Статья "Интерпретация притчи о блудном сыне в разных видах искусства"

Интерпретация притчи о Блудном сыне в разных видах искусства.

Любое искусство живо непредсказуемостью, для него смертельно опасна одинаковость. В «Моцарте и Сальери» А. С. Пушкин доказал, что «усильным, напряженным постоянством» в искусстве можно достигнуть лишь «степени высокой», но не безграничности полета.

На мой взгляд, именно интерпретация и предполагает эту безграничность полета. Современный читатель – это своеобразный «поглотитель» информации, который за печатными знаками видит только факты. Хочется убедить читателя, что за знаками (словом, мазками кисти, звуком) скрыты целые миры, что искусство хранит свой клад и не открывает его случайному пришельцу с поверхностным взглядом. Хочется показать, что способность вдумываться, вглядываться, т. е. интерпретировать, сделает любое произведение искусства родным.

Почему для решения этой проблемы я взяла именно притчу? В современном обществе многие обращаются к религии; притча же – один из жанров религиозных произведений, поэтому ее интерпретация в различных видах искусства поможет хотя бы немного приоткрыть завесу тайны религиозных представлений о мире.

Новизна этой работы состоит в том, что здесь есть попытка объединить, синтезировать и сравнить понимание притчи в литературе и живописи. Цель работы именно в этом и состоит.

Задачи: найти произведения литературы и живописи, сравнить это с первоисточником, выявив общее и отличное; составить текст работы, сделав выводы.

Объект исследования – различные варианты интерпретации притчи в произведениях литературы и живописи.

Что же такое притча? И что значит интерпретировать?

Доктор педагогических наук Маранцман В. Г. в своей статье «Интерпретация художественного произведения как технология общения с искусством» разделяет интерпретацию на три типа: интерпретация в литературе, в изобразительном и музыкальном искусстве.

Во многих литературных произведениях притча интерпретируется тем или иным способом.

Как толкует Советский энциклопедический словарь притча – это малый дидактико-аллегорический литературный жанр, заключающий в себе моральное или религиозное поучение («премудрость»). Притча  близка к басне; в своих модификациях – универсальное явление в мировом фольклоре и литературе (притчи Евангелий, например о Блудном сыне)

Работая над текстом, я обратилась к притче о Блудном сыне, Евангелие от Луки.

А интерпретация – это 1) в широком смысле – истолкование, объяснение, перевод на более понятный язык; в специальном смысле – построение моделей для абстрактных систем логики и математики. 2) Способ изучения литературы, сводящийся к разъяснению содержания, стиля, принципов художественной структуры текста. 3) Художественное истолкование музыкального произведение в процессе его исполнения.

Синтезировав два этих определения, я получила полное и точное разъяснение основной задачи нашей работы: увидеть в различных произведениях религиозное поучение, которое толкуется в них.

Глава 1. Толкование притчи батюшкой церкви города Новокузнецк

Притча: «У некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: «Отче! дай мне следующую часть имения». И отец разделил им имение.

По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальние страны и расточил свое имение, живя распутно. Когда он прожил все, пошел он пасти свиней; и рад он был наполнить чрево свое рожками, которые ели свиньи, но никто не давал ему.

Придя в себя, сказал: «Все наемники у отца моего живут в достатке, а я умираю от голода». И решил он вернуться к отцу своему.

Пришел и сказал: «Отче! я согрешил против неба и пред тобою и уже не достоин называться сыном твоим». А отец принял его с огромной любовью и простил его, одел в лучшие одежды и сказал: «заколите теленка: станем есть и веселиться»».

Притча эта многим современным людям непонятна, и для ее толкования я обратилась к просвещенному лицу, к батюшке, дьякону Алексею. Он пояснил смысл этой притчи: «Это значит, что мы все блудные дети перед Богом. Мы грешили, но потом несли покаяние. Через покаяние, причащение мы очищаем себя. Мы отвергаем Бога, когда грешим, а потом все равно возвращаемся и каемся перед Ним, как этот самый блудный сын перед своим отцом».

 От батюшки я узнала, что перед Великим постом читается Евангелие, где есть притча, призывающая покаяться.

Глава 2. Интерпретация притчи в литературных произведениях.

