В помощь "Живой классике"

Виктор Голявкин. Как я писал стихи

Иду я как-то по пионерлагерю и в такт напеваю что попало. Замечаю — получается в рифму. Вот, думаю, новость!

Талант у меня открылся. Побежал я к редактору стенгазеты.

Женька-редактор пришёл в восторг.

— Замечательно, что ты стал поэтом! Пиши и не зазнавайся.

Я написал стихотворение о солнце:

Льётся солнца луч

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

— Сегодня с утра идёт дождь, — сказал Женька, — а ты пишешь о солнце. Поднимется смех и всё такое. Напиши о дожде. Мол, не беда, что дождь, мы всё равно бодры и всё такое.

Стал я писать о дожде. Правда, долго не получалось, но наконец получилось:

Льётся дождь

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

— Не везёт тебе, — говорит Женька, — дождь-то кончился — вот беда! И солнце пока не показалось.

Сел я писать о средней погоде. Тоже сразу не выходило, а потом вышло:

Ничто не льётся

На голову мне.

Эх, хорошо

Моей голове!

Женька-редактор мне говорит: — Смотри, вон солнце опять показалось.

Тогда я сразу понял, в чём дело, и на другой день принёс такое стихотворение:

Льётся солнца луч

На голову мне,

Льётся дождь

На голову мне,

Ничто не льётся

На голову мне.

Эх, хорошо Моей голове!

Виктор Голявкин. Коньки купили не напрасно

Я не умел на коньках кататься. И они лежали на чердаке. И наверное, ржавели.

Я очень хотел научиться кататься. У нас во дворе все умеют кататься. Даже маленький Шурик умеет. Мне было стыдно выйти с коньками. Все смеяться будут. Пусть уж лучше коньки ржавеют!

Однажды папа сказал мне:

— Коньки я тебе купил напрасно!

И это было справедливо. Я взял коньки, надел их и вышел во двор. Каток был полон. Кто-то смеялся.

«Начинается!» — подумал я.

Но ничего не начиналось. Меня пока не замечали. Я вышел на лёд и упал на спину.

«Сейчас начнётся», — подумал я.

С трудом поднялся. Мне было трудно стоять на льду. Я не двигался с места. Но самое удивительное было то, что никто, абсолютно никто не смеялся, не показывал на меня пальцем, а, наоборот, Маша Кошкина подбежала ко мне и сказала:

— Дай руку!

И хотя я упал ещё два раза, а всё равно был доволен. И я сказал Маше Кошкиной:

— Спасибо, Маша! Ты научила меня кататься.

А она сказала:

— Ой, что ты, что ты, я только тебя держала за руку.

Виктор Голявкин. Болтуны

Сеня и его сосед по парте не заметили, как вошёл учитель. Сеня нарисовал на ладони себя и показал соседу.

— Это я, — сказал он. — Похоже?

— Нисколько, — ответил Юра, — у тебя не такие уши.

— А какие же у меня уши?

— Как у осла.

— А у тебя нос — как у бегемота.

— А у тебя голова — как еловая шишка.

— А у тебя голова — как ведро.

— А у тебя во рту зуба нет...

— А ты рыжий.

— А ты селёдка.

— А ты вуалехвост.

— А что это такое?

— Вуалехвост — и всё.

— А ты первердер...

— Это ещё что значит?

— Значит, что ты первердер.

— А ты дырбыртыр.

— А ты выртырвыр.

— А ты ррррррр...

— А ты ззззззз...

— А ты... ы! — сказал Юра и увидел рядом учителя.

— Хотел бы я знать, — спросил учитель, — кто же все-такие?

Крути снежные вертя   Виктор Голявкин .    Кирилл .   К.

Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя… — орал я на весь дом.

Я отложил книжку в сторону и с выражением прочёл:

Кроя мглою бурю кроет,

Крути снежные вертя…

Что-то не то. Я опять начал снова:

Буря мглою…

Я забыл вдруг, что буря кроет. Я стал думать и вскоре вспомнил. Я так обрадовался, что начал снова:

Буря кроет небо мглоет…

МГЛОЕТ? Что это такое? Мне стало не по себе. Такого, по-моему, не было. Я поглядел в книжку. Ну так и есть! МГЛОЕТА нету!

Я стал читать, глядя в книжку. Всё получалось как в книжке. Но как только я закрыл книжку, я вдруг прочёл:

Утро воет небо могилою…

Это было совсем не то. Я это сразу понял. Я всегда вижу, когда не то. Но в чём тут дело, в конце концов? Почему я никак не запомню?

— Не нужно зубрить, — сказал старший брат, — разберись, в чём там дело.

Я стал разбираться: значит, буря покрывает небо своей мглою и в то же время крутит что есть силы снежные вихри. Я закрыл книжку и чётко прочёл:

Буря мглою небо кроет,

Вихри снежные крутя…

Больше я не ошибался.

Марина Дружинина

Непослушные цыплята

На уроке музыки Глафира Петровна строго сказала:

– Дети! Сегодня я вам продиктую новую песню. А вы записывайте всё очень тщательно, не пропуская ни единого словечка! Итак, начали! «Цып, цып, мои цыплятки…»

А в это время Петька Редькин решил пощекотать Владика Гусева. Владик взвизгнул и подпрыгнул. А Петька захихикал.

