Но
перед ней был не кто иной, как путешествующий пешком Эгль, известный собиратель
песен, легенд, преданий и сказок. Седые кудри складками выпадали из-под его
соломенной шляпы; серая блуза, заправленная в синие брюки, и высокие сапоги
придавали ему вид охотника; белый воротничок, галстук, пояс, унизанный серебром
блях, трость и сумка с новеньким никелевым замочком - выказывали горожанина.
Его лицо, если можно назвать лицом нос, губы и глаза, выглядывавшие из бурно
разросшейся лучистой бороды и пышных, свирепо взрогаченных вверх усов, казалось
бы вялопрозрачным, если бы не глаза, серые, как песок, и блестящие, как чистая
сталь, с взглядом смелым и сильным.
Стиранное
много раз ситцевое платье едва прикрывало до колен худенькие, загорелые ноги
девочки. Ее темные густые волосы, забранные в кружевную косынку, сбились,
касаясь плеч. Каждая черта Ассоль была выразительно легка и чиста, как полет
ласточки. Темные, с оттенком грустного вопроса глаза казались несколько старше
лица; его неправильный мягкий овал был овеян того рода прелестным загаром,
какой присущ здоровой белизне кожи. Полураскрытый маленький рот блестел кроткой
улыбкой.
За
ореховой рамой в светлой пустоте отраженной комнаты стояла тоненькая невысокая
девушка, одетая в дешевый белый муслин с розовыми цветочками. На ее плечах
лежала серая шелковая косынка. Полудетское, в светлом загаре, лицо было
подвижно и выразительно; прекрасные, несколько серьезные для ее возраста глаза
посматривали с робкой сосредоточенностью глубоких душ. Ее неправильное личико
могло растрогать тонкой чистотой очертаний; каждый изгиб, каждая выпуклость
этого лица, конечно, нашли бы место в множестве женских обликов, но их совокупность,
стиль - был совершенно оригинален, - оригинально мил; на этом мы остановимся.
Остальное неподвластно словам, кроме слова «очарование».
Отраженная
девушка улыбнулась так же безотчетно, как и Ассоль. Улыбка вышла грустной;
заметив это, она встревожилась, как если бы смотрела на постороннюю. Она
прижалась щекой к стеклу, закрыла глаза и тихо погладила зеркало рукой там, где
приходилось ее отражение. Рой смутных, ласковых мыслей мелькнул в ней; она
выпрямилась, засмеялась и села, начав шить.
Не
далее как в пяти шагах, свернувшись, подобрав одну ножку и вытянув другую,
лежала головой на уютно подвернутых руках утомившаяся Ассоль. Ее волосы
сдвинулись в беспорядке; у шеи расстегнулась пуговица, открыв белую ямку;
раскинувшаяся юбка обнажала колени; ресницы спали на щеке, в тени нежного,
выпуклого виска, полузакрытого темной прядью; мизинец правой руки, бывшей под
головой, пригибался к затылку. Грэй присел на корточки, заглядывая девушке в
лицо снизу и не подозревая, что напоминает собой фавна с картины Арнольда
Беклина.
Огромный
дом, в котором родился Грэй, был мрачен внутри и величественен снаружи. К
переднему фасаду примыкали цветник и часть парка. Лучшие сорта тюльпанов -
серебристо-голубых, фиолетовых и черных с розовой тенью - извивались в газоне
линиями прихотливо брошенных ожерелий. Старые деревья парка дремали в
рассеянном полусвете над осокой извилистого ручья. Ограда замка, так как это
был настоящий замок, состояла из витых чугунных столбов, соединенных железным
узором. Каждый столб оканчивался наверху пышной чугунной лилией; эти чаши по
торжественным дням наполнялись маслом, пылая в ночном мраке обширным огненным
строем.
Грэй
неутомимо изучал замок, делая поразительные открытия. Так, на чердаке он нашел
стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и кожу, истлевшие одежды
и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, он получил интересные
сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, в мутном свете
остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли
маленькие и большие бочки; самая большая, в форме плоского круга, занимала всю
поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился как
отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках пузатые бутыли
зеленого и синего стекла. На камнях и на земляном полу росли серые грибы с
тонкими ножками: везде - плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах.
Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под вечер, солнце
высматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшего
Аликанте, какое существовало во время Кромвеля, и погребщик, указывая Грэю на
пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой
лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик
не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отходил от него,
видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур креп кой
радости блестели в его повеселевших глазах.
Грэй
неутомимо изучал замок, делая поразительные открытия. Так, на чердаке он нашел
стальной рыцарский хлам, книги, переплетенные в железо и кожу, истлевшие одежды
и полчища голубей. В погребе, где хранилось вино, он получил интересные
сведения относительно лафита, мадеры, хереса. Здесь, в мутном свете
остроконечных окон, придавленных косыми треугольниками каменных сводов, стояли
маленькие и большие бочки; самая большая, в форме плоского круга, занимала всю
поперечную стену погреба, столетний темный дуб бочки лоснился как
отшлифованный. Среди бочонков стояли в плетеных корзинках пузатые бутыли
зеленого и синего стекла. На камнях и на земляном полу росли серые грибы с
тонкими ножками: везде - плесень, мох, сырость, кислый, удушливый запах.
Огромная паутина золотилась в дальнем углу, когда, под вечер, солнце
высматривало ее последним лучом. В одном месте было зарыто две бочки лучшего
Аликанте, какое существовало во время Кромвеля, и погребщик, указывая Грэю на
пустой угол, не упускал случая повторить историю знаменитой могилы, в которой
лежал мертвец, более живой, чем стая фокстерьеров. Начиная рассказ, рассказчик
не забывал попробовать, действует ли кран большой бочки, и отходил от него,
видимо, с облегченным сердцем, так как невольные слезы чересчур креп кой
радости блестели в его повеселевших глазах.
Посещение
кухни было строго воспрещено Грэю, но, раз открыв уже этот удивительный,
полыхающий огнем очагов мир пара, копоти, шипения, клокотания кипящих
жидкостей, стука ножей и вкусных запахов, мальчик усердно навещал огромное
помещение. В суровом молчании, как жрецы, двигались повара; их белые колпаки на
фоне почерневших стен придавали работе характер торжественного служения;
веселые, толстые судомойки у бочек с водой мыли посуду, звеня фарфором и
серебром; мальчики, сгибаясь под тяжестью, вносили корзины, полные рыб, устриц,
раков и фруктов. Там на длинном столе лежали радужные фазаны, серые утки,
пестрые куры: там свиная туша с коротеньким хвостом и младенчески закрытыми
глазами; там - репа, капуста, орехи, синий изюм, загорелые персики.
На
кухне Грэй немного робел: ему казалось, что здесь всем двигают темные силы,
власть которых есть главная пружина жизни замка; окрики звучали как команда и
заклинание; движения работающих, благодаря долгому навыку, приобрели ту
отчетливую, скупую точность, какая кажется вдохновением. Грэй не был еще так высок,
чтобы взглянуть в самую большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но
чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как ее ворочают две
служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная пена, и пар, поднимаясь с
зашумевшей плиты, волнами наполнял кухню. Раз жидкости выплеснулось так много,
что она обварила руку одной девушке. Кожа мгновенно покраснела, даже ногти
стали красными от прилива крови, и Бетси (так звали служанку), плача, натирала
маслом пострадавшие места. Слезы неудержимо катились по ее круглому
перепутанному лицу.
На
кухне Грэй немного робел: ему казалось, что здесь всем двигают темные силы,
власть которых есть главная пружина жизни замка; окрики звучали как команда и
заклинание; движения работающих, благодаря долгому навыку, приобрели ту
отчетливую, скупую точность, какая кажется вдохновением. Грэй не был еще так
высок, чтобы взглянуть в самую большую кастрюлю, бурлившую подобно Везувию, но
чувствовал к ней особенное почтение; он с трепетом смотрел, как ее ворочают две
служанки; на плиту выплескивалась тогда дымная пена, и пар, поднимаясь с
зашумевшей плиты, волнами наполнял кухню. Раз жидкости выплеснулось так много,
что она обварила руку одной девушке. Кожа мгновенно покраснела, даже ногти
стали красными от прилива крови, и Бетси (так звали служанку), плача, натирала
маслом пострадавшие места. Слезы неудержимо катились по ее круглому
перепутанному лицу.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.