Инфоурок Русский язык СтатьиСообщение на тему "Я выберу для урока повесть..." (Опыт изучения повести А.Лиханова "Последние холода")

Сообщение на тему "Я выберу для урока повесть..." (Опыт изучения повести А.Лиханова "Последние холода")

Скачать материал

Выберите документ из архива для просмотра:

Выбранный для просмотра документ Приложение 1.docx

Приложение 1


Альберт Лиханов

«Последние холода» (эпизоды)


  1. Первая встреча с желтолицым.

Еда сегодня оказалась похуже вчерашней. На первое – овсяный суп. Уж как я не хотел есть, уж как я не терпел овсяную кашу, одолеть суп из овсянки было для меня непомерное геройство. Вспоминая строгие лица бабушки и мамы, взывавшие меня к твердым правилам питания, я глотал горячую жидкость с жутким насилием над собой. А власть женской строгости все-таки велика! Сколь ни был я свободен здесь, в далекой от дома столовой, как ни укрывали меня от маминых и бабушкиных взоров стены и расстояние, освобождаться от трудного правила было нелегко. Две трети тарелки выхлебал пополам с тоской и, вздохнув тяжко, помотав головой, как бы завершая молчаливый спор, отложил ложку. Взялся за котлету.

Как он присел напротив меня, я даже и не заметил. Возник без единого шороха. Вчерашний воробей нашумел куда больше, когда слетал на стол. А этот мальчишка появился точно привидение. И уставился на тарелку с недоеденным супом.

Я сначала не обратил на это внимания – меня тихое появление пацана поразило. И еще – он сам.

У него было желтое, почти покойницкое лицо, а на лбу, прямо над переносицей, заметно синела жилка. Глаза его тоже были желтыми, но, может, это мне только показалось оттого, что такое лицо? По крайней мере, в них что-то светилось такое, в этих глазах. Какое-то полыхало страшноватое пламя. Наверное, такие глаза бывают у сумасшедших. Я сперва так и подумал: у этого парня не все в порядке. Или он чем-то болен, какой-то такой странной болезнью, которой я никогда не видывал.

Еще он бросал странные взгляды. У меня даже сердце сжалось, слышно застучала кровь в висках. Мальчишка смотрел мне в глаза, потом быстро опускал взгляд на тарелку, быстро-быстро двигал зрачками: на меня, на тарелку, на меня, на тарелку. Будто что-то такое спрашивал. Но я не мог его понять. Не понимал его вопросов.

Тогда он прошептал:

– Можно я доем?

Этот шепот прозвучал громче громкого крика. Я не сразу понял. О чем он? Что спрашивает? Можно ли ему доесть?

Я сжался, оледенел, пораженный. Меня дома учили всегда все съедать, мама придумывала мне всякие малокровия, и я старался, как мог, но даже при крепком старании не все у меня выходило, хотя я и знал, что скоро снова засосет под ложечкой. И вот мальчишка, увидевший недоеденный противный суп, просит его – просит!

Я долго и с натугой выбирал слово, какое должен сказать пацану, и это мое молчание он понял по-своему, понял, наверное, будто мне жалко или я еще доем эту невкусную похлебку. Лицо его – на лбу и на щеках – покрылось рваными, будто родимые пятна, красными пятнами. И тогда я понял: еще мгновение – и я окажусь свиньей, самой последней свиньей. И только потому, видите ли, что у меня не находится слов.

Я быстро кивнул. И потом еще кивнул раза три, но мальчишка уже не видел этих кивков. Он схватил мою ложку и быстро, в одно мгновение, доел овсяный суп.

После того как я кивнул, пацан больше не смотрел на меня. Ни разу не взглянул. Быстро съел суп и, спрятав глаза, двинулся от стола. Я посмотрел ему вслед. Пацан ушел в дальний угол столовой и только там обернулся. Он не глядел на меня, я, видно, уже не интересовал его. Он смотрел на зал, передергивая взгляд от одного столика, где кто-то ел, к другому. Рядом с ним, в углу, стояла маленькая девчонка.

Я доел котлету, выпил чай и слез с портфеля. Медленно, нарочно утишая шаг, я направился к выходу, украдкой, чтобы он не заметил этого, разглядывая пацана. Одет он был ничего, прилично, в серое пальто с черным собачьим воротником, такие, я знал, давали по ордерам в универмаге, и на девочке было точно такое же пальто, только, понятно, маленького размера, и я подумал, что, может, это детдомовские ребята – там одевают всех похоже, будто в форму.

Когда я совсем приблизился к мальчишке с его сестрой – какой же мальчишка в наше время мог стоять с девчонкой, если она не сестра? – маленькая быстро, точно мышь, шмыгнула к столу возле окна.

Там сидела большая девчонка, тонкая и бледная, как бумага. Она кивала маленькой головой. И когда та подбежала, подвинула ей половину котлеты с половиной картофельного пюре. Я задержался в дверях и увидел, что большая девчонка дала маленькой еще и хлеба. Она что-то шептала, маленькая, а большая девчонка говорила ей неслышные мне, но добрые слова – это сразу видно, что добрые, потому что, когда говорят добрые слова, в такт им кивают головой.

