Статья по роману Б.Можаева"Мужики и бабы"

Утопические интенции  в романе Б.Можаева «Мужики и бабы»

В XX веке в литературе формируется такая жанровая разновидность утопии  как «природная утопия». Основные жанрово-композиционные  элементы этой разновидности утопии достаточно детально охарактеризованы в монографии «Натурфилософская проза С.П. Залыгина и утопический вектор русской литературы» [1]. В основе «природной утопии» находится   предположение о существовании  либо в отдалённом пространстве, либо  во времени идеального мироустройства, основанного на полной социальной и природной гармонии.

В данной  статье под   утопией понимается литературный жанр, в основе которого – изображение «регулируемой общественной жизни» [2; 59]. «Природная утопия» подразумевает такое устройство общественной жизни, которое основано на перенесенных в жизнь человеческого сообщества и особым образом воспринятых законах природы. «Природная утопия» содержит в себе утопические идеи, образы, мотивы, характерные в целом для этого жанра. Некоторые исследователи (Ковтун Н., Ланин Б.) относят к такой утопии  самые различные произведения «деревенской прозы».  Как известно, в этом феномене литературы  значительное место занимает и роман Б.Можаева «Мужики и бабы».

В основе можаевской «природной утопии» - жизнь природная, традиционная, крестьянская. Это  жизнь, воспринявшая гармонию природы,   природную целесообразность, своеобразный «разум» природы, позволяющей сосуществовать внутри её сообществ самым противоречивым созданиям, процессам, явлениям.  Всё это  позволяет  утверждать, что роман «Мужики и бабы» содержит свойства характеристики  жанра «природной утопии».

 Мотив природной гармонии, «земного рая»  намечен уже при характеристике села Тиханово. Писатель  знакомит нас с неспешным бытом и самодостаточными обитателями деревни. Здесь живут  простые, добрые, работящие Андрей Иванович Бородин, братья Рубцовы, Федот Иванович Клюев, Фрося. И до революции жили они своей нелегкой жизнью с маленькими горестями и радостями. И теперь, на исходе двадцатых годов они любят землю, животных, искренни в своих чувствах, поступках: «Вернулся домой Андрей Иванович в марте восемнадцатого года. Как увидел кобылу, так и со двора не уходил до самых сумерек. Все оглаживал ее, чистил, хвост расплетал, гриву. Песни мурлыкал. И она приняла его. Видать, хозяина почуяла» [4; 9]. Такая пасторальная близость человека и животного здесь воспринимается так же естественно, как вечный труд на земле. Природное, естественное начало в характере Андрея Ивановича  акцентирует автор,  когда этот герой любуется «неохватным пространством», зовущим «через эти светлые пологие увалы к дальнему лесному горизонту, где мягко и сине, откуда веет дремотным небесным покоем.  И так далеки были эти леса, так зыбки их очертания, что, казалось, три года скачи туда – не доскачешь [4; 7].

Б. Можаев изображает природную жизнь, где человек, животные, растения сосуществуют гармонично, как единое целое. «А сколько птиц здесь, сколько живности! Над заболоченными низинами кружились чибисы; завидя конного, они ревниво, издали, встречали его…Утки  хоронились в камышах. На всю округу заливались соловьи, утробно квакали лягушки» [4; 5 ]. Это своего рода «райский уголок», где «конный» воспринимается как органическая часть идиллического пространства

 Здесь «райский уголок» - хронотоп, восходящий к Библии, может быть истолкован в качестве  одного из активных элементов жанра «природной утопии». Тогда истоки жанра природной утопии могут и должны быть связаны с книгами Ветхого и Нового Завета. Представление о гармонии всего живого – одно из важнейших для ветхозаветных и христианских представлений о рае. «В раю и люди и животные говорят на одном языке и живут в полном согласии» [5; 502]. Идеальные представления о справедливом мироустройстве исходят из неискоренимого и утопически неисполнимого желания человека создать вокруг себя идеальное пространство, где царила бы атмосфера рая.

Политические  перемены 1917 – 1921 годов  лишь придают можаевской деревне красоту и импульс к развитию. По Можаеву, именно после революции деревня изменилась неузнаваемо: «На месте старых, покосившихся осиновых изб появились красивые кирпичные дома, улицы замостили камнем, через овраги перекинули мосты» [3; 58]. Кто больше работал, тот больше имел. Работать же мужики любили, да и воля им была – делай, что хочешь: «Торгуй на всю катушку, расцветай!» [3; 59]. Здесь очевидна идеология ранней «деревенской прозы», не принимавшей коллективизацию, но лояльно относившейся к революции. Б.Можаев оказывается здесь вполне созвучен «Сельским жителям» В.Шукшина, первым главам «Последнего поклона» В.Астафьева.

Можаевская деревня свято чтит вечные ценности и нормы, «природные» законы, духовный опыт, накопленный поколениями крестьян. Б.Можаев реализует свой идеал мира-семьи, где люди живут в гармонии с природой.  Писатель утверждает, что основу мировоззрения сельского жителя составляют вера, любовь-жалость и труд-творчество. Но труд на земле для можаевских персонажей –  не библейское проклятие, а основа жизни, мерило нравственности человека.

