Тексты для изложений при подготовке к экзамену по русскому языку в 9 классе

 

Из повести  Вит.Закруткина «Матерь человеческая»

(1)Медленно спускалась она в погреб, останавливаясь на каждой ступеньке, и каждая ступенька - Мария помнила: их было девять - приближала ее к тому неот­вратимому, что она должна была совершить во имя высшей справедливости, ко­торая сейчас в ее горячечном сознании укладывалась в знакомые с детства слова: "Смертию смерть поправ..." (2)И хотя она по-своему толковала эти когда-то услы­шанные от старой бабки слова, ей казалось, что именно они властно требуют: убей убийцу...

(3)Вот и последняя ступенька. (4)Мария остановилась. (5)Сделала еще шаг вперед, мальчишка-немец шевельнулся. (6)Он хотел отодвинуться, втиснуться в угол, уполз­ти в темноту, за кадушку, но обмякшее, бессильное тело не слушалось его. (7)Уже в то мгновение, когда голова Марии показалась в открытом люке погреба, он по выражению ее лица почувствовал, что его ожидает смерть. (8)Смерть подходила к нему, и он смотрел на нее, невысокую женщину с карими глазами, с крепкими ступнями босых маленьких ног. (9)Три острия карающих вил с каждой секундой при­ближали его конец.

(10)Мария высоко подняла вилы, слегка отвернулась, чтобы не видеть то страшное, что должна была сделать, и в это мгновение услышала тихий, сдавлен­ный крик, который показался ей громом:

(11)-Мама! Ма-а-ма!..

(12)Слабый крик множеством раскаленных ножей впился в грудь Марии, прон­зил ее сердце, а короткое слово "мама" заставило содрогнуться от нестерпимой боли. (13)Мария выронила вилы, ноги ее подкосились. (14)Она упала на колени и, прежде чем потерять сознание, близко-близко увидела светло-голубые, мокрые от слез мальчишеские глаза...

(15)Очнулась она от прикосновения влажных рук раненого. (16)Захлебываясь от рыданий, он гладил ее ладонь и говорил что-то на своем языке, которого Мария не знала, но по выражению его лица, по движению пальцев она поняла, что немец говорил о себе: о том, что он никого не убивал, что его мать такая же, как Мария, крестьянка, а отец недавно погиб под городом Смоленском, что он сам, едва за­кончив школу, был мобилизован и отправлен на фронт, что ни в одном бою ни ра­зу не был, только подвозил солдатам пищу. (17)И еще Мария поняла, что три дня на­зад он вместе с пожилым немцем ехал на двуколке, что летевший над ними само­лет сбросил бомбу, что его старший товарищ и лошадь были убиты, а он, раненный в грудь, уполз и спрятался в погребе...

(18)Мария молча плакала. (19)Смерть мужа и сына, угон хуторян и гибель хутора, мученические дни и ночи на кукурузном поле - все, что она пережила в тяжком своем одиночестве, надломило ее, и ей хотелось выплакать свое горе, рассказать о нем живому человеку, первому, кого она встретила за все последние дни. (20)И хотя этот человек был одет в серую, ненавистную форму врага, но он был тяжело ра­нен, к тому же оказался совсем мальчишкой и - видно по всему - не мог быть убий­цей. (21)И Мария ужаснулась тому, что еще несколько минут назад, держа в руках ос­трые вилы и слепо подчиняясь охватившему ее чувству злобы и мести, могла сама убить его. (22)Ведь только святое слово "мама", та мольба, которую вложил этот не­счастный мальчик в свой тихий, захлебывающийся крик, спасли его.

Это была маленькая, толстая, румяная девушка с короткими косичками.У нее было много прозвищ: Мячик, Чижик. Но из всех  удержалось самое простое – Кнопка. Возможно, что оно намекало на ее маленький нос, напоминавший кнопку.

В этот день, самый горячий за всю ее шестнадцатилетнюю жизнь, она с утра успела поругаться с шофером, сменить повязки раненым бойцам, лежавшим в медсанбате, накормить их, съездить за письмами на полевую почтовую станцию и сделать еще десятки дел, перечислять которые было бы слишком долго.

Теперь нужно было везти раненых в тыл. Раненых она уже знала по именам, а кого не знала, того называла: “голубушка”.

О том, что дорога простреливается, она сказала, когда все уже были устроены и осталось только принести в машину снятое с бойцов оружие.

– Вот что, товарищи, – сказала она быстро, – мы поедем на полном газу. Понятно? Дорога простреливается. Понятно?

Поехали.

Все ближе слышались разрывы снарядов. Черные столбы земли, перемешанной с дымом, вдруг вставали среди дороги. Шофер свернул и, проехав вдоль обочины по полю, поставил машину среди редкого кустарника, которым была обсажена дорога. Лучшего прикрытия не было. Но и это было не прикрытие. Во всяком случае, оставлять раненых в машине, являвшейся превосходной целью, Кнопка не решилась. Называя их всех без разбору голубушками и умницами, она вытащила бойцов одного за другим и устроила в канаве метров за двадцать пять от машины.

Был душный августовский день. Солнце стояло в зените. Очень хотелось пить, и первый сказал об этом маленький лейтенант с перевязанной головой, который всю дорогу подбадривал других, а теперь, беспомощно раскинувшись и тяжело дыша, лежал на дне канавы. И, точно сговорившись, все раненые стали жаловаться на сильную жажду.

Воды не было. Метрах в ста от разбитой шоссейной сторожки виднелся колодезный сруб. Но была ли еще там вода, – неизвестно. Если и была, – как добраться до нее через поле, на котором ежеминутно рвутся снаряды?

– Где ведро? – спросила Кнопка у шофера. – В машине осталось?.. Ты за ними присмотришь, ладно?

И прежде чем шофер успел опомниться, она выскочила из канавы и ползком стала пробираться к машине.

Это было еще полбеды – доползти до машины и разыскать полотняное ведро в ящике. Она достала ведро и, сложив его, засунула за пояс. Главное было впереди – добраться до шоссейной сторожки, а самое главное еще впереди – от сторожки, уже не прячась в канаве, дойти до колодца.

Вот и сторожка, вернее, то, что от нее осталось.

До сих пор Кнопка не думала, есть ли в колодце вода. Эта мысль только мелькнула и пропала, когда она разглядывала сруб издалека. Но теперь она снова подумала: “А вдруг воды нет?”.

<...>

Но она продолжала ползти.

Сруб колодца стоял на огороде, а огород был отделен изгородью.

Руки ныли, спину ломило, и Кнопка, прижавшись лицом к земле и стараясь ровнее дышать, решила, что не поползет. Ведро было на длинной веревке: она перебросит его через изгородь, авось ведро угодит в колодец.

Четыре раза она перебрасывала ведро, прежде чем оно попало в колодец.

Наконец удалось. Но оно упало бесшумно, и Кнопка поняла, что колодец пуст.

“Так нет же, есть там вода! – вдруг сказала она про себя. – Не может быть! Есть, да глубоко”.

Она сняла пояс и привязала его к веревке. Ведро чуть слышно шлепнуло… Веревка все натягивалась. Кнопка слегка подергала ее и поняла, что ведро наполнилось водой.

– Ну-ка, голубушка,– сказала она не то ведру, не то самой себе, и стала осторожно вытягивать ведро из колодца. Она вытащила его, мокрое, расправившееся, полное воды, и, вскочив, быстро перехватила рукой.

И тут она впервые задумалась над тем, как вернуться обратно с ведром, полным воды, – ведь теперь его не засунешь за пояс. Эх, была не была! – И, подхватив ведро, она побежала к сторожке.

Где-то близко разорвался снаряд.

Она только присела на мгновение и побежала дальше.

Запыхавшись, приложив руку к сердцу, она остановилась у сторожки и заботливо заглянула в ведро: не очень ли много расплескалось? Не очень! И вообще гораздо лучше бежать, чем ползти.

<...>

Через несколько минут она побежала, таща ведро с водой. Правда, она летела так быстро, что с добрых полведра выплеснулось, но еще оставалось много великолепной, не успевшей согреться, чистой, вкусной воды.

– Голубушки, принесла! Честное слово, принесла! – закричала Кнопка, подтанцовывая и сама глядя на воду с искренним удивлением.  – Вот так штука! Принесла!

Через полчаса, когда обстрел прекратился и раненые, которых она напоила и умыла, были уложены в машину, Кнопка с дороги в последний раз взглянула на мертвый, изрытый снарядами кусок земли между колодцем и канавой. <...>

“Должно быть, я храбрая, что ли?” – неясно подумала она и поправила развязавшуюся ленточку на тугой короткой косичке.

Впрочем, спустя несколько минут она уже не думала об этом.

Машина по-прежнему ныряла по рытвинам, и нужно было следить, чтобы кто-нибудь из раненых не упал с носилок.

1942

(По рассказу В.Каверина “Кнопка”)

 Марья Петровна узнала о несчастье три дня назад. В списке раненых и убитых стояло:

“Скончались от ран… Голиков, Василий Иванович, прапорщик”.

Это был младший сын Марьи Петровны.

Все эти три дня она бегала по Москве, чтоб разузнать что-нибудь о сыне, – где умер, можно ли получить тело для похорон.  Нигде ничего не удалось узнать. И она ходила по улицам в своей старой лисьей шубейке, останавливалась на перекрестках, неподвижно смотрела сухими глазами – и шла дальше. Слез не было. Душа сжалась в мерзлый, колючий комок.

Ужас был в душе: лютая, беспощадная сила встала и навалилась на землю. Бьют, крошат, уродуют. И за что? Кто их трогал? За что вдруг набросились на Россию?

Она ходила по улицам, тоскующая и смертельно одинокая. Она хотела  только одного: очутиться около бесценного тела  сына и чтоб целовать милую курчавую голову с крутыми завитками у висков, припасть губами к кровавым ранам – и плакать, плакать, насмерть изойти слезами.

Незаметно для себя она очутилась на вокзале, откуда 2 месяца назад провожала сына на войну.  Вдоль платформы тянулся длинный зеленый поезд, подносили из глубины вокзала носилки с людьми и ставили возле поезда. Большими группами стояли солдаты, опираясь на костыли, с руками на перевязях, с повязанными головами. Марья Петровна, жалостливо пригорюнясь, уставилась на солдатиков – и вдруг отшатнулась. Невиданная форма, говорят меж собой – ничего не поймешь, кругом – солдаты со штыками.

Марья Петровна спросила человека в железнодорожной фуражке с малиновыми кантиками:

– Это кто же такие будут?

– Кто! Пленные!

– Пленные!.. – Она высоко подняла брови. – Австрияки?

– Австрияки есть. А вон они – немцы!

– Куда же их везут?..

– В Орел перевозят…

Марья Петровна смотрела, широко раскрыв глаза. Так вот они какие!

Русский прапорщик в очках разговаривал по-немецки с бородатым германцем. Странно было: такой обыкновенный, рыжий немец, так добродушно улыбается; подумаешь, и вправду добрый человек. А что, злодеи, делают! С ним рядом стоял другой немец, молодой, высокий и красивый, с русыми усиками. Вот этот – сразу видно было, что зверь: гордый! Смотрел мимо, ни на кого не глядя, и презрительно сдвигал тонкие брови.

Прибежал фельдфебель, приказал пленным выстроиться попарно, крикнул: “Марш!”. Они двинулись нестройною, колыхающеюся вереницей. Ковыляли, опираясь на костыли, поддерживали друг друга под руки. Двинулся и красивый немец с русыми усиками. Господи! Он был без ноги! Вместо левой ноги болталась пустая штанина. И немец прыгал на одной ноге, обеими мускулистыми руками опираясь о длинную палку.

Что-то дрогнуло и горько задрожало в груди у Марьи Петровны: господи, сколько народу искалечено – молодого, здорового!

У ног Марьи Петровны лежал раненный в грудь венгерский гусар в узких красных рейтузах. Какое неприятное лицо! Тонкие, влажные губы под извилистыми, тонкими усиками; нехорошие черные глаза, как мелкие маслины. Венгерский гусар лежал на носилках, оправлял на себе рваную шинелишку и стучал от холода зубами; его извилистые губы под тонкими черными усами стали лиловыми. И опять Марью Петровну поразило выражение глаз: он неподвижно смотрел в потолок железного навеса, весь ушедши в свою муку, и даже не думал просить жалости и помощи: как будто все это так и должно было быть. И он лежал среди людей, как в пустыне, дрожал, постукивая зубами, и его согнутые коленки в грязных рейтузах ходили ходуном. На виске, под околышем фуражки, чернели крутые завитки волос.

Марья Петровна вдруг стала задыхаться. Дрожащими руками она поспешно расстегнула свою лисью шубку, скинула ее и накрыла лежавшего венгерца. Горячие волны ударили ей из груди в горло. Она припала губами к курчавой голове венгерца, целовала ее и плакала, – о сыне своем плакала, об иззябшем венгерце, обо всех этих искалеченных людях. И больше не было в душе злобы. Было ощущение одного общего, огромного несчастья, которое на всех обрушилось и всех уравняло.

(По повести В.Вересаева “Марья Петровна”)

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Лев Толстой

Лебеди

Лебеди стадом летели из холодной стороны в тёплые земли. Они летели через море. Они летели день и ночь, и другой день и другую ночь они, не отдыхая, летели над водою. На небе был полный месяц, и лебеди далеко внизу под собой видели синеющую воду. Все лебеди уморились, махая крыльями; но они не останавливались и летели дальше. Впереди летели старые, сильные лебеди, сзади летели те, которые были моложе и слабее. Один молодой лебедь летел позади всех. Силы его ослабели. Он взмахнул крыльями и не мог лететь дальше. Тогда он, распустив крылья, пошёл книзу. Он ближе и ближе спускался к воде; а товарищи его дальше и дальше белелись в месячном свете. Лебедь спустился на воду и сложил крылья. Море всколыхнулось под ним и покачало его. Стадо лебедей чуть виднелось белой чертой на светлом небе. И чуть слышно было в тишине, как звенели их крылья. Когда они совсем скрылись из вида, лебедь загнул назад шею и закрыл глаза. Он не шевелился, и только море, поднимаясь и опускаясь широкой полосой, поднимало и опускало его. Перед зарёй лёгкий ветерок стал колыхать море. И вода плескала в белую грудь лебедя. Лебедь открыл глаза. На востоке краснела заря, и месяц и звёзды стали бледнее. Лебедь вздохнул, вытянул шею и взмахнул крыльями, приподнялся и полетел, цепляя крыльями по воде. Он поднимался выше и выше и полетел один над тёмными всколыхавшимися волнами.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Пауло Коэльо
Притча «Секрет счастья»

Один торговец отправил своего сына узнать Секрет Счастья у самого мудрого из всех людей. Юноша сорок дней шёл через пустыню и,
наконец, подошёл к прекрасному замку, стоявшему на вершине горы. Там и жил мудрец, которого он искал. Однако вместо ожидаемой встречи с мудрым человеком наш герой попал в залу, где всё бурлило: торговцы входили и выходили, в углу разговаривали люди, небольшой оркестр играл сладкие мелодии и стоял стол, уставленный самыми изысканными кушаньями этой местности. Мудрец беседовал с разными людьми, и юноше пришлось около двух часов дожидаться своей очереди.
Мудрец внимательно выслушал объяснения юноши о цели его визита, но сказал в ответ, что у него нет времени, чтобы раскрыть ему Секрет Счастья. И предложил ему прогуляться по дворцу и прийти снова через два часа.
— Однако я хочу попросить об одном одолжении, — добавил мудрец, протягивая юноше маленькую ложечку, в которую он капнул две капли масла. — Всё время прогулки держи эту ложечку в руке так, чтобы масло не вылилось.
Юноша начал подниматься и спускаться по дворцовым лестницам, не спуская глаз с ложечки. Через два часа он вернулся к мудрецу.
— Ну как, — спросил тот, — ты видел персидские ковры, которые находятся в моей столовой? Ты видел парк, который главный садовник создавал в течение десяти лет? Ты заметил прекрасные пергаменты в моей библиотеке?
Юноша в смущении должен был сознаться, что он ничего не видел. Его единственной заботой было не пролить капли масла, которые доверил ему мудрец.
— Ну что ж, возвращайся и ознакомься с чудесами моей Вселенной, — сказал ему мудрец. — Нельзя доверять человеку, если ты не знаком с домом, в котором он живёт.
Успокоенный, юноша взял ложечку и снова пошёл на прогулку по дворцу; на этот раз, обращая внимание на все произведения искусства, развешанные на стенах и потолках дворца. Он увидел сады, окружённые горами, нежнейшие цветы, утончённость, с которой каждое из произведений искусства было помещено именно там, где нужно.
Вернувшись к мудрецу, он подробно описал всё, что видел.
— А где те две капли масла, которые я тебе доверил? — спросил Мудрец.
И юноша, взглянув на ложечку, обнаружил, что всё масло вылилось.
— Вот это и есть тот единственный совет, который я могу тебе дать: Секрет Счастья в том, чтобы смотреть на все чудеса света, при этом никогда не забывая о двух каплях масла в своей ложечке.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Леонардо да Винчи Притча «НЕВОД»

И вновь в который раз невод принес богатый улов. Корзины рыбаков были доверху наполнены головлями, карпами, линями, щуками, угрями и множеством другой снеди. Целые рыбьи семьи,
с чадами и домочадцами, были вывезены на рыночные прилавки и готовились окончить свое существование, корчась в муках на раскаленных сковородах и в кипящих котлах.
Оставшиеся в реке рыбы, растерянные и охваченные страхом, не осмеливаясь даже плавать, зарылись поглубже в ил. Как жить дальше? В одиночку с неводом не совладать. Его ежедневно забрасывают в самых неожиданных местах. Он беспощадно губит рыб, и в конце концов вся река будет опустошена.
- Мы должны подумать о судьбе наших детей. Никто, кроме нас, не позаботится о них и не избавит от страшного наваждения,- рассуждали пескари, собравшиеся на совет под большой корягой.
- Но что мы можем предпринять?- робко спросил линь, прислушиваясь к речам смельчаков.
- Уничтожить невод! - в едином порыве ответили пескари. В тот же день всезнающие юркие угри разнесли по реке весть
о принятом смелом решении. Всем рыбам от мала до велика предлагалось собраться завтра на рассвете в глубокой тихой заводи, защищенной развесистыми ветлами.
Тысячи рыб всех мастей и возрастов приплыли в условленное место, чтобы объявить неводу войну.
- Слушайте все внимательно! - сказал карп, которому не раз удавалось перегрызть сети и бежать из плена.- Невод шириной с нашу реку. Чтобы он держался стоймя под водой, к его нижним узлам прикреплены свинцовые грузила. Приказываю всем рыбам разделиться на две стаи. Первая должна поднять грузила со дна на поверхность, а вторая стая будет крепко держать верхние узлы сети. Щукам поручается перегрызть веревки, коими невод крепится к обоим берегам.
Затаив дыхание, рыбы внимали каждому слову предводителя.
- Приказываю угрям тотчас отправиться на разведку! - продолжал карп.- Им надлежит установить, куда заброшен невод.
Угри отправились на задание, а рыбьи стаи сгрудились у берега в томительном ожидании. Пескари тем временем старались ободрить самых робких и советовали не поддаваться панике, даже если кто угодит в невод: ведь рыбакам все равно не удастся вытащить его на берег.
Наконец угри возвратились и доложили, что невод уже заброшен примерно на расстоянии одной мили вниз по реке.
И вот огромной армадой рыбьи стаи поплыли к цели, ведомые мудрым карпом.
- Плывите осторожно!- предупреждал вожак.- Глядите в оба, чтобы течение не затащило в сети. Работайте вовсю плавниками и вовремя тормозите!
Впереди показался невод, серый и зловещий. Охваченные порывом гнева, рыбы смело ринулись в атаку.
Вскоре невод был приподнят со дна, державшие его веревки перерезаны острыми щучьими зубами, а узлы порваны. Но разъяренные рыбы на этом не успокоились и продолжали набрасываться на ненавистного врага. Ухватившись зубами за искалеченный дырявый невод и усиленно работая плавниками и хвостами, они тащили его в разные стороны и рвали на мелкие клочья. Вода в реке, казалось, кипела.
Рыбаки еще долго рассуждали, почесывая затылки, о таинственном исчезновении невода, а рыбы до сих пор с гордостью рассказывают эту историю своим детям.