– Как вы себя ведёте? Безобразники! – рассердилась Глафира Петровна. – Вы у меня дождётесь! – И продолжала: – Цып, цып, мои касатки, вы – пушистые комочки…

А в это время Владик Гусев решил дать сдачу Петьке Редькину и тоже его пощекотал. И теперь уже Петька взвизгнул и подпрыгнул. Глафира Петровна рассердилась ещё больше и крикнула:

– Совсем обнаглели! Распустились! Если не исправитесь, то ничего хорошего из вас не получится! Только хулиганы и бандиты! Срочно подумайте над своим поведением!

И стала дальше диктовать про цыплят.

А Петька Редькин подумал-подумал над своим поведением и решил его исправить. То есть перестал щекотать Владика и просто выдернул у него из-под носа тетрадку. Они начали тянуть несчастную тетрадку каждый к себе, и она в конце концов разорвалась. А Петька и Владик с грохотом свалились со стульев.

Тут терпение Глафиры Петровны лопнуло.

– Вон отсюда! Негодники! – закричала она страшным голосом. – И чтоб завтра же привели родителей!

Петька с Владиком чинно удалились. Глафире Петровне больше никто не мешал. Но она уже не могла успокоиться и всё повторяла:

– Накажу! Ух, накажу негодников! Надолго запомнят!

Наконец мы дописали песню, и Глафира Петровна сказала:

– Вот Ручкин сегодня хорошо себя ведёт. И слова, наверное, все записал.

Она взяла мою тетрадь и стала вслух читать. И лицо у неё постепенно вытягивалось, а глаза округлялись.

– «Цып, цып, мои цыплятки, я вас накажу, вы у меня дождётесь! Цып, цып, мои касатки! Безобразники, как вы себя ведёте? Вы, пушистые комочки, совсем обнаглели! Мои будущие квочки! Из таких, как вы, вырастают бандиты и хулиганы! Подойдите же напиться и подумайте над своим поведением! Дам вам зёрен и водицы, и чтоб завтра же привели родителей! Ух, накажу этих негодников! Надолго запомнят!»

…Класс захлёбывался и всхлипывал от смеха.

Но Глафира Петровна и не улыбнулась.

– Та-ак, Ручкин, – произнесла она металлическим голосом. – За урок тебе – двойка. И чтоб без родителей ты в школу не являлся.

…Ну за что, спрашивается, двойка? За что родителей в школу? Я же записал всё, как просила Глафира Петровна! Ни словечка не пропустил!

Валентин Постников «Макулатура»   

      У нас в школе объявили сбор макулатуры. Я не знал, что это значит, потому что до этого я ни разу в жизни не слышал такое странное слово: «Ма ку ла ту ра».
      – Это разные старые газеты и журналы, – пояснила мне дома бабушка.
      – Так старые газеты это и есть макулатура? – спросил  я у бабушка.
      – Да, – кивнула бабушка.
      – А зачем кому-то нужны старые газеты? – удивился я. – Читать?
      – Старые газеты перемалывают в специальных машинах и делают из неё новую бумагу, – сказал папа. – А потом печатают на ней новые книги. Таким образом, сохраняют деревья.
      – Деревья? – совсем запутался  я.
      – Да, ведь бумагу делают из дерева, – ответил папа, включив телевизор.
      – А сколько вам велели принести в школу макулатуры? – спросила мама.
      – Пять килограммов каждому! – сказал я.
      – Ого! – сказал папа.
      – Ерунда, – сказал дедушка. – Сейчас мы быстро соберём тебе пять килограммов. – Каждый из нас выписывает какой-нибудь журнал или газету. И у нас дома как раз скопилось много ненужной макулатуры.
      – Ура! – сказал я.
      Я подбежал к полке и схватил пачку папиных газет «Спорт».
      – Можно взять эти газеты? – спросил я у папы. – Они же старые?
      – Нет-нет, сказал папа. Мне они нужны, их брать не нужно. Тут разные важные таблицы.
      – Какие ещё таблицы? – удивился  я.
      – Ну, где и когда играет моя любимая команда по футболу, – пояснил папа. – Возьми что-нибудь другое.
      – Тогда я возьму вот эти старые журналы, – сказал  я.
      – Это же «Вязание», – ахнула бабушка. – Это мои журналы. В них столько всего нужного. Как же я буду вязать без них? Нет, внучок, я их отдать не могу.
      – Тогда вот эти, – показал  я на стопку красивых тонких журналов.
      – Ой, – воскликнула  мама. – Это же мои кулинарные журналы. Тут же ценные рецепты. Бери что угодно, только не это.
      – Ой, – обрадовался  я. – Вот какие-то толстые скучные журналы. Они точно никому не нужны.
      – Как это скучные? – рассердился дедушка. – Это же «Рыболовство»! Самый интересный журнал на свете. Ни за что сними, не расстанусь. Я их каждый день перечитываю.
      – А ты свои журналы возьми, – предложила мама. – Вон их у тебя сколько скопилось. И «Мурзилка», и «Читай-ка», и даже «Ералаш». Ты же их давным-давно все прочитал. Вот собери их и отнеси в школу. Как раз килограммов пять будет.
      – Нет, что вы! – даже испугался  я. – Я с моими старыми журналами ни за что не расстанусь. Тут и стихи, и загадки, и смешные рассказы моих  любимых писателей. Делайте со мной что хотите, но их я не отдам.
      Пришлось мне с другом  по классу целый час бегать по соседям и выпрашивать у них старые газеты.
      Вот оказывается, какая нужная в хозяйстве вещь  – ма ку ла ту ра.

