«Красною кистью рябина зажглась...» (Литературно-музыкальная композиция,посвящённая жизни и творчеству Марины Цветаевой)

 

«Красною кистью рябина зажглась...»

Литературная гостиная,   посвященная   жизни и творчеству Марины Цветаевой

Оформление зала: на стене —портрет М. И. Цветаевой. Возле него, на драпировке,— листья клёна, гроздья ря­бины. На столике под портретом —подсвечник с тремя свечами, цветы, на пианино — такие же подсвечники. На журнальном столике — сборники стихо­творений А. С. Пушкина, А. А. Блока,М. И. Цветаевой.      

1-й чтец. 26 сентября 1892 года в семье Ивана Владимировича Цветаева, профессора Московского университета, директора Румянцевского музея и осно­вателя московского Музея изящных искусств, и Марии Александровны Мейн родилась дочь Марина.

Красною кистью

Рябина зажглась.

Падали листья.

Я родилась.

Спорили сотни

Колоколов.

 День был субботний:

Иоанн Богослов.

Мне и доныне

Хочется грызть

Жаркой рябины

 Горькую кисть.

Лучом света высвечивается девочка, сидя­щая   у   пианино   и   перебирающая   клавиши

2-й чтец. «Когда вместо желанного, предрешённого, почти приказанного сына Александра родилась всего только я, мать сказала: «По крайней мере, будет музы­кантша». Когда же первым, явно бес­смысленным и вполне отчётливым догодо-валым словом оказалась «гамма», мать только подтвердила: «Я так и знала»,— и тут же принялась учить меня музыке, без конца напевая мне эту самую гамму: «До. Муся, до, а это ре, до-ре...» Могу сказать, что я родилась не в жизнь, а в музыку».

Звучит музыка Е. Доги из телефильма «Гонки по вертикали». Луч света гаснет, зажигаются свечи под портретом, на журнальном столике и на пианино.

2-й   чтец.

Кто создан из камня, кто создан из глины,—

А я серебрюсь и сверкаю!

Мне дело — измена, мне имя — Марина,

Я — бренная пена морская.

Кто создан из глины, кто создан из плоти —

Тем гроб и надгробные плиты...

 — В купели морской крещена —и в полёте

Своём — непрестанно разбита!

Сквозь каждое сердце,

сквозь каждые сети

Пробьётся моё своеволье.

Меня — видишь кудри беспутные эти? —

Земною не сделаешь солью.

 Дробясь о гранитные ваши колена,

Я с каждой волной — воскресаю!

Да здравствует пена — весёлая пена —

Высокая пена морская!

3-й ч т е ц. Шло время, и Марина из круглолицей девочки с глазами цвета крыжовника превратилась в невысокую светловолосую девушку с задумчивым взглядом близоруких глаз. Интерес к му­зыке у Марины постепенно угасает, особенно после смерти матери. У неё появилась более глубокая страсть — кни­ги. С шести лет Муся (так называли её в семье) писала стихи, теперь же любовь к поэтическому творчеству захватывает её целиком.

Звучит музыка Ф. Шопена.

Анастасия Цветаева, сестра Марины, вспоминает:   

«В комнате матери висел портрет бабушки, красавицы-польки Марии Лу­киничны Бернацкой, умершей очень ра­но—в двадцать семь лет. Увеличенная фотография — темноокое, с тяжёлыми веками, печальное лицо с точно кистью проведёнными   бровями,    правильными, милыми чертами, добрым, горечью трону­тым ртом...»

4-й чтец. Вот как об этом говорит Марина в своём стихотворении «Бабуш­ке»:

Продолговатый и твёрдый овал,     .

Чёрного платья раструбы...

Юная бабушка! — Кто целовал    '

Ваши надменные губы?,

Руки, которые в залах дворца

Вальсы Шопена играли...

По сторонам ледяного лица —

Локоны, в виде спирали.

Тёмный, прямой и взыскательный взгляд,

Взгляд, к обороне готовый.