Леонардо да Винчи
Притча «ПЕЛИКАН»
Как только пеликан отправился на поиски корма, сидевшая в засаде гадюка тут же поползла, крадучись, к его гнезду. Пушистые птенцы мирно спали, ни о чем не ведая. Змея подползла к ним вплотную. Глаза ее сверкнули зловещим блеском - и началась расправа.
Получив по смертельному укусу, безмятежно спавшие птенцы так и не проснулись.
Довольная содеянным злодейка уползла в укрытие, чтобы оттуда вдоволь насладиться горем птицы.
Вскоре вернулся с охоты пеликан. При виде зверской расправы, учиненной над птенцами, он разразился громкими рыданиями, и все обитатели леса притихли, потрясенные неслыханной жестокостью.
- Без вас нет мне теперь жизни!- причитал несчастный отец, смотря на мертвых детишек.- Пусть я умру вместе с вами!
И он начал клювом раздирать себе грудь у самого сердца. Горячая кровь ручьями хлынула из разверзшейся раны, окропляя бездыханных птенцов.
Теряя последние силы, умирающий пеликан бросил прощальный взгляд на гнездо с погибшими птенцами и вдруг от неожиданности вздрогнул.
О чудо! Его пролитая кровь и родительская любовь вернули дорогих птенцов к жизни, вырвав их из лап смерти. И тогда, счастливый, он испустил дух.

Сергей Силин        Везунчик

Антошка бежал по улице, засунув руки в карманы куртки, споткнулся и, падая, успел подумать: «Нос разобью!» Но вытащить руки из карманов не успел.
И вдруг прямо перед ним неизвестно оттуда возник маленький крепкий мужичок величиной с кота.
Мужичок вытянул руки и принял на них Антошку, смягчая удар.
Антошка перекатился на бок, привстал на одно колено и удивлённо посмотрел на мужичка:
– Вы кто?
– Везунчик.
– Кто-кто?
– Везунчик. Я буду заботиться о том, чтобы тебе везло.
– Везунчик у каждого человека есть? – поинтересовался Антошка.
– Нет, нас не так много, – ответил мужичок. – Мы просто переходим от одного к другому. С сегодняшнего дня я буду с тобой.
– Мне начинает везти! – обрадовался Антошка.
– Точно! – кивнул Везунчик.
– А когда вы уйдёте от меня к другому?
– Когда потребуется. Одному купцу я, помнится, несколько лет служил. А одному пешеходу помогал всего две секунды.
– Ага! – задумался Антошка. – Значит, мне надо
что-нибудь пожелать?
– Нет, нет! – протестующе поднял руки мужичок. – Я не исполнитель желаний! Я лишь немного помогаю сообразительным и трудолюбивым. Просто нахожусь рядом и делаю так, чтобы человеку везло. Куда это моя кепка-невидимка запропастилась?
Он пошарил руками вокруг себя, нащупал кепку-невидимку, надел её и исчез.
– Вы здесь? – на всякий случай спросил Антошка.
– Здесь, здесь – отозвался Везунчик. – Не обращай на
меня внимания. Антошка засунул руки в карманы и побежал домой. И надо же, повезло: успел к началу мультфильма минута в минуту!
Через час вернулась с работы мама.
– А я премию получила! – сказала она с улыбкой. –
Пройдусь-ка по магазинам!
И она ушла в кухню за пакетами.
– У мамы тоже Везунчик появился? – шёпотом спросил своего помощника Антошка.
– Нет. Ей везёт, потому что мы рядом.
– Мам, я с тобой! – крикнул Антошка.
Через два часа они вернулись домой с целой горой покупок.
– Просто полоса везения! – удивлялась мама, блестя глазами. – Всю жизнь о такой кофточке мечтала!
– А я о таком пирожном! – весело отозвался Антошка из ванной.
На следующий день в школе он получил три пятёрки, две четвёрки, нашёл два рубля и помирился с Васей Потеряшкиным.
А когда, насвистывая, вернулся домой, то обнаружил, что потерял ключи от квартиры.
– Везунчик, ты где? – позвал он.
Из-под лестницы выглянула крохотная неряшливая женщина. Волосы у неё были растрёпаны, нос грязный рукав порван, башмаки просили каши.
– А свистеть не надо было! – улыбнулась она и добавила: – Невезуха я! Что, расстроился, да?..
Да ты не переживай, не переживай! Придёт время, меня от тебя отзовут!
– Ясно, – приуныл Антошка. – Начинается полоса невезения…
– Это точно! – радостно кивнула Невезуха и, шагнув в стену, исчезла.
Вечером Антошка получил нагоняй от папы за потерянный ключ, нечаянно разбил мамину любимую чашку, забыл, что задали по русскому языку, и не смог дочитать книгу сказок, потому что оставил её в школе.
А перед самым окном раздался телефонный звонок:
– Антошка, это ты? Это я, Везунчик!
– Привет, предатель! – буркнул Антошка. – И кому же ты сейчас помогаешь?
Но Везунчик на «предателя» ни капельки не обиделся.
– Одной старушке. Представляешь, ей всю жизнь не везло! Вот мой начальник меня к ней и направил.
Завра я помогу ей выиграть миллион рублей в лотерею, и вернусь к тебе!
– Правда? – обрадовался Антошка.
– Правда, правда, – ответил Везунчик и повесил трубку.
Ночью Антошке приснился сон. Будто они с Везунчиком тащат из магазина четыре авоськи любимых Антошкиных мандаринов, а из окна дома напротив им улыбается одинокая старушка, которой повезло первый раз в жизни.

Чарская Лидия Алексеевна

Люсина жизнь

Царевна Мигуэль

   "Далеко, далеко, на самом конце света находилось большое прекрасное синее озеро, похожее своим цветом на огромный сапфир. Посреди этого озера на зеленом изумрудном острове, среди мирт и глициний, перевитая зеленым плющом и гибкими лианами, стояла высокая скала. На ней красовался мраморный дворец, позади которого был разбит чудесный сад, благоухающий ароматом. Это был совсем особенный сад, который можно встретить разве в одних только сказках.

   Владельцем острова и прилегавших к нему земель был могущественный царь Овар. А у царя росла во дворце дочь, красавица Мигуэль -- царевна"...

   Пестрою лентой плывет и развертывается сказка. Клубится перед моим духовным взором ряд красивых, фантастических картин. Обычно звонкий голосок тети Муси теперь понижен до шепота. Таинственно и уютно в зеленой плющевой беседке. Кружевная тень окружающих ее деревьев и кустов, бросают подвижные пятна на хорошенькое личико юной рассказчицы. Эта сказка -- моя любимая. Со дня ухода от нас моей милой нянечки Фени, умевшей так хорошо рассказывать мне про девочку Дюймовочку, я слушаю с удовольствием единственную только сказку о царевне Мигуэль. Я люблю нежно мою царевну, несмотря на всю ее жестокость. Разве она виновата, эта зеленоглазая, нежно-розовая и златокудрая царевна, что при появлении ее на свет Божий, феи вместо сердца вложили кусочек алмаза в ее детскую маленькую грудь? И что прямым следствием этого было полное отсутствие жалости в душе царевны. Но зато, как она была прекрасна! Прекрасна даже в те минуты, когда движением белой крошечной ручки посылала людей на лютую смерть. Тех людей, которые нечаянно попадали в таинственный сад царевны.

   В том саду среди роз и лилий находились маленькие дети. Неподвижные хорошенькие эльфы прикованные серебряными цепями к золотым колышкам, они караулили тот сад, и в то же время жалобно звенели своими голосами-колокольчиками.

   -- Отпусти нас на волю! Отпусти, прекрасная царевна Мигуэль! Отпусти нас! -- Их жалобы звучали как музыка. И эта музыка приятно действовала на царевну, и она частенько смеялась над мольбами своих маленьких пленников.

   Зато их жалобные голоса трогали сердца проходивших мимо сада людей. И те заглядывали в таинственный сад царевны. Ах, не на радость появлялись они здесь! При каждом таком появлении непрошенного гостя, стража выбегала, хватала посетителя и по приказанию царевны сбрасывали его в озеро со скалы

   А царевна Мигуэль смеялась только в ответ на отчаянные вопли и стоны тонувших...

   Я никак не могу понять еще и теперь, каким образом пришла в голову моей хорошенькой жизнерадостной тетки такая страшная по существу, такая мрачная и тяжелая сказка! Героиня этой сказки -- царевна Мигуэль, конечно, была выдумкою милой, немного ветреной, но очень добренькой тети Муси. Ах, все равно, пусть все думают, что выдумка эта сказка, выдумка и самая царевна Мигуэль, но она, моя дивная царевна, прочно водворилась в моем впечатлительном сердце... Существовала она когда-нибудь или нет, какое мне до этого в сущности было дело, когда я любила ее, мою прекрасную жестокую Мигуэль! Я видела ее во сне и не однажды, видела ее золотистые волосы цвета спелого колоса, ее зеленые, как лесной омут, глубокие глаза.

   В тот год мне минуло шесть лет. Я уже разбирала склады и при помощи тети Муси писала вместо палочек корявые, вкось и вкривь идущие буквы. И я уже понимала красоту. Сказочную красоту природы: солнца, леса, цветов. И мой взгляд загорался восторгом при виде красивой картинки или изящной иллюстрации на странице журнала.

   Тетя Муся, папа и бабушка старались с моего самого раннего возраста развить во мне эстетический вкус, обращая мое внимание на то, что для других детей проходило бесследным.

   -- Смотри, Люсенька, какой красивый закат! Ты видишь, как чудесно тонет в пруду багряное солнце! Гляди, гляди, теперь совсем алой стала вода. И окружающие деревья словно охвачены пожаром.

   Я смотрю и вся закипаю восторгом. Действительно, алая вода, алые деревья и алое солнце. Какая красота!

 

 

 

 

 

 

Владимир Железняков «Чучело»

Передо мной мелькал круг из их лиц, а я носилась в нем, точно белка в колесе.

Мне бы надо остановиться и уйти.

Мальчишки набросились на меня.

«За ноги ее! — орал Валька. — За ноги!..»

Они повалили меня и схватили за ноги и за руки. Я лягалась и дрыгалась изо всех сил, но они меня скрутили и вытащили в сад.

Железная Кнопка и Шмакова выволокли чучело, укрепленное на длинной палке. Следом за ними вышел Димка и стал в стороне. Чучело было в моем платье, с моими глазами, с моим ртом до ушей. Ноги сделаны из чулок, набитых соломой, вместо волос торчала пакля и какие-то перышки. На шее у меня, то есть у чучела, болталась дощечка со словами: «ЧУЧЕЛО — ПРЕДАТЕЛЬ».

Ленка замолчала и как-то вся угасла.

Николай Николаевич понял, что наступил предел ее рассказа и предел ее сил.

— А они веселились вокруг чучела, — сказала Ленка. — Прыгали и хохотали:

«Ух, наша красавица-а-а!»

«Дождалась!»

«Я придумала! Я придумала! — Шмакова от радости запрыгала. — Пусть Димка подожжет костер!..»

После этих слов Шмаковой я совсем перестала бояться. Я подумала: если Димка подожжет, то, может быть, я просто умру.

А Валька в это время — он повсюду успевал первым — воткнул чучело в землю и насыпал вокруг него хворост.

«У меня спичек нет», — тихо сказал Димка.

«Зато у меня есть!» — Лохматый всунул Димке в руку спички и подтолкнул его к чучелу.

Димка стоял около чучела, низко опустив голову.

Я замерла — ждала в последний раз! Ну, думала, он сейчас оглянется и скажет: «Ребята, Ленка ни в чем не виновата… Все я!»

«Поджигай!» — приказала Железная Кнопка.

Я не выдержала и закричала:

«Димка! Не надо, Димка-а-а-а!..»

А он по-прежнему стоял около чучела — мне была видна его спина, он ссутулился и казался каким-то маленьким. Может быть, потому, что чучело было на длинной палке. Только он был маленький и некрепкий.

«Ну, Сомов! — сказала Железная Кнопка. — Иди же, наконец, до конца!»

Димка упал на колени и так низко опустил голову, что у него торчали одни плечи, а головы совсем не было видно. Получился какой-то безголовый поджигатель. Он чиркнул спичкой, и пламя огня выросло над его плечами. Потом вскочил и торопливо отбежал в сторону.

Они подтащили меня вплотную к огню. Я, не отрываясь, смотрела на пламя костра. Дедушка! Я почувствовала тогда, как этот огонь охватил меня, как он жжет, печет и кусает, хотя до меня доходили только волны его тепла.

Я закричала, я так закричала, что они от неожиданности выпустили меня.

Когда они меня выпустили, я бросилась к костру и стала расшвыривать его ногами, хватала горящие сучья руками — мне не хотелось, чтобы чучело сгорело. Мне почему-то этого страшно не хотелось!

Первым опомнился Димка.

«Ты что, очумела? — Он схватил меня за руку и старался оттащить от огня. — Это же шутка! Ты что, шуток не понимаешь?»

Я сильная стала, легко его победила. Так толкнула, что он полетел вверх тормашками — только пятки сверкнули к небу. А сама вырвала из огня чучело и стала им размахивать над головой, наступая на всех. Чучело уже прихватилось огнем, от него летели в разные стороны искры, и все они испуганно шарахались от этих искр.

Они разбежались.

А я так закружилась, разгоняя их, что никак не могла остановиться, пока не упала. Рядом со мной лежало чучело. Оно было опаленное, трепещущее на ветру и от этого как живое.

Сначала я лежала с закрытыми глазами. Потом почувствовала, что пахнет паленым, открыла глаза — у чучела дымилось платье. Я прихлопнула тлеющий подол рукой и снова откинулась на траву.

Потом до меня долетел голос Железной Кнопки.

Послышался хруст веток, удаляющиеся шаги, и наступила тишина.

 

Сергей Куцко

ВОЛКИ

Так уж устроена деревенская жизнь, что если и до полудня не выйдешь в лес, не прогуляться по знакомым грибным да ягодным местам, то к вечеру и бежать нечего, всё попрячется.

Так рассудила и одна девушка. Солнце только поднялось до верхушек елей, а в руках уже полное лукошко, далеко забрела, но зато грибы какие! С благодарностью она посмотрела вокруг и только собралась было уходить, как дальние кусты неожиданно вздрогнули и на поляну вышел зверь, глаза его цепко следили за фигурой девушки.

— Ой, собака! — сказала она.

Где-то недалеко паслись коровы, и знакомство в лесу с пастушьей собакой не было им большой неожиданностью. Но встреча с ещё несколькими парами звериных глаз ввела в оцепенение…

“Волки, — мелькнула мысль, — недалеко дорога, бежать…” Да силы исчезли, корзинка невольно выпала из рук, ноги стали ватными и непослушными.

— Мама! — этот внезапный крик приостановил стаю, которая дошла уже до середины поляны. — Люди, помогите! — троекратно пронеслось над лесом.

Как потом рассказывали пастухи: “Мы слышали крики, думали, дети балуются…” Это в пяти километрах от деревни, в лесу!

Волки медленно подступали, впереди шла волчица. Бывает так у этих зверей — волчица становится во главе стаи. Только у неё глаза были не столь свирепы, сколь изучающи. Они словно вопрошали: “Ну что, человек? Что ты сделаешь сейчас, когда нет в твоих руках оружия, а рядом нет твоих сородичей?”

