Чтоб я вносил свет во тьму
Молитва отца Власия.
Философия
– это система целей и ценностей. Владимир Соломонович Библер, ученый-философ
РГГУ, предлагает наполнить содержание гуманитарного содержания в школе изучением
особенностей культур разных эпох. Мышление нового времени характеризуется как
рационалистическое, а современной эпохи как релятивизм, отсутствие единой
картины мира. Для нашей эпохи характерно возвращение мышления к исходным
началам. Что это? Тупик? И вот тогда, уже будучи знакомы с литературными
источниками других народов (по программе развивающего обучения З.Н.Новлянской и
Г.Н.Кудиной), мы вместе с учениками начинаем понимать, что русская классическая
литература – это не возвращение мышления к исходным началам, не социальная или
чисто эстетическое явление, а отражение духовной жизни не только писателей, но
и всего народа русского.
Стефан
Цвейг: «Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в
Европе. О чём они говорят? О счастье. Женщина хочет мужа, или некто хочет
разбогатеть, стать могущественным и уважаемым. У Диккенса целью всех стремлений
будет миловидный коттедж на лоне природы с весёлой толпой детей, у Бальзака –
замок с титулом пэра и миллионами. И, если мы оглянемся вокруг, на улицах, в
лавках, в низких комнатах и светлых залах – чего хотят там люди? – Быть
счастливыми, довольными, богатыми, могущественными. Кто из героев Достоевского
стремится к этому – никто. Ни один».
Украинский
писатель Иван Франко: «…если произведения литератур европейских вам нравились,
волновали ваш эстетический вкус и вашу фантазию, то произведения русских мучили
нас, задевали нашу совесть, пробуждали в нас человека…»
Совесть
утверждалась нашими писателями как мера всех вещей. Не внешний жизненный успех,
безбедное благополучие, что в литературах западных утверждалось как идеал всех
стремлений людей – но совесть как основа основ человеческого бытия. Выдающийся
русский философ И.В. Киреевский писал об этом так: «Западный человек искал
развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков. Русский
человек стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть
тяжести внешних нужд».
Валентин
Семёнович Непомнящий назвал роман в стихах Александра Сергеевича Пушкина
«Евгений Онегин» книгой, обращенной к нам. Что в нем заставляет порой
вздрогнуть и почувствовать – это правда, это – про меня, про всех нас? Почему
обрушилась на молодого человека, по имени Евгений Онегин, хандра, почему
опротивела ему жизнь – бесценное сокровище, вручаемое человеку даром, ни за
что? Как живет этот человек?
Среди
блистательных побед, среди вседневных наслаждений… Жизнь Онегина описывается в
первой главе как непрерывное пиршество. Всё для удовольствия, всё для
наслаждения. Даже наука страсти нежной тоже род гурманства, наслаждения, но уже
иного рода, чем удовольствие от жирных котлет и золотого ананаса. Жизнь –
потребление, причем потребляется весь мир:
Всё, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Всё, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши для неги модной…
А
в чем смысл жизни? Неужели весь смысл человеческого бытия на земле – это
наслаждение, не требующее ничего, кроме физического здоровья и ненасытности?
Но был ли счастлив мой Евгений,
Свободный, в цвете лучших лет,
Среди блистательных побед,
Среди вседневных наслаждений?
…………………………………….
Нет…
Вот
здесь-то и проясняется, почему автор любит героя, ведущего столь бессмысленную
жизнь, более того, почему он подружился с ним. Ведь подружился, надо заметить,
не когда-нибудь, а именно тогда, когда Евгению такая жизнь опротивела, когда
«ему наскучил света шум». Так и говорится:
Условий
света свергнув бремя,
Как он, отстав от суеты,
С ним подружился я в то время…
Не
правда ли, напоминает наш XXI
век? Но где же истина? Разве есть иной путь на земле?
Ответ
мы найдем в книге Войно-Ясенецкого «Дух, душа и тело», и он удивит
восьмиклассников: «И ваш дух, и душа, и тело во всей целости да сохранятся без
порока…» Оказывается, дух и душа – понятия разные. Нередко люди полагают, что
духовная жизнь состоит исключительно в поисках самого себя, в работе над собой.
Самокопание в негативных сторонах собственной жизни без осознания главной цели
жизни бесполезны. Поиск и обретение себя – это душевная цель; движение к Богу,
к миру горнему – цель духовная: «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль
и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровища
на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не
крадут.» (Евангелие от Мф.) В этих словах две системы жизненных ценностей,
связанных с той или иной направленностью воли человека в земном мире. Главная
тема русской литературы – противоборство двух раздирающих душу и сердце наших
стремлений к сокровищам небесным и сокровищам земным.