Юные женщины так не глядят.

Юная бабушка, кто вы?

Сколько возможностей вы унесли,

И невозможностей — сколько? —

В ненасытимую прорву земли,

Двадцатилетняя полька!

День был невинен, и ветер был свеж,

Тёмные звёзды погасли.

— Бабушка! — Этот    жестокий    мятеж

В сердце моём — не от вас ли?..

5-й чтец. Стремительно и властно в жизнь будущей поэтессы вошёл Пушкин и стал постоянной духовной опорой этой гордой, тонкой и мятежной души.

Нет, бил барабан перед смутным полком,
Когда мы вождя хоронили:
То зубы царёвы над мертвым певцом
Почетную дробь выводили.

Такой уж почет, что ближайшим друзьям -
Нет места. В изглавьи, в изножьи,
И справа, и слева — ручищи по швам  — 
Жандармские груди и рожи.

Не диво ли — и на тишайшем из лож
Пребыть поднадзорным мальчишкой?
На что-то, на что-то, на что-то похож
Почет сей, почетно — да слишком!

Гляди, мол, страна, как, молве вопреки,
Монарх о поэте печется!
Почетно — почетно — почетно — архи-
почетно, — почетно — до черту!

Кого ж это так — точно воры вора
Пристреленного — выносили?
Изменника? Нет. С проходного двора  — 
Умнейшего мужа России.

6-й ч т е ц: В центре существования Марины Цветаевой была поэзия, и в ней - непреходящая величина - Пушкин.

 «Мой Пушкин». Так назвала она одно их своих эссе - воспоминаний. Местоимение «мой» в сочетании с именем великого поэта показалось многим современникам М. Цветаевой вызывающим, было воспринято как притязание на единоличное владение и единственно верное толкование.

Между тем М. Цветаева преследовала совсем иную цель: она не отнимала Пушкина у остальных, ей просто хотелось, чтобы они увидели Пушкина ее глазами - «глазами любящих».

У М. Цветаевой есть цикл стихотворений, при­уроченный к столетию со дня гибели поэта, - «Стихи к Пушкину». Однако меньше всего они похожи на юбилейные: «страшно резкие», «страшно вольные», они «ничего общего с канонизированным Пуш­киным не имеют и все имеют - обратное канону».

7-й чтец (стихотворение «Преодоленье косности русской...»):

Преодоленье

Косности русской —

Пушкинский гений?

Пушкинский мускул

На кашалотьей

Туше судьбы —

Мускул полета,

Бега,

Борьбы.

С утренней негой

Бившийся — бодро!

Ровного бега,

Долгого хода —

Мускул. Побегов

Мускул степных,

Шлюпки, что к брегу

Тщится сквозь вихрь.

Не онедужен

Русскою кровью —

О, не верблюжья

И не воловья

Жила (усердство

Из-под ремня!) —

Конского сердца

Мышца — моя!

Больше балласту —

Краше осанка!

Мускул гимнаста

И арестанта,

Что на канате

Собственных жил

Из каземата —

Соколом взмыл!

Пушкин — с монаршьих

Рук руководством

Бившийся так же

Насмерть — как бьется

(Мощь — прибывала,

Сила — росла)

С мускулом вала

Мускул весла.

Кто-то, на фуру

Несший: «Атлета

Мускулатура,

А не поэта!»

То — серафима

Сила — была:

Несокрушимый

Мускул — крыла.

 

8-й ч т е ц: М. Цветаева - поэт оригинальный, страстный и мятежный. Притягательная сила бунтарских стихий, счастье и го­речь противостояния, упоительная власть слова открылись ей еще в детстве. Но еще раньше — до слова- она полюбила Пушкина. Увидев его на картине убитым, она поделила мир на «всех» и Пушкина, на «других» и поэта - и выбрала Пушкина, поэта.

М. Цветаева острее большинства чувствовала непревзойденность его гения и уникальность личности, но, при этом, самым отличительным в ее отношении к Пушкину была свобода, любовь - лишенная подобострастия, - на равных, глаза в глаза.