Меня осенило.

Так вот про каких шакалов говорили вчера гладкие парни!

* * *

Я шел домой и все думал: а я бы смог так? Ведь это небось стыдно. Да, наверное, и противно – доедать за другими. Еще и просить…

Нет, пожалуй, паренек с сестренкой не из детского дома, там ведь кормят исправно, а эти… Какими же надо быть голодными, чтобы отираться в столовке, доедать чужие куски, вылизывать чужие тарелки?

В детстве человечество не страдает риторикой. И этот вопрос, сколько дней надо голодать, чтобы попрошайничать в восьмой столовке, не был для меня вопросом ради вопроса. Я решил, что можно выдержать два дня. Да, два дня. На третий, каким бы ты ни был стыдливым, придешь, попросишь, взмолишься.

И все же я не мог представить такого стыда. Ясно кому угодно: просто так, без нужды, нормальный человек не станет попрошайничать. Но у мальчишки горели безумным светом глаза. «Может, все-таки он больной? – спрашивал я себя. – Ну а девчонка? Тоже больная?»

На всякий случай еще с вечера я стянул из буфета кусок хлеба, обернул его аккуратно газетой и положил в портфель.



  1. Письмо

– Что с тобой было? – спросил я Вадьку. Теперь я знал имя желтолицего. – У забора?

Он усмехнулся:

– «Что, что». Обморок! Да мне не привыкать. А, Марья?

Мы шли втроем – Вадька, его сеструха, которую он смешно и торжественно называл Марья, и я. Маша доедала кусок хлеба украденный, а Вадька – который принес я.

– Только зря все это, – сказал Вадька. – Жрать сильнее захотелось.

– Ага! – согласилась Марья. – Если не есть, на третий день легче становится.

– Тебя это не касается, – оборвал ее Вадька, – тебе надо есть, ты еще растешь.

– Можно подумать, ты вырос! – как взрослая, проворчала Марья.

Мы шли по улице, и я думал: мы бредем просто так, без всякой цели, может быть, в сторону дома, где живут Вадька и Марья, но пришли мы к главной почте. Вадька уверенно распахнул дверь, прошел в большое помещение, сел за стол.

– Доставай, – велел он Марье.

Девчонка открыла портфель, вынула тетрадку в косую линейку, вырвала листок.

– Пиши ты, – строго сказал Вадька сестренке, – мама любит твой почерк.

Машка, видно, перечила брату не всегда. Высунув язык, она взяла почтовую ручку, обмакнула перо в казенные чернила и старательно, большими буквами вывела первую строчку.

– «Дорогая мамочка!» – продиктовал Вадька.

– Уже написала, – сказала Марья.

– «У нас все хорошо, – задумчиво проговорил он. – Вадик получил три пятерки. По математике, русскому языку и географии. У меня вообще одни пятерки. Вчера мы были в гостях у тети Фаи, она нас до отвала накормила холодцом».

– А как пишется «до отвала»? – спросила Марья. – На конце «а» или «у»?

– Да все равно, – сказал Вадька, – главное, холодец.

Я понял, что они врут. Про холодец и про гости врут абсолютно точно, это ясно, но ведь про пятерки, наверное, тоже.

– Зачем врешь? – спросил я Вадьку.

– Затем, – ответил он зло, – что ей нельзя расстраиваться.

Он помолчал.

– Если бы мы написали правду, – качнул он головой. – А, Марья?

Она подняла голову, усмехнулась горькой взрослой улыбкой. Спросила:

– Как я карточки потеряла? И деньги?

Вот так дела! Они живут без карточек и без денег, да мыслимое ли это дело в войну-то! Мама и бабушка приносили домой рассказы, как померла с голоду одна женщина, а вторая заболела так, что все равно померла, – и все из-за проклятых карточек, из-за того, что их потеряли или украли злобные бандиты.

Да что там! Разве мог я забыть, как ограбили нас, украли отцовский костюм из шифоньера, только пустые плечики постукивали одиноко друг о дружку, а вместе с костюмом прихватили и карточки. Как мы выжили месяц, один бог знает.

– А родные-то есть у вас? – спросил я.

– Мы эвакуированные, – ответила Марья.

– Тогда знакомые? – воскликнул я.

Вадька понурился, опустил голову, о чем-то крепко думал он, и Марья ответила за обоих:

– Мы боимся, они маме скажут. А ей волноваться нельзя.

Он поднял голову, мой новый приятель, и на лбу его я увидел морщинки, будто он старик.

– Это ее убьет, – сказал он.

* * *

Есть люди, похожие на магниты. Они ничего особенного не делают, а к ним тянет.

Вадька был такой магнит. Правда, нельзя сказать, что он ничего не делал. Шакалил в столовой – разве этого мало? Отнял хлеб у девчонки. Но, честно сказать, меня тянуло к нему не это.

