3. По вечерам этажи
“Атлантиды” зияли во мраке огненными несметными глазами, и великое множество
слуг работало в поварских, судомойных и винных подвалах. Океан, ходивший за
стенами, был страшен, но о нем не думали, твердо веря во власть над ним
командира, рыжего человека чудовищной величины и грузности, всегда как бы
сонного, похожего в своем мундире с широкими золотыми нашивками на огромного
идола и очень редко появлявшегося на люди из своих таинственных покоев; на
баке поминутно взвывала с адской мрачностью и взвизгивала с неистовой злобой
сирена, но немногие из обедающих слышали сирену – ее заглушали звуки
прекрасного струнного оркестра, изысканно и неустанно игравшего в двухсветной
зале, празднично залитой огнями, переполненной декольтированными дамами и мужчинами
во фраках и смокингах, стройными лакеями и почтительными метрдотелями, среди
которых один, тот, что принимал заказы только на вина, ходил даже с цепью на
шее, как лорд-мэр. Смокинг и крахмальное белье очень молодили
господина из Сан-Франциско. Сухой,
невысокий, неладно скроенный, но крепко сшитый, он сидел в
золотисто-жемчужном сиянии этого чертога за бутылкой вина, за бокалами и
бокальчиками тончайшего стекла, за кудрявым букетом гиацинтов. Нечто
монгольское было в его желтоватом лице с подстриженными серебряными усами,
золотыми пломбами блестели его крупные зубы, старой слоновой костью – крепкая
лысая голова. Богато, но по годам была одета его жена, женщина крупная,
широкая и спокойная; сложно, но легко и прозрачно, с невинной откровенностью
– дочь, высокая, тонкая, с великолепными волосами, прелестно убранными, с
ароматическим от фиалковых лепешечек дыханием и с нежнейшими розовыми
прыщиками возле губ и между лопаток, чуть припудренных... Обед длился больше
часа, а после обеда открывались в бальной зале танцы, во время которых
мужчины, – в том числе, конечно, и господин из Сан-Франциско, – задрав ноги,
до малиновой красноты лиц накуривались гаванскими сигарами и напивались
ликерами в баре, где служили негры в красных камзолах, с белками, похожими на
облупленные крутые яйца. Океан с гулом ходил за стеной черными горами, вьюга
крепко свистала в отяжелевших снастях, пароход весь дрожал, одолевая и ее, и
эти горы, – точно плугом разваливая на стороны их зыбкие, то и дело
вскипавшие и высоко взвивавшиеся пенистыми хвостами громады, – в смертной
тоске стенала удушаемая туманом сирена, мерзли от стужи и шалели от
непосильного напряжения внимания вахтенные на своей вышке, мрачным и знойным
недрам преисподней, ее последнему, девятому кругу была подобна подводная
утроба парохода, – та, где глухо гоготали исполинские топки,
пожиравшие своими раскаленными зевами груды каменного угля, с грохотом
ввергаемого в них облитыми едким, грязным потом и по пояс голыми людьми,
багровыми от пламени; а тут, в баре, беззаботно закидывали ноги на ручки
кресел, цедили коньяк и ликеры, плавали в волнах пряного дыма, в танцевальной
зале все сияло и изливало свет, тепло и радость, пары то крутились в вальсах,
то изгибались в танго – и музыка настойчиво, в сладостно-бесстыдной печали
молила все об одном, все о том же...
И.А.
Бунин "Господин из Сан-Франциско"
Каким термином обозначают
средство иносказательной выразительности, к которому обращается автор,
описывая гигантский корабль «Атлантида»: «… этажи… зияли огненными несметными
глазами»?
|
|
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.