Девушка упала на колени, закрыла глаза руками и заплакала. Внезапно к ней пришла мысль о молитве, словно что-то встрепенулось в душе, словно воскресли слова бабушки, памятные с детства: “Богородицу проси! ”

Девушка не помнила слов молитвы. Осеняя себя крёстным знамением, она просила Матерь Божию, словно свою маму, в последней надежде на заступничество и спасение.

...Когда она открыла глаза, волки, минуя кусты, уходили в лес. Впереди не спеша, опустив голову, шла волчица.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

ПИСЬМО БОГУ

Это произошло в конце XIX столетия.

Петербург. Канун Рождества. С залива дует холодный, пронизывающий ветер. Сыплет мелкий колючий снег. Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома.

Только маленький мальчик медленно бредет по заснеженной улице. Он то и дело достает из карманов ветхого пальто озябшие покрасневшие руки и пытается согреть их своим дыханием. Затем снова засовывает их поглубже в карманы и идет дальше. Вот останавливается у витрины булочной и разглядывает выставленные за стеклом кренделя и баранки.

Дверь магазина распахнулась, выпуская очередного покупателя, и из нее потянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Мальчик судорожно сглотнул слюну, потоптался на месте и побрел дальше.

Незаметно опускаются сумерки. Прохожих становится все меньше и меньше. Мальчик приостанавливается у здания, в окнах которого горит свет, и, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Немного помедлив, он открывает дверь.

Старый писарь сегодня задержался на службе. Ему некуда торопиться. Уже давно он живет один и в праздники особенно остро чувствует свое одиночество. Писарь сидел и с горечью думал о том, что ему не с кем встречать Рождество, некому делать подарки. В это время дверь отворилась. Старик поднял глаза и увидел мальчика.

— Дяденька, дяденька, мне надо написать письмо! — быстро проговорил мальчик.

— А деньги у тебя есть? — строго спросил писарь.

Мальчик, теребя в руках шапку, сделал шаг назад. И тут одинокий писарь вспомнил, что сегодня канун Рождества и что ему так хотелось сделать кому-нибудь подарок. Он достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел: “Петербург. 6 января. Господину...”

— Как фамилия господина?

— Это не господин, — пробормотал мальчик, еще не до конца веря своей удаче.

— Ах, это дама? — улыбнувшись, спросил писарь.

Нет-нет! — быстро проговорил мальчик.

- Так кому же ты хочешь написать письмо? — удивился старик,

— Иисусу.

— Как ты смеешь насмехаться над пожилым человеком? — возмутился писарь и хотел указать мальчику на дверь. Но тут увидел в глазах ребенка слезы и вспомнил, что сегодня канун Рождества. Ему стало стыдно за свой гнев, и уже потеплевшим голосом он спросил:

— А что ты хочешь написать Иисусу?

— Моя мама всегда учила меня просить помощи у Бога, когда трудно. Она сказала, что Бога зовут Иисус Христос. — Мальчик подошел ближе к писарю и продолжал: — А вчера она уснула, и я никак ее не могу разбудить. Дома нет даже хлеба, мне так хочется есть, — он ладонью вытер набежавшие на глаза слезы.

— А как ты ее будил? — спросил старик, поднявшись из-за своего стола.

— Я ее целовал.

— А она дышит?

— Что ты, дяденька, разве во сне дышат?

— Иисус Христос уже получил твое письмо, — сказал старик, обнимая мальчика за плечи. — Он велел мне заботиться о тебе, а твою маму забрал к Себе.

Старый писарь подумал: “Мать моя, уходя в мир иной, ты велела мне быть добрым человеком и благочестивым христианином. Я забыл твой наказ, но теперь тебе не будет стыдно за меня”.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

СКАЗАННОЕ СЛОВО

На окраине большого города стоял старенький домик с садом. Их охранял надёжный сторож — умный пёс Уран. Он зря никогда ни на кого не лаял, зорко следил за незнакомцами, радовался хозяевам.

Но вот этот дом попал под снос. Его обитателям предложили благоустроенную квартиру, и тут возник вопрос — что делать с овчаркой? Как сторож Уран уже был им не нужен, становясь лишь обузой. Несколько дней шли ожесточённые споры о собачьей судьбе. В открытое окно из дома до сторожевой конуры частенько долетали жалобные всхлипывания внука и грозные окрики деда.

Что понимал Уран из доносившихся слов? Кто знает...

Только заметили невестка и внук, выносившие ему еду, что миска собаки так и оставалась нетронутой более суток. Уран не ел и в последующие дни, как его ни уговаривали. Он уже не вилял хвостом, когда к нему подходили, и даже отводил взгляд в сторону, словно не желая больше смотреть на людей, предававших его.

Невестка, ожидавшая наследника или наследницу, предположила:

— А не заболел ли Уран? Хозяин в сердцах бросил:

— Вот было бы и лучше, если бы пёс сам издох. Не пришлось бы тогда пристреливать.

Невестка вздрогнула.

Уран посмотрел на сказавшего взглядом, который хозяин потом долго не мог забыть.

Внук уговорил соседа ветеринара посмотреть своего любимца. Но ветеринар не обнаружил никакой болезни, только задумчиво сказал:

— Может быть, он о чем-то затосковал... Уран вскоре умер, до самой смерти чуть шевеля хвостом лишь невестке и внуку, навещавших его.

А хозяин по ночам часто вспоминал взгляд Урана, преданно служившего ему столько лет. Старик уже пожалел о жестоких словах, убивших пса.

Но разве сказанное вернуть?

И кто знает, как ранило озвученное зло внука, привязанного к своему четвероногому другу?

А кто знает, как оно, разлетясь по миру подобно радиоволне, повлияет на души ещё не родившихся детей, будущие поколения?

Слова живут, слова не умирают...

В старинной книжке рассказывалось: у одной девочки умер папа. Девочка тосковала о нем. Он всегда был ласков с ней. Этой теплоты ей не хватало.

Однажды папа приснился ей и сказал: теперь ты будь ласкова с людьми. Каждое доброе слово служит Вечности.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

МАШЕНЬКА

Святочный рассказ

Однажды много лет назад девочку Машу приняли за Ангела. Случилось это так.

В одной бедной семье было трое детей. Их папа умер, мама работала, где могла, а потом заболела. В доме не осталось ни крошки, а есть так хотелось. Что делать?

Вышла мама на улицу и стала просить милостыню, но люди, не замечая её, проходили мимо. Приближалась Рождественская ночь, и слова женщины: “Не себе прошу, детям моим… Христа ради! ” тонули в предпраздничной суете.

В отчаянии она вошла в церковь и стала просить о помощи Самого Христа. Кого же ещё оставалось просить?

Вот тут, у иконы Спасителя, Маша и увидела женщину, стоявшую на коленях. Лицо её было залито слезами. Девочка никогда раньше не видела таких страданий.

У Маши было удивительное сердце. Когда рядом радовались, и ей хотелось прыгать от счастья. Но если кому-то было больно, она не могла пройти мимо и спрашивала:

- Что с тобой? Почему ты плачешь? И чужая боль проникала в её сердце. Вот и теперь она склонилась к женщине:

- У вас горе?

И когда та поделилась с ней своей бедой, Маша, которая никогда в жизни не испытывала чувства голода, представила себе троих одиноких, давно не видевших еды малышей. Не задумываясь, она протянула женщине пять рублей. Это были все её деньги.

По тем временам это была значительная сумма, и лицо женщины просияло.

- А где ваш дом? – на прощание спросила Маша. С удивлением она узнала, что живёт бедная семья в соседнем подвале. Девочка не понимала, как можно жить в подвале, но она твёрдо знала, что ей нужно сделать в этот рождественский вечер.

Счастливая мать, как на крыльях, летела домой. Она накупила еды в ближайшем магазине, и дети радостно встретили её.

Вскоре запылала печка и закипел самовар. Дети согрелись, насытились и притихли. Стол, уставленный едой, был для них неожиданным праздником, почти чудом.

Но тут Надя, самая маленькая, спросила:

- Мама, а правда, что в Рождественскую мочь Бог посылает детям Ангела, и тот приносит им много-много подарков?

Мама прекрасно знала, что гостинцев им ждать не от кого. Слава Богу и за то, что Он уже им дал: все сыты и согреты. Но малыши есть малыши. Им так хотелось иметь в Рождественский праздник ёлку, такую же, как у нсех остальных детей. Что она, бедная, могла им сказать? Разрушить детскую веру?

Дети настороженно смотрели на неё, ожидая ответа. И мама подтвердила:

- Это правда. Но Ангел приходит только к тем, кто всем сердцем верит в Бога и от всей души молится Ему.

- А я всем сердцем верю в Бога и от всей души молюсь Ему, – не отступала Надя. – Пусть он пошлёт нам Своего Ангела.

Мама не знала, что сказать. В комнате установилась тишина, только поленья потрескивали в печке. И вдруг раздался стук. Дети вздрогнули, а мама перекрестилась и дрожащей рукой открыла дверь.

На пороге стояла маленькая светловолосая девочка Maшa, а за ней – бородатый мужик с ёлкой в руках.

- С Рождеством Христовым! – радостно поздравила хозяев Машенька. Дети замерли.

Пока бородач устанавливал ёлку, в комнату вошла Машина няня с большой корзиной, из которой сразу же стали появляться подарки. Малыши не верили своим глазам. Но ни они, ни мама не подозревали, что девочка отдала им свою ёлку и свои подарки.

А когда неожиданные гости ушли, Надя спросила:

- Эта девочка и была Ангел?

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ

По мотивам рассказа А. Добровольского «Серёжа»

Обычно кровати братьев стояли рядом. Но когда Серёжа заболел воспалением легких, Сашу переселили в другую комнату и запре­тили тревожить малыша. Только просили молиться за братишку, которому становилось всё хуже и хуже.

Как-то вечером Саша заглянул в комнату больного. Серёжа лежал с открытыми, ниче­го не видящими глазами и едва дышал. Ис­пугавшись, мальчик кинулся к кабинету, из которого доносились голоса родителей. Дверь была приоткрыта, и Саша услышал, как ма­ма, плача, сказала, что Серёжа умирает. Па­па с болью в голосе ответил:

— Что ж теперь плакать? Его уже не спа­сти...

В ужасе Саша бросился в комнату сест­рёнки. Там никого не было, и он с рыдания­ми   упал   на  колени   перед   иконой   Божией  Матери, висевшей на стене. Сквозь всхлипы­вания прорывались слова:

—  Господи,  Господи,  сделай  так,  чтобы Серёжа не умер!

Лицо Саши было залито слезами. Вокруг всё расплывалось, как в тумане. Мальчик ви­дел перед собой лишь лик Божией Матери. Чувство времени исчезло.

— Господи, Ты всё можешь, спаси Серёжу!

Уже совсем стемнело. Обессиленный, Саша с трупом встал и зажёг настольную лампу. Перед ней лежало Евангелие. Мальчик пере­вернул несколько страниц, и вдруг взгляд его упал на строку: «Иди, и как ты веровал, да будет тебе...»

Словно услышав приказ, он пошёл к Се­рёже. У постели любимого брата молча сиде­ла мама. Она подала знак: «Не шуми, Серё­жа уснул».

Слова не были произнесены, но этот знак был, как луч надежды. Уснул — значит, жив, значит, будет жить!

Через три дня Серёжа уже мог сидеть в постели, и детям разрешили бывать у него. Они принесли любимые игрушки брата, кре­пость и домики, которые он до болезни вы­резал и склеивал, — всё, чем можно было по­радовать малыша. Сестрёнка с большой кук­лой встала около Серёжи, а Саша, ликуя, сфотографировал их.

Это были мгновения настоящего счастья.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

ТВОЙ ПТЕНЧИК

Выпал из гнезда птенчик – совсем маленький, беспомощный, даже крылышки ещё не выросли. Ничего не умеет, только пищит и клювик раскрывает – есть просит.

Взяли его ребята и принесли в дом. Соорудили ему гнёздышко из травы и веточек. Вова кормил малыша, а Ира поила и выносила на солнышко.

Вскоре птенчик окреп, и вместо пушка у него стали перышки вырастать. Ребята нашли на чердаке старую птичью клетку и для надежности посадили в неё своего любимца – уж очень выразительно стал на него кот поглядывать. Целыми днями у дверей дежурил, момента удобного дожидался. И сколько его дети ни гнали, глаз с птенчика не сводил.

Лето пролетело незаметно. Птенчик на глазах у детей вырос и начал по клетке летать. А вскоре ему в ней тесно стало. Когда клетку на улицу выносили, он бился о прутья и просился на волю. Вот и решили ребята своего питомца выпустить. Конечно, жалко им было с ним расставаться, но лишать свободы того, кто создан для полёта, они не могли.

Однажды солнечным утром простились дети со своим любимцем, вынесли клетку во двор и открыли. Птенчик выпрыгнул на траву и оглянулся на своих друзей.

В этот момент появился кот. Притаившись в кустах, он приготовился к прыжку, бросился, но… Птенчик взлетел высоко-высоко…

Святой старец Иоанн Кронштадтский сравнивал нашу душу с птицей. За каждой душой враг охотится, поймать хочет. Ведь поначалу душа человеческая, совсем как птенец неоперившийся, беспомощна, летать не умеет. Как же нам сохранить её, как вырастить, чтобы не разбилась она о камни острые, не попала в сети ловца?

Господь создал спасительную ограду, за которой растёт и крепнет наша душа, – дом Божий, Церковь святую. В ней душа учится возлетать высоко-высоко, к самому небу. И познаёт она там такую светлую радость, что ей никакие земные сети не страшны.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

ЗЕРКАЛО

Точка, точка, запятая,

Минус, рожица кривая.

Палка, палка, огуречик -

Вот и вышел человечек.

С этим стишком Надя закончила рисунок. Потом, боясь, что её не поймут, подписала под ним: “Это я”. Она внимательно осмотрела своё творение и решила, что ему чего-то не хватает.

Юная художница подошла к зеркалу и стала разглядывать себя: что ещё нужно дорисовать, чтобы любой мог понять, кто изображён на портрете?

Надя очень любила наряжаться и вертеться перед большим зеркалом, пробовала разные причёски. На этот раз девочка примерила мамину шляпку с вуалью.

Ей захотелось выглядеть загадочной и романтичной, как длинноногие девушки, показывающие моды по телевизору. Надя представила себя взрослой, бросила в зеркало томный взгляд и попробовала пройтись походкой манекенщицы. Получилось не очень красиво, а когда она резко остановилась, шляпа съехала ей на нос.

Хорошо, что никто не видел её в этот момент. Вот бы посмеялись! В общем, быть манекенщицей ей совсем не понравилось.

Девочка сняла шляпу, и тут её взгляд упал на бабушкину шапочку. Не удержавшись, она примерила её. И замерла, сделав удивительное открытие: как две капли воды она была похожа на свою бабулю. Только морщин у неё пока не было. Пока.

Теперь Надя знала, какой она станет через много лет. Правда, это будущее казалось ей очень далёким…

Наде стало понятно, почему бабушка так любит её, почему с нежной грустью наблюдает за её шалостями и украдкой вздыхает.

Раздались шаги. Надя торопливо положила шапку на место и побежала к дверям. На пороге она встретила… саму себя, только не такую резвую. А вот глаза были совсем такие же: по-детски удивленные и радостные.

Наденька обняла себя будущую и тихо спросила:

- Бабушка, а правда, что в детстве ты была мной?

Бабушка помолчала, потом загадочно улыбнулась и достала с полки старинный альбом. Перелистав несколько страниц, она показала фотографию маленькой девочки, очень похожей на Надю.

- Вот какой я была.

- Ой, и правда, ты похожа на меня! – в восторге воскликнула внучка.

- А может, это ты похожа на меня? – лукаво прищурившись, спросила бабушка.

- Это не важно, кто на кого похож. Главное – похожи, – не уступала малышка.

- Разве не важно? А ты посмотри, на кого была похожа я…

И бабушка стала листать альбом. Каких там только не было лиц. И каких лиц! И каждое было по-своему красиво. Покой, достоинство и тепло, излучаемые ими, притягивали взгляд. Надя заметила, что все они – маленькие дети и седые старики, юные дамы и подтянутые военные – были чем-то похожи друг на друга… И на неё.

- Расскажи мне о них, – попросила девочка.

Бабушка прижала к себе свою кровинку, и заструился рассказ об их роде, идущем из давних веков.

Уже подошло время мультиков, но девочке не захотелось их смотреть. Она открывала что-то удивительное, бывшее давно, но живущее в ней.

А ты знаешь историю своих дедов, прадедов, историю своего рода? Может быть, эта история и есть твоё зеркало?

 

 

 

 

 

 

 

 

Борис Ганаго

ПОПУГАЙЧИК 

Слонялся Петя по дому. Все игры надоели. Тут мама дала поручение сходить в магазин и ещё подсказала:

- Наша соседка, Мария Николаевна, ногу сломала. Ей хлеба купить некому. Еле по комнате передвигается. Давай, я позвоню и узнаю, может ей что купить нужно.

Тётя Маша звонку обрадовалась. А когда мальчик принёс ей целую сумку продуктов, она не знала, как его и благодарить. Почему-то показала Пете пустую клетку, в которой недавно жил попугай. Это был её друг. Тётя Маша за ним ухаживала, делилась своими думами, а он взял и улетел. Теперь ей некому слова сказать, не о ком заботиться. А что это за жизнь, если не о ком заботиться?

Петя посмотрел на пустую клетку, на костыли, представил, как тётя Mania ковыляет по опустевшей квартире, и в голову ему пришла неожиданная мысль. Дело в том, что он давно копил деньги, которые ему давали на игрушки. Всё не находил ничего подходящего. И вот теперь эта странная мысль – купить попугайчика для тёти Маши.

