновенной величины, с грибками, с кашкой… наважка семивершковая, с белозерским снетком в сухариках, политая грибной сметанкой блины молочные, легкие блинцы… еще разварная рыба с икрой судачьей… желе апельсиновое, пломбир миндальный – ванильный…» [Шмелев, 1996, c.155].

Детальные характеристики бытовых реалий, служащие средством изображения национального уклада, сочетаются в тексте с описанием Москвы, которая неизменно рисуется в единстве прошлого и настоящего. Граница между прошлым и настоящем разрушается, и личная память повествователя сливается с памятью исторической, преодолевая ограниченность отдельной человеческой жизни: «Что во мне бьется так, наплывает в глазах туманом? Это — мое, я знаю. И стены, и башни, и соборы... и дымные облачка за ними, и эта моя река, и полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов... — были во мне всегда. И все я знаю. Там, за стенами, церковка под бугром, — я знаю. И щели стенах — знаю. Я глядел из-за стен... когда?.. И дым пожаров, и крики, и набат... — все помню! Бунты и топоры, и плахи, и молебны... все мнится былью моей былью... — будто во сне забытом» (там же, 40).

В повестях И.С. Шмелева нашли художественное и языковое воплощение русский православный опыт и духовное бытие, «жизнь сердца» русского православного человека конца XIХ – начала ХХ века, описание православных праздников в семье в церкви, в Москве.

Мир, изображенный Шмелевым, совмещает сиюминутное и вечное. В повестях писатель рассматривает и сопоставляет образы двух миров: дольнего и горнего. Первый воссоздается в тексте во всем его многообразии. Второй для рассказчика невыразим: «И я когда-то умру, и все… Все мы встретимся ТАМ…» Это двоемирие определяет и лексический уровень повестей: в речи персонажей, особенно Горкина, бытовая лексика сочетается с религиозной, православной. Такие слова, как говение, архангел, скорбный лик, грех, душе во спасение, душевное дело, в животе Бог волен, часовня, преподобный, келейка, благочестивый, святые мощи, послушание, просвирки, формируют сознание маленького Вани. Словарный запас мальчика дополняют церковнославянские цитаты из книг Священного Писания и церковно-богослужебных книг: «Федя начинает: «Стопы моя…» Горкин поддерживает слабым, дрожащим голосом: «…на-прави… по словеси Твоему…» Домна Панферовна, Анюта, я и другие богомольцы подпеваем все радостней: «И да не обладает мно-о-ю... Всякое... безза-ко-ни-е…» Певчие поют «Ныне отпущаеши раба Твоего»... (Шмелев, 1989, 2, 76). Такое своеобразие языка повестей исследователи связывают с обращением писателя к поэтике древнерусской литературы, так в статье Н.И. Пак читаем: «Создавая мир Святой Руси, писатели должны проявить мастерство в стилизации речи. Категория святости как доминанта художественного образа требует определенного лексического состава, особых акцентов, тона и ритма повествования. Стилизованная речь способствует утверждению категории святости как вечной и неизменной. Язык Нового времени, современное слово, попадая в “контекст святости”, приобретают соответствующий оттенок значения, дополняют привычный вид, не нарушая канонического образа» [Пак, 2000, c.2, c.35].

Жизнь, бытие на земле изображается писателем как дар Божий. Весь текст повестей пронизывает сквозной семантический ряд «свет». Его образуют слова с семами «блеск», «свет», «сияние», «золото», которые употребляются как в прямом, так и переносном значении. Освещенными рисуются бытовые реалии, светом пронизана Москва, свет царит в описаниях природы и характеристиках персонажей. Внутренним, нечувственным зрением маленький герой видит и другой свет, который открывается «оку духа» в любви: «Он есть Свет» (Ин. 9,5). Мотив Божественного Света развивается на всем пространстве текста и связывает речь персонажей, речь рассказчика-ребенка и взрослого повествователя: «Под легкой, будто воздушной сенью, из претворенного в воздух дерева, блистающая в огнях и солнце, словно в текучем золоте, в короне из алмазов и жемчугов, склоненная скорбно над Младенцем, Царица Небесная — над всеми. Под ней пылают пуки свечей, голубоватыми облачками клубиться ладан, и кажется мне, что Она вся — на воздухе. Никнут на Ней березы золотыми сердечками, голубое за ними небо…. Вся Она — свет, и все изменялось с Нею, и стало Храмом... Она Царица Небесная. Она — над всеми» [Шмелев, 1996, c.83].