Марина Дружинина «Спортивная шоколадка» 

Я обожаю спорт. Причём самые разные виды: и плавание, и гимнастику, и лыжи, и борьбу! Прихожу со школы и, не теряя ни секунды, включаю спортивный канал. Спорт – это круто!
Вот и сегодня плюхнулся я, как всегда, перед телевизором и наблюдаю за очередной попыткой Николая Кислякова метнуть копьё подальше. Ну а бабушка – тоже как

всегда – принялась ворчать:
– Лучше бы сам занимался в какой-нибудь секции, чем глазеть, как другие бегают и прыгают! Стал бы здоровым, сильным, тренированным!
– Не волнуйся, бабуля, – отвечаю. – Я целыми днями тренируюсь возле телика, не просто тупо смотрю! Когда бегуны соревнуются, делаю так. – Я, не вставая с кресла, затопал ногами, изображая бег. – Если плавание показывают, я тоже гребу. – Я помахал руками: раз-два, раз-два! – А во время бокса я боксирую: бумс-бумс-бумс! Так что я очень даже тренированный. Вон какие у меня мускулы! – Я изо всех сил сжал кулаки и напряг руки.
– Молодец! – почему-то усмехнулась бабушка. – Значит, это как раз для тебя! – И протянула мне плитку шоколада, на которой был нарисован здоровяк с мускулами, похожими на мои, и написано: «Силач».
Никогда в жизни я не видел такого огромного шоколада – размером с внушительный фотоальбом! И конечно, очень обрадовался. Потому что шоколад люблю не меньше спорта.
– Спасибо, бабулечка! – закричал я. – Прямо сейчас его и съем!
Стал отламывать кусочек – не отламывается. Шоколад оказался ужасно твёрдым. Я его и так, и сяк – ничего не получается. Даже уголок отгрызть не удалось с первой попытки. А вторую попытку отменила бабушка:
– Перестань – зубы сломаешь!
И добавила:
– Не слишком-то тебе спортивные передачи силы прибавляют: кусочек шоколадки отломить не можешь!
– Ничего себе шоколадка! – возмутился я. – Это какое-то чудище-шоколадище! Тут отбойный молоток нужен! Давай у них попросим. – Я кивнул на окно: во дворе рабочие отбивали асфальт как раз таким молотком.
– Обойдёмся без спецтехники, – сказала бабушка. – Смотри!
Она положила шоколад на стол, задумалась на пару секунд, а потом с криком «кия!» ка-а-ак рубанёт ребром ладони злополучную плитку! Шоколад ка-а-ак разлетится на кусочки!
– Бабуля, ты каратистка? – Я уставился на бабушку, как будто в первый раз увидел.
– Была когда-то! – засмеялась бабушка. – Но и сейчас, как ты заметил, кое-что могу. Потому что занималась спортом по-настоящему, а не по телевизору. Шоколадку-то ешь! Забыл про неё?
Я съел кусочек, потом ещё один, а потом объявил:
– Срочно иду записываться в секцию карате! Очень уж вкусно!
 

В.Розов «Дикая утка» из цикла «Прикосновение к войне»)

     Кормили плохо, вечно хотелось есть. Иногда пищу давали раз в сутки, и то вечером. Ах, как хотелось есть! И вот в один из таких дней, когда уже приближались сумерки, а во рту не было ещё ни крошки, мы, человек восемь бойцов, сидели на высоком травянистом берегу тихонькой речушки и чуть не скулили. Вдруг видим, без гимнастёрки, что-то держа в руках, к нам бежит ещё один наш товарищ. Подбежал. Лицо сияющее. Свёрток – это его гимнастёрка, а в неё что-то завёрнуто.

     - Смотрите! – победно восклицает Борис. Разворачивает гимнастёрку, и в ней … живая дикая утка.

     - Вижу: сидит, притаилась за кустиком. Я рубаху снял и – хоп! Есть еда! Зажарим.

     Утка была некрепкая, молодая. Поворачивая голову по сторонам, она смотрела на нас изумлёнными бусинками глаз. Она просто не могла понять, что это за странные милые существа её окружают и смотрят на неё с таким восхищением. Она не вырывалась, не крякала, не вытягивала натужно шею, чтобы выскользнуть из державших её рук. Нет, она грациозно и с любопытством озиралась. Красавица уточка! А мы – грубые, нечисто выбритые, голодные. Все залюбовались красавицей. И произошло чудо, как в доброй сказке. Кто-то просто произнёс:

    - Отпустим!

     Было брошено несколько логических реплик, вроде: «Что толку, нас восемь человек, а она такая маленькая», «Ещё возиться!», «Боря, неси её обратно». И, уже ничем не покрывая, Борис бережно понёс утку обратно. Вернувшись, сказал:

     - Я её в воду пустил. Нырнула. А где вынырнула, не видел. Ждал-ждал, чтоб посмотреть, но не увидел. Уже темнеет.