На
мой взгляд, было бы ошибкой отводить русской литературе единственное место в
духовном опыте подростка. Да, в анализе разных культур русская литература,
несомненно, вершина, но гораздо шире жизнь, чем отражение её даже в величайшей
из всех литератур. Литература и её выражение – язык – лишь сцепляющее звено
между духовной и предметной, социальной жизнью, которой живут наши ученики.
Прикоснуться к ней нельзя заставить, можно лишь заинтересовать, вдохновить.
Вдохновить на чтение, вдохновить на размышление, вдохновить на творчество. Это часто
очень трудно. Ученики – люди, в которых борются свет и тьма. Всякая любовь к
ученику (его прощение, принятие, вера в него) содержит ответственность. «И эта
ответственность в любви сочетается с требовательностью». «Любить расслабляющей
любовью, любить такой любовью, которая всё допускает и позволяет человеку
становится всё мельче и мельче, всё более себялюбивым, невежественным, – это не
любовь. Это – измена. Любовь должна быть требовательной. Требовательность в
любви сказывается, прежде всего, в том, чтобы любимого человека вдохновлять,
чтобы его уверить в том, что он бесконечно значителен и ценен, что в нем есть
всё необходимое, чтобы вырасти в большую меру человечности», – сказал
митрополит Антоний Сурожский.
Верить
надо в ученика, верить надо в человека. Поэтому когда я читаю одно из
наблюдений Ф. Достоевского, сделанное на детском празднике, всегда повисает
тишина. Задумчивая и какая-то добрая. «Кончился детский бал, и начался бал
отцов, и Боже, какая бездарность! Все в новых костюмах, и никто не умеет носить
костюм; все веселятся, и никто не весел; все самолюбивы, и никто не умеет себя
показать; все завистливы, и все молчат и сторонятся. Даже танцевать не умеют.
Взгляните на этого вертящегося офицера очень маленького роста… Весь танец его,
весь приём его состоит лишь в том, что он с каким-то почти зверством, какими-то
саккадами вертит свою даму и в состоянии перевертеть тридцать-сорок дам сряду и
гордится этим; но какая же тут красота! Танец – это ведь почти объяснение в
любви (вспомните менуэт), а он точно дерётся. И пришла мне в голову одна
фантастическая и донельзя дикая мысль: «Ну что, – подумал я, – если б все эти
милые и почтенные гости захотели, хоть на миг один, стать искренними и
простодушными, - во что обратилась тогда эта душная зала? Ну что, если б каждый
из них узнал весь секрет? Что если б каждый из них вдруг узнал, сколько
заключено в нём прямодушия, честности, самой искренней сердечной веселости,
чистоты, великодушных чувств, добрых желаний, ума, – куда ума! – остроумия
самого тонкого, самого сообщительного, и это – в каждом, решительно в каждом из
них! Да, господа, в каждом из вас всё это есть и заключено, и никто-то из вас
про это ничего не знает!» Они, наши дети, ждут от нас этой гуманности, этого
признания себя хорошим человеком.
В
романе «Бесы» один из персонажей, Кириллов, так говорит о людях: «Они не
хороши, потому что они не знают, что они хороши. …Надо дать им узнать, что они
хороши, и все тотчас же станут хороши, все до единого».
Но
любить такой любовью – принятием всех очень трудно. «…Верить до конца и любить
для того, чтобы не только ты, но и другой вырос в полную меру своих
возможностей, - это подвиг. Это нечто великое, это подлинное творчество: из
человека, который себя ещё не осуществил, мы осуществляем Человека,» - сказал
Антоний Сурожский.
Один
из классиков дал замечательное определение понятию «любовь»: «Любовь – это
такая степень открытости и уязвимости перед другим человеком, при которой вы
позволяете ему ранить себя и при этом продолжаете оставаться полностью беззащитным».
Только это чувство любви к человеку, движет нами, когда мы посвящаем всё своё
неурочное время им – детям, мы понимаем всё бремя ответственности, лежащей на
нас, когда мы вместе с ними едем в дальние города, читаем Пушкина у костра.
Какая романтика! Сколько воспоминаний! И сколько ответственности-любви стоит за
этим, знает только учитель.
Суть
моей педагогической философии заключается в следующем:
1) Вершины
духовной мысли сосредоточены в русской классической литературе и русском
языке, великом и могучем, – это часть нашей духовной жизни.
2) Литература
– проводник между реальным, земным миром и «горним», божественным.
3) Настоящая,
живая жизнь человека, вступившего на духовный путь, воспринявшего идеи русской
литературы и овладевшего русским языком,– это путь ответственности за себя, за
своих воспитанников; это своего рода подвиг, подвижничество, потому что нет
ничего более уязвимого, чем сердце любящего человека.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.