Были исследованы некоторые   литературные произведения на предмет интерпретации в них притчи. В результате этой работы отобраны те, в которых интересующаяменя притча так или иначе обыгрывается, толкуется.

Это такие произведения, как поэма «Блудный сын» Н. Гумилева; «Воспоминания в Царском Селе», повесть «Станционный смотритель А. С. Пушкина; «Комедия притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого.

Программа общения с искусством может быть представлена в виде цикла операций, каждая из которых имеет определенную цепь. Совокупность этих операций рождает интерпретацию художественного произведения, которая является общей задачей многих школьных предметов, связанных с восприятием искусства.

Литература – самое отвлеченное из искусств, если думать о пластике, вещественности ткани произведения. За печатными знаками мы открываем целые миры, часто не виденные нами, исторически далекого, порой фантастического. И, невольно становясь свидетелями происходящего на страницах действия, радуемся и плачем, слышим шепот листьев и грохот орудий, видим глаза героев и небо над их головой. Оживание литературного произведения в сознании читателей приводит к тому, что каждый из них создает свою версию прочтения текста, иногда далеко стоящую от намерений писателя.

И дело тут не только в чуткости, образованности, широте культуры читателя, а в степени его пристрастия и своеобразии видения жизни.

Каждое искусство оригинально, но все искусства тесно связаны между собой. Еще древние знали, что все искусства связаны и самобытны. Музы были непохожи друг на друга, но сплетались в общий круг спутниц Аполлона. Древнегреческий поэт Симонид называл поэзию «говорящей живописью», а живопись «немой поэзией». Античные поэты часто пытались перевести скульптуру и живопись на язык стиха, тем самым открывая смысл той внутренней работы, которую совершает зритель, вглядываясь в статую или полотно.

Именно для открытия внутреннего смысла работы и написана эта работа. Первое произведение для сравнительного анализа с притчей – это поэма Н. Гумилева «Блудный сын», которая является своеобразной интерпретацией этой известной евангельской притчи.

Сравним начало притчи с началом поэмы Гумилева:

Нет дома, подобного этому дому!

В нем книги и ладан, цветы и молитвы!

Но видишь, отец, я томлюсь по-иному.

Переосмыслив евангельскую притчу, поэт наполняет ее содержанием, имеющим непосредственную связь с происходящим в его душе: непрекращающейся борьбой религиозного чувства, взывающего к смирению духа, «кротости», и генетической тяги к вечной перемене мест, к открытиям новых земель, немыслимой без «пения бунтующей крови», гордыни и надменности, а также отчаянной попытки примирить две эти враждующие силы. Как видим, начало поэмы «Блудный сын» свидетельствует о безоговорочной капитуляции смирения. Очень хорошо просматривается также и желание вырваться из-под родительской опеки. Как и в притче в поэме все ведется к одному: сын покидает отчий дом, но в конце все возвращается, устав от странствий и разгульного образа жизни, от веселья и извечного кутежа. Сыну захотелось спокойной жизни. Под крылом отца он понимает, что смысл жизни заключается не в бесконечных развлечениях, а в тишине и покое, которых даже такому, как он, человеку рано или поздно начинает не хватать.

Эту же мысль можно проследить и в произведениях А. С. Пушкина, «Воспоминания в Царском Селе», в частности. Это стихотворение -  хрестоматийный пример изображения «Истории блудного сына», переосмысления одной из ключевых евангельских притч. «Воспоминаньями смущенный, Исполнен сладкою тоской, Сады прекрасные, под сумрак ваш священный Вхожу с поникшею главой. Так отрок Библии, безумный расточитель, До капли истощив раскаянья фиал, Увидев наконец родимую обитель, Главой поник и зарыдал».

Два стихотворения с одним заголовком «Воспоминания в Царском Селе» вступают в поэтический диалог, ключ постижению которого – новая внутренняя форма, связанная с переосмыслением одной из глубочайших евангельских притч.

Вряд ли верным будет представление о том, что поэт изобразил свои переживания непосредственно по возвращении из ссылки (или хотя бы воспоминания о них), с чем может связываться и необыкновенная их острота. В Петербурге, да и, наверняка, в Царском Селе, поэт впервые после ссылки побывал несколькими годами ранее. Однако подлинная, с переходом на новый духовный уровень, встреча с молодостью произошла на рубеже 1820-1830-х годов, когда притча о блудном сыне так сильно привлекла внимание поэта.

