УДК . 821.161
ВРЕМЯ И ПРОСТРАНСТВО РОМАНА
САШИ СОКОЛОВА «ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ» КАК
МНОГОАСПЕКТНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ РИТМА ПРОЗЫ
А.Л.Холупенко
(Новосибирск)
В статье рассматриваются отдельные аспекты функционирования ритма прозы
в романе Саши Соколова. Хронотоп романа рассматривается автором статьи не
только как замкнутая в себе семантическая структура, но и как элемент
ритмической системы, играющей важнейшую роль в организации целостности всего
художественного мира произведения.
Понятие «ритм» многовариантно и полифункционально. Если попытаться
сформулировать универсальную основу данного явления языковой действительности,
то в качестве константы здесь выступит свойство повторяемости,
чередования каких-либо элементов текста. Ритмической организации стиха
посвящено множество работ - труды Андрея Белого, Михаила Гаспарова,
Юрия Тынянова, Виктора Жирмунского, Как справедливо пишет М.Л.Гаспаров,
«художественная функция ритма всегда одинакова - она создаёт ощущение
предсказуемости, «ритмического ожидания» (термин Юрия Тынянова) каждого
очередного элемента текста, и подтверждение или неподтверждение этого ожидания
ощущается как особый художественный эффект» [Гаспаров 1987: 326]. Первичный
уровень организации текста, где легче всего наблюдать за чередованием
ритмических элементов, - фонетический. Этот уровень имеет первостепенное
значение в стихотворной речи. Но и в прозаическом тексте ритм часто
проявляется как некая фонетическая упорядоченность, особенно если мы
имеем дело с так называемой ритмической прозой. Упорядоченность эта бывает ,
как минимум, двух видов: либо она задана наличием самого сильного ударения
перед паузой на стыках фраз и колонов, либо её формирует трёхсложный
метр(дактиль, анапест, амфибрахий). Организованность первого типа часто
встречается в произведениях, например, Гоголя:
«И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с
моими странными героями, озирать всю громадно несущуюся жизнь, озирать ее
сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы! И далеко еще то время,
когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святый
ужас и в блистанье главы и почуют в смущенном трепете величавый гром
других речей» [Гоголь 1994: 346].
Второй тип упорядоченности характерен для прозы Андрея
Белого:
«…не одна упала звезда на его золотом расшитую грудь:
звезда Станислава и Анны, и даже: даже Белый Орел» [Белый 1981: 12].
В «Школе для дураков» встречаются оба типа ритмической упорядоченности.
·
1тип: «Лежа
над крутым песчаным обрывом в стоге сена, считать звезды и плакать от счастья и ожидания, вспоминать детство,
похожее на можжевеловый куст в
светлячках, на елку, увешанную немыслимой чепухой, и думать о том, что
совершится под утро, когда минует станцию первая
электричка, когда проснутся с похмельными головами люди заводов и фабрик
и, отплевываясь и проклиная детали машин и механизмов, нетрезво зашагают мимо околостанционных прудов к пристанционным пивным ларькам - зеленым и синим»[Соколов 1999:
36 - 37];
·
2 тип:
·
« И тогда я спросил отца про газеты. А что – газеты? -отозвался отец»
[Соколов 1999: 62];
·
«По колено в снегу бегу я за ней» [Соколов 1999: 110];
·
«Не знаю,- должен ответить ты,- про девочку я ничего не знаю» [Соколов
1999: 95 ].
Вся лексико-синтаксическая структура «Школы
для дураков» организована как сочетание видоизменений ритмических
комбинаций. Кроме того, синтагматическое членение романа тяготеет к
образованию ритмических континуумов, так называемых суперсинтагм, маркированных
семантической целостностью и стилевым своеобразием.
Однако, на наш взгляд, понятие «ритм», если говорить о
ритме прозы, необходимо существенно расширить. Б.И.Чичерин в
исследовании «Ритм образа» говорит следующее: «С темой ритма тесно связана и
тема времени, будь то лирически окрашенный образ времени в романе Тургенева, четырёхчленное
его звучание в лирике Пушкина или тютчевская особенная философия времени»
[Чичерин 1973: 6]. Добавим к сказанному, что представляется логичным
включить в семантическое поле указанной взаимосвязи не только время, но и
пространство, то есть семантику хронотопа в целом.
Поскольку о времени в самом тексте романа говорится очень
много, то с исследования философии этого понятия мы и начнём.