Я чувствовал, что желтолицый парень какой-то совсем другой, чем все остальные знакомые мне люди. Даже если сравнивать его со взрослыми. Что-то в нем было такое.

Что? Я не знал. Маленькие люди ведь вообще, многого не зная, умеют чувствовать. Умеют ощущать. Вот, может, и во мне было такое ощущение.

Вадька меня никуда не звал, а самому мне надо было идти домой, учить уроки, но я, точно примагниченный, шел за желтолицым и его сестрой. Они даже не очень-то со мной разговаривали, обращаясь лишь в необходимых случаях, так что болтунами их никак не назовешь.

˂…˃

Незаметно мы пришли к каким-то баракам, издалека совсем черным, от них несло карболкой, хлоркой, еще чем-то больничным, и я понял, куда мы забрели. Об этой больнице в городе говорили с суеверным страхом, утишая голос, чтоб, не дай бог, не сглазить, не поймать ненароком страшную тифозную вошь и не оказаться в этих самых тифозных бараках, откуда, конечно, выходят, выбираются некоторые счастливчики, но откуда многих выносят, обрядив в последнюю дорогу.

Бараки эти я видел впервые, хотя знал, в каком примерно месте они стоят, я подальше обходил не то что больницу, но даже часть города, где она была.

Вот, значит, в какой больнице лежит мама Вадика и Марьи!

Но знают ли они об этом? Догадываются ли, куда угодила их мать? Понимают ли, что за беда…

При виде бараков я попятился, и Вадим заметил это. Он остановился и, помолчав чуточку, сказал:

– Вы будете здесь. А я отнесу письмо.

Он ушел к проходной, долго был там, потом вернулся.

Вадим подходил к нам какой-то сгорбленной, усталой, взрослой походкой. Он, казалось, даже не видел нас.

– Ну как мама? – окликнула его Марья.

Он вскинул голову, посмотрел на нас.

– Идет на поправку, – ответил он спокойно и уверенно, будто ничего другого и не могло быть. Вадим говорил одно, а думал другое, я понял это. Но что думает он?

– Велит тебя поцеловать, – неожиданно сказал он. Постоял секунду, наклонился и поцеловал Марью. – Теперь вот надо нам думать.

Вадька стоял и раскачивался, как от зубной боли. Молчал и раскачивался. Марья даже сказала ему:

– Хватит качаться!

– Слушай! – повернулся он ко мне. – А у тебя нет какой-нибудь куртки? До весны. Не бойся, я отдам. – Вадька воодушевлялся с каждым словом, видать, его озарила хорошая идея. – Понимаешь, – объяснил он, – я бы толкнул это пальто на рынке, и мы бы как-нибудь дожили до конца месяца. А там новые карточки!

Я не знал, что ответить. Была ли у меня куртка? Была. Но, если по-честному, я ведь не распоряжался ею. Надо спрашивать разрешения мамы. А она станет обсуждать это с бабушкой. Значит, разрешение требовалось от обеих.

«Вот ведь как, – оборвал я себя. – На словах сочувствовать, конечно, легко. А как до дела, так сразу всякие объяснения и сложности!»

– Пошли ко мне! – сказал я Вадьке решительно.



  1. Коля помогает Марье

Я должен был помогать ей, раз Вадька доверил мне свою сестру. Но разве сразу сообразишь, какие надо придумать слова, чтобы продиктовать письмо их маме.

Пришлось снять шапку, потому что голова взмокла от напряжения. А Марья сидела рядом со мной, взирая на меня с послушным вниманием. Она взирала, а я потел и краснел. Да еще она оказалась спорщицей – ворчала на каждом шагу.

– «Дорогая мамочка!» – продиктовал я. Так она даже с этим не согласилась.

– В каждом письме «дорогая мамочка»! – сказала Машка. – Надо что-нибудь другое.

– «Любимая мама», – предложил я. Но и это не подошло.

– «Милая наша мамочка», – придумала Марья и, высунув кончик языка, аккуратно вывела на листке, вырванном из тетради.

– «Сегодня я получила…» – продиктовал я. – Сколько ты получила пятерок?

– Ни одной, – вздохнула Машка.

– «Три пятерки», – выдумал я.

Она охотно записала мою ложь.

– «А Вадик, – продолжал я фантазировать, – только одну. Зато по арифметике».

– У них уже нет арифметики, – вскинула голову Марья, – алгебра, геометрия.

– Погоди, – проворчал я недовольно. Мне эти предметы были пока неизвестны, а мало ли, маленькая Марья может и перепутать слова. Разбирайся потом. Вдруг их мама забеспокоится, догадавшись про вранье, будет плакать, ей станет хуже. Нет, не мог я рисковать такими серьезными вещами. – «Зато по истории…» – предложил я.

Но Машка не унималась.

По истории он получил позавчера, – сказала она привередливо. – Что-то часто!

– Тогда по географии, – сказал я.

Наконец-то привереда согласилась.