«Воспоминания в Царском Селе» - и по основной теме и по названию продолжение другого пушкинского стихотворения – «Воспоминание» (1828) («Когда для смертного умолкнет шумный день»). Используя аналогию с притчей о блудном сыне, можно  отметить, что лирический герой этого произведения уже осознал свою греховность, но еще не решился прибегнуть к милосердию отца («И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю»).

Использование притчи в этом стихотворении -  своего рода способ передать все чувства лирического героя, его внутреннее переживание, показать боль и горечь от расставания с родными местами и вместе с тем радость и облегчение от новой встречи с ними.

Пушкин не только в поэтическом тексте обращается к этой теме, но и в прозаическом. В пушкинских произведениях «Повести Белкина» притча названа «Историей блудного сына», что ставит ее в один ряд со всеми прочими «историями» книги – вплоть до «истории» старой ключницы Белкина. Для того, чтобы понять, есть ли притча в этом произведении, необходимо знать некоторые критерии, по которым она определяется: смысловая емкость ситуации, компактность сюжета, лаконичная строгость композиции, неразвернутость характеристик и описаний, акцентированная роль немногочисленных и как бы укрупненных деталей, краткость и точность словесного выражения. В пределе своем притча «конденсируется» в   пословично-афористическую сентенцию. Однако при этом слово притча – слово авторитарное. Притча творит универсальную картину мира, где герой – субъект этического выбора перед лицом некоего нравственного закона.

В притче всегда случается такое, что и должно было случиться (по тем или иным соображениям), точно также как и в повестях Белкина.

Главный герой, сатирический, анекдотичный герой сопровождается персонажами евангельских притч. Обрамляя вымышленную реальность «повестей», они остаются на границах литературного сюжета, поскольку вполне принадлежит внеисторическому общечеловеческому бытию.

Притчевое прочтение цикла выступает через соотношение жизненных позиций старшего и младшего сыновей в общеизвестной «истории» из Евангелие от Луки.

Библейская притча о блудном сыне, строго говоря, является притчей о двух сыновьях, причем более трети всего объема текста (8 заключительных стихов из 22) отведено спору отцом старшего, «никогда не преступавшего» сына о правах младшего на столь щедрую и праздничную встречу. Это спор, не берущийся во внимание весьма распространенным «филистерским» истолкованием притчи существенно смещает акценты. Однако, согласно изложенной евангелистом Лукой иисусовой притче, мудрость отца не в том, что он якобы предвидел раскаяние сына (таков печальный отец у Рембрандта, тогда как у Луки ликующий отец обрадован нежданным возвращением.), а в том, он не препятствовал его уходу. Человеческая ценность того, кто пришел в отчий дом самостоятельно избранной дорогой искушений и испытаний, оказывается выше в сравнении с тем, кто этого дома никогда не покидал, догматически соблюдая верность устоявшимся нормативам жизни. «Сказываю вам, - комментирует Иисус, - что так на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии» Знаменательно, что возвращение в притче не только интерпретируется как воскресение из мертвых, но и наделяется символикой обретения власти сыном-пришельцем вместо старшего сына-наследника.

Хозяин, «смиренной обители» Самсон Вырин отправляет дочь свою в церковь, а впоследствии чудесным образом разыскивает ее, «отслужив молебен у Всех Скорбящих». Отсылка к сакральному авторитету библейского Самсона, погубленного женским коварством, здесь очевидна (вплоть до мотива «ослепления», хотя и в переносном смысле). Минский же провозит Дуню мимо церкви и увозит ее как заблудшую овечку» (еще одна аллюзия святого писания в устах смотрителя).

История знакомства Белкина (повествователя) с Самсоном Выриным начинается весной («в мае месяце») «проливным дождем». Завершается эта история осенью «при закате солнца». Однако «прекрасная барыня Авдотья Самсоновна, увезенная зимой, возвращается в родные места летом. Соотнесенность сюжета с годовым циклом очевидна, только эти опорные события доводятся до нас в обратном порядке: весна, зима, осень, лето. Но и притчевый сюжет «картинок» в повести вывернут наизнанку: отец отправляется на поиски блудного «дитяти».