     Когда меня заматывает жизнь, когда начинаешь клясть всех и всё, теряешь веру в людей и тебе хочется крикнуть, как я однажды услыхал вопль одного очень известного человека: «Я не хочу быть с людьми, хочу с собаками!» - вот в эти минуты неверия и отчаяния я вспоминаю дикую утку и думаю: нет-нет, в людей можно верить. Это всё пройдёт, всё будет хорошо.

     Мне могут сказать; «Ну да, это были вы, интеллигенты, артисты, о  вас всего можно ожидать». Нет, на войне всё перемешалось и превратилось в одно целое – единое и невидимое. Во всяком случае, та, где я служил. Были в нашей группе два вора, только что выпущенные из тюрьмы. Один с гордостью рассказывал, как ему удалось украсть подъёмный кран. Видимо, был талантлив. Но и он сказал: «Отпустить!»

И. Гамазкова

ГЛУПИЦА И СИМПАТЯГА

Однажды в субботу кто-то вдруг позвонил в дверь.

Ты бы что сделал?

Правильно! А одна девчонка-глупчонка в глазок не посмотрела, «Кто там?» не спросила, а взяла и сразу открыла.

И там стоял человек. Ничего себе, даже симпатичный. Симпатяга такой...

Но на самом деле это был бандит. И он стал спрашивать, дома ли папа.

Ты бы что ответил?

Правильно, папа, мол, отдыхает, только что вернулся с работы. Прямо со службы пришел, из полиции. Как раз сегодня его наградили вот таким здоровенным орденом за поимку главаря всей мафии. Не считая, конечно, множества медалей за целую кучу менее главных, но особо опасных преступников. И тут можно по алфавиту: аферистов, бандитов, воров, грабителей... Вот так поступил бы ты.

А эта девица-глупица отвечает:

— Папа с нами не живет, а мама на дачу уехала. На весь день.

И только она это сказала, как увидела на стене от этого симпатяги тень. Странная такая тень. Немного страшноватая. Страшненькая. И даже, пожалуй, страшная... А если приглядеться внимательно — просто УЖАСНАЯ!

И тогда она как заорет изо всех сил:

— Бабушка!!!

И тут из кухни пришла ее бабушка. Подошла она к двери и говорит:

— Здравствуйте! Вам кого?

А этот бандит-симпатяга голову в плечи втянул, попятился-попятился и — бегом вниз по лестнице! Даже лифта ждать не стал, а прямо с тринадцатого этажа до самого первого кубарем скатился! Вместе со своей тенью. Дверь в подъезде так захлопнул, что весь дом задрожал!

А бабушка удивляется:

— Странно! Не понимаю, чего это он?

Плечами пожала и ушла опять на кухню

готовить свое коронное блюдо — макароны по-флотски.

Они у нее особенно здорово получались, потому что она их готовила непременно в тельняшке. А по субботам, воскресеньям и по праздникам (как раз в тот день) надевала еще китель и капитанскую фуражку. С якорем!

М. Дружинина

ДЕВОЧКА НАОБОРОТ 

В нашем доме живет одна девочка. Не просто девочка Даша, а девочка наоборот!

Например, скажешь ей: «Даша, спляши, пожалуйста!» И она сразу начинает... петь! Ля-ля-ля!

А если ей скажешь: «Даша, спой, пожалуйста!» Она, представьте, тут же начинает... плясать! И подпрыгивает, и ножкой машет, как балерина, и кружится! Такая вот удивительная девочка.

Однажды мама ее попросила:

— Дашенька! Убери, пожалуйста, свои игрушки. И вытри пыль.

И Даша немедленно начала энергично расшвыривать игрушки по всей комнате! И пылить!

Тогда мама сказала:

— Дашенька! Очень тебя прошу! Ни в коем случае НЕ убирай игрушки! И ещё я тебя просто умоляю, НЕ вытирай пыль. Ни за что! Никогда!

И Даше пришлось начинать уборку. Положить на место все свои игрушки и вытереть пыль. Хотя ей этого очень-преочень не хотелось.

Но что поделаешь! Все должно быть по-честному.

Ведь она девочка наоборот...

Рассказ Заколдованная буква  В Драгунский 

Недавно мы гуляли во дворе: Аленка, Мишка и я. Вдруг во двор въехал грузовик. А на нем лежит елка. Мы побежали за машиной. Вот она подъехала к домоуправлению, остановилась, и шофер с нашим дворником стали елку выгружать. Они кричали друг на друга:

- Легче! Давай заноси! Правея! Левея! Становь ее на попа! Легче, а то весь шпиц обломаешь.

И когда выгрузили, шофер сказал:

- Теперь надо эту елку заактировать, - и ушел.

А мы остались возле елки.

Она лежала большая, мохнатая и так вкусно пахла морозом, что мы стояли как дураки и улыбались. Потом Аленка взялась за одну веточку и сказала:

- Смотрите, а на елке сыски висят.

Сыски! Это она неправильно сказала! Мы с Мишкой так и покатились. Мы смеялись с ним оба одинаково, но потом Мишка стал смеяться громче, чтоб меня пересмеять. Ну, я немножко поднажал, чтобы он не думал, что я сдаюсь. Мишка держался руками за живот, как будто ему очень больно, и кричал:

- Ой, умру от смеха! Сыски!

А я, конечно, поддавал жару:

- Пять лет девчонке, а говорит «сыски». Ха-ха-ха!