И тут на меня накатило. Совершенно неожиданно к голове прихлынула кровь (а еще мама говорит – малокровие), и я, может, первый раз в жизни испытал на себе, что такое творческий подъем.

– «Мамочка! После зимней непогоды стало тепло. Греет солнышко, – диктовал я, и Марья уже не упрямилась, наоборот, она пораженно взглядывала на меня, даже не стараясь скрыть восторга. – Чирикают воробьи! Капает капель. Жизнь оживает. Скоро и ты, мамочка, поправишься!»

Я припомнил, что говорил мне сегодня Вадим у себя дома. Надо было и про это написать.

– «По радио, – продолжал я, – все чаще объявляют салюты. Скоро конец войне. Тебе тоже надо поправляться».

Я попробовал вообразить себя на месте Вадьки и маленькой Маши. Меня опять окатила жаркая волна. Перехватило горло горькая тоска: я – и один? Но это невозможно! Схватить себя за голову и завыть!

Пришлось тряхнуть головой. Нет, это не со мной. Слава богу, слава богу! И если мне только что хотелось взвыть, слова в письме, которое я диктую от имени Вадика и Марьи, нужны совсем другие.

Марья дописала предыдущую строчку и смотрела на меня с интересом. Что я еще способен сочинить?

– «Мамочка, – сказал я, думая о том, что почувствовал, – будь спокойна. С нами все в порядке. Ты можешь надеяться на нас. Ни о чем не думай. Только поправляйся. Собери все свои силы. Для решающей победы».

Я, кажется, брякнул это зря, про решающую победу, но Мария воспротивилась.

– Ты что! – горячо зашептала она. – Да я бы такого никогда не придумала. И Вадик тоже.

Пришлось согласиться. Я придумал еще две-три фразы, которые полагаются в конце любого письма, и мы двинулись в больницу.

Путь к ней мы одолели быстрей, чем вчера. Правда, Марья опять останавливалась, но реже и дышала не так загнанно, как накануне.

У тифозных бараков я опять растерялся. На меня напал страх. Мама и бабушка всегда говорили, что именно к этой больнице даже приближаться опасно. А я должен был войти в проходную и передать письмо.

Я остановился, потоптался на месте. И снова меня прошиб пот. Марья, маленькая Машка, окинула меня строгим взглядом и сказала голосом Вадима:

– Ты постой тут, а я схожу.

И двинулась к проходной. Какой позор!

Я метнулся вперед, схватил ее за воротник и с такой силой повернул к себе, что она чуть не упала.

– Стой здесь, – сказал я голосом, не терпящим возражений, и выхватил письмо из ее руки.

Потом я повернулся и уверенным, спокойным шагом двинулся к проходной.

Едва я открыл дверь, на меня жарко дохнуло хлоркой и еще чем-то противно больничным. Но я не дрогнул. Ведь мой страх ждал такого запаха.

В маленькой проходной сидели две женщины. Обе в черных халатах, как говорил Вадим. И лоб и щеки у них были затянуты такими же черными платками. Как будто они хотели побольше закрыть свое тело. Даже на руках у них я увидел черные перчатки.

Сердце мое колотилось совсем по-заячьи.

– Можно передать письмо? – спросил я у черных теток.

– Письмо мо-ожно, – неожиданно добродушно сказала одна тетка. Она казалась повыше.

– Да неплохо бы еще и еды, – вздохнула другая.

Еды? Какой еды? Я ведь не знал об этом. И Вадька ничего не говорил.

Меня обожгло.

* * *

Бывает так в жизни, бывают такие мгновения, когда вдруг маленький человек думает совсем по-взрослому. А человек взрослый, даже старик, убеленный сединой, думает, как малыш.

Почему, отчего это?

Я думаю, потому, что взрослость приходит к нам не однажды, не в какой-то установленный всеми миг. Взрослость приходит, когда маленький человек видит важное для него и понимает это важное. Он вовсе не взрослый, нет. И нету у него взрослого понимания подряд всех вещей. Но в лесу, где много деревьев, которых он не знает, он вдруг догадывается: вот это, пожалуй, пихта. А это кедр. Во множестве сложных вещей он узнает самые главные, понимая их если и не умом, то сердцем.

Ну а взрослый… Это объясняется легче. Просто взрослым надо помнить свое детство. В этом нет ничего стыдного. Наоборот! Прекрасно!

Прекрасно, если взрослый, даже седой человек способен подумать как ребенок.

* * *

Меня обожгло. И я подумал: «А что мог сказать Вадька мне? Что мог он сделать? Отнести кусок жмыха, ломтик черствого хлеба сюда, своей маме?»

Снова перехватило горло.

Его перехватило потому, что я понял Вадькину беспомощность перед этой проходной, перед черными, как галки, тетками, перед тифозными бараками. Перед бедой – своей и маминой.

Он не мог ей помочь. У него не было таких сил.

Я вздохнул, онемелый, – и раз и два.

– Что, милый? – спросила высокая тетка.