Притчевое видение жизни героями играет с ними злую шутку: дешифрующая их фигуры притча отводит им незавидную участь «праведников». В итоге смотритель Самсон сам хоронит себя, эгоцентрически замыкаясь в своей ограниченности, так или иначе, отрекаясь, от жизни в ее действительной полноте и многообразии. Вырин в мрачном своем «ослеплении» (отправляя в воскресенье Дуню с гусаром, он поддается светлому, праздничному, воскресному «ослеплению») доходит до того, что желает смерти и самой Дуне.

К данной ситуации в полной мере приложимы бахтинские слова о карнавальном миросозерцании: «Смерть здесь входит в целое жизни как ее необходимый момент, как условие ее постоянного обновления и омоложения». Однако этими же словами можно подвести итог притчи о блудном сыне.

Повесть «Станционный смотритель является ярким примером многовариантных интерпретаций притчи о блудном сыне. Вот еще один пример толкования притчи.

В этом произведении так тонок намек на какие-либо библейские мотивы, что невнимательному читателю не заметить его, но при тщательном и глубоком анализе это не составляет труда.

Главная тема повести, конечно же, тема «маленького человека», но и религиозное начало играет немаловажную роль. Евангелие со всей очевидностью говорит о зле мира, называет дьявола «князем мира всего», «маленький человек» упорно не замечает этой очевидности (как не замечает Вырин притчи о блудном сыне, нарочито изображенной в его доме и при своей скромности напрочь отвергает христианское мироустройство).

Пушкин не дает точной установки о понимании своего произведения. Мотив религиозный прослеживается на протяжении всего повествования, но так ненавязчиво и прозрачно, что лишь дает некоторые намеки. Например, отъезд Дуни видится так: в день воскресный она собирается в церковь, к обедне – а вместо этого тайно бежит с Минским (вместо святости – блуд). Затем ищет Вырин свою дочь и у крестной матери, но сюжетно Дуня уже не связана с церковным кругом: гусар, словно демон, мчит ее мимо и мимо.

Символически показанная притча о блудном сыне продолжает этот мотив. Картина в доме станционного смотрителя – вовсе не икона, а скорее карикатура на христианский манер: видно, что, по Пушкину, христианская идея дана, но не востребована человеком в истинном виде. В лубочном стиле картинки идея Евангелие огрублена и подавлена плотью, словно приближена к обыденности. «Почтенный старик в колпаке и шлафроке отпускает беспокойного юношу…Яркими чертами изображено развратное поведение молодого человека: он сидит за столом, окруженный ложными друзьями и бесстыдными женщинами… Пасет свиней и разделяет их трапезу…блудный сын стоит на коленях; в перспективе повар убивает упитанного тельца». Евангелие не понято человеком, спасает и не предотвращает даже того, от чего столь наглядно предостерегает сюжет картинки-притчи. Потеряв Дуню, отец называет ее «заблудшей овечкой» (евангельское выражение, ставшее аналогом притчи о блудном сыне), выражая тем самым, что библейская история повторяется, но так и не исправляет, не поучает, не поучает человека. Внешне жизнь – не воплощение заветов Библии, а скорее карикатура на нее, поэтому такие символические антитезы: в Евангелие – сын, в повести – дочь; возвращение в дом к живому отцу – возвращение к могиле и др. Библия сбывается как христианский идеал: «маленький человек» обречен на непонимание Христа.

Отторжение «маленького человека» от очевидной и открытой Божественной истины символично показано в последней сцене повести, когда уродливый рыжий мальчишка вспрыгнул ногами на могилу смотрителя, где стоит православный крест, и еще уцелел святой образ: «маленький» видит, но не внемлет очевидному. Вместе с тем осененная образом могила символизирует неизбежную встречу «маленького человека» с Христом, но уже не в земном бытии.

С. Полоцкий – писатель 17 в. Именно в его творчестве мы обнаружили наиболее своеобразную форму трактовки притчи о блудном сыне.