Попрощавшись, Петя выскочил на улицу. Ему захотелось зайти в зоомагазин, где когда-то видел разных попугайчиков. Но теперь он смотрел на них глазами тёти Маши. С каким из них она могла бы подружиться? Может, этот ей подойдёт, может, этот?

Петя решил расспросить соседку о беглеце. На следующий день он сказал маме:

- Позвони тёте Маше… Может быть, ей что-нибудь нужно?

Мама даже замерла, потом прижала сына к себе и прошептала:

- Вот и ты человеком становишься… Петя обиделся:

- А разве раньше я человеком не был?

- Был, конечно был, – улыбнулась мама. — Только теперь у тебя ещё и душа проснулась… Слава Богу!

- А что такое душа? — насторожился мальчик.

- Это способность любить.

Мама испытующе посмотрела на сына:

- Может, сам позвонишь?

Петя засмущался. Мама сняла трубку: Мария Николаевна, извините, у Пети к вам вопрос. Я сейчас ему трубку передам.

Тут уж деваться было некуда, и Петя смущённо пробормотал:

- Тётя Maшa, может, вам купить что-нибудь?

Что произошло на другом конце провода, Петя не понял, только соседка ответила каким-то необычным голосом. Поблагодарила и попросила принести молока, если он пойдёт в магазин. Больше ей ничего не нужно. Опять поблагодарила.

Когда Петя позвонил в её квартиру, он услышал торопливый стук костылей. Тётя Maшa не хотела заставлять его ждать лишние секунды.

Пока соседка искала деньги, мальчик как бы невзначай стал расспрашивать её о пропавшем попугае. Тётя Маша охотно рассказала и про цвет, и про поведение…

В зоомагазине таких по цвету попугайчиков оказалось несколько. Петя долго выбирал. Когда же он принёс свой подарок тёте Маше, то… Я не берусь описывать, что было дальше.

 Сказка про поиски счастья
Жил был человек, который, как и многие другие, очень хотел найти в этой жизни счастье. А еще лучше не только в этой, но и в нескольких последующих, чтобы потом время попусту не растрачивать. Человек, как и полагается всякому социальному существу, перво наперво пошел ко всем своим друзьям и знакомым и начал спрашивать у них, как бы ему счастье найти. Но его друзья и знакомые были в большинстве своем достаточно мудрыми людьми и все как один говорили, что никакого счастья на самом деле нет, есть покой, воля и горячий чай в холодную погоду. А больше нет совсем ничего. Но человек качал головой и говорил: «Нет, про счастье столько пишут и говорят, значит, где то оно все таки должно быть». Друзья и знакомые только пожимали плечами, ведь те, кого читали и слушали они, ни про какое счастье не писали и не говорили.
Те друзья, которым не хватало мудрости на покой, волю и горячий чай, советовали человеку найти себе любовь и жить с ней до скончания века. В этом, говорили, и заключено настоящее счастье. Но человек опять качал головой. «Мне совсем не нужно что то, во что счастье заключено. Мне нужно оно само, в чистом виде». И ему вслед опять качали головами.
Человек уже собирался было пуститься на поиски счастья, как и полагается всякому нормальному ищущему. Ему так и виделось, как он будет переплывать моря и океаны, проходить тридевятые и тридесятые земли и расспрашивать всех. А потом какой нибудь умирающий мудрец откроет ему величайший секрет бытия – расскажет, где же все таки можно найти счастье. Но в самый неподходящий момент, когда уже и вещи были собраны, и билеты куплены, человек вдруг заболел. Гриппом. Самым обычным. И ему пришлось отложить поездку, чтобы валяться дома, кушать таблетки и с ненавистью смотреть на градусник. И как то раз, когда температура была особенно высокой, а жизнь казалась особо отвратительной, человеку примерещился суслик. Самый обычный суслик. Он печально посмотрел на человека и сказал: «Хватит страдать фигней. Счастье твое настолько близко, что ты его уже почти раздавил».
Когда человек выздоровел, он долго думал над словами суслика. Потом начал планомерно обыскивать свою квартиру. Он все понимал очень буквально. В своей квартире он неожиданно обнаружил старые санки, бутылку коньяка и письмо от девочки, с которой они когда то вместе были в пионерском лагере. Человек решил, что с помощью этих предметов он точно найдет счастье, раз уж они неожиданно в его квартире нашлись, и начал действовать. Он выпил коньяк, прочитал письмо от девочки из пионерского лагеря и, прихватив санки, пошел кататься с горки, благо парк рядом был. Съехав с горки, он угодил головой в сугроб, протрезвел и отправился обратно домой, поняв, что суслик его скорее всего обманул.
Он снова купил билеты, снова собрал вещи и даже уже почти вышел из дома, но тут ему снова примерещился суслик. Он был еще печальнее, чем в прошлый раз. Суслик сказал: «Что то я сомневаюсь, что такой дурак, как ты, вообще в состоянии найти счастье». И исчез, конечно же. Человек очень расстроился, но на вокзал все таки поехал. А там стоит дяденька в шапке, прямо у входа, и громко объявляет: «Поезд для ищущих счастья стоит на пятом пути. Посадка начинается через пять минут. Просьба не опаздывать». Человек тут же перестал расстраиваться, решил, что он все делает правильно, и пошел искать пятый путь. А там и правда поезд стоит. И еще там стоит куча людей, и у всех на лицах написано, что им счастье нужно, единственное и неповторимое. И они друг с другом общаются, делятся успехами. Ну, человек их, разумеется, и спросил, не мерещился ли им говорящий суслик. Тут люди все насторожились и стали на человека нехорошо смотреть. Только один все таки сказал: «Знаешь, у одного странного, давно уже исчезнувшего народа было такое поверье, что счастье очень не хочет, чтобы его кто нибудь нашел. И иногда оно превращается во что нибудь и отговаривает людей от поисков. Так что ты просто свое счастье видел». «А почему суслик?» – спросил человек. «Ну, у каждого же свое счастье», – ответили ему.
Человек призадумался, конечно, но все таки решил довести задуманное до конца и сел в поезд. Поезд ехал долго, все со всеми успели перезнакомиться, пожаловаться на жизнь и отсутствие в ней счастья, выпить много горячего чая и коньяка и вспомнить все пионерские лагеря, в которые им доводилось ездить. Однако счастливее от этого, конечно же, никто не стал.
Когда поезд наконец приехал туда, куда ему положено, все люди сразу стали очень серьезными. Они похватали вещи и стали выходить на перрон. На перроне их встречали всякие разные существа. Кого то девушка прекрасная, кого то чудище жуткое, кого то просто его двойник. А человека встречал маленький печальный суслик. «Ну что, счастлив?» – спросил суслик. «Пожалуй», – ответил человек, взял суслика под мышку и отправился за обратным билетом.

Светлана Алексеевич.

Девятого июня сорок первого года мне исполнилось восемнадцать лет, я стала взрослая. А через две недели началась эта проклятая война, даже через двенадцать дней. Нас послали на строительство железной дороги Гагра - Сухуми. Собрали одну молодежь. Я запомнила, какой мы ели хлеб. Муки там почти не было, всего всякого, а больше всего - воды. Полежит этот хлеб на столе, и возле него лужица собирается, мы слизывали ее языком.
    В сорок втором году... Я добровольно записалась на службу в эвакосортировочный госпиталь три тысячи двести первый. Это был очень большой фронтовой госпиталь, который входил в состав Закавказского и Северо-Кавказского фронтов и отдельной Приморской армии. Бои шли очень жестокие, раненых было много. Меня поставили на раздачу питания - эта должность круглосуточная, уже утро и надо подавать завтрак, а мы еще раздаем ужин. Через несколько месяцев ранило в левую ногу - скакала на правой, но работала. Потом еще добавили должность сестры-хозяйки, это тоже надо быть на месте круглосуточно. Жила на работе.
     Тридцатого мая сорок третьего года... Ровно в час дня был массированный налет на Краснодар. Я выскочила из здания посмотреть, как успели отправить раненых с железнодорожного вокзала. Две бомбы угодили в сарай, где хранились боеприпасы. На моих глазах ящики взлетали выше шестиэтажного здания и рвались. Меня ураганной волной отбросило к кирпичной стене. Потеряла сознание...

    Когда пришла в себя, был уже вечер. Подняла голову, попробовала сжать пальцы - вроде двигаются, еле-еле продрала левый глаз и пошла в отделение, вся в крови. В коридоре встречаю нашу старшую сестру, она не узнала меня, спросила: "Кто вы? Откуда?" Подошла ближе, ахнула и говорит:
"Где тебя так долго носило, Ксеня? Раненые голодные, а тебя нет". 

Быстро перевязали голову, левую руку выше локтя, и я пошла получать ужин. В глазах
темнело, пот лился градом. Стала раздавать ужин, упала. Привели в сознание, и только слышится: "Скорей! Быстрей!" И опять - "Скорей! Быстрей!" 

   Через несколько дней у меня еще брали для тяжелораненых кровь. Люди
умирали...
...За войну я так изменилась, что когда приехала домой, мама меня не узнала. Мне показали, где она жила, я подошла к двери, постучала. Ответили:
- Да-да...
Я вошла, поздоровалась и говорю:
- Пустите переночевать.
Мама растапливала печь, а два моих младших братика сидели на полу на куче соломы, голые, нечего было одеть. Мама меня не узнала и отвечает:
- Вы видите, гражданочка, как мы живем? Пока не стемнело, пройдите дальше.
Подхожу ближе, она опять:
- Гражданочка, пройдите дальше, пока не стемнело.
Наклоняюсь к ней, обнимаю и произношу:
- Мама-мамочка!
Тогда они все на меня как набросятся... Как заревут...
   Сейчас я живу в Крыму... У нас все утопает в цветах, я каждый день смотрю из окна на море, а вся изнываю от боли, у меня до сих пор не женское лицо. Я часто плачу, я ежедневно в стоне. В своих воспоминаниях..."
Ксения Сергеевна Осадчева, рядовая, сестра-хозяйка

Ко­ро­лен­ко Вла­ди­мир Га­лак­ти­о­но­вич

(1)Мно­го­чис­лен­ная пуб­ли­ка со­бра­лась слу­шать ори­ги­наль­но­го му­зы­кан­та. (2)Он был слеп, но молва пе­ре­да­ва­ла чу­де­са о его му­зы­каль­ном та­лан­те и о его лич­ной судь­бе. (3)Го­во­ри­ли, будто в дет­стве он был по­хи­щен из за­жи­точ­ной семьи бан­дой слеп­цов, с ко­то­ры­ми бро­дил, пока из­вест­ный про­фес­сор не об­ра­тил вни­ма­ния на его за­ме­ча­тель­ный му­зы­каль­ный та­лант. (4)Дру­гие пе­ре­да­ва­ли, что он сам ушёл из семьи к нищим из каких-то ро­ман­ти­че­ских по­буж­де­ний. (5)Как бы то ни было, зал был набит бит­ком. (6)Сво­бод­ных мест не было.

(7)В зале на­ста­ла глу­бо­кая ти­ши­на, когда на эст­ра­де по­явил­ся мо­ло­дой че­ло­век с кра­си­вы­ми боль­ши­ми гла­за­ми и блед­ным лицом. (8)Никто не при­знал бы его сле­пым, если б эти глаза не были так не­по­движ­ны и если б его не вела мо­ло­дая дама, как го­во­ри­ли, жена му­зы­кан­та.

– (9)Не муд­ре­но, что он про­из­во­дит такое по­тря­са­ю­щее впе­чат­ле­ние, — го­во­рил в толпе какой-то че­ло­век сво­е­му со­се­ду. — (10)У него, по-моему, за­ме­ча­тель­но дра­ма­ти­че­ская на­руж­ность.

(11)Дей­стви­тель­но, и это блед­ное лицо с вы­ра­же­ни­ем вдум­чи­во­го вни­ма­ния, и не­по­движ­ные глаза, и вся его фи­гу­ра рас­по­ла­га­ли к чему-то осо­бен­но­му, не­при­выч­но­му.

(12)Живое чув­ство род­ной при­ро­ды, чут­кая ори­ги­наль­ная связь с не­по­сред­ствен­ны­ми ис­точ­ни­ка­ми на­род­ной ме­ло­дии ска­зы­ва­лись в им­про­ви­за­ции1, ко­то­рая ли­лась из-под рук сле­по­го му­зы­кан­та. (13)Бо­га­тая крас­ка­ми, гиб­кая и пе­ву­чая, она бе­жа­ла звон­кой струёй, то под­ни­ма­ясь тор­же­ствен­ным гим­ном, то раз­ли­ва­ясь за­ду­шев­ным груст­ным на­пе­вом. (14)Ка­за­лось по вре­ме­нам: то буря гулко гре­мит в не­бе­сах, рас­ка­ты­ва­ясь в бес­ко­неч­ном про­сто­ре, то лишь степ­ной ветер зве­нит в траве, на кур­га­не, на­ве­вая смут­ные грёзы о ми­нув­шем.

(15)Когда он смолк, гром ру­ко­плес­ка­ний охва­чен­ной вос­тор­гом толпы на­пол­нил гро­мад­ный зал. (16)Сле­пой сидел с опу­щен­ною го­ло­вой, при­слу­ши­ва­ясь к этому гро­хо­ту. (17)Но вот он опять под­нял руки и уда­рил по кла­ви­шам — мно­го­люд­ный зал мгно­вен­но при­тих.

(18)В эту ми­ну­ту вошёл ста­рик, вни­ма­тель­но огля­дел толпу, охва­чен­ную одним чув­ством, на­пра­вив­шую на сле­по­го го­ря­щие взгля­ды. (19)Он слу­шал и ждал: боль­ше, чем кто-ни­будь дру­гой в этой толпе, по­ни­мал он живую драму этих зву­ков.

(20)Ему ка­за­лось, что эта мо­гу­чая, сво­бод­но лью­ща­я­ся из души му­зы­кан­та им­про­ви­за­ция вдруг оборвётся тре­вож­ным, бо­лез­нен­ным во­про­сом, ко­то­рый от­кро­ет новую рану в душе сле­по­го. (21)Но звуки росли, креп­ли, ста­но­ви­лись всё более и более власт­ны­ми, за­хва­ты­ва­ли серд­це за­ми­рав­шей толпы.

(22)И вдруг серд­це ста­ри­ка упало. (23)Из-под рук му­зы­кан­та опять, как и пре­жде, вы­рвал­ся стон. (24)Вы­рвал­ся, про­зве­нел и замер. (25)Но это уже были не одни стоны лич­но­го горя, не одно сле­пое стра­да­ние. (26)На гла­зах ста­ри­ка по­яви­лись слёзы. (27)Слёзы были и на гла­зах его со­се­дей.

– (28)Он про­зрел, да, это прав­да, — он про­зрел, — думал ста­рик. — (29)Вме­сто эго­и­сти­че­ско­го стра­да­ния он носит в душе ощу­ще­ние жизни.

(30)Среди яркой и оживлённой ме­ло­дии, счаст­ли­вой и сво­бод­ной, как степ­ной ветер, и, как он, без­за­бот­ной, среди пёстро­го и ши­ро­ко­го гула жизни, среди то груст­но­го, то ве­ли­ча­во­го на­пе­ва на­род­ной песни всё чаще, всё на­стой­чи­вее и силь­нее про­ры­ва­лась какая-то за душу хва­та­ю­щая нота.

(31)Ка­за­лось, будто удар раз­ра­зил­ся над тол­пою, и каж­дое серд­це дро­жа­ло, как будто он ка­сал­ся его сво­и­ми быст­ро бе­га­ю­щи­ми ру­ка­ми. (32)Он давно уже смолк, но толпа хра­ни­ла гро­бо­вое мол­ча­ние.

(33)Ста­рик всё ниже опус­кал го­ло­ву. (34)Он сде­лал своё дело, он не­да­ром про­жил на свете, ему го­во­ри­ли об этом пол­ные силы власт­ные звуки, сто­яв­шие в зале, ца­рив­шие над тол­пой…

* Ли­ха­нов Аль­берт Ана­то­лье­вич

1)Толик по­смот­рел на небо. (2)Низко над го­ро­дом пла­ва­ли чёрные тучи. (3)Толик вгля­дел­ся по­луч­ше. (4)Это был дым, ко­то­рый под­ни­мал­ся всё выше и выше.

— (5)Что это? — спро­сил Толик, и серд­це его дрог­ну­ло.

— (6)Горит, — рас­се­ян­но от­ве­тил отец, думая о своём.

— (7)Что горит?

— (8)Как будто вы­се­лен­ная де­рев­ня за го­ро­дом.

— (9)Что? — вски­нул­ся Толик. — (10)Тёмка! (11)Там Тёмка!

(12)Толик ри­нул­ся вперёд, вы­ско­чил на мо­сто­вую и по­бе­жал изо всех сил. (13)Он нёсся сломя го­ло­ву так, как не бегал ни­ко­гда в жизни. (14)Он мчал­ся как бе­ше­ный, не думая ни о чём, кроме Тёмки. (15)Рядом по­ка­за­лась чья-то тень, ко­то­рая вы­рва­лась вперёд. (16)Он узнал отца.

(17)Го­ре­ло с той сто­ро­ны, где ещё утром были дома. (18)Там гу­де­ло бе­ше­ное пламя, вы­ры­ва­лись ог­нен­ные плащи с чёрной дым­ной кай­мой, гул­ки­ми зал­па­ми взле­та­ли ввысь ог­нен­ные угли. (19)Пламя стре­ми­лось ввысь, и кру­ти­лось крас­ны­ми смер­ча­ми, и пе­ре­бе­га­ло с крыши на крышу, а де­ре­вян­ные до­миш­ки, про­сох­шие на­сквозь за много лет жизни, вспы­хи­ва­ли, как спи­чеч­ные ко­роб­ки, один за дру­гим.