9-й чтец (стихотворение «Вся его наука...»):

Вся его наука -

Мощь. Светло - гляжу:

Пушкинскую руку

Жму, а не лижу.

Прадеду - товарка:

В той же мастерской!

 Каждая помарка –

Как своей рукой.

Пелось - как поется

И поныне - так.

Знаем, как дается

Над тобой пустяк,

Знаем, как потелось!

От тебя, мазок,

Знаю, как хотелось

 В лес - на бал - в возок...

И как спать хотелось!

Над цветком любви

 Знаю, как скрипелось

Негрскими зубьми!

Перья на востроты

Знаю, как чинил!

Пальцы не просохли

 От его чернил!

А зато - меж талых

Свеч, картежных сеч –

Знаю, как стрясалось!

 От зеркал, от плеч

Голых, от бокалов

Битых на полу –

Знаю, как бежалось

 К голому столу!

 

В битву без злодейства:

Самого — с самим!

— Пушкиным не бейте!

Ибо бью вас — им!

 

10-й ч т е ц: «Друг другу чужды по судьбе, Они родня по вдохновенью», - писал А. Пушкин о поэтах. М. Цветаева была поэт, и как поэт чувствовала в пушкинском «стрясении», в преодоленье немоты, в обретении слова.

Пушкин М. Цветаевой - живой Пушкин. Первое, что маленькая, еще не умеющая читать Марина поняла о нем, это то, что Пушкин был негр. У Пушкина были бакенбарды. У Пушкина были волосы вверх и губы наружу, и черные, с синими белками, как у щенка, глаза - черные вопреки явной светлоглазости много­численных портретов (раз негр - черные).

15-й чтец (стихотворение М. Цветаевой «Петр и Пушкин»):

Сего афричонка в науку

 Взяв, всем россиянам носы

Утер, и наставил - от внука

От негрского - свет на Руси.

 «Черного не перекрасить в белого - неиспра­вим!» - писала Марина Цветаева о Ганнибаловом правнуке - русском поэте. Для нее эта связь значила гораздо больше, нежели для кого-либо другого.

11-й ч т е ц: Няня водила Марину гулять на Тверской бульвар, И памятник А. Пушкину, тот, что на Тверском, был конечным пунк­том их проулочного маршрута. В этом тоже можно увидеть предопре­деление судьбы Марины. У нее была маленькая фарфоровая куколка, и вот эту куколку она любила приставлять к подножию памятника и мысленно отсчитывать, сколько таких куколок уместится в нем. Получалось так много, что Марина каждый раз сбивалась со счета.

Таким образом, памятник А. Пушкину стал первой встречей М. Цветаевой с черным и белым: такой черный! Такая белая! И так как черный был явным гигантом, а белая — комической фигуркой, и так как непременно нужно было выбрать, она тогда же и навсегда выбрала черного, а не белого, черное, а не белое: черную душу, черную долю, черную жизнь.

12-й чтец (стихотворение «Роландов рог»):

Как бедный шут о злом своем уродстве,
Я повествую о своем сиротстве:
За князем — род, за серафимом — сонм,
За каждым — тысячи таких, как он,—
Чтоб, пошатнувшись,— на живую стену
Упал — и знал, что тысячи на смену!

Солдат — полком, бес — легионом горд,
За вором — сброд, а за шутом — все горб.
Так, наконец, усталая держаться
Сознаньем: долг и назначеньем: драться,—
Под свист глупца и мещанина смех,—
Одна за всех — из всех — противу всех,
Стою и шлю, закаменев от взлету,
Сей громкий зов в небесные пустоты.

И сей пожар в груди — тому залог,
Что некий Карл тебя услышит, Рог!

13-й ч т е ц: Раз и навсегда выбрав черного, а не белого, М. Цветаева готова была защищать его - себя - поэта от всех: от толпы, от времени, яростней же всего, непримиримей всего - от тех, кого М. Цветаева пренебрежительно именовала «пушкиньянцами», (кто пушкинское «чувство моря, о гранит бьющегося» пытался под­менить пресловутым чувством меры.