Потом Мишка упал в обморок и застонал:

- Ах, мне плохо! Сыски.

И стал икать:

- Ик! Сыски. Ик! Ик! Умру от смеха! Ик! Сыски.

Тогда я схватил горсть снега и стал прикладывать его себе ко лбу, как будто у меня началось уже воспаление мозга и я сошел с ума. Я орал:

- Девчонке пять лет, скоро замуж выдавать! А она - сыски.

У Аленки нижняя губа скривилась так, что полезла за ухо.

- Я правильно сказала! У меня зуб вывалился и свистит. Я хочу сказать сыски, а у меня высвистывается сыски.

Мишка сказал:

- Эка невидаль! У нее зуб вывалился! У меня целых три вывалилось да два шатаются, а я все равно говорю правильно! Вот слушай: хыхки! Что? Правда, здорово - хыхх-кии! Вот как у меня ловко выходит: хыхки! Я даже петь могу:

Ох, хыхечка зеленая,

Боюся уколюся я.

Но Аленка как закричит. Одна громче нас двоих:

- Неправильно! Ура! Ты говоришь хыхки, а надо сыски!

А Мишка:

- Именно, что не надо сыски, а надо хыхки.

И оба давай реветь. Только и слышно: Сыски! - Хыхки! - Сыски!

Глядя на них, я так хохотал, что даже проголодался. Я шел домой и все время думал: чего они так спорили, раз оба не правы? Ведь это очень простое слово. Я остановился и внятно сказал:

- Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки!

Валеркина мозоль.  Вероника Попова 

Вот! Посмотри-ка! – сказал Валерка и поднёс к сестрёнкиному носу ладонь правой руки.

-Какой ужас! – ахнула Света.

Она боязливо покосилась на валеркину ладошку. Там, возле указательного пальца, возвышалась большущая, с чечевицу величиной, водяная мозоль…

- Больно, Валерочка? –

жалостливым голосом спросила Света и подула на волдырь. – Может быть, йодом помазать?

Йодом! – презрительно фыркнул Валерка. – Вот чудачка! Кто мозоли йодом мажет? Это тебе не царапина какая-нибудь!

И стал  рассматривать свою ладонь с таким видом, будто там лежала редкая марка для коллекции.

- Представляешь, как надо было поработать, чтобы такую мозолищу натереть? – спросил Валерка с важностью. – У тебя, небось, сроду такой не бывало?

Света виновато взглянула на свои гладкие розовые ладошки  и тихонько вздохнула.

- Пойдём, маме покажем! – сказала она и, бережно взяв брата за руку, повела его на кухню.

Мама, увидев,  мозоль, разохалась:

- Ох, Валерик! Разве так можно? Ой, какой волдырина!  Ай-ай-ай! Работать, работать, да надо и меру знать!   Ну-ка, пойдём к бабушке: она нам посоветует, как вылечиться.

Бабушка – та  даже всплакнула от умиления.

-Труженик! – сказала она.- Работящий человек! Вот отец увидит - порадуется!

Оседлав нос очками, бабушка долго любовалась валеркиной мозолью, словно это был для неё самый драгоценный подарок.

- Водяная! – сказала она тоном знающего человека. – Заживёт, если больше не натруждать… Да ты ведь, мастерище, не вытерпишь – опять что-нибудь строгать начнёшь?

Валерка снисходительно улыбнулся и пожал плечами.

- Вот что, пойдём к деду, - сказала бабушка. – Пусть он на нашего работника полюбуется!...

Дед взял валеркину руку в свои большие шерховатые от застаревших мозолей ладони и спросил, улыбаясь в усы;

- Так, говоришь, первая трудовая?

- Да! Да! – хором ответили за Валерку Света, мама и бабушка.

- А коли так, сказал дед, - хотелось бы взглянуть на плоды сего героического труда. Веди, внук, показывай

 -Но Валерка почему-то вдруг заупрямился: «Да нет… Да не надо! Да потом..»

- Те-те-те! Не скромничать, молодой человек! – шутливо сказал дед и потянул упирающегося  Валерку в его рабочий уголок.

Все пошли следом.

 И что же там увидели?...

На столе, среди разбросанных пилок и напильников, ножей и стамесочек, на ворохе жёлтой стружки лежала великолепная, до блеска отшлифованная, с вырезанной на рукоятке буквой «В» ….рогатка.

Говорящий грач        Михаил Пришвин             

Расскажу случай, который был со мной в голодном году. Повадился ко мне на подоконник летать желторотый молодой грачонок. Видно, сирота был. А у меня в то время хранился целый мешок гречневой крупы. Я и питался все время гречневой кашей. Вот, бывало, прилетит грачонок, я посыплю ему крупы и спрашиваю:

— Кашки хочешь, дурашка?

Поклюет и улетит. И так каждый день, весь месяц. Хочу я добиться, чтобы на вопрос мой: «Кашки хочешь, дурашка?» — он сказал бы: «Хочу».

А он только желтый нос откроет и красный язык показывает.

— Ну, ладно! — рассердился я и забросил ученье.

К осени случилась со мной беда: полез я за крупой в сундук, а там нет ничего. Вот как воры обчистили: половинка огурца была на тарелке, и ту унесли! Лег я спать голодный. Всю ночь вертелся. Утром в зеркало посмотрел — лицо все зеленое стало.