(20)По­жар­ные впу­стую ме­та­ли в огонь ост­рые во­дя­ные стре­лы: вода ис­па­ря­лась, не до­ле­тая до крыш.

— (21)Там маль­чик! — кри­чал отец. — (22)Там маль­чик!

(23)Толик раз­гля­дел, как в дыму, оку­тав­шем окрест­но­сти, к дому ри­ну­лись, рас­кру­чи­вая на ходу шлан­ги, двое по­жар­ных в кас­ках и подъ­е­ха­ла ещё одна ма­ши­на. (24)Но по­жар­ные бе­жа­ли мед­лен­нее, по­то­му что их за­дер­жи­вал тяжёлый шланг, и Толик с отцом обо­гна­ли их.

(25)Рядом с Тёмки­ным домом стоял сухой то­поль. (26)Он уже горел вовсю, слов­но факел. (27)Сго­рев­шие ветки крас­ны­ми чер­вяч­ка­ми па­да­ли на крышу, и крыша вспых­ну­ла на гла­зах у То­ли­ка, за­ня­лась в одно мгно­ве­нье.

— (28)Назад! — крик­нул отец. — (29)Не­мед­лен­но назад!

(30)Но Толик мот­нул го­ло­вой. (31)Со­брав силы, он ки­нул­ся вперёд и, обо­гнав отца, вско­чил в дом. (32)Ды­шать стало нечем, и горло разъ­едал едкий дым. (33)Толик на ощупь про­брал­ся к кро­ва­ти, по­тро­гал мат­рас. (34)Тёмки не было.

(35)Каш­ляя, маль­чик вы­ско­чил из из­буш­ки и тут же уви­дел Тёмку.

(36)На­ки­нув на го­ло­ву курт­ку, тот пол­зал по земле, хва­тал что-то и пря­тал за па­зу­ху — он ловил цып­лят, спа­сая их от огня.

(37)В это время на нём вспых­ну­ла курт­ка. (38)Тёмка сбро­сил её, но тут же крас­ный уголёк — сго­рев­шая то­по­ли­ная ветка — упал ему на ру­баш­ку, и ру­баш­ка за­го­ре­лась.

(39)Отец стре­ми­тель­но ки­нул­ся на Тёмку и при­да­вил его к земле. (40)Потом отец под­нял­ся, схва­тил Тёмку на руки и по­бе­жал к ма­ши­не ско­рой по­мо­щи.

(41)То­ли­ку стало страш­но. (42)Он уви­дел ма­ши­ну с крас­ным кре­стом, со­гну­тую, мок­рую спину отца и но­сил­ки. (43)На но­сил­ках лежал Тёмка. (44)Он лежал как-то стран­но, будто хотел от­жать­ся от но­си­лок.

— (45)Ло­жись! (46)Ло­жись! — го­во­рил ему отец, но Тёмка не­по­слуш­но тряс го­ло­вой, и Толик понял его. (47)Он под­бе­жал к Тёмке и стал вы­тас­ки­вать у него из-за па­зу­хи жёлтых пе­ре­пу­ган­ных цып­лят. (48)Он пря­тал их к себе за ру­баш­ку, раз­гля­ды­вая рану на Тёмки­ной спине, и плача ру­гал­ся:

— (49)Что же ты на­де­лал, юный на­ту­ра­лист!

(50)Толик вгля­ды­вал­ся в Тёмкино осу­нув­ше­е­ся лицо и всё думал: сумел бы он так, не на сло­вах по­жа­леть, как это часто бы­ва­ет, а на самом деле?

(51)Толик за­ви­до­вал Тёме, сво­е­му ге­рой­ско­му то­ва­ри­щу, и гля­дел на него ува­жи­тель­но, будто на взрос­ло­го.

(52)В самом деле, этот пожар как бы раз­де­лил их. (53)Толик остал­ся таким же маль­чиш­кой, как был, а Тёмка сразу стал взрос­лым.

Яко­влев Юрий Яко­вле­вич

 (1)Он вы­зы­ва­ю­ще зевал на уро­ках: за­жму­ри­вал глаза, мор­щил нос и ши­ро­ко ра­зе­вал рот! (2)Потом энер­гич­но тряс го­ло­вой — раз­го­нял сон — и снова гля­дел на доску. (3)А через не­сколь­ко минут снова зевал.

– (4)По­че­му ты зе­ва­ешь?! — раз­дражённо спра­ши­ва­ла Же­неч­ка — так за глаза ре­бя­та звали свою учи­тель­ни­цу Ев­ге­нию Ива­нов­ну — ма­лень­кую, ху­день­кую, с длин­ны­ми во­ло­са­ми, со­бран­ны­ми на ма­куш­ке кон­ским хво­стом.

(5)Она была уве­ре­на, что он зе­ва­ет от скуки. (6)Рас­спра­ши­вать его было бес­по­лез­но: он был мол­чаль­ни­ком.

(7)Од­на­ж­ды он принёс в класс не­сколь­ко тон­ких пру­ти­ков и по­ста­вил их в банку с водой. (8)И все по­сме­и­ва­лись над пру­ти­ка­ми, кто-то даже пы­тал­ся под­ме­сти ими пол, как ве­ни­ком. (9)Он отнял и снова по­ста­вил в воду. (10)И каж­дый день менял воду.

(11)Но од­на­ж­ды веник зацвёл. (12)Пру­ти­ки по­кры­лись ма­лень­ки­ми свет­ло-ли­ло­вы­ми цве­та­ми, по­хо­жи­ми на фи­ал­ки, про­ре­за­лись свет­ло-зелёные ли­сточ­ки. (13)А за окном ещё поблёски­ва­ли кри­стал­ли­ки ухо­дя­ще­го по­след­не­го снега.

(14)Все тол­пи­лись у окна, ста­ра­ясь по­чув­ство­вать тон­кий слад­ко­ва­тый аро­мат, и ин­те­ре­со­ва­лись, что за рас­те­ние, по­че­му оно цветёт.

– (15)Ба­гуль­ник! — бурк­нул он и пошёл прочь.

(16)Люди не­до­вер­чи­во от­но­сят­ся к мол­чаль­ни­кам. (17)Никто не знает, что у них на уме: пло­хое или хо­ро­шее. (18)На вся­кий слу­чай ду­ма­ют, что пло­хое. (19)Учи­те­ля тоже не любят мол­чаль­ни­ков: хотя они и тихо сидят на уроке, зато у доски каж­дое слово при­хо­дит­ся вы­тя­ги­вать из них кле­ща­ми.

(20)Когда ба­гуль­ник зацвёл, все за­бы­ли, что Коста мол­чаль­ник. (21)По­ду­ма­ли, что он вол­шеб­ник.

(22)И Ев­ге­ния Ива­нов­на стала при­смат­ри­вать­ся к нему с не­скры­ва­е­мым лю­бо­пыт­ством.

(23)Же­неч­ка об­ра­ти­ла вни­ма­ние, что зво­нок с по­след­не­го урока — для Косты сиг­наль­ная ра­ке­та. (24)Он вска­ки­вал с места и сломя го­ло­ву вы­бе­гал из клас­са, хва­тал паль­то и, на ходу по­па­дая в ру­ка­ва, скры­вал­ся за школь­ной две­рью. (25)Куда он мчал­ся? (26)В свою за­га­доч­ную жизнь, о ко­то­рой никто, ви­ди­мо, не имел пред­став­ле­ния.

(27)Его ви­де­ли на улице с со­ба­кой, ог­нен­но-рыжей. (28)Но через не­ко­то­рое время его встре­ча­ли с дру­гой со­ба­кой, боксёром. (29)А позд­нее он вёл на по­вод­ке чёрную го­ло­веш­ку на ма­лень­ких кри­вых ногах.

(30)Од­на­ж­ды Ев­ге­ния Ива­нов­на не вы­дер­жа­ла и ре­ши­ла про­ник­нуть в та­ин­ствен­ную жизнь сво­е­го уче­ни­ка. (31)После звон­ка она вы­скольз­ну­ла из клас­са вслед за Ко­стой и, пря­чась за спины про­хо­жих, про­во­ди­ла его до дома. (32)Коста исчез в подъ­ез­де и минут через пять по­явил­ся снова. (33)Даже не за­ме­тив свою учи­тель­ни­цу, он пронёсся мимо, а Же­неч­ка по­спе­ши­ла за ним.

(34)В со­сед­нем доме, на пер­вом этаже, болел пар­ниш­ка — он был при­ко­ван к по­сте­ли. (35)Это у него была такса — чёрная го­ло­веш­ка на четырёх нож­ках. (36)Же­неч­ка сто­я­ла под окном и слы­ша­ла раз­го­вор Косты и боль­но­го маль­чи­ка.

– (37)Она тебя ждёт, — го­во­рил боль­ной.

– (38)Ты болей, не вол­нуй­ся, — слы­шал­ся голос Косты.

– (39)Мать хочет про­дать Лаптя. (40)Ей не­ко­гда с ним гу­лять.

– (41)Приду утром, — после не­ко­то­ро­го раз­ду­мья от­ве­чал Коста. — (42)Толь­ко очень рано, до школы. (43)Пошли, Ла­поть!

(44)Таксу звали Лап­тем. (45)Коста вышел, держа со­ба­ку под мыш­кой, и вско­ре они уже ша­га­ли по тро­туа­ру.

(46)Ев­ге­ния Ива­нов­на шла за маль­чи­ком. (47)Ей за­хо­те­лось за­го­во­рить с Ко­стой, рас­спро­сить его о со­ба­ках, ко­то­рых он кор­мил, вы­гу­ли­вал, под­дер­жи­вая в них веру в че­ло­ве­ка. (48)Но она молча шла по сле­дам сво­е­го уче­ни­ка, ко­то­рый от­вра­ти­тель­но зевал на уро­ках и слыл мол­чаль­ни­ком. (49)Те­перь он ме­нял­ся на её гла­зах, как ве­точ­ка ба­гуль­ни­ка.

Яко­влев Юрий Яко­вле­вич

1)Город кон­чал­ся, и вско­ре по­ка­за­лось море.

(2)Оно было мел­ким и плос­ким. (3)Волны не об­ру­ши­ва­лись на низ­кий берег, а тихо и не­то­роп­ли­во на­пол­за­ли на песок и так же мед­лен­но и без­звуч­но от­ка­ты­ва­лись, остав­ляя на песке белую каёмку пены.

(4)Коста шёл по бе­ре­гу, на­кло­ня­ясь вперёд — про­тив ветра. (5)Не­ожи­дан­но на самой кром­ке бе­ре­га воз­ник­ла со­ба­ка.

(6)Она сто­я­ла не­по­движ­но, в стран­ном оце­пе­не­нии, боль­ше­го­ло­вая, с ост­ры­ми ло­пат­ка­ми, с опу­щен­ным хво­стом. (7)Её взгляд был устремлён в море. (8)Она ждала кого-то.

(9)Коста подошёл к со­ба­ке и по­гла­дил её по сва­ляв­шей­ся шер­сти.

(10)Со­ба­ка едва за­мет­но ше­вель­ну­ла хво­стом. (11)Маль­чик при­сел на кор­точ­ки и раз­ло­жил перед ней хлеб и остат­ки сво­е­го обеда, завёрну­то­го в га­зе­ту, — со­ба­ка не ожи­ви­лась, не вы­ка­за­ла ни­ка­ко­го ин­те­ре­са к пище. (12)Коста стал её по­гла­жи­вать и уго­ва­ри­вать:

– (13)Ну поешь... (14)Ну поешь не­мно­го...

(15)Со­ба­ка по­смот­ре­ла на него боль­ши­ми впа­лы­ми гла­за­ми и снова об­ра­ти­ла взгляд к морю.

(16)Коста взял кусок хлеба и поднёс ко рту со­ба­ки. (17)Та вздох­ну­ла глу­бо­ко и гром­ко, как че­ло­век, и при­ня­лась мед­лен­но же­вать хлеб.

(18)Она ела без вся­ко­го ин­те­ре­са, как будто была сыта или при­вык­ла к луч­шей пище, чем хлеб, хо­лод­ная каша и кусок жи­ли­сто­го мяса из супа... (19)Она ела для того, чтобы не уме­реть. (20)Она ждала кого-то с моря, и ей нужно было жить.

(21)…Когда всё было съе­де­но, Коста ска­зал:

– (22)Идём. (23)По­гу­ля­ем.

(24)Со­ба­ка снова по­смот­ре­ла на маль­чи­ка и по­слуш­но за­ша­га­ла рядом. (25)У неё были тяжёлые лапы и не­то­роп­ли­вая, пол­ная до­сто­ин­ства льви­ная по­ход­ка.

(26)В море пе­ре­ли­ва­лись неф­тя­ные раз­во­ды, будто где-то за го­ри­зон­том про­изо­шла ка­та­стро­фа, рух­ну­ла ра­ду­га и её об­лом­ки при­би­ло к бе­ре­гу.

(27)Маль­чик и со­ба­ка шли не спеша, и Коста го­во­рил со­ба­ке:

– (28)Ты хо­ро­ший... (29)Ты вер­ный... (30)Пойдём со мной. (31)Он ни­ко­гда не вернётся. (32)Он погиб.

(33)Со­ба­ка не от­ры­ва­ла глаз от моря и в ко­то­рый раз не ве­ри­ла Косте. (34)Она ждала.

– (35)Что же мне с тобой де­лать? — спро­сил маль­чик. — (36)Нель­зя же жить одной на бе­ре­гу моря. (37)Когда-ни­будь надо уйти.

(38)Коста огля­нул­ся и уви­дел Же­неч­ку.

– (39)Что же с ней де­лать? — рас­те­рян­но спро­си­ла она Косту.

– (40)Она не пойдёт, — ска­зал маль­чик. — (41)Она ни­ко­гда, на­вер­ное, не по­ве­рит, что хо­зя­ин погиб...

(42)Же­неч­ка по­до­шла к со­ба­ке. (43)Со­ба­ка глухо за­ры­ча­ла, но не за­ла­я­ла, не бро­си­лась на неё.

– (44)Я ей сде­лал дом из ста­рой лодки. (45)Под­карм­ли­ваю. (46)Она очень тощая...

(47)Прой­дя ещё не­сколь­ко шагов, он ска­зал:

– (48)Со­ба­ки все­гда ждут. (49)Даже по­гиб­ших... (50)Со­ба­кам надо по­мо­гать.

(51)Море по­туск­не­ло и стало как бы мень­ше раз­ме­ром. (52)По­гас­шее небо плот­нее при­жа­лось к сон­ным вол­нам. (53)Коста и Же­неч­ка про­во­ди­ли со­ба­ку до её бес­смен­но­го поста, где не­по­далёку от воды ле­жа­ла перевёрну­тая лодка, подпёртая чур­ба­ком, чтобы под неё можно было за­брать­ся. (54)Со­ба­ка по­до­шла к воде, села на песок и снова за­сты­ла в своём веч­ном ожи­да­нии...

Лос­ку­тов Ми­ха­ил Пет­ро­вич

(1)Сей­час я по­ни­маю, что это был пёс-чудак. (2)Стран­ный, не­обыч­ный и, можно ска­зать, вы­да­ю­щий­ся. (3)Если бы он ро­дил­ся че­ло­ве­ком, то о нём обя­за­тель­но на­пи­са­ли бы книгу в серии «Жизнь за­ме­ча­тель­ных людей». (4)Но тогда, в дет­стве, его не­су­раз­ные вы­ход­ки, на­ив­ная ре­бяч­ли­вость, не­сов­ме­сти­мая с гроз­ным зва­ни­ем сто­ро­же­во­го пса, сен­ти­мен­таль­ность меня порою до­во­ди­ли до бе­шен­ства.

(5)Во-пер­вых, клич­ка. (6)Звали его Бо­ро­жай. (7)Най­ди­те на земле ещё одну со­ба­ку, ко­то­рая имеет такое не­ле­пое имя! (8)Во-вто­рых, мой пёс был трус­лив до не­при­ли­чия. (9)Сто­и­ло кому-то из ребят гроз­но за­ры­чать, как мой Бо­ро­жай по-бабьи взвиз­ги­вал, низко при­се­дал и, пет­ляя, дра­пал со всех ног под на­смеш­ли­вое улю­лю­ка­нье. (10)А я в этот мо­мент готов был про­ва­лить­ся сквозь землю. (11)Вон у То­ли­ка Кар­бы­ше­ва пёс так пёс! (12)3овут Гром, гля­нет — так дрожь до самых пяток про­би­ра­ет.

(13)В-тре­тьих... (14)Да что там, в-тре­тьих... (15)Всё у этого пса не поймёшь как. (16)Иг­ра­ет с цып­ля­та­ми... (17)Где это ви­да­но: со­ба­ка иг­ра­ет с цып­ля­та­ми?! (18)Они с вос­тор­жен­ным пис­ком бе­га­ют по двору, мух го­ня­ют, и этот здо­ро­вен­ный бал­бес с ними но­сит­ся на­пе­ре­гон­ки. (19)Тоже мне охот­ник! (20)Кошка котят при­нес­ла, так он от этих котят не от­хо­дит, как будто это его род­ные дети. (21)Ляжет перед ними, ще­ко­чет их жи­во­ти­ки своим мох­на­тым хво­стом, те при­кры­ва­ют глаз­ки, слад­ко жму­рят­ся, лапки под­ни­ма­ют и до­воль­но урчат. (22)А двор я охра­нять буду?