– Тебе худо? – заволновалась другая.

– Тяжко без мамки-то? – вздохнула первая.

– О-хо-хо! – вздохнула вторая.

– Нету еды, – сказал я совсем Вадькиным голосом.

Они вздохнули вразнобой.

– Худо! – сказала высокая.

Теперь-то я знал: худо! И страшно оттого, что худо. Надо было уходить. Но я топтался. Какая-то ведь у меня мелькнула мысль.

Да! Я знал, что в госпитале или больнице, если написал записку больному, можно получить ответ: «Как обрадуются ребята, – подумал еще я. – Запляшут, закричат. Еще бы: письмо от мамы!» И я спросил:

– А можно ответ получить?

Черная тетка, что повыше, качнула головой. И сказала страшное:

– У нас ответов не бывает.

Дверь проходнушки жахнула за моей спиной. Ее приходилось оттягивать изо всех сил, потому что держалась она на крепких железных пружинах, но я этот дверной выстрел как теткины слова понял: приговор!

Я тряс головой, стараясь вытряхнуть дурные мысли, ругал тетку. Надо же, какие слова выбрала, ясное дело, почему ответов не бывает, тифозная ведь больница, не простая, а это значит, зараза передается, это значит, тиф с листочком бумаги, с обыкновенным письмом может вырваться на волю, как страшный джинн… Но тоска меня не покидала. Не отставала она от меня, и все тут.

К Марье я подходил другим человеком. Нет, внешне, конечно, все оставалось таким же, наверное. Но в душе моей много чего произошло за какие-нибудь десять минут.

Виду, однако, подавать не следовало. Не имел я таких прав киснуть, расплываться киселем, пугаться и дрожать.

– Порядок! – сказал я ей бодрейшим из голосов и пошел вперед, не оборачиваясь, чтобы все-таки постепенно прийти в себя.



  1. В четвертом классе

Осенью я пошел в четвертый класс, и мне снова выдали талоны на дополнительное питание.

Дорогу в восьмую столовку приукрасила солнечная осень – над головой качались кленовые ветви, расцвеченные, точно разноцветными флажками, праздничными листьями.

Многое я теперь видел и понимал по-другому. Отец был жив, и хотя еще не вернулся, потому что шла новая война, с японцами, это уже не казалось таким страшным как все, что минуло. Мне оставалось учиться всего несколько месяцев, и – пожалуйста – в кармане свидетельство о начальном образовании.

Все растет кругом. Деревья растут, ну и маленькие люди – тоже, у каждого сообразительности прибывает, и все меняется в наших глазах. Решительно все!

Осень стояла теплая, раздевать и одевать народ не требовалось, и тетя Груша выглядывала из своего окошка черным, антрацитовым глазом просто так, из чистого любопытства, тотчас опуская голову, – наверное, вязала.

И вообще народу в столовке стало меньше. Никто почему-то не толкался в тот час.

Я спокойно получил еду – опять славная, во все времена вкусная гороховица, котлета, компот, – взялся за ложку и, не оглядываясь по сторонам, бренчал уже о дно железной миски, как напротив меня возник мальчишка.

Война кончилась, слава богу, и я уже все забыл – короткая память. Мало ли отчего мог появиться тут пацан! Я совершенно не думал о таком недалеком прошлом.

На виске у мальчишки вздрагивала, пульсировала синяя жилка, похожая на гармошку, он смотрел на меня очень внимательно, не отрывая взгляда, и вдруг проговорил:

– Мальчик, если можешь, оставь!

Я опустил ложку…

Я опустил ложку и посмотрел на пацана. «Но ведь война кончилась!» – хотел сказать, вернее, хотел спросить я.

А он глядел на меня голодными глазами.

Когда так смотрят, язык не поворачивается.

Я промолчал. Я виновато подвинул ему миску, а вилкой проделал границу ровно посередине котлеты.

* * *

Да, войны кончаются рано или поздно.

Но голодуха отступает медленнее, чем враг.

И слезы долго не высыхают.

И работают столовки с дополнительным питанием. И там живут шакалы. Маленькие, голодные, ни в чем не повинные ребятишки.

Мы-то это помним.

Не забыли бы вы, новые люди.

Не забудьте! Так мне велела наша учительница Анна Николаевна.

* * *

Это все правда.

Все это было.





Просмотрено: 0%
Просмотрено: 0%
Скачать материал
Скачать материал "Сообщение на тему "Я выберу для урока повесть..." (Опыт изучения повести А.Лиханова "Последние холода")"

Методические разработки к Вашему уроку:

Получите новую специальность за 2 месяца

Педагог-психолог

Получите профессию

Технолог-калькулятор общественного питания

за 6 месяцев

Пройти курс

Рабочие листы
к вашим урокам

Скачать

Выбранный для просмотра документ Сообщение.docx

Шатурский муниципальный район

РМО учителей русского языка и литературы





Великая Отечественная война

в произведениях поэтов и писателей

конца 20 – начала 21 века


Круглый стол



Я выберу для урока повесть…



Альберт Лиханов

«Последние холода»





Подготовила Суханова Лариса Игоревна,

учитель русского языка и литературы

МБОУ СОШ с. Кривандино













Шатура 2014


Это все было.