Стук, стук! — кто-то в окошко.

На подоконнике грач долбит в стекло.

«Вот и мясо!» — явилась у меня мысль.

Открываю окно — и хвать его! А он — прыг от меня на дерево. Я  в окно за ним - к сучку. Он повыше. Я лезу. Он выше — и на самую макушку. Я туда не могу, очень качается. Он же, шельмец, смотрит на меня сверху и говорит:

— Хо-чешь каш-ки, ду-ра-шка?

Аркадий Аверченко рассказ  «Автобиография» 

Помню первый день моей службы, которую я должен был начать в какой-то сонной транспортной конторе по перевозке кладей.

Я забрался туда чуть ли не в восемь часов утра и застал только одного человека, в жилете, без пиджака, очень приветливого и скромного.

«Это, наверное, и есть главный агент», – подумал я.

– Здравствуйте! – сказал я, крепко пожимая ему руку. – Как делишки?

– Ничего себе. Садитесь, поболтаем!

Мы дружески закурили папиросы, и я завел дипломатичный разговор о своей будущей карьере, рассказав о себе всю подноготную.

Неожиданно сзади нас раздался резкий голос:

– Ты что же, болван, до сих пор даже пыли не стер?!

Тот, в ком я подозревал главного агента, с криком испуга вскочил и схватился за пыльную тряпку. Начальнический голос вновь пришедшего молодого человека убедил меня, что я имею дело с самым главным агентом.

– Здравствуйте, – сказал я. – Как живете-можете?

– Ничего, – сказал молодой господин. – Вы наш новый служащий? Ого! Очень рад!

Мы дружески разговорились и даже не заметили, как в контору вошел человек средних лет, схвативший молодого господина за плечо и резко крикнувший во все горло:

– Так-то вы, дьявольский дармоед, заготовляете реестра? Выгоню я вас, если будете лодырничать!

Господин, принятый мною за главного агента, побледнел, опустил печально голову и побрел за свой стол. А главный агент опустился в кресло, откинулся на спинку и стал преважно расспрашивать меня о моих талантах и способностях.

«Дурак я, – думал я про себя. – Как я мог не разобрать раньше, что за птицы мои предыдущие собеседники. Вот этот начальник – так начальник! Сразу уж видно!»

В это время в передней послышалась возня.

– Посмотрите, кто там, – попросил меня главный агент. Я выглянул в переднюю и успокоительно сообщил:

– Какой-то плюгавый старичишка стягивает пальто. Плюгавый старичишка вошел и закричал:

– Десятый час, а никто из вас ни черта не делает!! Будет ли когда-нибудь этому конец?!

Предыдущий важный начальник подскочил в кресле как мяч, а молодой господин, названный им до того лодырем, предупредительно сообщил мне на ухо:

– Главный агент притащился.

 Так я начал свою службу.

КАК ПАПА СОЧИНЯЛ СТИХИ   Александр Раскин   

Когда папа был еще маленьким, он очень много читал. Он научился читать в четыре года и больше ничем не хотел заниматься. Пока другие дети прыгали, бегали, играли в разные игры, маленький папа все читал и читал. Наконец это обеспокоило дедушку и бабушку. Они решили, что все время читать вредно. Они перестали дарить ему книги и позволили ему читать только три часа в день. Но это не помогло.

Маленький папа все равно читал с утра до вечера. Свои законные три часа он читал, сидя на виду. Потом он скрывался. Он прятался под кровать и читал под кроватью. Он прятался на чердак и читал на чердаке. Он уходил на сеновал и читал на сеновале.  Из дома доносились крики: там искали маленького папу под всеми кроватями. Папа появлялся только к ужину. Его наказывали. Он быстро ел и ложился спать. Ночью он просыпался и зажигал свет. Он читал до утра все подряд. На свете было так много чудесных книг!. Быстро шли часы. Входила бабушка, отнимала книгу и гасила свет. Немного погодя маленький папа опять зажигал свет и доставал другую книгу, такую же интересную. Входил дедушка, отнимал книгу, гасил свет и в темноте долго шлепал маленького папу.

Было не очень больно, но обидно.

Кончилось все это очень плохо. Маленький папа испортил себе глаза: ведь под кроватью, на чердаке и на сеновале было темновато. А читать лежа и в темноте очень вредно. И маленькому папе пришлось носить очки.

Кроме того, маленький папа сочинял стихи:

Он увидел кота и сказал: – Вот
Кот!
Он увидел собаку и сказал: – Тузик,
Где твой картузик?
Он увидел петуха и сказал: – Петушок, петушок,
Почем зубной порошок?
Он увидел своего папу и сказал: – Отец!
Дай леденец!
Бабушке и дедушке стихи очень понравились. Теперь, когда приходили гости, маленького папу просили:

– Почитай свои стихи!

И маленький папа с удовольствием читал новый стих про кота, который кончался так:

Васька кот не оробел
И в окно ускококел!
Гости очень смеялись. Они понимали, что это совсем плохие стихи. Так может сочинить всякий. Но маленький папа думал, что стихи очень хорошие. Он думал, что гости смеются от удовольствия. Он решил, что он уже писатель. Он читал стихи на всех именинах. Когда тетя Лиза выходила замуж, он тоже читал стихи. И тут получилось не очень хорошо, потому что стихи начинались так:

Выходит замуж тетя Лиза!
Кто мог такого ждать сюрприза?
После этих слов все гости долго смеялись, а тетя Лиза заплакала и ушла к себе в комнату. Жених тоже не смеялся, хотя и не плакал. Правда, папу не наказали. Но он совсем не хотел обижать тетю Лизу. И вообще он заметил, что некоторым знакомым его стихи перестали нравиться. И раз он даже подслушал, как один гость говорил другому:

– Опять этот вундеркинд будет выступать со своей чепухой!