М. Цветаева со всей ее бескомпромиссностью, безудержностью, страстностью, «невписанностью в окоем» восста­вала против всех лицемеров тогда и теперь. Против тех, кто пуш­кинской классической простотой пытался ограничить творческую свободу новых поэтов, кто живого, противоречивого, непредсказуемого Пушкина умудрялся превратить в «непреодолимую зевоту хрестоматий, в наставника, в «классную даму».

14-й чтец (стихотворение «Бич жандармов, бог студентов...»)

Бич жандармов, бог студентов,

Желчь мужей, услада жен,

Пушкин — в роли монумента?

Гостя каменного? — он,

 

Скалозубый, нагловзорый

Пушкин — в роли Командора?

 

Критик — ноя, нытик — вторя:

«Где же пушкинское (взрыд)

Чувство меры?» Чувство — моря

Позабыли — о гранит

 

Бьющегося? Тот, солёный

Пушкин — в роли лексикона?

 

Две ноги свои — погреться —

Вытянувший, и на стол

Вспрыгнувший при Самодержце

Африканский самовол —

 

Наших прадедов умора-

Пушкин — в роли гувернера?

 

Черного не перекрасить

В белого — неисправим!

Недурён российский классик,

Небо Африки — своим

 

Звавший, невское — проклятым!

— Пушкин — в роли русопята?

 

Ох, брадатые авгуры!

Задал, задал бы вам бал

Тот, кто царскую цензуру

Только с дурой рифмовал,

 

А «Европы Вестник» — с…

Пушкин — в роли гробокопа?

 

К пушкинскому юбилею

Тоже речь произнесем:

Всех румяней и смуглее

До сих пор на свете всем,

 

Всех живучей и живее!

Пушкин — в роли мавзолея?

 

То-то к пушкинским избушкам

Лепитесь, что сами — хлам!

Как из душа! Как из пушки —

Пушкиным — по соловьям

 

Слова, соколам полета!

— Пушкин — в роли пулемета!

 

Уши лопнули от вопля:

«Перед Пушкиным во фрунт!»

А куда девали пекло

Губ, куда девали — бунт

 

Пушкинский? уст окаянство?

Пушкин — в меру пушкиньянца!

 

Томики поставив в шкафчик —

Посмешаете ж его,

Беженство свое смешавши

С белым бешенством его!

 

Белокровье мозга, морга

Синь — с оскалом негра, горло

Кажущим…

 

Поскакал бы. Всадник Медный,

Он со всех копыт — назад.

Трусоват был Ваня бедный,

Ну, а он — не трусоват.

 

Сей, глядевший во все страны —

В роли собственной Татьяны?

 

Что вы делаете, карлы,

Этот — голубей олив —

Самый вольный, самый крайний

Лоб — навеки заклеймив

 

Низостию двуединой

Золота и середины?

 

«Пушкин — тога, Пушкин — схима,

Пушкин-мера, Пушкин — грань…»

Пушкин, Пушкин, Пушкин — имя

Благородное — как брань

 

Площадную — попугаи.

 

— Пушкин? Очень испугали!

 

15-й ч т е ц: Более всего остального Цветаева ценила в Пуш­кине его внутреннюю свободу. Ничей слуга. Никому не раб. Но она же и понимала, как трудно было сохранить эту свободу, особенно в последние годы жизни.

 

Марина Цветаева при­надлежала к людям той эпохи, которая была необычна сама по себе и делала необычными всех живущих в ней. Поэ­тесса была хорошо знакома- с Валерием Врюсовым, Максимом Горьким, Влади­миром Маяковским, Борисом Пастерна­ком, Анной Ахматовой и другими та­лантливейшими людьми конца XIX — начала XX века. Им она посвящала свои стихи, являвшиеся выражением её чувств и мыслей. Особенной любовью проникну-

ты строки, посвященные её поэтическому кумиру — Александру Блоку.

