Виктор Драгунский «Девочка на шаре».
Один раз мы всем классом пошли в цирк. Я очень радовался,
когда шел туда, потому что мне уже скоро восемь лет, а я был в цирке только
один раз, и то очень давно. Главное, Аленке всего только шесть лет, а вот она
уже успела побывать в цирке целых три раза. Это очень обидно. И вот теперь мы
всем классом пошли в цирк, и я думал, как хорошо, что уже большой и что
сейчас, в этот раз, все увижу как следует. А в тот раз я был маленький, я не
понимал, что такое цирк. В тот раз, когда на арену вышли акробаты и один полез
на голову другому, я ужасно расхохотался, потому что думал, что это они так
нарочно делают, для смеху, ведь дома я никогда не видел, чтобы взрослые
дядьки карабкались друг на друга. И на улице тоже этого не случалось.
Вот я и рассмеялся во весь голос. Я не понимал, что это
артисты показывают свою ловкость. И еще в тот раз я все больше смотрел на
оркестр, как они играют – кто на барабане, кто на трубе, – и дирижер машет
палочкой, и никто на него не смотрит, а все играют как хотят. Это мне очень понравилось,
но пока я смотрел на этих музыкантов, в середине арены выступали артисты. И я
их не видел и пропускал самое интересное. Конечно, я в тот раз еще совсем
глупый был.
И вот мы пришли всем классом в цирк. Мне сразу
понравилось, что он пахнет чем-то особенным, и что на стенах висят яркие
картины, и кругом светло, и в середине лежит красивый ковер, а потолок
высокий, и там привязаны разные блестящие качели. И в это время заиграла
музыка, и все кинулись рассаживаться, а потом накупили эскимо и стали есть. И
вдруг из-за красной занавески вышел целый отряд каких-то людей, одетых очень
красиво – в красные костюмы с желтыми полосками. Они встали по бокам
занавески, и между ними прошел их начальник в черном костюме. Он громко и
немножко непонятно что-то прокричал, и музыка заиграла быстро-быстро и
громко, и на арену выскочил артист-жонглер, и началась потеха.
Он кидал шарики, по десять или по сто штук вверх, и ловил
их обратно. А потом схватил полосатый мяч и стал им играть… Он и головой его
подшибал, и затылком, и лбом, и по спине катал, и каблуком наподдавал, и мяч
катался по всему его телу как примагниченный. Это было очень красиво. И вдруг
жонглер кинул этот мячик к нам в публику, и тут уж началась настоящая
суматоха, потому что я поймал этот мяч и бросил его в Валерку, а Валерка – в
Мишку, а Мишка вдруг нацелился и ни с того ни с сего засветил прямо в
дирижера, но в него не попал, а попал в барабан! Бамм! Барабанщик рассердился
и кинул мяч обратно жонглеру, но мяч не долетел, он просто угодил одной
красивой тетеньке в прическу, и у нее получилась не прическа, а нахлобучка. И
мы все так хохотали, что чуть не померли.
И когда жонглер убежал за занавеску, мы долго не могли
успокоиться. Но тут на арену выкатили огромный голубой шар, и дядька, который
объявляет, вышел на середину и что-то прокричал неразборчивым голосом. Понять
нельзя было ничего, и оркестр опять заиграл что-то очень веселое, только не
так быстро, как раньше.
И вдруг на арену выбежала маленькая девочка. Я таких
маленьких и красивых никогда не видел. У нее были синие-синие глаза, и вокруг
них были длинные ресницы. Она была в серебряном платье с воздушным плащом, и
у нее были длинные руки; она ими взмахнула, как птица, и вскочила на этот
огромный голубой шар, который для нее выкатили. Она стояла на шаре. И потом
вдруг побежала, как будто захотела спрыгнуть с него, но шар завертелся под ее
ногами, и она на нем вот так, как будто бежала, а на самом деле ехала вокруг
арены.
Я таких девочек никогда не видел. Все они были обыкновенные,
а эта какая-то особенная. Она бегала по шару своими маленькими ножками, как
по ровному полу, и голубой шар вез ее на себе: она могла ехать на нем и
прямо, и назад, и налево, и куда хочешь! Она весело смеялась, когда так
бегала, как будто плыла, и я подумал, что она, наверно, и есть Дюймовочка,
такая она была маленькая, милая и необыкновенная. В это время она
остановилась, и кто-то ей подал разные колокольчатые браслеты, и она надела
их себе на туфельки и на руки и снова стала медленно кружиться на шаре, как
будто танцевать. И оркестр заиграл тихую музыку, и было слышно, как тонко
звенят золотые колокольчики на девочкиных длинных руках. И это все было как в
сказке. И тут еще потушили свет, и оказалось, что девочка вдобавок умеет
светиться в темноте, и она медленно плыла по кругу, и светилась, и звенела, и
это было удивительно, – я за всю свою жизнь не видел ничего такого подобного.