Хронопарадигма «Школы для дураков» заключает в себе, как нам
представляется, два основных эйдологических статуса:
1) время как собственно философское определение ;
2) время как ассоциативно-художественную систему.
Философия времени на страницах «Школы для дураков» изложена устами самого
главного героя. Он говорит об условности календарей, о том, что цифры этих
календарей «ничего не обозначают и ничем не обеспечены, подобно фальшивым
деньгам» [Соколов 1999: 39]. И далее: «Смиритесь! ни вы, ни я- и никто из наших
приятелей не можем объяснить, что мы разумеем, рассуждая о времени, спрягая
глагол есть и разлагая жизнь на вчера, сегодня и завтра, будто эти слова
отличаются друг от друга по смыслу, будто не сказано: завтра-это лишь
другое имя сегодня»[ Соколов 1999: 39]. Возникает, естественно,
вопрос: откуда берёт истоки данная теория условности временных потоков, было до
сих пор нечто похожее в философии и литературе?
У А.Ф.Лосева в его очерках по исследованию
античной мысли и культуры имеются следующие размышления: «Как греки переживали историю
и вообще время? <.. .>понятие судьбы в античном мире есть понятие
эвклидовское, вполне противоположное нашему - инфинитезимальному -
восприятию времени. Западный человек любит автобиографию; греки не имели
этого вида литературы и ничего не создали в этом отношении
интересного.<.. >Хотя вавилонская и египетская культуры с их
точной астрономией и летоисчислением, с их любовью к своему прошлому и
будущему, оперировали с часами,- греки не очень любили этот инструмент, ибо для
них всё существовало в одной точке, в одном текущем моменте» [Лосев 1993: 46].
«В античной душе отсутствовал орган истории, память в установленном
нами смысле, постоянно рисующая внутреннему взгляду организм личного
прошлого, генезис внутренней жизни. Время не существовало»,-
цитирует далее А.Ф. Лосев Шпенглера [Лосев 1993: 47]. "Нельзя себе представить
западного человека без мелочного измерения времени; и эта хронология будущего
вполне соответствует нашей невероятной потребности в археологии, сохранении,
раскапывании, собирании всего прошлого. Барокко делает еще более
выразительным готический символ башенных часов, превращая их в причудливый символ
карманных часов, сопутствующих человеку повсюду. Это размеривание захватило на
Западе и всю внутреннюю жизнь "[Лосев 1993: 47].
Таким образом, «Витя Пляскин», как называет своего героя
косвенным образом в эпиграфе Саша Соколов, в плане временных ощущений и
представлений предстаёт перед нами человеком античного Востока,
противопоставленным размеренному и логичному человеку Запада. Античное время
предполагает иную систему координат хронотопа, задающую не линейность как норму
жизни и мироощущения, а пульсацию, хаотическую случайность как на уровне
философии образа, так и на уровне ритмической образности текста.
И следует сказать, что безумие главного героя- это
всего лишь условность, разновидность хронотопа, в котором существует данный
индивидуум. Данная модель хронотопа есть другое бытие или инобытие, отрицающее
своею условностью систему законов, по которой существуют такие персонажи, как
Перилло и подобные ему герои романа Саши Соколова. Этот тип хронотопа
семантически взаимосвязан с типами, аналогичными данному в целом
ряде произведений, и подключает «двуединого» персонажа «Школы...» к
большой галерее литературных безумцев. В этом ряду можно назвать Гамлета,
Дон Кихота, набоковского Лужина, гоголевского Поприщина, Голядкина у Ф.М.
Достоевского и других персонажей. Соотнесение персонажей «Школы...» с героями
других произведений возможно не напрямую, а опосредованно,
через пространственно-временные детали.
Взаимосвязь с «Гамлетом», например, восстанавливается
благодаря проекции пары Гамлет-призрак на пару безумный ученик - Савл Петрович.
В обоих случаях действие происходит в некоем изолированном хронотопе, при
условиях, когда один из объектов пары эксплицирован не только в данном, но и в
другом времени-пространстве, а степень локализации второго объекта в рамках
параллельного бытия равна нулю. Апокалипсическая ситуация, характеризующаяся
распадом «цепи времён», конструирует особый модус бытия, где соотношение
«достоверность-недостоверность» утрачивает статус оппозиции, и где «вещи в
себе» оказываются вывернуты наизнанку, деформируя и отрицая привычную всем
систему пространственно-временных координат. Связь «Гамлета» и «Школы для
дураков» прослеживается далее на уровне совпадения знаковых деталей пространства.