Все это правда.

А. Лиханов


Детство, опаленное войной… Еще много среди нас тех, для кого это не просто слова, кто не понаслышке знает, что это такое…

На семейных посиделках мои дорогие тетушки часто вспоминают свое детство, которое пришлось на годы войны. Было тяжело. Недоедали. Мама, как и все женщины, работала от зари до зари. Девочки помогали по хозяйству и присматривали за младшими. Но и проказничать тоже успевали. И наказания родительского за свои проделки боялись. Дети – во все времена дети… А еще они вспоминают, как было жалко пленных немцев, которых пригнали в деревню для каких-то работ, как местные делились с ними и без того скудными съестными припасами. Это все было. Все это правда… И в очередной раз задумываешься о том, что сочувствие, сострадание у человека в крови. А великие трудности – это проверка на человечность. К сожалению, сегодняшний мир жесток, люди становятся злее. И как важно поэтому сеять доброе и вечное в сердца и души наших школьников. Великая Отечественная война в этом отношении – одна из важнейших тем.

Сегодня я хочу поговорить о повести Альберта Лиханова «Последние холода». Повесть эта входит в роман «Русские мальчики», где каждая глава – самостоятельное повествование. Но главный герой всех этих глав-повестей – мальчик Коля. В нем, конечно же, проглядывает сам автор – ведь и на героя романа, и на писателя легла тяжелая тень войны.

Несколько слов об авторе. Альберт Анатольевич Лиханов – известный писатель, автор книг для детей и юношества. Удостоен многих отечественных и зарубежных премий за вклад в литературу, искусство, образование. Академик, почетный доктор нескольких российских и японского университетов.

Лиханов еще и известный общественный деятель. По его инициативе в 1987 году создан Советский детский фонд, призванный помогать детям в беде. Тысячи и тысячи ребятишек в прямом смысле спас Детский фонд (теперь – Российский детский фонд и Международная ассоциация детских фондов), вернул им здоровье, защитил их права.

За эту свою деятельность председатель Фонда А. А. Лиханов признан Человеком года в России в 2005, 2007, 2010 годах и в США в 2005 году, а в 2006 году удостоен Мировой медали свободы в США «за ежечасный и ежедневный практический вклад в мировую копилку доброты». Внесен в список 2000 выдающихся европейцев 21 века.

Произведения Лиханова пронизаны идеей деятельного сострадания.


Итак, «Последние холода».

Весна сорок пятого. Городок в тылу. Кажется, все самое страшное позади. Главный герой Коля, ученик третьего класса, окруженный заботой матери и бабушки, знакомится с Вадимом и Марьей – братом и сестрой, которые живут одни (отец погиб на фронте, мама находится в тифозной больнице). Выясняется, что дети голодают, т.к. потеряли продуктовые карточки. Они вынуждены «шакалить в восьмой столовке», т.е. доедать остатки чужих обедов или даже красть у других детей еду. Однако, даже падая в голодные обмороки, ребята не решаются обратиться за помощью, т.к. боятся, что мама узнает об их беде и расстроится, «а ей волноваться нельзя, это ее убьет». Коля принимает деятельное участие в жизни новых знакомых, и мы видим, как шаг за шагом «лопоухий маленький пацан» постигает истины человечности.

Повесть глубоко волнующая. Хотелось бы, чтобы школьники прочитали ее целиком, но, к сожалению, самостоятельно читают единицы. Все произведение за урок не осилить, а каждая строка кажется важной, значимой. Поэтому очень болезненно «кромсала» повесть, выбирая эпизоды для анализа. В результате остановилась на четырех таких эпизодах. (Приложение 1). Попарно они являются зеркальными. Назвала их так.

  1. Первая встреча с желтолицым.

  2. Письмо.

  3. Коля помогает Марье.

  4. В четвертом классе.

А «пространство» между эпизодами заполняли те, кто прочитал повесть самостоятельно.


Прочитав первый эпизод, прослеживаем, какие чувства испытывает главный герой при виде желтолицего («сердце сжалось, кровь в висках застучала», «сжался, оледенел, пораженный», «еще мгновение – и я окажусь свиньей»), о чем он задумывается после встречи с «шакалами» («А я бы смог так?», «Каким же надо быть голодным, чтобы… доедать чужие куски, вылизывать чужие тарелки?»), какой поступок совершает («На всякий случай еще с вечера я стянул из буфета кусок хлеба, обернул его аккуратно газетной бумагой и положил в портфель»).


Второй эпизод заставил задуматься о том, что такое ложь во спасение. Дети пишут неправду в письме больной маме, чтобы не расстроить ее:

– «У нас все хорошо, – задумчиво проговорил он. – Вадик получил три пятерки. По математике, русскому языку и географии. У меня вообще одни пятерки. Вчера мы были в гостях у тети Фаи, она нас до отвала накормила холодцом».