Тогда папа пошел к бабушке и спросил:

– А что такое вундеркинд?

– Это необыкновенный ребенок, – сказала бабушка.

– А когда он вырастает?

– Тогда он чаще всего делается обыкновенным человеком.

– Спасибо, – сказал папа, – я понимаю.

И на следующих именинах папа уже не читал стихов.

«Королевские уши»    Постников Валентин  

Как-то раз, на уроке истории, мы с Петькой стали спорить, у кого из нас уши больше. Я говорил, что у него, а Петька уверял, что у меня. Спорили, спорили, а потом взяли обыкновенную школьную линейку и стали измерять уши.

Я – у него, он – у меня.

– У тебя, – сказал Петька, – уши, как у слона – ровно двенадцать сантиметров!

– А у тебя, – как у жирафа! – заливался я. – Ровно тринадцать сантиметров.

– Врёшь! – разозлился Петька. – Дай-ка я возьму свою линейку, она у меня поточнее любой другой будет. На ней даже миллиметры самые точные.

Петька схватил с парты линейку и, высунув язык, стал измерять мои уши по новой.

– А знаешь, я немного ошибся, – подмигнул он мне. – У тебя уши меньше чем у слона. У тебя уши, как у осла. Ты форменный осёл!

И Петька злорадно захохотал.

– А у тебя уши как у ишака, – не растерялся я. – Ты форменный ишак.

– Да ты на себя посмотри, – закатил глаза Петька. – Ослиная морда.

– Сейчас как дам линейкой, – рассердился я. – Жираф несчастный.

– А левое ухо у тебя вообще больше правого, – продолжал Петька. – Ты разноухий осёл.

Мы так раскричались, что не заметили, как к нам подошёл наш учитель истории Семён Семёнович.

– О чём спорите ребята? – спросил он.

– Спорим, у кого из нас уши больше, – первым отозвался я. – Он меня жирафом обозвал. А у самого уши длинные как у осла.

– Эх, вы, – засмеялся учитель. – Спорите, у кого уши больше и не знаете, что в древние времена, длинные уши ценились на вес золота.

– Как это? – удивились мы.

– А так, – ответил учитель. – У персидского царя Кира был в те далёкие времена телефон.

– Телефон? – в один голос ахнули мы с Петькой.

– Да, – кивнул учитель. – У царя на службе состояло тридцать тысяч человек; их называли «царские уши». Со всей страны на эту службу, отбирали людей только самых ушастых и с хорошим слухом. Они стояли на вершинах холмов и сторожевых башен в пределах слышимости друг от друга и таким образом передавали приказы царя по всей стране.

– Для чего? – не понял я.

– А для того, чтобы приказы царя разлетались по всей стране как можно быстрее, – ответил учитель. Царский указ моментально долетал до самых отдалённых уголков страны. Таких царских слухачей очень ценили, и платили им золотом.

– Вот это да! – удивились мы.

– Ладно, так уж и быть, – заулыбался Петька, – у меня уши длиннее…

– Фиг тебе, – рассердился я. – Ты же сам сказал, что у меня уши как у осла. Значит мои длиннее.

– А у меня – как у жирафа! – напомнил Петька.

– Если так, – засмеялся учитель. – У вас у обоих – «царские уши».

И я представил себе, как стою на высокой башне и слушаю, чего там Петька кричит мне с соседней горы. Эх, хорошо иметь длинные уши.

Ай, да Пушкин    Постников Валентин   Филиппов. в

Вообще-то я уроки обычно учу. Но сегодня решил – баста! Больше учить не буду. Если что, кто-нибудь выручит, да подскажет. Да хоть бы сегодня: Колька Громушкин не выучил – а ему подсказали, и он пять получил пять.

Лучше я буду слух тренировать – принял я твёрдое решение. Забросил учебники и отправился во двор. Весь день гонял мяч, запускал змея с Васькой, да смотрел, как старушка из третий квартиры голубей кормит.

И вот наступил новый день. На математике меня не спросили, и на уроке истории тоже. Мне даже обидно стало: не удалось слух проверить. Хороший он у меня или не очень.

Но на последнем уроке мне всё таки повезло – Марья Ивановна меня вызвала. Оказывается, нам вчера задали выучить наизусть: «Сказку о царе Салтане» Пушкина. Ну не всю конечно, а только отрывок, но я его не выучил. Вот и отлично, – обрадовался я, – сейчас я проверю, хороший у меня слух или нет.

– Выучил? – спросила Марья Ивановна.

– Конечно, – говорю, – выучил. – А как же иначе!

– Ну, тогда, рассказывай, – говорит Мария Ивановна. А сама очки с носа сняла и приготовилась слушать. Она у нас очень Пушкина любит.

Ну, начало то я помнил и потому смело выкрикнул:

– Три девицы под окном…

Сказал, а сам уши навострил и глазами стал страшно вращать, мол, давайте мол, подсказывайте.