      Через поэзию крестьянского труда  писатель показывает естественный ход здоровой жизни, постигает гармонию внутреннего мира человека, живущего в ладу с природой, радующегося ее красоте. Этот привычный уклад жизни был заложен их предками. В утопическом ключе    выдержано изображение самого поэтического и мифологизированного периода деревенского бытия – покоса. Обращает на себя внимание описание «уникальных в мире, сказочных заливных приокских лугов», с их «вольным разнотравьем»: «Любил Андрей Иванович луга. Это где еще на свете имеется такой же вот божий дар? Чтоб не пахать и не сеять, а время подойдет – выехать всем миром, как на праздник, в эти мягкие гривы да друг перед дружкой, играючи косой, одному за неделю намахать духовитого сена на всю зиму скотине. Двадцать пять! Тридцать возов! Если и ниспослана русскому мужику благодать божья, то вот она, здесь, перед ним расстилается, во все стороны – глазом не охватишь» [3; 209]. Природа рязанщины изображается и оценивается автором и как феномен красоты, и как источник благосостояния крестьян, и как «божий дар» - ниспосланное свыше дарование.

Элемент утопии акцентируется писателем и при изображении традиций семейной жизни. И в горе и в радости крестьяне поддерживали друг друга, «свадьбы справляли вместе по-людски, красиво» [4; 40]. Вместе отдыхали, выходили на улицу «на людей поглядеть да себя показать» [4; 37]. Церковные праздники почитали, отмечали не менее дружно: «Вечером сойдутся на Красную горку со всего конца ребята и девки. Две, а то и три гармошки придут. Бабы вывалят из домов, мужики» [4;38]. Можаевские мужики и бабы убеждены: «Хорошо жить на миру! Не соскучишься» [4; 98]. По вечерам любили тихановские мужики песни петь: «Андрей, песню!.. Для начала нашу любимую.… А там поглядим» [4; 82]. Такая идилличность, пасторальность в изображении доколхозной деревни необходимы писателю для создания композиционного контраста жизни традиционной деревни и деревни, вынужденной от традиций отказаться.

В первой книге романа «Мужики и бабы», посвященной доколхозным временам,  крестьянская жизнь  воссоздается и оценивается писателем с симпатией, позитивно, как торжество крестьянского здравого смысла, как реализация мечты о справедливом устройстве жизни. Тиханово – артельное село: «Артель сколотили – все льготы ваши. И всякая поддержка тебе от властей, от банка, от торговых заведений. Что значит кооперация. Милое дело» [4; 63]. В артели был свой магазин, торговали «скобяными товарами  да хомутами, дегтем. Товары давало государство в кредит из расчёта десяти процентов годовых. Прибыльная торговля!» [4; 64]. В помещичьем доме открыли волостную больницу, получили кредиты, «железо, наряды на гнутье ободьев в госфондовских дубках под Бреховом. Куда с добром! Веселое время наступило» [4, 65]. «Весёлое время» - пасторально-утопический хронотоп Можаева, в наибольшей степени выражающий авторскую оценку русской советской древни 1920-х годов.

 Б. Можаев с любовью рисует природосообразный быт  селян. Пространство крестьянского двора – это символическая модель «обетованной земли», мечта о «тихом уголке России». В этом смысле не случайно название деревни Тиханово. Этимология данного слова может быть возведена к слову «тихий», в праславянском язык означавшем «справедливый», «правдивый», «спокойный». И это тоже показатель гармоничного существования, «богопронизанность жизни» [2; 270] обитателей рязанской деревни. Крестьянская изба, размеренность жизни, неспешные описания раннего утра – модели некогда идеального пространства-времени патриархальной  Руси: «Солнце еще не встало, но на дворе все проснулось, ожило; по широкому подворью бродили куры и лениво лопотали. У плетня суетился, разгребая землю, петух; приспуская крыло на ногу, сучил перьями, пританцовывал и тоже  –  что-то лопотал сердито курам» [4; 148].

Изображение крестьянской вселенной  включает также описание красок, содержащих и некую угрозу этому идиллическому благоденствию: «Чистое с утра, просторное небо блекло, серело, словно выцветало к полудню, а потом и вовсе покрывалось на горизонте малиново-сизой хмарью, сквозь которую закатное солнце выглядело непомерно большим и красным» [4; 148]. Малиново-сизая хмарь», как и «непомерно красное» солнце в данном случае выполняют функцию своеобразного знака приближающейся беды.

Таким образом, из всего  изложенного выше можно сделать вывод о том, что роман Б.Можаева «Мужики и бабы» в значительной мере маркирован утопическими интенциями различного генеза, соединенными с пасторально-идиллическим хронотопом, выполняющими композиционную функцию контраста прошлого и настоящего русской деревни.

Список литературы

  1. Гончаров П.А., Филиппова С.В. Натурфилософская проза С.П. Залыгина      и утопический вектор русской литературы:   Монография. Мичуринск: Изд-во МГПИ, 2007.

2. Ковтун Н.В. Русская литературная утопия второй половины XX в. Монография. Томск: Изд-во Том. ун-та, 2005.  536 с.

3. Ланин Б.А., Боришанская М.М. Русская литературная антиутопия. М.: Онега, 1993.  247 с.

4. Можаев Б.А. Мужики и бабы. Роман.  М.: Арда, 2007.  704 с.

5.Турскова Г.А. Новый справочник символов и знаков. М., 2003. 505 с.