Кимаевой Анастасии
"Орфей и Эвридика"(1903-1904) В. Я. Брюсова и "Эвридика - Орфею"(1923) М. И. Цветаевой: античный миф у двух поэтов.
Оба великих поэта Серебряного века русской поэзии обратились к извечной темы античной мифологии: легенда об Орфее и Эвридике. Каждый из них дал новое, свое особое видение этого мифа, что и станет предметов моего анализа.
Обратимся к стихотворению В. Я. Брюсова «Орфей и Эвридика»(1903, 1904гг.), которое включено в цикл «Правда вечная кумиров» сборника «Stephanos» построено как диалог Орфея и Эвридики. По интонационной организации здесь главенствует напевная интонация, создаваемая большим числом повторов как отдельных слов, так и полустиший, и даже целых стихов. Продумана и гармонична композиция этого стихотворения: в нем 11 четверостиший, каждое из которых – обращения Орфея или Эвридики друг к другу по пути из Аида. Четверостишия-обращения регулярно чередуются.
В первых двух четверостишиях определяется главная тема стихотворения: Орфей в роли «ведущего», а Эвридика в роли «ведомого» следуют из Аида.
«Мы идем тропой мятежной, к жизни мертвенной тропой».
Если вспомнить «классический» миф об Орфее и Эвридике, то мы знаем, что в нем Эвридика не говорила с Орфеем, а лишь молча следовала за ним. В стихотворении Брюсова – Эвридика заговорила, но при этом она не выражает своего собственного мнения, она лишь подчиняется желанию Орфея ее вернуть
«ты ведешь, мне – быть покорной».
Но теперь Эвридика лишь тень, у которой
«на взорах – облак черный, черной смерти пелена».
Орфей опьянен своим страстным желанием вернуть возлюбленную. Его разум затуманен, ведь он не понимает, что он «лишь тень ведет назад».
В стихотворении очень ярко прослеживается мотив всемогущества искусства, которое способно дать жизнь, так же, как и смерть. Искусство – это величие. И наш Орфей это знает, ведь он «заклявший лирой – бога, песней жизнь в тебя вдохну!» В этом стихотворении Брюсов сохранил проблематику и смыслы античного мифа – магическая сила искусства и художника, их способность зачаровать даже богов и охранителей Аида, соотношение любви и смерти.
Но Эвридика, познавшая нечто большее, чем Орфей, познавшая космос, смерть, великое таинство на наивный оптимизм Орфея отвечает, что теперь для нее «все напевы» ничего не значат, ведь она познала тайну тишины, увидела «севы Асфоделевой страны» ( загробный луг, по которому блуждают души умерших, считался усеянным цветами асфоделя.). В этом стихотворение нашла свое выражение характерная для орфического мифа оппозиция мир живых / мир мертвых. Влюбленных разделяет разная глубина знаний о космосе. Познавшая тайну потусторонности Эвридика видит «сумеречную» сторону бытия». Она признает поверхностными представления Орфея о земной реальности:
Для Эвридики кажутся бессмысленными «радости песен», «радость плясок», «сладко-жгучий ужас ласк» - теперь ее мертвому сердцу неподвластны былые радости жизни.
В разговоре с Эвридикой Орфей надеется, что ее сердце «оживет», если она увидит его. Он в нетерпении нарушил указание Аида – не оглядываться на Эвридику, пока они не выйдут на солнечный свет – оглянулся и этим взглядом потерял жену навеки. Вся вина за печальный исход этого пути возлагается на Орфея.
В отличие от В.Я. Брюсова, М. И. Цветаева большее внимание отдает образу Эвридики. В ее письмах к Б. Пастернаку этого же периода он появляется не раз: «До страсти хотела бы написать Эвридику: ждущую, идущую, удаляющуюся. Если бы ты знал, как я вижу Аид!». В другом письме Цветаева проецирует образ Эвридики на себя: «Мой отрыв от жизни становится все непоправимей. Я переселяюсь, переселилась, унося с собой, что напоила б и опоила б весь Аид!»
Теперь Эвридика не покорная тень, следующая за Орфеем, а почти что «воинственная» душа». Она обращается к мертвым «для тех, отженивших последние клочья покрова; для тех, отрешивших последние звенья земного», считая их «сложившим великую ложь лицезренья» с недоумением: «не превышение ли полномочий Орфей, нисходящий в Аид?»
В стихотворении «Эвридика – Орфею» ее образ уже находится по ту сторону бытия, навсегда расставшись с земной плотью и сложив на смертное ложе «великую ложь лицезренья». Вместе с физической смертью от нее ушла способность видеть жизнь в лживой, искажающей суть оболочке. Она теперь среди «зрящих внутрь», в корень вещей и мира. Потеряв свою плоть и перестав ощущать радости прошлой жизни, но ощущая всей своей сущностью бытие, вечность, «она успела стать подземным корнем, тем самым началом, из которого произрастает жизнь. Там, на поверхности, на земле, где она была «благоухающим островом в постели и красавицею белокурой песен», – там, она, в сущности, жила поверхностно. Но сейчас, здесь, на глубине, она переменилась.
Свидание с Орфеем для нее «нож». Эвридика не хочет возвращаться к старому, к любви «уст» и «ланит», просит оставить ее «уплочено же – всеми розами крови за этот просторный покрой бессмертья… до самых летейских верховий любивший – мне нужен покой».
Теперь для Эвридики все былые жизненные удовольствия совершенно чужды: «что я скажу тебе, кроме: – «ты это позабудь и оставь!». Она признает поверхностными представления Орфея о земной реальности
И для нее истинная человеческая жизнь – за чертой, пребывание в Аиде. Орфей – образ из ее прошлого, призрак, который кажется ей мнимым. «Ведь не растревожишь же! Не повлекуся! Ни рук ведь! Ни уст, чтоб припасть устами!»
В двух последних четверостишьях говорится о том, что Эвридика умерла от укуса змеи. Этот «бессмертный змеиный укус» противопоставлен сладострастью земной жизни. «С бессмертья змеиным укусом кончается женская страсть». Почувствовав его, Эвридика не хочет и не может уходить с Орфеем, выше прежней умершей страсти для нее – «последний простор» Аида.
Уплочено же – вспомни мои крики! –
За этот последний простор.
В стихотворении дважды повторяется мотив платы. И этой платой за вход в Аид, за покой бессмертия Эвридика называет земную любовь к Орфею. Теперь они друг для друга брат и сестра, а не великие любящие:
Не надо Орфею сходить к Эвридике
И Братьям тревожить сестер.
Эвридика, помнит о том, что связывало их наверху, в земной жизни, но он ей уже не любовник, а духовный брат. Страсть умерла вместе с телом, и приход Орфея – напоминание о «клочьях покрова», то есть, имея в виду Цветаеву, клочьях лирики и страсти, воспоминание о которых не вызывает тоски. Это даже не останки, а тряпье вместо наряда, не идущее в сравнение с прекрасным «просторным покроем» новых одежд – бессмертья. Имея большее, цветаевская Эвридика не хочет и не может расставаться с ним ради меньшего. Орфей превышает полномочия, нисходя в Аид, стремясь увлечь Эвридику из мира бессмертия, так как жизнь не может взять верх над смертью.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.