Существенное место занимают в творчестве его пьесы: «Комедия притчи о блудном сыне» (1675) и «О Навуходоносоре-царе» (1673). Обе пьесы носили тот же просветительский характер, что и вся поэзия Симеона. В «Комедии о блудном сыне» Симеон Полоцкий выступает за исправление нравов молодежи, рисует сцены кутежей и поднимает темы, типичные для его времени (например, тему поездки в чужие страны). Пьеса сопровождалась веселыми интермедиями с пением и плясками и была явно рассчитана не только на поучение, но и на развлечение.

Этот писатель как бы собирал и «коллекционировал сюжеты и темы. Он был заинтересован в их разнообразии, замысловатости, но не в глубине изображения.

Жанр данного произведения – комедия, он и определяет приоритетные задачи: развлечение, увеселение. Но даже через эту парадоксальную для притчи форму писатель старался донести до зрителей и читателей (пьеса предназначалась для постановки на сцене) поучительный религиозный смысл.

За веселыми песенками и плясками скрывается глубокий подтекст: доказательство от противного. Уезжающая в другие страны молодежь, возвращается домой, туда, где ее ждут, где ей прощают все прегрешения. (Прямая аналогия с библейской притчей).

Глава 3.Интерпретация притчи в изобразительном искусстве.

Перед явлением искусства всякий человек - «иноземец». Живопись требует от зрителя понимания цветовых потоков, их сочетания.

В изобразительном искусстве библейские сюжеты не менее популярны. Мы сосредоточили свое внимание на картинах двух художников: Рембрандте, который писал в эпоху Просвещения, и Репине, русском художнике конца XIX века.

Проанализируем свои впечатления от рембрандтовской картины. Изображение строго соответствует притче и даже названа («Возвращение блудного сына») точно так же как притча.

В течение тридцати лет работал Рембрандт над своей картиной.

Художник создает композицию повествовательную, в которой акцент на старике-отце. Сюжет картины «Возвращение блудного сына» не имеет прямого отношения к предыдущим наброскам, но именно в нее вложил Рембрандт весь свой творческий опыт и едва ли не самое главное из жизненного опыта.

Рембрандт вдумчиво вчитывался в библейский рассказ, но он не был простым иллюстратором, который стремится в точности воспроизвести текст. Он так вживался в притчу, словно сам был свидетелем происшедшего, и это давало ему право досказать недосказанное.

На небольшой площадке перед домом собрались несколько человек. Оборванный, нищий, в подпоясанных веревкой лохмотьях, с битой головой каторжника стоит блудный сын на коленях и прячет лицо на груди старика. Охваченный стыдом и раскаянием, он, может быть, впервые за много лет ощутил тепло человеческих объятий. А отец, склонившись к «бродяге», бережной нежностью прижимает его к себе. Его старческие, нетвердые руки ласково лежат на спине сына. Эта минута по своему психологическому состоянию равна вечности, перед ними обоими проходят годы, проведенные ими друг без друга и принесшие столько душевных мук. Кажется, что страдания уже настолько сломили их, что радость встречи не принесла облегчения.

Встреча отца и сына происходит как бы на стыке двух пространств: вдали угадывается крыльцо и за ним уютный отцовский дом. Перед картиной подразумевается и незримо присутствует безграничное пространство исхоженных сыном дорог, чуждый и оказавшийся враждебным к нему мир.

Фигуры отца и сына составляют замкнутую группу, под влиянием охватившего их чувства, они как бы слились воедино. Возвышаясь над коленопреклонным сыном, отец мягкими движениями рук прикасается к нему. Его лицо, руки, поза – все говорит о покое и счастье, обретенные после долгих лет мучительного ожидания. Лоб отца как бы излучает свет, и это самое светлое место в картине.

Ничего не нарушает сосредоточенного молчания. С напряженным вниманием наблюдают за встречей отца и сына присутствующие. Среди них выделяется стоящий справа мужчина в красном плаще, фигура которого как бы связывает главных действующих лиц с окружающими их людьми.

Внимательно следит за происходящим и человек, стоящий сзади. Взор его широко открытых глаз говорит о том, что и он проникся всей важностью и серьезностью момента. С искренним сочувствием смотрит на отца и сына стоящая поодаль женщина. Трудно сказать, кто эти люди. Может быть, Рембрандт и не стремился к индивидуальной характеристике присутствующих, так как они служат лишь дополнением к главной группе.