Допустим, такой пример:
Полоний. Вы узнаёте
меня, принц?
Гамлет. Конечно; вы
- торговец рыбой.
Полоний. Нет, принц.
Гамлет. Тогда мне
хотелось бы, чтобы вы были таким же честным человеком.
Полоний. Честным, принц?
Гамлет. Да, сударь; быть честным при том, каков этот
мир, - это значит быть человеком, выуженным из десятков тысяч.
Полоний. Это
совершенно верно, принц.
Гамлет. Ибо если
солнце плодит червей в дохлом теле, - божество, лобзающее падаль... Есть у вас
дочь?
Полоний. Есть, принц.
Гамлет. Не давайте
ей гулять на солнце; всякий плод – благословение, но не такой, какой может быть
у вашей дочери. Друг, берегитесь [Шекспир 1996: 180].
Теперь приведём параллель из Саши Соколова:
«Я сейчас расскажу о самом учителе и еще о том, как и
чем мы с ним занимались
тем душным летом, и какой запах был в том переулке. В этом переулке постоянно и сильно пахло рыбой, потому
что где-то рядом был магазин
«Рыба». Сквозняк гнал запах по переулку, и запах проникал через открытое
окно к нам в комнату, где мы рассматривали неприличные открытки. У репетитора была большая коллекция этих открыток - шесть или
семь альбомов. Он специально бывал на
разных вокзалах города и покупал у каких-то
людей целые комплекты таких фотографий. Учитель был толстый, но красивый, и лет ему было не слишком много. В жару
он потел и включал настольный вентилятор, но это не особенно помогало и он все
равно потел. Я всегда смеялась над
этим. Когда нам надоедало смотреть открытки, он рассказывал мне анекдоты и нам было спокойно и весело вдвоем в комнате с
вентилятором.» [ Соколов 1999: 75 – 76].
Здесь нет прямой смысловой связи, но совпадают некоторые
ключевые детали, формирующие саму пространственную ситуацию: рыба, солнце
(жара) и намёк на развратные действия. Всё как бы укладывается в ёмкую
гамлетовскую формулу: солнце, плодящее червей. Солнце и рыба, как известно, -
это древние символы, связанные с Христом, поэтому всё, описываемое в
обоих текстах, воспринимается тождественно не только в семантическом, но и в
морально-эстетическом плане. Есть и ещё детали совпадения, укажем пока только
на одну. Известная сцена с черепом Йорика, королевского шута, может быть спроецирована
на главу «Земляные работы», где машинист экскаватора размышляет о черепе,
который он надеется найти в гробу: «Черепа нету,— сказал себе
экскаваторщик, - черепа просто-напросто нету, череп пропал, а может его
никогда и не было - хоронили одним туловищем, а? Но как ни крути, черепа
нету, и я не смогу насадить его на палку и пугать, кого захочу. Наоборот,
теперь каждый сможет пугать меня самого настоящим или своим собственным
черепом. Вот невезуха! - сказал себе экскаваторщик»[Соколов 1999: 84]. Нетрудно
заметить, что здесь образ шутовского черепа спроецирован на образ самого
экскаваторщика: то, чего нет в гробу, парадоксальным образом становится
действующим объектом пространства.
Связь «Дон Кихота» и романа Саши Соколова эксплицируется
одной ёмкой и выразительной деталью – многократным упоминанием в тексте
ветряных мельниц. Учитель Норвегов говорит: «Врачи … запретили мне подходить к
ветряным мельницам ближе, чем на километр, но запретный плод сладок: меня ужасно к ним
тянет, они совсем рядом с моим домом, на полынных холмах, и когда-нибудь
я не выдержу» [Соколов 1999: 33]. Следует отметить, что вообще
мельница- это ёмкий и многозначный символ. В некоторых системах мира кружение
неподвижных звёзд вокруг небесного северного полюса воспринимается как большая
мельница, в средние века получила развитие христианская символика «мистической
мельницы», возле которой пророк Исайя насыпает пшеничные зёрна Ветхого завета
в мельничную воронку, в то время, как апостол Павел подхватывает
получаемую при этом муку. Мельница, или, по-другому, жёрнов, сбрасываемый с
неба на землю, выступает в нескольких местах Библии сигналом божественного
наказания. Но что особенно интересно, квадратная шахматная доска, наскальные
изображения которой были широко распространены и символизировали очень древнюю
систему мира, называлась по-немецки «мюле», то есть мельница. Остановимся пока
на данном моменте. Применительно к нашей теме исследования, скажем, что и
ветряная мельница, и шахматная доска несут в себе функцию знака, способного
регламентировать особый статус как времени, так и пространства. Речь здесь
идёт прежде всего о количестве степеней свободы пространственной и
временной системы координат, определяемых этим знаком и задающих законы
функционирования ритма прозы. Итак, вспомним, что безымянный герой Саши
Соколова создал особую шахматную фигуру, которая называлась «конеслон». Эта
фигура «могла ходить крест-накрест или вовсе не ходить, то есть пропускать
ход, стоять на месте. В таком случае игрок просто говорит партнёру: ходит
конеслон, а в действительности конеслон стоит как вкопанный и
тускло смотрит во все концы света, как Перилло» [Соколов 1999: 104].
