Мистическое
чувство природы в новой прозе Распутина
Данная работа
посвящена исследованию мистического чувства природы в новой прозе
В.Г. Распутина. Изучением данного аспекта творчества В.Г. Распутина
занимались многие исследователи, однако большая часть их работ не касалась
новой прозы писателя.
Цель работы – рассмотреть мистическое
чувство природы в новой прозе Распутина.
Исходя из цели, перед
работой были поставлена задача - выявить углубление психологизма и
появление мистического чувства природы.
В чем же тайна
подлинного искусства? Что помогает писателю проникать в нее? Очевидно, желание
проникнуть, участие в тайне осторожным и углубленным воспоминанием.
Может быть, Распутин
всегда был чуточку «мистическим» писателем.
Жизнь для Распутина
по сей день сохраняет некоторую таинственность,
Пока пишутся в
течение многих лет большие романы, предположим, в защиту природы, природа
вокруг нас может пострадать до неузнаваемости. Это и заставляет
писателя-гражданина отложить «вечное» перо и взяться за то, которым водят
неотложные нужды нынешнего дня.
Гражданин, на взгляд
Распутина, немыслим в нашу эпоху без активной работы за сохранение природы.
Распутин пишет:
«Снова и снова готов я возвращаться и возвращаюсь в места, которые являются
удивительными памятниками природы на нашей земле, быть может, самыми для нее
дорогими, полными красот, чудес и тайн. Это Байкал и Горный Алтай у нас в Сибири.
И все в них требует разгадки, проникновения, впитывания и вдохновения, но не
уничтожения.
Герой рассказа Распутина «Век
живи, век люби» сидел у костра таежной ночью и спрашивал себя: а не для того ли
эта тьма, чтобы «можно было его видеть из таких далей, которые трудно
представать?» Не потому ли он не спит, что что-то должно ему «открыться»? И ему
казалось, что «что-то, невидимое и всесильное, склонилось и рассматривает, он
ли это». Потом он вдруг понял, что его не рассматривают, а «это что-то
улавливает все его чувства, всю исходящую из него молчаливую тайную жизнь и по
ней определяет, есть ли в нем и достаточно ли того, что есть для какого-то
исполнения». Дважды «широким вздохом вздохнула печально» тьма, и на Саню
«дохнуло звучанием исполински глубокой, затаенной тоски; и почудилось ему, что невольно
он отшатнулся и подался вослед этому возвеченному, невесть как донесшемуся зову
— отшатнулся и тут же подался вослед, словно что-то вошло в него и что-то из
него вышло, но вошло и вышло, чтобы, поменявшись местами, сообщаться затем без
помехи». На несколько мгновений Саня «потерял себя» и не понимал, то ли остался
тут, то ли «отлетел куда-то», но «скоро все встало на свои места», сделалось легче» и захотелось спать.
Приключения души: что
вошло и что вышло, каков обмен — неясно, но «сообщение» установилось. Что ж,
потрясение, испытанное мальчиком посреди ночной тайги, можно выразить и такими
словами. Почему нет? Мало ли что нам воображается и мерещится! Предположим, что
за теми туманными, загадочными словами — острейшее ощущение своей
принадлежности природе и неразрывной с ней связи. Будем считать, что это
поэтическое и пантеистическое восприятие мира, и если в нем сквозит что-то
«мистическое», то лишь оттого, что в природе: и в самом деле еще много скрытого
и непонятого. И все же «возвеченный зов» и все слова того же стилистического и
образного ряда — не из художественно безупречных; они кажутся распутинскими и
только распутинскими, но, в сущности, они, может быть, данники веяния? И «зов»
и «всеславный» день с его «огромной неизъяснимостью», с «загадочной»
«неопределенностью», как пишет Распутин, не поддаются никакому «умственному
извлечению из себя», и в этой неподвластности уму, в непознаваемости тоже есть
что-то знакомое и даже популярное. Правда, к явлениям, которые плохо поддаются
«умственным извлечениям», в какой-то мере относится поэзия. Не потому ли все
таинственно-запредельное живет в рассказе на правах поэзии, хотя и несколько
риторической?. «Мистическое» настроение постепенно оттесняется жизнью, а грохот
отброшенного оцинкованного Саниного ведра — в таких ягоды не держат! —
заглушает его, кажется, окончательно. Никто... впрочем, не отбрасывал ведро;
ягоду вымахнули под откос, и было слышно, как она «зашелестела, скатываясь». А,
кажется, почему-то, что был грохот — ведра умеют греметь…
Искусство XX века, как размышлял писатель в своих статьях о литературе,
«упростило человека, сделав его или социальным придатком иди пленником моды».
