ВНУТРИЯЗЫКОВАЯ И МЕЖЪЯЗЫКОВАЯ ОМОНИМИЯ
Байторынова
М.
Жетысуский
государственный университет им. И. Жансугурова, г. Талдыкорган
munira.baitorynova@mail.ru
В статье
раскрываются особенности внутриязыковой и межъязыковой омонимии.
В лингвистической
литературе нет единства взглядов на явление, называемое омонимией, и на
отграничение его от того, что именуется многозначностью, или полисемией.
В основном наметились
два взгляда на омонимию и многозначность. Согласно первому, омонимами
признаются только такие одинаково звучащие слова, которые изначально были
разными по форме и лишь в процессе исторического развития совпали друг с другом
в едином звучании вследствие различных фонетических, и в общем случайных,
причин.
Все остальные случаи,
когда одинаковая материальная, звуковая оболочка приобретает различное
содержание, признаются явлением многозначности, полисемии слова.
Примером омонимии в
таком понимании будет русск, брак 'супружество' и брак 'плохая продукция', нем,
das Reis 'ветка, сук' (из древнего hris) и der Reis 'рис' (из итал. riso);
'примером многозначности слова будет русск, крепость 'укрепленное место' и
крепость 'свойство крепкого', нем. das Schloss 'замок' и das Schloss 'дворец, замок'
(и то и другое связано с schliessen).
Согласно второму
взгляду, к омонимам относятся как слова исторически разные, но в силу
исторических причин совпавшие пo звучaнию, так и те случаи, когда различные
значения многозначного слова расходятся настолько, что материальная оболочка,
связывавшая их, как бы разрывается, давая жизнь двум (или большему количеству)
новым словам. При таком подходе в разряд омонимов попадут в немецком языке и
Reis— Reis и Schloss—Schloss.
Первая точка зрения
представлена в основном традиционной, классической лексикологией и
лексикографией как в нашей стране, так и за рубежом. Вторая распространилась
главным образом в последние несколько десятилетий. Однако и старая концепция
жива до сих пор, а в самое недавнее время получила большое подкрепление,
поскольку в ее защиту с блестящей, хотя и дискуссионной, статьей выступил В. И.
Абаев, нашедший себе, правда, немало оппонентов [2].
Каждая из
охарактеризованных концепций заключает в себе ряд противоречий и трудных
вопросов. Если придерживаться первого взгляда, то совершенно ясным и предельно
точным представляется критерий распределения: этимологические познания наши
всегда позволят нам произвести последнее. Далее, отпадает, вполне естественно,
необходимость размышлять и колебаться в вопросе о тождестве слова, т. е. о том,
имеем ли мы дело с одним словом или с разными словами. Конечно, омонимы, всегда
бывшие отдельными словами, и должны считаться таковыми, тогда как все
многозначные слова сохраняют свое былое единство.
Однако возникают другие
трудности. Как ответить, например, придерживаясь данного разделения, на
следующий вопрос: чем отличается, противопоставляется в современном немецком
языке такая пара, как Reis 'ветка' и Reis "рис', с одной стороны, и Stock
'палка' и Stock 'этаж' — с другой (первые два слова - результат случайного
совпадения, вторые два — результат дивергентного развития). Ответом будет,
очевидно, историческое происхождение. Но это свойство не дано непосредственно в
речи никому, кроме специалистов в истории данного языка, для прочих оно может
быть лишь выяснено на основании особых изысканий. Противопоставление, не
обнаруживаемое носителями языка, не является противопоставлением. В. И. Абаев
говорит: «Когда кто-либо ошибочно, по созвучию, сближает этимологически два слова,
которые в действительности генетически не связаны, мы говорим: здесь нет
этимологической связи, это простая омонимия. Иначе говоря, созвучие по