– Ну, что же ты остановился? – спросила учительница. – Мы тебя внимательно слушаем.

И вдруг слышу, Петька со второй парты мне подсказывает:

«Три девицы под окном, Пили фанту под крыльцом».

Только я собрался повторить, как поперхнулся… Какая ещё фанта! Во времена Пушкина не было никакой фанты. Нет, Петька, что-то напутал. И тут Катька Иванова с первой парты прошептала:

«Три девицы под окном, Били кошку башмаком».

Тьфу ты, думаю. Какая ещё кошка! Никакой кошки под окном не было. А Федька Кукушкин с третьей парты тоже подал голос:

«Три девицы под окном, Съели лампу с потолком»

– То же мне, друг! Я в беде, а он издевается. Я даже взмок, так мне плохо стало. И вот тут Светка Пятёркина запищала на весь класс:

«Три девицы под окном, Сели в лужу голышом»

Все захохотали, как сумасшедшие. А Мария Ивановна взяла ручку и громко объявила:

«Три девицы под окном, Двойку съели с дневником»

И это была самая последняя подсказка. И такую пару мне влепила, будь здоров.

– Эх вы, – сказал я ребятам после урока. – Вы что, нормально подсказать не могли!?

– А мы и не собирались, – сказала Светка Пятёркина. – Мы решили с сегодняшнего дня бороться с подсказками.

– А с завтрашнего дня не могли! – вздохнул я и побрёл домой учить уроки.

ДАЛЁКОЕ-БЛИЗКОЕ

Борис Минаев
В детстве меня называли Мамин Хвостик. Это обидное прозвище возникло неслучайно. Я действительно мог ходить с мамой куда угодно, стоять в любой очереди, скучать в парикмахерской и химчистке, лишь бы быть рядом с ней.

Очень мне нравилась моя мама.

Нравилось главным образом то, что рядом с ней я переставал бояться. Ничего мне было не страшно. А вот как только мама куда-нибудь отходила — пробить чек в кассе, или в парикмахерское кресло, я начинал ужасно беспокоиться — вдруг она куда-нибудь пропадёт?

Но она не пропадала — возвращалась всегда вовремя.

Это чудесное мамино свойство очень сильно меня поражало. Иногда, если мы просто шли по улице, я забегал немножко вперёд и смотрел на маму издали: как она идёт. Шла она тоже очень красиво, постукивая каблучками. И несла легко самую тяжёлую сумку. И всегда улыбалась мне издали.

Если мама уставала и ложилась отдохнуть, я тоже забирался рядом с ней. Но долго лежать просто так не мог. Скоро начинал ворочаться, вздыхать. И тогда мама спрашивала меня сонным голосом:

— Ну, чего елозишь?

А я отвечал:

— Ничего. Расскажи чего-нибудь.

Мама вздыхала, думала.

— Ну, что тебе рассказать? — говорила она. — Жил-был волшебник… Построил он однажды дворец. И думает: кого бы в нём поселить?

Я начинал ещё больше елозить, только от удовольствия.

— Ну-ка, тихо! — говорила мама.

— Ну вот, построил он дворец и думает: дай-ка я в нём поселю самого послушного мальчика, который кашу хорошо ест, маме помогает и долго играет один.

…Постепенно становилось темно. Мне очень хотелось, чтобы мама подольше не зажигала свет. Так было лучше — лежать в темноте и слушать сказку.

— Да, — говорила мама. — Искал-искал он такого мальчика, но никак найти не мог. И тогда…

Мама задумывалась.

Я тихонько подталкивал её в бок.

— Чего толкаешься? — недовольно говорила она. — Я сказку вспоминаю… Знаешь что, давай я тебе лучше стихи почитаю.

— Давай, — тихо соглашался я. Мама редко рассказывала сказки до конца. Обычно они у неё кончались в самом начале. А я привык к этому и не обижался.

— Значит, так, — говорила мама, — слушай:

Как ныне сбирается вещий Олег,
Отмстить неразумным хазарам,
Их села и нивы за буйный набег,
Обрек он мечам и пожарам…
— Тебе всё понятно? — интересовалась мама.

— Понятно, — говорил я. — Дальше рассказывай.

— Ну вот, — говорила она. — А дальше встречает он одного волшебника и тот ему говорит: ты, князь, умрёшь от коня своего.

— Как это — от коня? — не понимал я.

— Ну вот, так вот — от коня! — сердилась мама. — Непонятные слова понимаешь, а простые нет! Ладно, давай я тебе спою…

И она начинала петь.

Там вдали за рекой загорались огни…
В небе ясном заря догорала…
Сотня юных бойцов
Из будёновских войск
На разведку в поля поскакала…
Я слушал песню, затаив дыхание. Лучше всего у мамы получались песни. Она пела их спокойно, не то чтобы уж очень громко, но звучно. Я хорошо представлял себе сотню юных будёновцев, и вещего Олега в командирской тужурке впереди, и злого волшебника, который целился в него из винтовки с оптическим прицелом, и много разного, а потом ещё вороного конька, который склонял гриву не то над Олегом, не то над самым юным, очень красивым красноармейцем…

— Господи, ночь уже, а отца всё нет! — говорила мама, вставала и включала люстру.

Далёкий мир исчезал.