Язык повестей содержит основные православные понятия на уровне слова. Повести знакомят читателя с номинациями церковного устройства православного храма, православных праздников, обрядов, традиций, церковного дня и церковного годового круга, церковной иерархии, блюд русской православной кухни, употребляемых в пост и праздник.

Центральные проблемы всех названных произведений вечная борьба добра и зла, столкновение «добродетели» и «греха» — отражают религиозную систему ценностей. Она выражена в основных христианских концептах (любовь, вера, добро, милосердие, сострадание и т. д.). Тексты вмещают большинство православных концептов и интенций.

\Из вышесказанного со всей очевидностью следует вывод о том, что автобиографические повести И.С. Шмелева сочетают в себе черты традиции и новаторства. Для языка произведений этого автора характерны особая пространственно-временная организация текста, сложная, контаминированная структура повествования, основанная на взаимодействии разных повествовательных типов; впервые в автобиографической прозе для изображения прошлого применен сказ, создающей иллюзию звучащей, произносимой речи. В повестях широко представлены новые изобразительные средства, открытые писателем. С другой стороны, Шмелев опирается на богатство народной речи, он верен традиции словесного выражения: использует диалектизмы, церковнославянизмы, опирается на устное народное творчество и жанры древнерусской литературы («хождения»), в его повестях мы часто встречаем и традиционные высказывания (благопожелания, благословления, приветствия, просьбы, благодарения, прощения и другие).

Слово Божие «живо и действенно» – читаем в Библии (Евр. 4, 12). Высокое значение слова в жизни человека выделяют и персонажи повестей писателя. Так, Михаил Горкин учит Ваню в «Богомолье»: «Доброе слово лучше мягкого пирога!» О слове же в произведениях Шмелева можно повторить то, что сказал сам писатель на чествовании И.А.Бунина по поводу вручения ему Нобелевской премии: «Все тленно, но “Слову жизнь дана”. Слово звучит, живет, животворит, – слово великого искусства… И если бы уже не было России, – Слово ее создаст духовно» [Руднева, 2002, c.4, c.65].

Заключение.

Диалекты местные обслуживают народные массы и имеют свой грамматический строй и основной словарный фонд. Ввиду этого некоторые местные диалекты в процессе образования наций могут лечь в основу национальных языков и развиться в самостоятельные национальные языки.

Народно-разговорное – просторечное, диалектное, фольклорное – слово И.С. Шмелёва не экзотика, не элемент орнаментного стиля – это во многих случаях единственное верное, правдивое слово, составляющие как бы кровь и плоть персонажа. Исследуя творчество И.С. Шмелёва в аспекте морфологического или лексического уровня языка прозы, было замечено особое использование глаголов. Глаголы преобладают среди собственно лексических диалектизмов в прозе Шмелёва. Именно глагольное слово может передать сложную ситуацию, состоящую из нескольких действий. Глагол четко и жестко обрисовывает действия, как остальные части речи, такие как прилагательное и наречие создают уже более глубокую объемную выразительность. То есть создает пространственную геометрию образа и самого текста.

Шмелёв – мастер народного слова. Основной упор в данной работе был сделан на лексический уровень, так как в рассказах Шмелёва часто используются диалектизмы и просторечия. Также в работе приведены некоторые диалектизмы, встречающиеся в произведениях. Диалектные слова причудливо вплетаются в язык прозы Шмелёва, создавая своеобразную, необычно красочную, живую речь. Они не кажутся избыточными, а естественно выполняют свою стилистическую функцию. Шмелёв выбирает наиболее характерные, широко распространенные в народной речи элементы лексики, что способствует созданию колоритности образа, полному раскрытию замысла произведений.