омонимии, как созвучие случайное, мыслится как нечто противоположное созвучию,
основанному на единстве происхождения» [2]. Когда читаешь эти слова, невольно
напрашивается мысль: кто это «мы»? «Мы»- языковеды, филологи, которые знают
историю слов, или «мы» - это говорящие на данном языке? Кому созвучие
«мыслится» как «случайное» или «неслучайное»? У нас далеко нет уверенности, что
люди, говорящие на русском языке как на родном, твердо разбираются в том, что ключ
'родник' и ключ, запирающий дверь, не связаны друг с другом, а ворот на
рубашке и ворот на колодце связаны. Мы сделали небольшой эксперимент:
опросили 10 человек, поставив им такой вопрос: «Как вы думаете, почему ключ
„источник" называется также, как ключ от двери?» Ни один не ответил нам:
«Совершенно случайно» или: «Просто так». Напротив, люди задумывались,
начинали искать связь, объединяющую эти слова и понятия, и, к нашему удивлению,
находили ее, например, в таком виде: «Вода где-то заключена и пробивается
тоненьким ручейком» или: «Вода — ключ жизни» и т. д. Если русский человек
говорит про каких-нибудь мошенников: «Это одна шайка-лейка», то это значит, что
он связывает шайку, с помощью которой моются в бане и в которую наливают
воду, с шайкой 'бандой'. И действительно, несмотря на то, что эти слова
не связаны этимологически, они связаны в современном языке тем, что звучат
одинаково, хотя и значат разное. На сближение этимологически не связанных
омонимов, в результате которого они начинают казаться разными значениями
одного слова, указывают различные языковеды. Поэтому такое высказывание В. И.
Абаева, как: «Объективно в лексике существуют два в корне различных, ничего
общего между собой не имеющих явления омонимия и полисемия», — не может быть
признано нами правильным [2].
Если мы не можем
удовлетворительно ответить, чем в современном языке отличаются, например для
немца, отношения в паре типа das Reis "ветка' и der Reis 'рис', с одной
стороны (этимологически разные слова), и в паре типа das Band 'лента' и der
Band 'том' — с другой (этимологически родственные образования), то зато мы
можем сказать довольно ясно, чем они похожи. Они похожи тем, что в обеих парах
наблюдается дифференциация слов, их образующих, по формальным моментам,
например, по грамматическому роду или по типу образования множественного числа
и по парадигме склонения. Ср., кроме приведенных примеров, еще: der Leiter
'руководитель', Gen. des Leiter's, PI. die Leiter и die Leiter 'лестница', Gen.
der Leiter, PI. die Leitern (первое слово сравнительно молодое, производное от
глагола leiten, древневерхненемецкое leiten, связанного с корнем *1iр 'идти',
второе же, древневерхненемецкое (h)leitara, восходит к корню *hli), или das Tor
'ворота', Gen. des Tores, Pl. die Tore и der Tor 'глупец', Gen. des Toren, PI.
die Toren (первое слово в средневерхненемецком звучит tor и по корню связано с
Tur, второе в средневерхненемецком tore, первоначально субстантивированное
прилагательное). Грамматические различия в равнозвучных словах разного значения
и разного происхождения, которыми немецкий язык охотно снабжает подобные пары,
служат тем же целям дифференциации и в парах слов, ведущих происхождение от
единого источника. Ср., например: das Steuer 'руль', Gen, des Steuers, PI. die
Steuer и die Steuer 'налог', Gen. der Steuer, PI. die Steuern (и то и другое в
средневерхненемецком stiure и считается развитием единой основы) или der
Hut 'шляпа', Gen. des Hutes, PI. die Hute и die Hut 'охрана, защита', Gen. der
Hut, PI. die Huten.
Как мы видим, и в
этимологически связанных, так же как и в этимологически не связанных
парах, появляются очень похожие дифференцирующие различия. Таким образом,
морфологические тенденции «поведения», сравниваемых пар сходны.