Шахматная доска олицетворяет собой модель пространства, антиномичного
пространству ветряной мельницы, поскольку предписывает находящимся внутри себя
объектам определённые правила поведения. Конеслон, с одной стороны - это
символ абсолютного нуля, знак полной пустоты, фикция жизни и бездуховность
плоти. Но вместе с тем это ещё и некий протестный объект, нарушающий мёртвый
регламент предписанных законом правил. Таким образом, конеслон
заключает в себе идею двойственности, оппозицию жизни и смерти, парадоксально
сочетающихся в пространстве-оксюмороне, которое эта фигура и воплощает.
Если же рассматривать символику животных, входящих в название данной фигуры,
отдельно, то можно увидеть, насколько богато оно различными смыслами. Лошадь -
это, прежде всего, стихия – сила ветра, огня, бури, волн и текущей воды. Во
многих обрядах лошадь служила символом непрерывности жизни. По древним поверьям
,лошадь знала тайны земли и цикла её развития. Лошадь часто ассоциируется с
сексуальной энергией, порывами желания или вожделением, как на картине Фузели
«Ночной кошмар», где молодая девушка видит во сне, что лошадь с безумными
глазами просовывает голову под полог её кровати. Слон же был атрибутом
древнеримского бога Меркурия, как эмблема мудрости. В представлениях древних
римлян слон ассоциировался с победой; позднее это отразилось в христианской
традиции, в которой слон стал символом победы Христа над смертью и злом - в
этом случае слона изображают растаптывающим змею. Средневековые поверья, что
слон воздерживается от близости с самкой во время её длительной беременности,
сделали его символом целомудрия, преданности и любви. Конеслон, таким образом,
символизирует собой парадоксальный союз несочетаемых начал: зыбкости стихии и
мощи грубой материи, сексуальности и целомудрия, жизни реальной и загробного
существования,- словом, всего того, что мы видим при сопоставлении символики
ветряной мельницы и шахматной доски.
Сформулируем теперь некоторые выводы, закономерно
вытекающие из содержания статьи. Хронотоп «Школы для дураков» имеет
оппозитивно-симметричную структуру. В нём постоянно происходит
взаимопроникновение, совмещение и замещение пространственных деталей и
временных состояний, являющихся по отношению друг к другу антиномичными
объектами. В отношении ритма прозы это свойство хронотопа воспринимается как
некая функциональность (повторяемость либо чередование), что и позволяет
воспринимать бессюжетный текст «Школы для дураков» как целостную структуру.
Время и пространство, таким образом, помимо привычной своей семантики в
художественном тексте, приобретают и другие свойства, эксплицируясь как
многофункциональные элементы ритма прозы.
Научный
руководитель-д-р филол. наук, проф.
Ю.В.Шатин
Список литературы
1.
Белый А. Петербург. – Л.: Наука, 1981. –
696 с.
2.
Гаспаров
М.Л. Ритм.
//Литературный энциклопедический словарь. - М.:Сов.энциклопедия,1987. – 752с.
3.
Гоголь,
Н.В. Избранное. В
2-х т. Том 2. – М.:АО «Прибой», 1994. – 576с.
4.
Лосев А.Ф. Очерки античного символизма и
мифологии. – М.: Мысль, 1993. – 959с.
5.
Соколов
Саша. Школа для
дураков. Между собакой и волком. – Спб.: Симпозиум, 1999. – 352с.
6.
Чичерин
А.В. Ритм образа.
– М.: Советский писатель, 1973. – 280с.
7.
Шекспир В.
Комедии, хроники,
трагедии. В 2-х т. Т.1. – М.: РИПОЛ, 1996. – 752с.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.