В. Распутин приходит к выводу о недостаточности в литературе аналитического
подхода к человеку, сконцентрированного на жестком сцеплении причин и
следствий, на логически однозначных мотивировках человеческого поведения. Он
отстаивает особую значимость в художественном освоении мира начала
интуитивного, бессознательного, сверхчувственного, способного приблизить
«художника к постижению целостности бытия. К проникновению в план
«невыразимого» и «невидимого».
Подведем итоги нашего
исследования. Нет сомнения, что сейчас В.Г. Распутин - наиболее интуитивно
точный, психологически убедительный, художественно и стилистически совершенный
писатель у нас в Отечестве.
Хотя новые рассказы
Валентина Распутина формально не составили отдельной книги, все же значение их
так высоко, что их можно рассматривать как самостоятельный третий этап в
творческой эволюции писателя. Сегодня, когда этот этап можно считать
завершенным, можно попытаться оценить поиск и результаты поиска писателя в
этих, скажем прямо, необычных, довольно странных рассказах, о которых читатели
и критики судят неоднозначно.
Примечательно, что
этих «странных» рассказов последних лет совсем немного. Мы постарались
проанализировать те из них, в которых проявляется мистическое чувство природы.
Новая проза Распутина
— серьезный шаг в эпоху, когда вместо принадлежности к той или иной нации (или
классу) мы будем ценить чувство долга, одаренность, жертвенность и способность
думать о главном, ценить и беречь природу.
У всех незаметных,
негромких героинь и героев Распутина душа беспокойна и совестлива, их тревожит,
что совесть «истончается» в людях. Оттого-то книги писателя не успокоительное
чтение, а скорее место для размышления и суда над собой, над душой своей.
Валентин Григорьевич Распутин и есть «сбережитель», «сохранитель» и спаситель
души. Ибо, увидев её усталую, замёрзшую под холодными порывами ветра, пытаясь
её спасти, он брал её в свои руки, дышал на неё, отогревал, радовался её
оживлению и выпускал к нам, в мир, на волю как благовещенскую птаху. И вдруг
оказалось, что стыдливые, безропотные и чистые старухи, все его героини стали
на пути зла.
Они не Гераклы и не
Ильи Муромцы, но сила их духовного стояния отодвинула апокалипсис мира. Старухи
Валентина Распутина, наши матери, женщины России спасли совесть народа,
отогрели его душу, вдохнули силы.
И с ними, с другими
героями повестей и рассказов Валентина Григорьевича мы вошли в XXI век. У нас есть Вера, Душа, Совесть. И значит, вечна
Россия, значит, вечен её народ!
Литература
1. «Верую, верую в
Родину!» Беседа
корреспондента «Литературного обозрения» Т. Жилкиной с
В.Г. Распутиным // Литературное обозрение. – 1985. - № 9.
2. Распутин В.Г.
Дочь Ивана, мать Ивана // Наш современник. – 2003. - № 11.
3.
Серафимова В.Д. Слово в художественном мире Валентина Распутина // Русская
речь. – 2002. - № 6. – С. 24-29.
4. Чалмаев В.А.
«Молений и молний взаимная сила…» О новой повести В.Г. Распутина «Дочь
Ивана, мать Ивана» // «Литература в школе», 2004, № 6 – С. 22-24.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.