Рембрандт долго и настойчиво искал фигуру блудного сына, уже в прототипах многочисленных рисунков и эскизов угадывается блудный сын. На картине он – едва ли не единственный в классической живописи герой, полностью отвернувшийся от зрителей. Юноша много странствовал, много испытал и пережил: его голова покрыта струпьями, башмаки стоптаны. Один из них свалился с ноги, и зритель видит заскорузлую его пятку. Он едва добрался до порога отцовского дома и в изнеможении опустился на колени. Спавший с ноги грубый башмак красноречиво говорит о том, какой длинный был пройден путь, каким унижениям он подвергался. Зритель не имеет возможности рассмотреть его лицо, но вслед за блудным сыном он тоже как бы входит в картину и падает на колени.

Из глубины сумрачного холста льется таинственный свет. Он мягко обволакивает фигуру слепого отца, шагнувшего из тьмы навстречу сыну. Окружающие как бы застыли в ожидании слов о прощении, но слов нет…Старик-отец, действительно, производит впечатление слепого, хотя в притче ничего не сказано о его слепоте. Но она, видимо, казалась Рембрандту чем-то более способным выпукло изобразить волнение растроганного сердца.

Чувство безграничной радости и любви захватило отца целиком, в сущности, он даже не обнимает своего сына, так как у него уже нет для этого сил и руки его не способны прижать к себе сына. Он просто ощупывает его, тем самым, прощая и защищая.

Вторая, более современная картина русского художника И.Репина «Не ждали», призрачно напоминает сюжет притчи.

Содержание картины несложно. Комната залита ярким светом. Солнечные лучи пронизывают воздух, они играют, переливаясь цветами радуги. На полу. На стенах, на потолке. Тщательно, до мелочей выписана обстановка комнаты, мебель, картины, балконная дверь со стекающими дождевыми каплями по стеклу, отстающие в сыром углу обои, щели на половицах.

Вся семья в сборе. Сидя за столом, готовят уроки дети, мальчик и девочка. У рояля молодая женщина. Здесь же пожилая дама в черном платье.

И вот в комнату входит кто-то посторонний. В первое мгновение его не узнают. Не верят себе, неужели это он? Не может быть!.. Но это он, он!

Кто же он? Кем он приходится вот этой замершей в полусогнутом положении престарелой даме, этой испугавшейся девочке и ее брату, первым, кажется, узнавшему пришельца, этой застывшей в недоумении молодой женщине у рояля? На лицах присутствующих – удивление, радость, любовь, целая гамма сложнейших душевных переживаний, внезапно охвативших каждого из членов этого маленького семейного мирка и представленных художником с необычайной, почти физиологической ощутимостью.

Все элементы картины правдиво и точно характеризует среду, людей, их душевное состояние. Пусть в картине Репина запечатлен только один момент, только одно краткое мгновение. Вызвавшее у всех участников сцены глубочайшее смятение чувств, - любому зрителю ясно: в свою семью из далекой ссылки, а может быть, и с каторги неожиданно возвратился сын, муж, отец.

Вся сцена полна необычайного напряжения, готового вот-вот разрядиться в шуме счастливых, радостных возгласов. Кажется, еще миг и вошедшего узнают все. И бросятся навстречу тому, кого, быть может, считали уже погибшим. Не случайно Репин написал женщин, старушку-мать и сидящую у рояля молодую женщину в темных траурных платьях. Ведь возвращения с царской каторги не ждали, попавший туда обычно не возвращался.  

Заключение.

Итак, рассмотрев различные интерпретации притчи в разных видах искусства, была выявлена тонкая связь между ними, которая в процессе работы становилась все более отчетливой и значимой. Были рассмотрены несколько литературных произведений и проведена параллель с библейской притчей. Писатели прошлых столетий (так же, как и художники) очень интересовались религиозной тематикой. Интерпретация притч была актуальна в те времена. Не во всех произведениях точное изложение притчи, в некоторых был лишь призрачный намек на нее, только общая мысль, идея. Но факт остается фактом – интерпретация притчи очень часто встречается в различных произведениях, т. к. истинные писатели и художники затрагивают в своих творениях вечные вопросы бытия, а в притче о блудном сыне как раз и раскрываются вечные вопросы покаяния и всепрощения.