Сочинение «Чтение – вот лучшее учение!»

«Чтение – вот лучшее учение!»

Паззлы шелкопряда

Все самое ценное и близкое, что у меня есть. Оно, поделившись своей душой, одновременно дышит внутри меня и молча, чего-то ждет, прижавшись, друг к другу в уютной тесноте.

Книги. Теплая плотность ряда кожаных корешков с тонкой пленкой пыли и легкими потертостями на тисненных золотом именах авторов. Тома немы, пока не нарушен этот тоталитарный порядок их строя. Но стоит мне только взять в руки хоть один из них, как, не успевая вдохнуть, проваливаюсь с головой в бурный кристально-чистый поток чужого разума.

С илистого дна фантазии бьют теплые ключи мыслей. Серебристым флёром окружают меня тысячи крошечных серо-стальных рыбок слов, вихрем кружась перед глазами. Их так много, что ничего не остается, кроме как в ужасе плыть как можно дальше, либо наслаждаться обществом стального косяка.

Выбирая второе, я погружаюсь все больше в глубину, а золотистые кинжалы солнечного света реальности все тяжелее и тяжелее пробиваются сквозь толщу воды и серебряную кольчугу рыбьего косяка. Мне все тяжелее дышать, разноцветные фейерверки взрываются перед глазами, потоки воды скользят в легкие и желудок шелковыми змеями, и меня тянет ко дну все быстрее и быстрее. Но на синеющие губы не искривлены в вопле первобытного ужаса, а изогнуты в улыбке. Хоть я и лечу камнем ко дну, ощущение собственной легкости и способности растворяться все сильней и сильней. Из этого потока мне спасаться совсем не хочется. Здесь умрет только часть меня, тут я сброшу с себя зудящий грязный налет суетности и пустячной грусти, как змея – кожу.

За все нужно платить.

Каждый автор, создавая свое детище, не щадит себя и приносит жертву искусству, откалывая пером крошечные искрящиеся частички самого себя. Хрупкая хрустальная материя сыплется радужными паззлами на белизну бумаги. Дрожа и стирая мятым рукавом крупные капли испарины с нахмуренного лба, автор, раня пальцы, ссыпает радужный хрусталь в чернильницу. Прозрачные осколки он переталкивает напополам с чернилами. Острие пера погружается в густо-синюю жидкость, и на сахарно-пронзительной белизне листа, сначала робко и неуверенно, затем бойко и громогласно, как удары церковных колоколов, проступает жизнь. Фигурки персонажей цвета теней под глазами автора танцуют и дрожат на бумаге, как отражение в луже.

Каждое произведение, независимо от изначального замысла и желания автора – это всегда автопортрет. За ажурной завесой строчек мне приветливо машет, улыбаясь, крошечная копия их автора. За округлой мягкостью и пастельностью оттенков картины сюжета автор прячет свои радости и сбывшиеся мечты, за серо-черно-красным частоколом стальных ножей несчастий и боли персонажей их создатель скрывает собственные.

Тутовый шелкопряд большую часть жизни плетет тонкую шелковую нить, чтобы однажды уснуть в белом коконе неброским белым червячком, а очнуться нежно-кремовой бабочкой с веером изысканно-кружевных прозрачных крыльев за спиной. Точно также и автор, создавая какое-либо произведение, плетет тончайшее и бесценное полотно из нитей собственной жизни: нити Леопольда фон Захер-Мазоха огненно-рыжие, как волосы его «демонических женщин»; у Владимира Набокова – переливаются оттенками флагов стран, в которые гнала его судьба; у Михаила Булгакова – белые, как врачебных халат и пахнут новым «красным» режимом, как дым дешевых папирос…

Собирая шелковую нить кокона, шелководы нагревают кокон и убивают куколку внутри. Человеку же, чтобы научиться видеть тонкое сияние бесценных нитей, лежащих между рядами строчек, нужно избавиться от чего - то внутри себя, как шелководам – от куколки. Многие лица после этих слов искривятся в отвращении, но я лишь повторюсь: за все нужно платить.

Автор вправляет частички самого себя в перо, и глупо было бы надеяться размотать кокон слов, не прилагая усилий. Чтобы сплести бесценную материю из кокона фраз, собрать радужный паззл из толченых осколков, нужно утонуть в кристальном потоке чужого мира, закружиться в вальсе со стальными рыбками, упасть камнем на илистое дно.

Если страх и будет, то он будет кратким, как Большой взрыв.

Добро пожаловать за «штору» строчек. Крошечная копия автора приветливо встречает вас. Автор молчит и лишь протягивает исписанный густо-синими чернилами лист. Вы прикасаетесь к нему и в изумлении застываете: синие строчки начинают кружиться на бумаге водоворотом, воронка которого все больше расширяется. Вас это будто гипнотизирует и лишает воли: можно только смотреть в крутящуюся полночную глубь. Неожиданно водоворот замирает, а густо-синее пятно на листе бумаги начинает бледнеть. И вот, вы держите в руках девственно-белый лист бумаги, однако, вскоре и он исчезает, становясь все прозрачнее.

Вы устремляете, любопытный и непонимающий взгляд на автора, а он только вынимает из-за пазухи коричневый и немного потертый кожаный томик, способный уместиться на ладони. Раскрыв его, вы видите, что в нем нет ни слова, в нем только картинки. Движущиеся картинки.

Десятки, сотни, тысячи нарисованных людей бегают по страницам, как потревоженный муравейник. Приглядевшись, можно увидеть нечто еще более необычное: внутри нарисованных людей плещутся, как в аквариумах, нарисованные рыбки. В одних они яркие и резвые, в других – вялые и сонные, а то и вовсе мертвые.

         – Что это?.. – спрашиваете вы от удивления глухим шепотом.

         – Увидишь, - загадочно улыбается автор, и томик в ваших руках со звонким хлопком закрывается.

Внезапно вы обнаруживаете себя в собственной комнате с мыслью, что все произошедшее было только фантасмагоричным сном в духе Эдгара По. Но стоит только выйти из дома, как эта мысль улетучится, потому что радужный паззл собрался и стал линзами на глазах, шелковый плащ сплелся и лег на плечи: люди стали похожи на прозрачные аквариумы со скопищем рыбок-мыслей внутри, прямо как у фигурок в потертом томике. Точно так же чьи-то рыбки искрятся и резвятся, а чьи-то – плавают брюхом кверху, разлагаясь в мутной воде. Кто-то обращается к вам, улыбаясь в лицо, а у самого внутри раздувается шаром ядовитый иглобрюх или сверкает огонек глубоководного удильщика.

«Чтение – вот лучшее учение!», как сказал Пушкин. И нельзя не согласиться с этим: никто и ничто не научит нас понимать людей, как не сами люди. Пусть и бумажные.