(23)Но од­на­ж­ды слу­чи­лось такое, о чём до сих пор рас­ска­зы­ва­ют в наших ме­стах. (24)У со­се­дей за­го­рел­ся до­ща­тый сарай. (25)Коров они успе­ли вы­ве­сти, а телёнок в самой даль­ней клети был за­крыт — не под­берёшься. (26)Жар, дым, он, бед­ня­га, уже не мычит, а сто­нет, всем жалко, но ведь в огонь не по­ле­зешь. (27)А Бо­ро­жай но­сит­ся кру­гом, лает по-бе­ше­но­му, людей зовёт, потом раз — и си­га­нул в рас­пах­ну­тую дверь, от­ку­да лезли клубы чёрного дыма. (28)Тут уж му­жи­ки не вы­дер­жа­ли, встре­пе­ну­лись, схва­ти­лись за то­по­ры, зад­нюю стену ото­дра­ли и телёнка вы­та­щи­ли. (29)На­смерть пе­ре­пу­ган­но­го, уго­рев­ше­го, но жи­во­го. (30)А Бо­ро­жай мой в дыму, ви­дать, вы­хо­да не нашёл, за­бил­ся в даль­ний угол и за­дох­нул­ся. (31)Потом, когда огонь по­ту­ши­ли, его вы­та­щи­ли.

(32)Стран­ный был пёс! (33)Какая ещё со­ба­ка в огонь по­ле­зет?! (34)Потом быв­шие хо­зя­е­ва, у кого мой отец Бо­ро­жая брал щен­ком, мне ска­за­ли, что мы имя не­ча­ян­но ис­ка­зи­ли. (35)По-на­сто­я­ще­му его звали По­ра­жай. (36)От слова «по­ра­жать»! (37)А отец, на­вер­ное, не рас­слы­шал, вот и по­лу­чи­лась ду­рац­кая клич­ка. (38)После у нас жили дру­гие со­ба­ки. (39)Нор­маль­ные. (40)Они ле­ни­во си­де­ли на цепи, сви­ре­пым ры­ча­ни­ем про­го­ня­ли цып­лят, если те лезли в их миску.

.

* Ли­ха­нов Аль­берт Ана­то­лье­вич

1)Она воз­ник­ла перед взгля­дом Алек­сея как-то ве­че­ром, в час бе­ше­но­го при­сту­па его боли, и мимо не про­шла, за­дер­жа­лась. (2)Это уж потом узнал Пря­хин, что ра­бо­та­ет тётя Груня не са­ни­тар­кой, не мед­сест­рой, а вахтёршей, сидит при входе, а после смены об­хо­дит гос­пи­таль­ные па­ла­ты, чтобы кому во­дич­ки по­дать, кому по­до­ткнуть хо­лод­ное су­кон­ное оде­яль­це, хотя никто её об этом не про­сил. (3)Толь­ко разве надо про­сить, когда война, когда люди нуж­да­ют­ся в со­стра­да­нии боль­ше, чем в хлебе? (4)И не­гра­мот­ная ста­ру­ха бро­ди­ла ве­че­ра­ми между коек, взби­вая по­душ­ки, кладя ком­прес­сы на жаром пы­шу­щие лбы и при­го­ва­ри­вая, при­го­ва­ри­вая какие-то сло­веч­ки, то ли уба­ю­ки­вая ими, то ли сказ­ку какую вол­шеб­ную рас­ска­зы­вая.

(5)Вот так же вошла она в Алек­се­ев взгляд, в его рас­ши­рен­ные болью зрач­ки, при­ло­жи­ла ла­до­шку к щеке, как-то удоб­но об­ло­ко­ти­лась, по­сто­я­ла ми­ну­точ­ку, вздох­ну­ла и на­кло­ни­лась к Пря­хи­ну, не­ожи­дан­но силь­но, но ак­ку­рат­но при­под­ня­ла одной рукой его го­ло­ву, а дру­гой взби­ла по­душ­ку.

(6)Когда за­кан­чи­ва­лось её де­жур­ство, уса­жи­ва­лась те­перь тётя Груня на та­бу­рет возле Алек­сея, сма­чи­ва­ла угол­ком по­ло­тен­ца ссох­ши­е­ся, запёкши­е­ся его губы, и об­ти­ра­ла лицо, и под­но­си­ла во­дич­ки, и всё время гла­ди­ла она его хо­лод­ную, не­жи­вую руку и при­го­ва­ри­ва­ла, при­го­ва­ри­ва­ла, не жалея слов, мяг­ких, как хо­ро­шая по­вяз­ка.

(7)И гла­ди­ла она и гла­ди­ла Алек­сея по хо­лод­ной руке и, ви­ди­мо, до­би­лась-таки сво­е­го. (8)Рука по­ро­зо­ве­ла, стала тёплой, и од­на­ж­ды Пря­хин по­смот­рел на тётю Груню осо­знан­но и за­пла­кал. (9)И она за­пла­ка­ла тоже. (10)Толь­ко её слёзы лёгкие были. (11)3нала тётя Груня, что сво­е­го до­би­лась, что те­перь вы­жи­вет этот сол­дат, по­то­му что боль свою по­бе­дил, и ещё за­пла­ка­ла она от­то­го, что муж её и сын с фрон­та давно ве­сточ­ки не шлют и, может, вот так же, как этот бе­до­ла­га Алек­сей Пря­хин, в гос­пи­та­ле где-ни­будь ма­ют­ся, вот так же стра­дая и му­ча­ясь... (12)Как же могла она, мать и жена, не хо­дить в па­ла­ты после де­жур­ства, как могла не при­го­ва­ри­вать своих лас­ко­вых слов, как могла не по­мочь Алек­сею?

(13)После вы­пис­ки тётя Груня при­ве­ла Алек­сея в свой домик, чи­стень­кий и уют­ный.

(14)В углу за за­на­вес­кой вроде от­дель­ной ком­нат­ки, и тётя Груня кив­ну­ла на неё:

— (15)Вон твоя ком­на­туш­ка.

— (16)Тётя Груня, как с тобой рас­счи­ты­вать­ся-то стану? — улыб­нул­ся Пря­хин. — (17)Каким зла­том-се­реб­ром?

— (18)И-и, милай, — от­ве­ти­ла тётя Груня сер­ди­то. — (19) Кабы люди за всё друг с друж­кой рас­счи­ты­вать­ся при­ня­лись, весь бы мир в ма­га­зин пре­вра­ти­ли. (20)Храни нас Бог от этого ма­га­зи­на! (21)Тогда уж добро из­ни­что­жит­ся! (22)Не ста­нет его.

— (23)По­че­му? — уди­вил­ся Алек­сей.

(24)Тётя Груня стро­го на него по­гля­де­ла.

— (25)По­то­му как добро без ко­ры­сти. (26)Аль не знал?

Спрятать текст (1) Новая зна­ко­мая пред­ло­жи­ла Косте по­смот­реть чер­нич­ную по­ля­ну и по­ма­ни­ла его за собой. (2)Она легко сколь­зи­ла между ку­ста­ми и  вет­ка­ми де­ре­вьев. (З)Лес точно рас­сту­пал­ся перед ней. (4)Босые ноги сту­па­ли уве­рен­но, не за­ме­чая ни ко­лю­чек, ни суч­ков, зелёное пла­тье сли­ва­лось с буй­ной рас­ти­тель­но­стью. (5)Костя сле­до­вал за ней, со­сре­до­то­чив­шись на зо­ло­ти­стой ше­ве­лю­ре своей спут­ни­цы, сол­неч­ным пят­ном мель­кав­шей меж вет­вей.

— (6)Сюда. (7)При­шли, — услы­шал он.

(8) Костя пошёл на зов и ока­зал­ся на едва за­мет­ной троп­ке, ве­ду­щей к лес­но­му бо­лот­цу, по­рос­ше­му осо­кой. (9)На коч­ках-ост­ров­ках где групп­ка­ми, а где по одной при­стро­и­лись берёзы. (10)Ветер те­ре­бил зо­ло­ти­сто-зелёное кру­же­во крон, и де­ре­вья рас­ка­чи­ва­лись, слов­но во­ди­ли мол­ча­ли­вый хо­ро­вод.

(11) Дев­чон­ка си­де­ла на по­ва­лен­ной берёзе, по­кры­той мяг­ким бар­ха­том мха. (12)Во­круг куд­ря­вым ков­ром стла­лись за­рос­ли чер­ни­ки. (13) Тёмно- фи­о­ле­то­вые брыз­ги ягод сплошь усы­па­ли неж­ную зе­лень ли­сточ­ков.

— (14)Вот это да! — Костя при­свист­нул при виде та­ко­го бо­гат­ства.

— (15)Нра­вит­ся? (16)Это моя по­ля­на.

(17)Дев­чон­ка от­ве­ла от Кости на­смеш­ли­вый взгляд, спрыг­ну­ла с берёзы и при­се­ла на кор­точ­ки. (18)Её под­рост­ко­вая фи­гур­ка была ху­день­кой и уг­ло­ва­той. (19)Она была не той, за ко­то­рой бе­га­ют все маль­чиш­ки.

— (20)Тебя как зовут?

— (21)Ника, а тебя?

— (22)Костя. (23)А пол­ное имя от Ники — Ве­ро­ни­ка, что ли? — по­ин­те­ре­со­вал­ся он про­сто так, из веж­ли­во­сти.

— (24)Нет. (25)Это... — дев­чон­ка гля­ну­ла на ягоды и объ­яви­ла:

— (26)Ника - это Чер­ни­ка.

— (27)Ага, очень при­ят­но, а я — бо­ярыш­ник, — усмех­нул­ся Костя.

(28) Ника во­про­си­тель­но уста­ви­лась на него.

— (29)А го­во­рил, что Костя.

— (30)Ты что, со­всем шуток не по­ни­ма­ешь? (31)Ко­неч­но, Костя. (32)Но и ты ведь не чер­ни­ка.

— (33)На­вер­ное, нет, — улыб­ну­лась Ника. — (34)Про­сто се­год­ня у меня чер­нич­ное на­стро­е­ние, зна­чит, я — Чер­ни­ка. (35)3наешь, Ника — это очень удоб­ное имя, оно может обо­зна­чать всё что угод­но.

— (36)Как это? — не понял Костя.

— (37)Ну, если у меня на­стро­е­ние зем­ля­нич­ное, я сразу стану Земля-Никой. (38)А могу и Брус-Никой. (39)Или, к при­ме­ру... — вдруг она за­мол­ча­ла и уста­ви­лась на Костю так, слов­но уви­де­ла его впер­вые.

— (40)А ты, по­жа­луй, прав. (41)Ни­ка­кая я не Чер­ни­ка. (42)Те­перь я точно знаю, какое у меня на­стро­е­ние и как меня зовут!

— (43) Ну и как же?

— (44)Ко­стя­ни­ка, вот как! — воз­буждённо со­об­щи­ла Ника. (45)Щёки её пы­ла­ли, а глаза го­ре­ли, слов­но она сде­ла­ла ве­ли­кое от­кры­тие. — (46)Костя и Ника, по­ни­ма­ешь, по­лу­ча­ет­ся Костя-Ника.

— (47)Здо­ро­во! (48)С тобой не со­ску­чишь­ся! — вос­клик­нул Костя.

(49) Он сам бы и не по­ду­мал, что их имена скла­ды­ва­ют­ся в одно слово.

(50) 3а раз­го­во­ра­ми они вер­ну­лись на ту по­ля­ну, где встре­ти­лись, и усе­лись под берёзой. (51)Обыч­но Костя не на­хо­дил тем для раз­го­во­ра с дев­чон­ка­ми, но Ника не по­хо­ди­ла на его же­ман­ных од­но­класс­ниц, кор­чив­ших из себя взрос­лых. (52)Может быть, от­то­го, что она жила со своим де­душ­кой в лесу, с ней было легко и про­сто.

(53)Ника го­во­ри­ла о по­вад­ках лес­ных зве­рей, а Костя, при­крыв глаза, слу­шал её рас­ска­зы и не за­ме­тил, как за­дре­мал. (54)Солн­це сто­я­ло уже вы­со­ко над лесом, когда Костя оч­нул­ся и от­крыл глаза: кру­гом бу­ше­ва­ла листва, де­воч­ки не было. (55)В сме­ше­нии всех от­тен­ков зе­ле­ни было не раз­гля­деть ни зелёно-жёлтого пла­тья, ни сол­неч­но­го пятна волос.

(56)Те­перь эта встре­ча ка­за­лась не­ре­аль­ной. (57)«Может, при­ви­де­лось?» — по­ду­мал Костя. (58)Но, с дру­гой сто­ро­ны, он так яв­ствен­но видел её и они вме­сте хо­ди­ли на чер­нич­ную по­ля­ну. (59)Сны не бы­ва­ют та­ки­ми ре­аль­ны­ми. (60)Решив, что он обя­за­тель­но вернётся и сам по­пы­та­ет­ся найти эту де­воч­ку, Костя под­нял­ся и на­пра­вил­ся домой.

* Крю­ко­ва Та­ма­ра Ша­ми­льев­на (род. в 1953 г.) — со­вре­мен­ная пи­са­тель­ни­ц.  В книге «Костя+Ника» рас­ска­за­на ис­то­рия вза­и­мо­от­но­ше­ний под­рост­ков.

Константин  Паустовский

(1)Оско­лок сна­ря­да по­рвал стру­ны на скрип­ке. (2)Оста­лась толь­ко одна, по­след­няя. (3)За­пас­ных струн у му­зы­кан­та Его­ро­ва не было, до­стать их было негде, по­то­му что дело про­ис­хо­ди­ло осе­нью 1941 года на кро­хот­ном ост­ров­ке в Бал­тий­ском море, где со­вет­ские воины от­би­ва­ли не­пре­рыв­ные атаки нем­цев.

(4)Война за­ста­ла на ост­ро­ве не­сколь­ких актёров — муж­чин и жен­щин. (5)Днём муж­чи­ны вме­сте с бой­ца­ми рыли окопы и от­би­ва­ли не­мец­кие атаки, а жен­щи­ны пе­ре­вя­зы­ва­ли ра­не­ных и сти­ра­ли бой­цам белье. (6)Ночью, если не было боя, актёры устра­и­ва­ли кон­цер­ты и спек­так­ли на ма­лень­ких по­ля­нах в лесу.

 (10)Как толь­ко на­чи­нал­ся спек­такль, зри­те­ли на­во­ди­ли на актёров узкие лучи кар­ман­ных элек­три­че­ских фо­на­ри­ков, и лучи эти всё время пе­ре­ле­та­ли, как ма­лень­кие ог­нен­ные птицы, с од­но­го лица на дру­гое в за­ви­си­мо­сти от того, кто из актёров в это время го­во­рил.

(11)На Его­ро­ва зри­те­ли ни­ко­гда не на­во­ди­ли лучи фо­на­ри­ков. (12)Все­гда он играл в тем­но­те, и един­ствен­ной точ­кой света, какую он часто видел перед собой, была боль­шая звез­да, что ле­жа­ла на краю моря, как за­бы­тый маяк.

(13)…Стру­ны на скрип­ке были по­рва­ны, и Его­ров боль­ше не мог иг­рать. (14)На пер­вом же ноч­ном кон­цер­те он ска­зал об этом не­ви­ди­мым зри­те­лям. (15)Не­ожи­дан­но из лес­ной тем­но­ты чей-то мо­ло­дой голос от­ве­тил:

— (16)А Па­га­ни­ни играл и на одной стру­не…

(17)Па­га­ни­ни! (18)Разве Его­ров мог рав­нять­ся с ним, с ве­ли­ким му­зы­кан­том!

(19)Всё же он мед­лен­но под­нял скрип­ку к плечу. (20)Звез­да спо­кой­но го­ре­ла на краю за­ли­ва. (21)Свет её не мер­цал, не пе­ре­ли­вал­ся, как все­гда. (22)Его­ров за­иг­рал, и не­ожи­дан­но одна стру­на за­пе­ла с такой же силой и неж­но­стью, как могли бы петь все стру­ны.

(23)Тот­час вспых­ну­ли элек­три­че­ские фо­на­ри­ки. (24)Впер­вые их лучи уда­ри­ли в лицо Его­ро­ва, и он за­крыл глаза. (25)Иг­рать было легко, будто сухие, лёгкие паль­цы Па­га­ни­ни во­ди­ли по изуро­до­ван­ной скрип­ке.

(26)В ко­рот­ком ан­трак­те войны, в глу­хом лесу, где пахло гарью, зве­не­ла и росла ме­ло­дия Чай­ков­ско­го, и от её то­ми­тель­но­го на­пе­ва, ка­за­лось, разо­рвётся, не вы­дер­жит серд­це.

(27)И по­след­няя стру­на, дей­стви­тель­но, не вы­дер­жа­ла силы зву­ков и по­рва­лась. (28)Сразу же свет фо­на­ри­ков пе­ре­ле­тел с лица Его­ро­ва на скрип­ку. (29)Скрип­ка за­мол­ча­ла на­дол­го. (30)И свет фо­на­ри­ков погас. (31)Толпа слу­ша­те­лей толь­ко вздох­ну­ла.

(32)Его­ро­ву не на чем было иг­рать, он стал обык­но­вен­ным бой­цом в обык­но­вен­ном от­ря­де. (33)И во время од­но­го ноч­но­го боя отдал свою жизнь за Ро­ди­ну.

(34)Скрип­ку Его­ро­ва бойцы по­ло­жи­ли в фу­тляр, за­ши­ли в ста­рое бай­ко­вое оде­я­ло и пе­ре­да­ли лётчику, уле­тав­ше­му в Ле­нин­град.

(35)В Ле­нин­гра­де лётчик отнёс скрип­ку из­вест­но­му дирижёру. (36)Тот взял её двумя паль­ца­ми, взве­сил в воз­ду­хе и улыб­нул­ся: это была ита­льян­ская скрип­ка, по­те­ряв­шая вес от ста­ро­сти и мно­го­лет­не­го пения.

– (37)Я пе­ре­дам её луч­ше­му скри­па­чу на­ше­го ор­кест­ра, — ска­зал лётчику дирижёр.