– А как пишется «до отвала»? – спросила Марья. – На конце «а» или «у»?

– Да все равно, – сказал Вадька, – главное, холодец.

Я понял, что они врут. Про холодец и про гости врут абсолютно точно, это ясно, но ведь про пятерки, наверное, тоже.

– Зачем врешь? – спросил я Вадьку.

– Затем, – ответил он зло, – что ей нельзя расстраиваться.

Он помолчал.

– Если бы мы написали правду, – качнул он головой. – А, Марья?

Она подняла голову, усмехнулась горькой взрослой улыбкой. Спросила:

– Как я карточки потеряла? И деньги?

Вот так дела! Они живут без карточек и без денег, да мыслимое ли это дело в войну-то! ˂…˃

Разве мог я забыть, как ограбили нас, украли отцовский костюм из шифоньера…, а вместе с костюмом прихватили и карточки. Как мы выжили месяц, один бог знает.

– А родные-то есть у вас? – спросил я.

– Мы эвакуированные, – ответила Марья.

– Тогда знакомые? – воскликнул я.

Вадька понурился, опустил голову, о чем-то крепко думал он, и Марья ответила за обоих:

– Мы боимся, они маме скажут. А ей волноваться нельзя.

Он поднял голову, мой новый приятель, и на лбу его я увидел морщинки, будто он старик.

– Это ее убьет, – сказал он.


И в этом же эпизоде главный герой проявляет деятельное сочувствие.

– Слушай! – повернулся он ко мне. – А у тебя нет какой-нибудь куртки? До весны. Не бойся, я отдам. – Вадька воодушевлялся с каждым словом, видать, его озарила хорошая идея. – Понимаешь, – объяснил он, – я бы толкнул это пальто на рынке, и мы бы как-нибудь дожили до конца месяца. А там новые карточки!

Я не знал, что ответить. Была ли у меня куртка? Была. Но, если по-честному, я ведь не распоряжался ею. Надо спрашивать разрешения мамы. А она станет обсуждать это с бабушкой. Значит, разрешение требовалось от обеих.

«Вот ведь как, – оборвал я себя. – На словах сочувствовать, конечно, легко. А как до дела, так сразу всякие объяснения и сложности!»

– Пошли ко мне! – сказал я Вадьке решительно.


Поразмышляв над третьим эпизодом, учащиеся приходят к выводу, что если раньше, в эпизоде с первым письмом, главный герой понял, почему Вадим и Марья скрывают от мамы правду, то теперь, сначала помогая девочке придумать очередное письмо, а потом побывав в тифозном бараке, он прочувствовал, пропустил через себя все, что чувствовали его новые знакомые.

Я попробовал вообразить себя на месте Вадьки и маленькой Маши. Меня опять окатила жаркая волна. Перехватило горло горькая тоска: я – и один? Но это невозможно! Схватить себя за голову и завыть!

Пришлось тряхнуть головой. Нет, это не со мной. Слава богу, слава богу! И если мне только что хотелось взвыть, слова в письме, которое я диктую от имени Вадика и Марьи, нужны совсем другие. ˂…˃

– «Мамочка, – сказал я, думая о том, что почувствовал, – будь спокойна. С нами все в порядке. Ты можешь надеяться на нас. Ни о чем не думай. Только поправляйся. Собери все свои силы. Для решающей победы».


(В тифозном бараке) Меня обожгло. И я подумал: «А что мог сказать Вадька мне? Что мог он сделать? Отнести кусок жмыха, ломтик черствого хлеба сюда, своей маме?»

Снова перехватило горло.

Его перехватило потому, что я понял Вадькину беспомощность перед этой проходной, перед черными, как галки, тетками, перед тифозными бараками. Перед бедой – своей и маминой.

Он не мог ей помочь. У него не было таких сил.

Я вздохнул, онемелый, – и раз и два. ˂…˃

– Нету еды, – сказал я совсем Вадькиным голосом.

Они вздохнули вразнобой.

– Худо! – сказала высокая.

Теперь-то я знал: худо! И страшно оттого, что худо. Надо было уходить. Но я топтался. Какая-то ведь у меня мелькнула мысль.

Да! Я знал, что в госпитале или больнице, если написал записку больному, можно получить ответ: «Как обрадуются ребята, – подумал еще я. – Запляшут, закричат. Еще бы: письмо от мамы!» И я спросил:

– А можно ответ получить?

Черная тетка, что повыше, качнула головой. И сказала страшное:

– У нас ответов не бывает.

Дверь проходнушки жахнула за моей спиной…

Я тряс головой, стараясь вытряхнуть дурные мысли, ругал тетку. Надо же, какие слова выбрала, ясное дело, почему ответов не бывает, тифозная ведь больница, не простая, а это значит, зараза передается, это значит, тиф с листочком бумаги, с обыкновенным письмом может вырваться на волю, как страшный джинн… Но тоска меня не покидала. Не отставала она от меня, и все тут.