Сходны также и
синтаксические нормы поведения обсуждаемых единиц. Дело в том, что слова,
объединяющиеся в омонимичные пары, обладают совершенно разной синтаксической и
лексической валентностью. Это кажется трюизмом в отношении так называемых
«истинных» омонимов. Слово der Leiter 'руководитель', т. е. название лица,
несомненно, будет вступать в другие лексические сочетания и будет участвовать в
иных синтаксических конструкциях, чем die Leiterg 'лестница'. Однако то же
самое обнаруживается и при сравнительном анализе пары der Stock 'палка' и der
Stocks 'этаж' (и то и другое является результатом разошедшегося в разные
стороны семантического развития одного слова). Так, для Stock чрезвычайно
высоко будет вероятность появления в конструкции «предлог in+определенный
артикль+порядковое числительное+Stock» (например: im dritten Stock, im vierten
Stock) или в конструкции «числительное количественное+Stock+hoch» например:
drei, vier Stock hoch). Вероятность таких конструкций для Stocki равна нулю.
Напротив, для Stocki (и никак не для Stockz) характерно сочетание с некоторыми
предлогами (но не in!) типа mil dem Stock, nach dem Stock (greifen), an einern
Stock (gehen).
Совершенно так же, как
для Leiter — Leiter, для Stock— Stock непосредственный контекст будет служить
дифференцирующим средством для понимания и восприятия омонимических
знаков-слов.
Мы рассмотрели, таким
образом, ответ на первый вопрос, напрашивающийся, если признать, что омонимы —
плод случайного совпадения — и омонимы — плод дивергентного развития —
представляют собой абсолютно разные вещи, даже не 'сравнимые' между собой. На
вопрос, чем же они различаются в современном языке, мы не смогли дать
вразумительный ответ; мы смогли, напротив, отметить лишь черты формального сходства
в отношениях между членами этих пар.
Возникает и другая
неясность: если отказать многозначному слову в том, что оно может, развивая
свою полисемантичность, распасться на две лексические единицы, два различных
слова, то придется признать, что представители разных крупных классов слов
(разных частей речи) окажутся одним словом. Ср.: нем. der Dank
'благодарность'—имя существительное и dank 'благодаря'— предлог, das —
указательное местоимение среднего рода и dass—изъяснительный союз 'что'; англ.
a work 'дело'—имя существительное и to work 'работать'—глагол. Логически к
такого рода заключению и приходит В. И. Абаев: «...нельзя относить к
омонимии... лексико-семантическую полисемию, когда слово, в зависимости от
синтаксического употребления, выступает в роли то одной, то другой части
речи....»[2].
Однако члены
приведенных словесных пар, примеры, на которые можно было бы умножить,
характеризуются и совершенно разными грамматическими категориями, и совершенно
разной синтаксической и лексической валентностью. Кроме того, если признать два
слова, прочно входящие в разные лексико-грамматические классы, одним словом, то
позволительно будет спросить: а для чего же существует разделение на части
речи, имеет ли оно под собой какое-либо основание и не излишне ли оно вообще?
Мы приходим, таким
образом, к убеждению: то выделение омонимов, с которого мы начали свое
рассмотрение, несмотря на видимую четкость и простоту, скрывает в себе
противоречия столь серьезные, что согласиться с данной точкой зрения не
представляется возможным.
Перейдем теперь к
рассмотрению другой точки зрения на омонимы, согласно которой таковыми
считаются не только искони разные и совпавшие по своей внешней форме слова, но
и большая группа слов многозначных, в которых отдельные значения настолько
далеко разошлись, что дали жизнь новым словам. Основной трудностью в
определении и выделении группы омонимов из большого семейства многозначных
слов, иначе говоря в распределении слов по разрядам «полисемия» и «омонимия»,
является тут неопределенность самого критерия «далеко разошедшиеся значения»,
«разрыв семантических связей». Понятие «разрыв семантических связей» является
прежде всего субъективным и, кроме того, абсолютно не лингвистическим. Недаром
в терминологии лексикологов, защищающих эту позицию, мы встречаем такие
выражения, как «восприниматься», «ощущаться», «чувствоваться», «впечатление» и
т. п., т. е. термины скорее психологии, чем лингвистики. Ср., например:
«Однако не подлежит сомнению, что man и man ('человек' и 'мужчина')
воспринимаются как теснейшим образом связанные между собой»; «Наряду с такими
единицами в языке, однако обнаруживаются и такие, как spring 'весна', spring
'пружина' и springs 'источник, родник'. Здесь уже явно нет никакой осмысленной
связи между данными единицами, и одинаковость их звучания производит
впечатление случайности»; «Значения полисемантического слова образуют
известную систему, связь между элементами которой ясно ощущается говорящими..