(38)Где те­перь эта скрип­ка — я не знаю. (39)Но где бы она ни была, она иг­ра­ет пре­крас­ные ме­ло­дии, зна­ко­мые нам и лю­би­мые нами. (40)Она иг­ра­ет, за­став­ляя серд­ца слу­ша­те­лей дро­жать, по­то­му что в каж­дом серд­це есть стру­на, ко­то­рая обя­за­тель­но отзовётся даже на сла­бый при­зыв пре­крас­но­го.

Шим Эду­ард Юрье­вич

1)Во двор вошли трое ребят. (2)Они вы­гля­де­ли обык­но­вен­но, толь­ко Сань­ка сразу понял, что они дет­до­мов­ские.

– (3)Вам чего? — грубо спро­сил Сань­ка с тем вы­ра­же­ни­ем, с каким в де­рев­не все раз­го­ва­ри­ва­ют с по­би­руш­ка­ми.

– (4)Хлеба не про­да­ди­те? — спро­сил один из троих.

– (5)Нету! — ска­за­ла мать. — (6)Тут самим есть не­че­го! — (7)И то­роп­ли­во по­бе­жа­ла в избу, не огля­ды­ва­ясь.

– (8)Ну, чего ждёте? — ещё гру­бей крик­нул Сань­ка.

– (9)Хлеба!

– (10)Ска­за­но вам!

– (11)Так везде го­во­рят, а после всё-таки про­да­ют.

– (12)А день­ги есть?

– (13)Вот... — (14)Один из них, при­зе­ми­стый, про­тя­нул день­ги Сань­ке.

– (15)Легко отдаёшь, — ска­зал Сань­ка. — (16)А если я от­бе­ру эти день­ги, а вас вы­го­ню?!

– (17)Отдай, — бурк­нул при­зе­ми­стый.

– (18)Возь­ми-кась, — про­го­во­рил Сань­ка, ощу­щая, как растёт в нём ехид­ная злость, и со­зна­ние пре­вос­ход­ства, и не­по­нят­ное пре­зре­ние к этим троим. — (19)Ну? (20)По­про­буй!

– (21)Отдай! — по­про­сил веж­ли­во вы­со­кий.

– (22)Фа­шист ты, понял?! — вдруг хрип­ло вы­го­во­рил при­зе­ми­стый.

– (23)Об­зы­вать­ся? (24)Да? (25)Хлеб­ца про­сить? (26)И об­зы­вать­ся?! (27)А вота!.. — крик­нул Сань­ка и, не глядя, рва­нул поперёк все день­ги, все бу­маж­ки, что были в ку­ла­ке. (28) Он видел, как рас­те­ря­лись дет­до­мов­ские, и сам рас­те­рял­ся.

– (29)Вота! — ска­зал он, по­ка­зы­вая по­ло­вин­ки бу­ма­жек. (30)И вдруг, как будто поняв, что дело сде­ла­но, и уже не по­пра­вишь, и что надо сто­ять на своём, Сань­ка стал рвать день­ги даль­ше, в мел­кие кло­чья, при­го­ва­ри­вая:

– (31)Вота! (32)У меня батю... на фрон­те... а вы об­зы­вать­ся…

(33)Дет­до­мов­ские, все втроём, дви­ну­лись на него — Сань­ка при­го­то­вил­ся к драке. (34)Как будто все Сань­ки­ны чув­ства: и пре­вос­ход­ство, и злость, и пре­зре­ние, и от­ча­ян­ность, что уже были в нём, — всё это вдруг пе­ре­да­лось дет­до­мов­ским, а Сань­ка остал­ся ни с чем.

(35)Длин­ный па­рень шаг­нул вперёд и ска­зал:

– (36)Хо­чешь драть­ся? (37)Бей, я один здо­ро­вый. (38)Они ра­не­ные. (39)А его отец, — вы­со­кий кив­нул на оч­ка­сти­ка, — рядом с твоим, может, лежит. (40)Тоже уби­тый. (41)И в семье у него оста­лось двое, а было во­семь че­ло­век. (42)Вот и бей, чего ж не бьёшь?

– (43)Не надо, па­ца­ны, — по­мор­щив­шись, ска­зал оч­ка­стик. — (44)Ну его! (45)Нашли кому объ­яс­нять.

(46)Сань­ка по­чув­ство­вал, что дет­до­мов­ские не при­ни­ма­ли его на рав­ных, будто им было из­вест­но что-то такое, чего Сань­ка не знает и не будет знать ни­ко­гда.

– (47)По­си­ди­те чуток, я сей­час... — тихо ска­зал он. (48)Сань­ка хотел им ска­зать, что он возьмёт в доме еды и хлеба до­ста­нет где-ни­будь на все те день­ги, что он разо­рвал. (49)Но дет­до­мов­ские всё и так по­ня­ли.

– (50)Да не надо, ведь мы не себе хо­те­ли, — ска­зал длин­ный, — док­тор­ше нашей. (51)Боль­ным и ра­не­ным хлеб раздаёт, а сама го­лод­ная.

(52)Сань­ка ки­нул­ся было в избу, но столк­нул­ся на по­ро­ге с ма­те­рью, ко­то­рая дер­жа­ла в руках чу­гу­нок.

– (53)По­стой­те, маль­цы... (54)Вот кар­то­шек варёных возь­ми­те.

– (55)Мамк, ты денег не бери! — за­то­ро­пил­ся Сань­ка. — (56)Слышь, не надо! (57) Они не себе хлеба хо­те­ли ку­пить, док­тор­ше!.. (58)Она, го­во­рят, от­ка­зы­ва­ет­ся, а сама го­лод­ная ходит!

(59)Мать по­ста­ви­ла чу­гу­нок на пе­риль­це, рас­пря­ми­лась.

– (60)Да по­ня­ла я, по­ня­ла, — кив­ну­ла она го­ло­вой. — (61)Вот же какие люди бы­ва­ют на свете... (62)То ли дур­ные, то ли свя­тые... (63)Ах, гос­по­ди... (64)Бе­ри­те, маль­цы, ешьте.

  Шим Эду­ард Юрье­вич (Эду­ард Юрье­вич Шмидт) (1930—2006) — со­вре­мен­ный пи­са­тель, дра­ма­тург. Автор не­сколь­ких сбор­ни­ков рас­ска­зов для детей и взрос­лых.

В.Драгунский

(1)В дет­стве я не знал, кем хочу стать. (2)Мне все люди во­круг нра­ви­лись и все ра­бо­ты тоже. (3)В го­ло­ве у меня была пу­та­ни­ца, я был какой-то рас­те­рян­ный и никак не мог тол­ком ре­шить, за что же мне при­ни­мать­ся.

(4)Пом­нит­ся, то я хотел быть аст­ро­но­мом, то меч­тал стать ка­пи­та­ном даль­не­го пла­ва­ния, а то хо­те­лось пре­вра­тить­ся в ма­ши­ни­ста метро или на­чаль­ни­ка стан­ции. (5)А од­на­ж­ды мне при­спи­чи­ло стать боксёром, по­то­му что я уви­дел в те­ле­ви­зо­ре тяжёлую ко­жа­ную "грушу" — такой про­дол­го­ва­тый мяч, по ко­то­ро­му надо бить изо всех сил, чтобы раз­ви­вать силу удара. (6)И я решил стать самым силь­ным че­ло­ве­ком во дворе.

(7)Я по­про­сил папу ку­пить мне ко­жа­ную боксёрскую грушу. (8) А мама вдруг до­ста­ла от­ку­да-то здо­ро­вен­но­го плю­ше­во­го Мишку, бро­си­ла его на диван и ска­за­ла:

— (9)Чем не груша?

(10)Я устро­ил Мишку по­удоб­нее на ди­ва­не, чтобы мне спод­руч­ней было об него тре­ни­ро­вать­ся и раз­ви­вать силу удара.

(11)Он сидел пе­ре­до мной такой шо­ко­лад­ный, но здо­ро­во об­лез­лый, и у него были раз­ные глаза: один жёлтый, стек­лян­ный, а дру­гой боль­шой, белый — из пу­го­ви­цы от на­во­лоч­ки, и я даже не пом­нил, когда он по­явил­ся. (12)Но это было не важно, по­то­му что Мишка озор­но смот­рел на меня сво­и­ми раз­ны­ми гла­за­ми, рас­ста­вил ноги и вы­пя­тил мне нав­стре­чу живот, а обе руки под­нял квер­ху, как будто уже за­ра­нее сда­вал­ся...

(13)И я вдруг вспом­нил, как дав­ным-давно я с этим Миш­кой ни на ми­ну­ту не рас­ста­вал­ся, и сажал его за стол обе­дать, и у него такая за­бав­ная мор­доч­ка ста­но­ви­лась, когда я его чем-ни­будь пе­ре­ма­зы­вал, прямо как живая, и я его спать с собой укла­ды­вал, и, ука­чи­вая его, шеп­тал ему раз­ные сказ­ки прямо в его бар­хат­ные ушки. (14)Я его любил тогда всей душой, я за него тогда жизнь бы отдал. (15)И вот он сидит сей­час на ди­ва­не, мой быв­ший самый луч­ший друг, на­сто­я­щий друг дет­ства. (16)Он сидит, смеётся раз­ны­ми гла­за­ми, а я хочу тре­ни­ро­вать об него силу удара...

— (17) Что с тобой? — спро­си­ла по­до­шед­шая мама.

(18)А я не знал, что со мной, и за­драл го­ло­ву к по­тол­ку, чтобы слёзы вка­ти­лись об­рат­но, и потом ска­зал:

— (19)Я раз­ду­мал. (20)Я ни­ко­гда не буду боксёром.

Крапивин

1)Слав­ка за­ме­тил кар­ти­ну на туск­ло-зелёной стене бил­ли­ард­ной слу­чай­но. (2)Обыч­но она ви­се­ла в тени, а в тот раз на неё па­да­ли лучи. (3)На кар­ти­не было лун­ное море. (4)Сама луна скры­ва­лась за свет­лы­ми об­ла­ка­ми, но её лучи про­ни­зы­ва­ли воз­дух и рас­сы­па­ли свет по вы­со­ким вол­нам. (5)Среди волн шёл двух­мач­то­вый па­рус­ник. (6)Не­смот­ря на волны, он шёл ровно и спо­кой­но. (7)У него были сплошь ды­ря­вые па­ру­са, и сквозь них вид­не­лось небо, но всё равно он шёл уве­рен­но. (8)В этих рва­ных и гор­дых па­ру­сах, в этой уве­рен­но­сти ма­лень­ко­го судна была за­гад­ка. (9)Какая-то за­ман­чи­вость и при­тя­га­тель­ная сила. (10)И была в лун­ном не­спо­кой­ном про­сто­ре му­зы­ка — не по­хо­жая ни на что.

(11)Слав­ка молча привёл за руку слег­ка ис­пу­ган­ную маму и толь­ко тогда шёпотом спро­сил:

— (12)Это что?

— (13)Это бриг «Мер­ку­рий». (14) Копия кар­ти­ны ху­дож­ни­ка Ай­ва­зов­ско­го. — (15)Что тебя ис­пу­га­ло?

(16)Слав­ка до­сад­ли­во по­мор­щил­ся. (17)Его ни­че­го не ис­пу­га­ло. (18) Про­сто он не хотел го­во­рить гром­ко, когда рядом тайна, мечта…

— (19)По­че­му рва­ные па­ру­са?

— (20)Ка­жет­ся, после боя. (21)Это рус­ский ко­рабль, он сра­жал­ся. (22) Вра­же­ских ко­раб­лей было много, а он один, но он по­бе­дил.

— (23)Что такое "бриг"?

— (24)Ты же сам ви­дишь — ко­рабль…

— (25)Нет, по­че­му "бриг"?

— (26)Ты меня умо­ришь, — ска­за­ла мама.

(27)Она не по­ни­ма­ла! (28)У Слав­ки ото­зва­лось в душе зву­ча­ние когда-то слы­шан­ных и за­вет­ных мор­ских слов: «Бриг... брег... ре­га­та... фре­гат... на­ви­га­тор...» (29)Это были слова про тайну, свя­зан­ную с этим лун­ным морем, про что-то за­га­доч­ное. (30)А где их раз­гад­ка?

(31)Мама, вздох­нув, по­ве­ла Слав­ку в биб­лио­те­ку. (32)Там она отыс­ка­ла ста­рую книгу, ко­то­рая на­зы­ва­лась «Мор­ской сло­варь».

— (33)Если хо­чешь и есть ещё во­про­сы, читай и раз­би­рай­ся.

(34)Слав­ка нашёл быст­ро. (35)Про­чи­тал и почти ни­че­го не понял. (36)Но не­зна­ко­мые ко­ра­бель­ные слова опять ото­зва­лись в нём стран­ной зо­ву­щей му­зы­кой. (37)И он стал ис­кать даль­ше, слово за сло­вом. (38)С того дня Слав­ка почти по­за­был про всё на свете. (39)Он ушёл в чте­ние сло­ва­ря, как ухо­дят в даль­нее пла­ва­ние — на­дол­го и без огляд­ки…

Гришковец

(1)Ро­ди­те­ли по­да­ри­ли мне на день рож­де­ния фо­то­ап­па­рат. (2) Это был взрос­лый по­да­рок.

(3)Но иметь фо­то­ап­па­рат — это было пол­де­ла: ещё нужно было уметь им поль­зо­вать­ся. (4)И я пошёл за­пи­сы­вать­ся в фо­то­кру­жок, к На­чаль­ни­ку, как его все на­зы­ва­ли.

(5)Меня встре­тил муж­чи­на лет трид­ца­ти пяти, су­ту­лый, стро­гий, с очень ост­рым лицом.

— (6)Фо­то­гра­фи­ро­вать уме­ешь? — спро­сил он.

— (7)Нет, не умею, но хочу на­учить­ся, — от­ве­тил я.

— (8)На­учить­ся чему? (9)На кноп­ку на­жи­мать?

— (10)И на кноп­ку на­жи­мать, и чтобы в итоге по­лу­чи­лась фо­то­гра­фия.

— (11)Мо­ло­дец! — тут же за­улы­бал­ся он. — (12)В итоге фо­то­гра­фия, го­во­ришь? (13)Это пра­виль­но. (14)Толь­ко вот что будет на этой фо­то­гра­фии? (15)Вот во­прос. (16)От тво­е­го от­ве­та за­ви­сит, будем ли мы об­щать­ся по-на­сто­я­ще­му или нам придётся по­про­щать­ся раз и на­все­гда.

(17)Он подошёл к столу, взял с него стоп­ку фо­то­гра­фий.

— (18)По­смот­ри эти фо­то­гра­фии и вы­бе­ри три, ко­то­рые тебе боль­ше всего при­гля­нут­ся, а я чай по­став­лю.

(19)Он вышел, а я стал рас­смат­ри­вать фо­то­гра­фии. (20) Там были раз­ные сним­ки, но все они были чёрно-белые. (21)Го­род­ские пей­за­жи, ло­ша­ди, де­ре­вья…

(22)Я вы­брал три фо­то­гра­фии. (23)Это, пом­нит­ся, был порт­рет ху­до­го ста­ри­ка, у него было стран­ное лицо. (24)А ещё я вы­брал фо­то­гра­фию ноч­но­го го­ро­да, ко­то­рый был снят свер­ху. (25)Огни фар ав­то­мо­би­лей вы­тя­ну­лись в длин­ные линии. (26)Мне не­по­нят­но было, как так по­лу­чи­лось. (27)Тре­тья фо­то­гра­фия мне по­нра­ви­лась боль­ше всех. (28)На ней был луг и ле­жа­щий на лугу туман. (29)Это явно было хо­лод­ное ав­гу­стов­ское утро.

— (30)Ну что, вы­брал? — спро­сил На­чаль­ник, вер­нув­шись.

— (31)Вот, — я про­тя­нул ему фо­то­гра­фии.

(32)Он рас­смот­рел мой выбор вни­ма­тель­но.

— (33)По­нят­но, — раз­мыш­ляя, ска­зал он. — (34)А здесь что, по­че­му ты её вы­брал?

(35)Он по­ка­зал мне ноч­ной пей­заж с ли­ни­я­ми фар.

— (36)Кра­си­во, — от­ве­тил я, по­ду­мав.

— (37)Нет, не кра­си­во, а тех­нич­но, ты хотел ска­зать, на­вер­ное? (38)Ну, а эту? — он по­ка­зал туман.

— (39)А эта мне нра­вит­ся, — тут я за­пнул­ся. — (40)Это ав­густ. (41) Утро. (42)Я такое видел.

— (43)Мо­ло­дец! (44)Пошли чай пить, — ска­зал На­чаль­ник.

(45)И я стал хо­дить в фо­то­кру­жок.

 Гришковец

(1)Когда я был школь­ни­ком, я ходил в фо­то­кру­жок. (2)Там я впер­вые узнал, что такое твор­че­ство, а глав­ное, я ис­пы­тал серьёзное и взрос­лое от­но­ше­ние к себе.

(3)Од­на­ко вы­да­ю­щих­ся успе­хов я как фо­то­граф не до­бил­ся. (4)Я не чув­ство­вал света, не видел того, что видит обыч­ный фо­то­граф, ка­за­лось бы, в обыч­ной си­ту­а­ции. (5)Я не умел вы­би­рать людей, ко­то­рые на фо­то­гра­фи­ях были вы­ра­зи­тель­ны­ми, а в жизни не­вид­ны­ми. (6)Я тогда пе­ре­жи­вал ужас­но. (7)Я сам по­ни­мал, что у меня ни­че­го не по­лу­ча­ет­ся, и видел огорчённое лицо на­ше­го ру­ко­во­ди­те­ля — На­чаль­ни­ка, как мы его на­зы­ва­ли.

— (8)Вот скажи, зачем ты фо­то­гра­фи­ро­вал этот гру­зо­вик? — спра­ши­вал он меня, рас­смат­ри­вая мои сним­ки.