Список использованной литературы.

1.         Артюнова Н.Д. Речь. // Лингвистический энциклопедический словарь / главный редактор В.Н. Ярцева – М.: Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.

2.         Балакай А.Г. Словарь русского речевого этикета. – М.: Аст-пресс, 2001. – 672 с.

3.         Берсенева М.С. О преподавании новой филологической дисциплины «Язык и религия» // Материалы Второй научно-методической конференции «Гуманитарные науки и православная культура». – М., 2004. – 242 с.

4.       Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4-х т. – М.: Русский язык, 1998. – Т.1.: А-З. – 699 с.; – Т.2.: И-О. – 779 с.; – Т.3.: П. – 555 с.; Т.4.: Р-γ. – 688 с.

5.       Дудина Л.Н. Образ красоты в повести И.С. Шмелева «Богомолье». // Русская речь. – 1991. – № 4. – С. 20-25.

6.       Дунаев М.М. Вера в горниле сомнений. – М.: Христианская литература, 2002. – 916 с.

7.        Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987. – 260 с.

8.        Матвеева Т.В. Учебный словарь: русский язык, культура речи, стилистика, риторика. – М.: Флинта, 2003. – 432 с.

9.        Николина Н.А. Поэтика повести И.С. Шмелева «Лето Господне». // Русский язык в школе. – 1994. – № 5. С. 69-75.

10.        Новое в зарубежной лингвистике: Вып. 17. Теория речевых актов: Сборник. Пер. с анг. – М., 1986. – С. 7 – 21.

11.        Пак Н.И. Пути обретения России в произведениях Б.К. Зайцева и И.С. Шмелева // Литература в школе. – 2000. – № 2. – С.34-39.

12.       Плешакова В.В. О происхождении древнерусских благопожеланий // Исследование по русскому языку: Межвузовский сборник научных трудов / Отв. Ред. Л.А. Кононенко. – Рязань, 2000, С. 153 – 158.

13.       Руднева Е.Г. Магия словесного разнообразия. // Филологические науки. – 2002. – № 4. – С. 60-65.

14.        «Словом можно убить, словом можно спасти» (Беседа с М.В. Горбаневских). // Русская речь. – 2003. 6. – С. 43-48.

15.        Сорокина О.Н. Московиана: Жизнь и творчество Ивана Шмелева. – М.: Московский рабочий. Скифы, 1994. – 400 с.

16.       Стилистический энциклопедический словарь русского языка / под редакцией М.Н. Кожиной – М.: Флинта, 2003. – 696 с.

17.       Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. – М.: Прогресс, 1989. – Т.1 (А-Д) – 576 с.

18.       Формановская Н.И. Речевой этикет. // Лингвистический энциклопедический словарь / главный редактор В.Н. Ярцева – М.: Советская энциклопедия, 1990. – 685 с.

19.       Формановская Н.И. Речевое общение: коммуникативно-прагматический подход. – М.: Русский язык, 2002. – 216 с.

20.        Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: 13560 слов. – М.: Русский язык, 1993. – Т.1 (А-П) – 623 с.

21.        Энциклопедия для детей. Русская литература. Ч.2 XX век / Глав. Ред. М.Д. Аксенова. – М.: Аванта +, 2000. – 688 с.

22. Балакай А.Г. Словарь русского речевого этикета. – М.: Аст-пресс, 2001. – 672 с.

23. Колтунова М.В. Что несет с собой жаргон? // Русская речь. – 2003. – № 1. – С. 20-25.

24. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка: 80000слов и фразеологических выражений. / Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова. – М.: Азбуковник, 1997. – 944 с.

25. Универсальный фразеологический словарь русского языка. / под редакцией Т. Волковой – М.: Вече, 2001. – 464 с.

26.  Формановская Н.И. Речевое общение: коммуникативно-прагматический подход. – М.: Русский язык, 2002. – 216 с.