К Марье я подходил другим человеком. Нет, внешне, конечно, все оставалось таким же, наверное. Но в душе моей много чего произошло за какие-нибудь десять минут.

Виду, однако, подавать не следовало. Не имел я таких прав киснуть, расплываться киселем, пугаться и дрожать.

– Порядок! – сказал я ей бодрейшим из голосов и пошел вперед, не оборачиваясь, чтобы все-таки постепенно прийти в себя.

И здесь вновь обратимся ко второму эпизоду, к тому моменту, когда Вадим возвращается из тифозного барака, куда относил письмо.

Вадим подходил к нам какой-то сгорбленной, усталой, взрослой походкой. Он, казалось, даже не видел нас.

– Ну как мама? – окликнула его Марья.

Он вскинул голову, посмотрел на нас.

– Идет на поправку, – ответил он спокойно и уверенно, будто ничего другого и не могло быть. Вадим говорил одно, а думал другое, я понял это. Но что думает он?


Теперь мы вслед за Колей получили ответ на этот вопрос…


Заключительный эпизод. Говорим о том, каким предстает герой в конце повествования. (Он кажется повзрослевшим: «Многое я теперь видел и понимал по-другому»). Размышляем над вопросом, почему события завершаются там же, где и начались – в восьмой столовке. Задумываемся о названии повести.

А далее делаем выводы. Кем стали Вадим и Марья для Коли? Чему научился герой, общаясь с ребятами? Чему научили герои повести нас?

Вот какие крупицы истин усвоили школьники на уроке.

- Как бы ни было трудно, оглянись: кому-то труднее.

- Сострадание должно быть деятельным.

- Цени, что живешь в мирное время, не забывай, какой ценой была завоевана Победа.














Просмотрено: 0%
Просмотрено: 0%
Скачать материал
Скачать материал "Сообщение на тему "Я выберу для урока повесть..." (Опыт изучения повести А.Лиханова "Последние холода")"

Получите профессию

Технолог-калькулятор общественного питания

за 6 месяцев

Пройти курс

Рабочие листы
к вашим урокам

Скачать

Получите профессию

Копирайтер

за 6 месяцев

Пройти курс

Рабочие листы
к вашим урокам

Скачать

Скачать материал

Найдите материал к любому уроку, указав свой предмет (категорию), класс, учебник и тему:

6 625 839 материалов в базе

Скачать материал

Другие материалы

Вам будут интересны эти курсы:

Оставьте свой комментарий

Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.

  • Скачать материал
    • 26.02.2016 1163
    • ZIP 57.9 кбайт
    • Оцените материал:
  • Настоящий материал опубликован пользователем Суханова Лариса Игоревна. Инфоурок является информационным посредником и предоставляет пользователям возможность размещать на сайте методические материалы. Всю ответственность за опубликованные материалы, содержащиеся в них сведения, а также за соблюдение авторских прав несут пользователи, загрузившие материал на сайт

    Если Вы считаете, что материал нарушает авторские права либо по каким-то другим причинам должен быть удален с сайта, Вы можете оставить жалобу на материал.

    Удалить материал
  • Автор материала

    Суханова Лариса Игоревна
    Суханова Лариса Игоревна
    • На сайте: 8 лет и 1 месяц
    • Подписчики: 0
    • Всего просмотров: 78585
    • Всего материалов: 8

Ваша скидка на курсы

40%
Скидка для нового слушателя. Войдите на сайт, чтобы применить скидку к любому курсу
Курсы со скидкой

Курс профессиональной переподготовки

Интернет-маркетолог

Интернет-маркетолог

500/1000 ч.

Подать заявку О курсе

Курс повышения квалификации

Специфика преподавания предмета «Родной (русский) язык» с учетом реализации ФГОС НОО

36 ч. — 144 ч.

от 1700 руб. от 850 руб.
Подать заявку О курсе
  • Сейчас обучается 236 человек из 59 регионов

Курс повышения квалификации

Основы преподавания родного (русского) языка и родной литературы в образовательной организации

36/72 ч.

от 1700 руб. от 850 руб.
Подать заявку О курсе
  • Сейчас обучается 27 человек из 17 регионов

Курс повышения квалификации

Родной (русский) язык и родная литература: теория и методика преподавания в образовательной организации

72/180 ч.

от 2200 руб. от 1100 руб.
Подать заявку О курсе
  • Сейчас обучается 55 человек из 23 регионов

Мини-курс

Переходные моменты в карьере

4 ч.

780 руб. 390 руб.
Подать заявку О курсе

Мини-курс

Маркетинг в сфере услуг: от управления до рекламы

4 ч.

780 руб. 390 руб.
Подать заявку О курсе
  • Сейчас обучается 24 человека из 13 регионов

Мини-курс

Путь к осознанным решениям и здоровым отношениям

3 ч.

780 руб. 390 руб.
Подать заявку О курсе
  • Сейчас обучается 45 человек из 25 регионов