— (9)Гру­зо­вик мощ­ный, страш­ный, — го­во­рил я пе­чаль­но.

— (10)Ты же не гру­зо­вик дол­жен сни­мать, а де­лать фо­то­гра­фию, — почти от­ча­ян­но го­во­рил На­чаль­ник. — (11)Гру­зо­вик, ко­то­рый мимо тебя ехал, был боль­шой, мощ­ный и страш­ный. (12)Так?! (13)А на твоей фо­то­гра­фии не видно, что гру­зо­вик мощ­ный и что тебе страш­но. (14)Ни­че­го не видно! (15)А долж­но чув­ство­вать­ся, что ты хотел ска­зать, какие пе­ре­жи­ва­ния пе­ре­дать.

(16)В дру­гой раз, глядя на мой сни­мок, он го­во­рил:

— (17)В жизни ком­по­зи­ции нет, а в пей­за­же ком­по­зи­ция есть. (18) Ты не жизнь фо­то­гра­фи­ру­ешь, а де­ла­ешь фо­то­гра­фию, а она живёт по дру­гим за­ко­нам. — (19)А глав­ное, что на чужих фо­то­гра­фи­ях ты всё ви­дишь, вкус-то у тебя есть. (20)А сам?!

(21)В общем, как фо­то­граф я не со­сто­ял­ся, но по­сто­ян­но ходил в кру­жок, уже даже не пы­та­ясь фо­то­гра­фи­ро­вать. (22)У меня по­яви­лось моё осо­бен­ное место в жизни фо­то­круж­ка: я стал там при­знан­ным экс­пер­том и кри­ти­ком.

— (23)По­тру­дись найти слова и объ­яс­нить мне, что ты нашёл в этой фо­то­гра­фии, — го­ря­чил­ся На­чаль­ник.

(24)И я впер­вые ста­рал­ся найти точ­ные, яркие слова, ко­то­рых от меня ис­крен­не ждал взрос­лый и ав­то­ри­тет­ный для меня че­ло­век. (25)Я чув­ство­вал, как это слож­но. (26)И очень гор­дил­ся, когда уда­ва­лось что-то смут­ное вы­ра­зить сло­ва­ми. (27)А На­чаль­ник слу­шал. (28) Меня в пер­вый раз так слу­ша­ли.

Каверин Ве­ни­а­мин Алек­сан­дро­ВИЧ

(1)Когда Иван Пав­лыч Ко­раблёв пришёл про­ве­дать меня в гос­пи­та­ле, я сразу понял, что раз­го­вор, не­смот­ря на мою бо­лезнь, будет серьёзным. (2)И не ошиб­ся.

(3)На­ча­лось с того, что Ко­раблёв спро­сил, кем я хочу быть.

– (4)Не знаю, — от­ве­чал я не­уве­рен­но. — (5)Может быть, ху­дож­ни­ком.

(6)Он под­нял брови и воз­ра­зил:

– (7)Не вый­дет. (8)По мно­гим при­чи­нам. (9)Пре­жде всего по­то­му, что у тебя сла­бая воля и ты не уве­рен в себе.

(10)Я был поражён. (11)Мне и в го­ло­ву не при­хо­ди­ло, что у меня сла­бая воля.

– (12)Ни­че­го по­доб­но­го, — воз­ра­зил я мрач­но.

– (13)Нет, сла­бая. (14)Какая же воля может быть у че­ло­ве­ка, ко­то­рый не знает, что он сде­ла­ет через час? (15)Если бы у тебя была силь­ная воля и ты верил в свои силы, ты бы хо­ро­шо учил­ся. (16)А ты учишь­ся плохо.

– (17)Иван Пав­лыч, — ска­зал я со стра­да­ни­ем, — у меня один «неуд».

– (18)Да. (19)А мог бы учить­ся от­лич­но.

(20)Он по­до­ждал, не скажу ли я ещё что-ни­будь. (21)Но я мол­чал: ска­зать мне было не­че­го.

– (22)И во­об­ще пора тебе по­ду­мать, кто ты такой и зачем су­ще­ству­ешь на белом свете! (23)Вот ты го­во­ришь: хочу быть ху­дож­ни­ком. (24)Для этого, милый друг, нужно стать со­всем дру­гим че­ло­ве­ком, — ска­зал Иван Пав­лыч и, рас­про­щав­шись, ушёл.

(25)А я стал ду­мать. (26)Я был не со­гла­сен, что плохо учусь. (27) Один «неуд», и то по ма­те­ма­ти­ке.

(28)Но всё-таки я чув­ство­вал, что Иван Пав­лыч в чём-то прав. (29) А что если у меня дей­стви­тель­но сла­бая воля? (30)Это нужно про­ве­рить, это долж­но быть про­ве­ре­но! (31)Нужно ре­шить что-ни­будь и не­пре­мен­но ис­пол­нить. (32)На­при­мер, про­чи­тать «За­пис­ки охот­ни­ка», ко­то­рые я в про­шлом году бро­сил, по­то­му что они по­ка­за­лись мне скуч­ны­ми. (33)И я дал себе слово, даже про­шеп­тал его под оде­я­лом.

(34)Слово нужно дер­жать, и я всё-таки прочёл «За­пис­ки охот­ни­ка». (35)Нет, Ко­раблёв оши­ба­ет­ся: у меня силь­ная воля! (36) Я могу!

(37)Ра­зу­ме­ет­ся, нужно было бы про­ве­рить себя ещё раз. (38) Ска­жем, каж­дое утро об­ти­рать­ся хо­лод­ной водой. (39)Или выйти по ма­те­ма­ти­ке на «от­лич­но». (40)Но всё это я от­ло­жил до сво­е­го вы­здо­ров­ле­ния, а пока толь­ко думал и думал…

 В. Драгунский

(1)Когда я шёл из бас­сей­на домой, у меня было очень хо­ро­шее на­стро­е­ние. (2)Мне нра­ви­лись все трол­лей­бу­сы, по­то­му что они такие про­зрач­ные и всех ви­дать, кто в них едет, и мо­ро­жен­щи­цы нра­ви­лись, по­то­му что они весёлые, и нра­ви­лось, что не жарко на улице и ве­те­рок хо­ло­дит мою растрёпан­ную мок­рую го­ло­ву. (3)Но осо­бен­но мне нра­ви­лось, что я занял тре­тье место в стиле бат­тер­фляй и что я сей­час рас­ска­жу об этом папе, — он давно хотел, чтобы я на­учил­ся пла­вать. (4)Он го­во­рит, что все маль­чиш­ки долж­ны уметь пла­вать, по­то­му что они муж­чи­ны.

(5)И вот я се­год­ня занял тре­тье место и сей­час скажу об этом папе. (6)Я очень ра­до­вал­ся, и, когда пришёл, мама сразу спро­си­ла:

— (7)Ты что так си­я­ешь?

— (8)А у нас се­год­ня было со­рев­но­ва­ние.

(9)Папа ска­зал:  «Это какое же?»

— (11)За­плыв на два­дцать пять мет­ров в стиле бат­тер­фляй.

— (12)Ну и как?

— (13)Тре­тье место! — ра­дост­но ска­зал я.

(14)Папа прямо весь расцвёл.

—  (16)Вот здо­ро­во! — (17)Он от­ло­жил в сто­ро­ну га­зе­ту. (18) — Мо­лод­чи­на!

(19)Я так и знал, что он об­ра­ду­ет­ся. (20)Так и по­лу­чи­лось, и у меня ещё лучше на­стро­е­ние стало.

— (21)Ну, а кто же пер­вое занял? — спро­сил папа.

— (22)Пер­вое занял Вовка, он уже давно умеет пла­вать. (23)Ему это не труд­но было...

— (24)Ай да Вовка! (25)Так, а кто же занял вто­рое место?

— (26)А вто­рое занял ры­жень­кий один маль­чиш­ка, не знаю, как зовут. (27)На ля­гу­шон­ка похож, осо­бен­но в воде.

— (28)А ты, зна­чит, пришёл тре­тьим? — (29)Папа улыб­нул­ся, и мне это было очень при­ят­но. — (30)Тре­тье место тоже при­зо­вое, брон­зо­вая ме­даль! (31)Ну, а кто же на четвёртом остал­ся?

— (32)Четвёртое место никто не занял, папа!

(33)Он очень уди­вил­ся.

— (34)Мы все тре­тье место за­ня­ли: и я, и Мишка, и Толь­ка, и Кимка — все во­сем­на­дцать че­ло­век. (35)Так ин­струк­тор ска­зал!

— (36)Ах, вот оно что... (37)Всё по­нят­но!..

(38)И папа, вздох­нув, снова уткнул­ся в га­зе­ты.(39)А у меня по­че­му-то со­всем про­па­ло хо­ро­шее на­стро­е­ние.

Алексин

(1)Од­на­ж­ды папа при­гла­сил меня на празд­нич­ный вечер в боль­ни­цу, то есть к себе на ра­бо­ту… (2)Я со­гла­сил­ся: я сразу по­чув­ство­вал себя как-то уве­рен­ней и взрос­лее.

(3)В зале, укра­шен­ном пла­ка­та­ми и цве­та­ми, ни од­но­го школь­ни­ка, кроме меня, не было, по­это­му на меня все об­ра­ща­ли вни­ма­ние. (4)Мно­гие под­хо­ди­ли к папе и, ста­ра­ясь сде­лать ему при­ят­ное, го­во­ри­ли, что я на него очень похож.

— (5)Сей­час мы по­го­во­рим о луч­ших людях нашей боль­ни­цы, — ска­зал папин на­чаль­ник в мик­ро­фон. — (6)Мы при­гла­си­ли сюда наших быв­ших боль­ных. (7)Пусть они ска­жут…

(8)Я при­сталь­но огля­дел­ся, но не смог от­ли­чить быв­ших боль­ных от про­сто здо­ро­вых. (9)Тут к три­бу­не за­ша­гал огром­ный муж­чи­на. (10)Мне по­ка­за­лось, что здо­ро­вее его в зале не было ни од­но­го че­ло­ве­ка.

(11)Раз­гля­дев его, я вспом­нил этого быв­ше­го па­пи­но­го па­ци­ен­та. (12)«Если бы мне уда­лось по­ста­вить Ан­дрю­шу на ноги!» — когда-то го­во­рил папа. (13)Ему уда­лось…

— (14)Я играю в хок­кей! — ска­зал Ан­дрю­ша. — (15)А по­то­му, что есть на свете такой че­ло­век…

(16)И ещё двое быв­ших боль­ных ска­за­ли, что с по­мо­щью папы они «вто­рой раз ро­ди­лись». (17) Все в зале за­ап­ло­ди­ро­ва­ли, а я за­вол­но­вал­ся. (18)За папу…

(19)Я сидел и делал фан­та­сти­че­ские пред­по­ло­же­ния. (20)«Если бы вдруг я учил­ся на одни пятёрки и меня бы стали хва­лить на школь­ном со­бра­нии, мно­гим ре­бя­там это бы не по­нра­ви­лось». (21)А тут все врачи, медсёстры и ня­неч­ки так улы­ба­лись, слов­но им самим за что-то го­во­ри­ли спа­си­бо.(22)«По­че­му?» — думал я.

(23)Когда вечер за­кон­чил­ся и мы спу­сти­лись вниз, к папе вдруг под­бе­жал за­пы­хав­ший­ся муж­чи­на в белом ха­ла­те и что-то шеп­нул на ухо.

— (24)Про­во­ди­те, по­жа­луй­ста, моего сына… — по­про­сил папа Ан­дрю­шу и по­бе­жал вслед за муж­чи­ной в белом ха­ла­те.

— (25)Опять спа­сать кого-ни­будь будет… — ска­зал Ан­дрю­ша.

(26)Под­хо­дя к на­ше­му дому, он не удер­жал­ся и за­ме­тил:

— (27)А ты похож на отца!

(28)Ска­зал так, будто на­гра­дил меня. (29)А я в ту ми­ну­ту по­ду­мал, что, на­вер­ное, похож на папу толь­ко с виду, внеш­не… (30)«А чтобы быть на него по­хо­жим по-на­сто­я­ще­му, — думал я, — мне ещё мно­гое надо сде­лать!»

Осеева

(1)Как-то летом Лёвка, при­мо­стив­шись на за­бо­ре, по­ма­хал рукой Серёже.

— (2)Смот­ри-ка... ро­гат­ка у меня. (З)Сам сде­лал! (4)Бьёт без про­ма­ха!

(5)Ро­гат­ку ис­про­бо­ва­ли. (6)Марья Пав­лов­на вы­гля­ну­ла из окна.

— (7)Это не­хо­ро­шая игра, ведь вы мо­же­те по­пасть в моего кота.

— (8)Так что же, из-за ва­ше­го кота нам и по­иг­рать нель­зя? — дерз­ко спро­сил Лёвка.

(9)Марья Пав­лов­на при­сталь­но по­смот­ре­ла на него, взяла Мур­лыш­ку на руки, по­ка­ча­ла го­ло­вой и за­кры­ла окно.

— (10)Ну и на­пле­вать! — ска­зал Лёвка. — (11)Мне в во­до­сточ­ную трубу по­пасть хо­чет­ся.

(12)Он долго вы­би­рал ка­ме­шек по­круп­нее, потом на­тя­нул длин­ную ре­зин­ку — из окна Марьи Пав­лов­ны со зво­ном по­сы­па­лись стёкла. (13)Маль­чи­ки за­мер­ли.

— (14)Бежим! — крик­нул Лёвка, и ре­бя­та бро­си­лись наутёк.

(15)На­ста­ли не­при­ят­ные дни ожи­да­ния рас­пла­ты.

— (16)Ста­ру­ха обя­за­тель­но по­жа­лу­ет­ся, — го­во­рил Лёвка. — (17)Вот злю­щая какая! (18)По­до­жди... я ей устрою штуку! (19)Будет она знать...

(20)Лёвка по­ка­зал на Мур­лыш­ку, ко­то­ро­го лю­би­ли все со­се­ди, по­то­му что он ни­ко­му не до­став­лял хло­пот, а це­лы­ми днями мирно спал за окном, под­толк­нул Серёжу и за­шеп­тал что-то на ухо то­ва­ри­щу.

— (21)Да, хо­ро­шо бы, — ска­зал Серёжа.

(22)Про­шло не­сколь­ко дней.

...(23)Укрыв­шись с го­ло­вой шер­стя­ным оде­я­лом и осво­бо­див одно ухо, Серёжа при­слу­ши­вал­ся к раз­го­во­ру ро­ди­те­лей.

— (24)Как ты ду­ма­ешь, куда он мог деть­ся?

— (25)Ну что я могу ду­мать, — усмех­нул­ся отец. — (26)Может, пошёл кот по­гу­лять, вот и всё. (27)А может, украл кто-ни­будь? (28)Есть такие под­ле­цы...

— (29)Не может быть, — ре­ши­тель­но ска­за­ла мать, — на этой улице все знают Марью Пав­лов­ну. (З0)Никто так не оби­дит ста­рую, боль­ную жен­щи­ну... (31)Ведь этот Мур­лыш­ка — вся её жизнь!

(32)На дру­гой день Марья Пав­лов­на по­до­шла к маль­чи­кам.

— (ЗЗ)Ре­бят­ки, вы не ви­де­ли Мур­лыш­ку? — (34)голос у неё был тихий, глаза серые, пу­стые.

— (35)Нет, — глядя в сто­ро­ну, ска­зал Серёжа.

(З6)Марья Пав­лов­на вздох­ну­ла, про­ве­ла рукой по лбу и

мед­лен­но пошла домой. (37)Лёвка скор­чил гри­ма­су.

— (38)Под­ли­зы­ва­ет­ся... (39)А вред­ная всё-таки, — он по­кру­тил го­ло­вой. — (40)И прав­да, сама ви­но­ва­та... (41)Ду­ма­ет, если мы дети, так мы и по­сто­ять за себя не су­ме­ем!

— (42)Фи! — свист­нул Лёвка. — (43)Плак­са какая! По­ду­ма­ешь — рыжий кот про­пал!

(44)Так про­шло ещё не­сколь­ко дней. (45)Все со­се­ди вклю­чи­лись в по­ис­ки кота, а не­счаст­ная Марья Пав­лов­на со­всем от­ча­я­лась и слег­ла с сер­деч­ным при­сту­пом.

(46)И ре­бя­та не вы­дер­жа­ли.

— (47)Надо найти ста­руш­ку, ко­то­рой мы от­да­ли кота, — ре­ши­ли они.

(48)Но легко ска­зать «найти», а где её сы­щешь те­перь, когда столь­ко дней про­шло.

(49)Не­ожи­дан­но им по­вез­ло: они уви­де­ли её на го­род­ском рынке и опро­ме­тью бро­си­лись к по­жи­лой жен­щи­не, ко­то­рая даже ис­пу­га­лась:

— (50)Да чего вам от меня на­доб­но-то?

— (51)Ко­ти­ка ры­же­го, ба­буш­ка! (52)Пом­ни­те, мы от­да­ли вам на улице.

— (53)Ишь ты... (54)Назад, зна­чит, взять хо­ти­те? (55)Кот ваш орёт днём и ночью. (56)Со­всем не нра­вит­ся он мне.

(57)Когда ста­руш­ка при­ве­ла их к сво­е­му до­ми­ку, Лёвка прыг­нул в па­ли­сад­ник, уце­пил­ся обе­и­ми ру­ка­ми за де­ре­вян­ную раму и при­жал­ся носом к окну:

— (58)Мур­лыш­ка! (59)Уса­тень­кий...

(60)Через ми­ну­ту маль­чиш­ки тор­же­ствен­но ша­га­ли по улице.

— (61)Толь­ко б не упу­стить те­перь, — пых­тел Лёвка. — (62)Нашёлся-таки! (6З)Уса­тый-по­ло­са­тый!