И когда зажгли свет, все захлопали и завопили «браво», и
я тоже кричал «браво». А девочка соскочила со своего шара и побежала вперед,
к нам поближе, и вдруг на бегу перевернулась через голову, как молния, и еще,
и еще раз, и все вперед и вперед. И мне показалось, что вот она сейчас
разобьется о барьер, и я вдруг очень испугался, и вскочил на ноги, и хотел
бежать к ней, чтобы подхватить ее и спасти, но девочка вдруг остановилась как
вкопанная, раскинула свои длинные руки, оркестр замолк, и она стояла и
улыбалась. И все захлопали изо всех сил и даже застучали ногами. И в эту
минуту эта девочка посмотрела на меня, и я увидел, что она увидела, что я ее
вижу и что я тоже вижу, что она видит меня, и она помахала мне рукой и
улыбнулась. Она мне одному помахала и улыбнулась. И я опять захотел подбежать
к ней, и я протянул к ней руки. А она вдруг послала всем воздушный поцелуй и
убежала за красную занавеску, куда убегали все артисты. И на арену вышел
клоун со своим петухом и начал чихать и падать, но мне было не до него. Я все
время думал про девочку на шаре, какая она удивительная и как она помахала
мне рукой и улыбнулась, и больше уже ни на что не хотел смотреть. Наоборот, я
крепко зажмурил глаза, чтобы не видеть этого глупого клоуна с его красным
носом, потому что он мне портил мою девочку: она все еще мне представлялась
на своем голубом шаре.
А потом объявили антракт, и все побежали в буфет пить
ситро, а я тихонько спустился вниз и подошел к занавеске, откуда выходили
артисты.
Мне хотелось еще раз посмотреть на эту девочку, и я стоял
у занавески и глядел – вдруг она выйдет? Но она не выходила.
А после антракта выступали львы, и мне не понравилось,
что укротитель все время таскал их за хвосты, как будто это были не львы, а
дохлые кошки. Он заставлял их пересаживаться с места на место или укладывал
их на пол рядком и ходил по львам ногами, как по ковру, а у них был такой
вид, что вот им не дают полежать спокойно. Это было неинтересно, потому что
лев должен охотиться и гнаться за бизоном в бескрайних пампасах и оглашать
окрестности грозным рычанием, приводящим в трепет туземное население. А так
получается не лев, а просто я сам не знаю что.
И когда кончилось и мы пошли домой, я все время думал про
девочку на шаре.
А вечером папа спросил: «Ну как? Понравилось в цирке?».
Я сказал: «Папа! Там в цирке есть девочка. Она танцует на
голубом шаре. Такая славная, лучше всех! Она мне улыбнулась и махнула рукой!
Мне одному, честное слово! Понимаешь, папа? Пойдем в следующее воскресенье в
цирк! Я тебе ее покажу!».
Папа сказал: «Обязательно пойдем. Обожаю цирк!».
А мама посмотрела на нас обоих так, как будто увидела в
первый раз.
И началась длиннющая неделя, и я ел, учился, вставал и
ложился спать, играл и даже дрался, и все равно каждый день думал, когда же
придет воскресенье, и мы с папой пойдем в цирк, и я снова увижу девочку на шаре,
и покажу ее папе, и, может быть, папа пригласит ее к нам в гости, и я подарю
ей пистолет-браунинг и нарисую корабль на всех парусах.
Но в воскресенье папа не смог идти. К нему пришли
товарищи, они копались в каких-то чертежах, и кричали, и курили, и пили чай,
и сидели допоздна, и после них у мамы разболелась голова, а папа сказал мне:
«В следующее воскресенье… Даю клятву Верности и Чести».
И я так ждал следующего воскресенья, что даже не помню,
как прожил еще одну неделю. И папа сдержал свое слово: он пошел со мной в
цирк и купил билеты во второй ряд, и я радовался, что мы так близко сидим, и
представление началось, и я начал ждать, когда появится девочка на шаре. Но
человек, который объявляет, все время объявлял разных других артистов, и они
выходили и выступали по-всякому, но девочка все не появлялась. А я прямо
дрожал от нетерпения, мне очень хотелось, чтобы папа увидел, какая она
необыкновенная в своем серебряном костюме с воздушным плащом и как она ловко
бегает по голубому шару. И каждый раз, когда выходил объявляющий, я шептал
папе: «Сейчас он объявит ее!».