.».
Какое лингвистическое
понятие заключено в подобных высказываниях? Можно ли на нем строить
лингвистическую теорию и объявлять при этом, что ее положения «не подлежат сомнению»?
Выделенные на нелингвистических основаниях омонимические пары часто,
естественно, нелегко будет защитить. Прекрасную иллюстрацию этому мы можем
видеть в той непоследовательности и противоречивости лексикографических
трудов, которые были правильно и зло раскритикованы В. И. Абаевым в его уже
неоднократно цитированной статье. Автор ее недоумевает, почему, например,
здоровый 'обладающий здоровьем' и здоровый 'крепкий, сильный' следует считать
омонимами, а крепкий в смысле 'твердый' и крепкий о содержании спирта в вине —
нет? Почему изменить в смысле 'переменить' и изменить в смысле 'нарушить
верность' трактуются как два разных слова, а верный 'правильный' и верный
'преданный'— как одно? Червяк 'червь' и червяк 'винт с особой нарезкой'
считаются омонимами, а корень растения, корень в математике и корень в
лингвистике—одним многозначным словом. В. И. Абаев называет такое понимание
омонимии «царством субъективности», а основным аргументом защитников такого
понимания — «мне кажется». Характерно, что В. В. Виноградов, примыкающий к
этой, назовем ее второй, концепции омонимов, в одной из своих статей, переходя
к конкретной критике распределения значений в словаре Ушакова, оперирует
преимущественно не понятием «связанности» или «несвязанности» значений, а
лингвистическим понятием «разной системы форм». Например: рассесться 'оседая,
дать трещины' он считает словом, отдельным от рассесться в значениях 1) 'сесть,
расположиться' и 2) 'развалиться', потому что первое имеет параллель
несовершенного вида расседаться, а не рассаживаться, как последнее.
В целом вторую
концепцию проблемы омонимии и многозначности можно оценить следующим образом:
с нашей точки зрения, она правильно включает в число омонимов пары слов, обособившихся
в результате сильного расхождения отдельных значений многозначного слова. Такие
новообразующиеся пары ничем не отличаются на каждой данной стадии развития
языка от тех, которые возникли благодаря случайному сближению их фонетического
облика. И те и другие характеризуются тем, что они звучат одинаково, а
обозначают разное, что графически и морфологически они последовательно не
различаются (хотя тенденция такого различения в языках наличествует), зато
всегда ведут себя по-разному в предложении и имеют разную лексическую
сочетаемость. Вместе с тем сторонники второй теории, преодолев ограниченность
первой, не сумели найти верного и при этом обязательно данного в языке критерия
для определения того, когда же момент разрыва семантических связей, и тем
самым материальной оболочки, слова можно считать наступившим.
Дискуссия,
последовавшая за статьей В. И. Абаева, показала, что этот вопрос сейчас
является самым больным. Для сторонников «этимологической» теории омонимов он —
острейшее оружие нападения, для сторонников теории «семантической» — слабое
место в обороне. В своем выступлении на упомянутой дискуссии В. И. Абаев
бросил замечательные слова: «Наука не может строиться на чутье. Она должна
строиться на знании».
Из сказанного следует,
по-видимому, что необходимо найти такой способ определения и оценки
«семантических» омонимов, который вытекал бы из непосредственного рассмотрения
конкретных фактов языка, а не являлся бы по существу умозрительным и тем
самым экстралингвистическим.
Литература
1. Пономарева
М. И. К вопросу о разграничении омонимии и полисемии//разноуровневые черты
языковых и речевых явлений. Межвуз. сб. науч. трудов. Выпуск 12. Пятигорск,
2006, с. 163-167
2. Абаев В.
И. Выступление на дискуссии по вопросам омонимии // Л.-М.,
1960.
Вып. 4. с. 71-76
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.