Но он, как назло, объявлял кого-нибудь другого, и у меня
даже ненависть к нему появилась, и я все время говорил папе: «Да ну его! Это
ерунда на постном масле! Это не то!».
А папа говорил, не глядя на меня: «Не мешай, пожалуйста.
Это очень интересно! Самое то!».
Я подумал, что папа, видно, плохо разбирается в цирке,
раз это ему интересно. Посмотрим, что он запоет, когда увидит девочку на
шаре. Небось подскочит на своем стуле на два метра в высоту…
Но тут вышел объявляющий и своим глухонемым голосом
крикнул: «Ант-рра-кт!»
Я просто ушам своим не поверил! Антракт? А почему? Ведь
во втором отделении будут только львы! А где же моя девочка на шаре? Где она?
Почему она не выступает? Может быть, она заболела? Может быть, она упала и
у нее сотрясение мозга?
Я сказал: «Папа, пойдем скорей, узнаем, где же девочка на
шаре!».
Папа ответил: «Да, да! А где же твоя эквилибристка?
Что-то не видать! Пойдем-ка купим программку!»
Он был веселый и довольный. Он огляделся вокруг,
засмеялся и сказал: «Ах, люблю... Люблю я цирк! Самый запах этот... Голову
кружит...».
И мы пошли в коридор. Там толклось много народу, и
продавались конфеты и вафли, и на стенках висели фотографии разных тигриных
морд, и мы побродили немного и нашли наконец контролершу с программками. Папа
купил у нее одну и стал просматривать. А я не выдержал и спросил у
контролерши:
– Скажите, пожалуйста, а когда будет выступать девочка на
шаре?
– Какая девочка?
Папа сказал:
– В программе указана эквилибристка на шаре Т. Воронцова.
Где она?
Я стоял и молчал. Контролерша сказала:
– Ах, вы про Танечку Воронцову? Уехала она. Уехала. Что ж
вы поздно хватились?
Я стоял и молчал. Папа сказал:
– Мы уже две недели не знаем покоя. Хотим посмотреть
эквилибристку Т. Воронцову, а ее нет.
Контролерша сказала:
– Да она уехала… Вместе с родителями… Родители у нее
«Бронзовые люди – Два-Яворс». Может, слыхали? Очень жаль. Вчера только
уехали.
Я сказал:
– Вот видишь, папа… Я не знал, что она уедет. Как жалко...
Ох, ты боже мой!.. Ну что ж… Ничего не поделаешь…
Я спросил у контролерши:
– Это, значит, точно?
Она сказала:
– Точно.
Я сказал:
– А куда, неизвестно?
Она сказала:
– Во Владивосток.
Вон куда. Далеко. Владивосток. Я знаю, он помещается в
самом конце карты, от Москвы направо.
Я сказал: «Какая даль».
Контролерша вдруг заторопилась: «Ну идите, идите на
места, уже гасят свет!».
Папа подхватил: «Пошли, Дениска! Сейчас будут львы!
Косматые, рычат – ужас! Бежим смотреть!».
Я сказал: «Пойдем домой, папа».
Он сказал: «Вот так раз…».
Контролерша засмеялась. Но мы подошли к гардеробу, и я
протянул номер, и мы оделись и вышли из цирка. Мы пошли по бульвару и шли так
довольно долго, потом я сказал: «Владивосток – это на самом конце карты.
Туда, если поездом, целый месяц проедешь…».
Папа молчал. Ему, видно, было не до меня. Мы прошли еще
немного, и я вдруг вспомнил про самолеты и сказал: «А на «ТУ-104» за три часа
– и там!»
Но папа все равно не ответил. Он крепко держал меня за
руку. Когда мы вышли на улицу Горького, он сказал: «Зайдем в кафе-мороженое.
Смутузим по две порции, а?»
Я сказал:
– Не хочется что-то, папа.
– Там подают воду, называется «Кахетинская». Нигде в мире
не пил лучшей воды.
Я сказал: «Не хочется, папа».
Он не стал меня уговаривать. Он прибавил шагу и крепко
сжал мою руку. Мне стало даже больно. Он шел очень быстро, и я еле-еле
поспевал за ним. Отчего он шел так быстро? Почему он не разговаривал со мной?
Мне захотелось на него взглянуть. Я поднял голову. У него было очень
серьезное и грустное лицо.
|
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.