Имя твоё — птица в руке,

Имя твоё — льдинка на языке.

Одно-единственное движенье губ.

Имя твоё — пять букв.

Мячик, пойманный на лету,

Серебряный бубенец во рту.

Камень, кинутый в тихий пруд,

Всхлипнет так, как тебя зовут.

В лёгком щёлканье ночных копыт

Громкое имя твоё гремит.

И назовёт его нам в висок

Звонко щёлкающий курок.

Имя твоё,— ах, нельзя! —

Имя твоё — поцелуй в глаза,

В нежную стужу недвижных век.

Имя твоё — поцелуй в снег.

Ключевой, ледяной, голубой глоток.

С именем твоим — сон глубок.

16-й   чтец.   В    1906   году   поэтесса знакомится в Крыму с Сергеем Эфроном, ставшим впоследствии её мужем. Именно ему, любимому, мужу, другу, будут посвя­щены лучшие стихи.

Звучит музыка А. Петрова из кинофильма «Жестокий романс».

Я с вызовом ношу его кольцо!

- Да, в Вечности — жена, не на бумаге. -

Его чрезмерно узкое лицо

Подобно шпаге.

Безмолвен рот его, углами вниз,

Мучительно-великолепны брови.

В его лице трагически слились

Две древних крови.

Он тонок первой тонкостью ветвей.

Его глаза — прекрасно-бесполезны! -

Под крыльями раскинутых бровей -

Две бездны.

В его лице я рыцарству верна,

- Всем вам, кто жил и умирал без страху! -

Такие — в роковые времена -

Слагают стансы — и идут на плаху.

 

Звучит вальс Е. Доги из кинофильма «Мой ласковый и нежный зверь».

17-й чтец.

Мне нравится, что вы больны не мной,

Мне нравится, что я больна не вами,

Что никогда тяжелый шар земной

Не уплывет под нашими ногами.

Мне нравится, что можно быть смешной -

Распущенной - и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится еще, что вы при мне

Спокойно обнимаете другую,

Не прочите мне в адовом огне

Гореть за то, что я не вас целую.

Что имя нежное мое, мой нежный, не

Упоминаете ни днем, ни ночью - всуе...

Что никогда в церковной тишине

Не пропоют над нами: аллилуйя!

Спасибо вам и сердцем и рукой

За то, что вы меня - не зная сами! -

Так любите: за мой ночной покой,

За редкость встреч закатными часами,

За наши не-гулянья под луной,

За солнце, не у нас над головами,-

За то, что вы больны - увы! - не мной,

За то, что я больна - увы! - не вами!

 

Звучит музыка Е. Доги из телефильма «Гонки по вертикали» (или Ф. Шопена).

18-й чтец. 1913 год. Крым. Коктебель. Рядом с Мариной Цветаевой — её друзья, любимый человек и крохотная дочурка Аля. Сестра поэтессы рассказывает: «Это было время расцвета Марининой красоты. Цветком, поднятым над плечами, её золотоволосая голова, пуши­стая, с вьющимися у висков струйками лёгких кудрей, с густым блеском над бровями подрезанных, как у детей, волос. Ясная зелень её глаз, затуманенная близоруким взглядом, застенчиво уклоня­ющимся, имеет в себе что-то колдовское. Это не та застенчивость, что мучила её в отрочестве, когда она стеснялась своей ею не любимой наружности... Она знает себе цену и во внешнем очаровании, как с детства  знала  её — во  внутреннем».

Продолжает звучать музыка.

19-й чтец. Тихо плещется море. Тёмно-синее небо, мерцающие звёзды и стихи:

В огромном липовом саду —

Невинном и старинном —

Я с мандолиною иду

В наряде очень длинном.

Вдыхая тёплый запах нив

 И зреющей малины,

Едва придерживая гриф

Старинной мандолины.

Пробором кудри разделив...

Тугого шёлка шорох.

Глубоко вырезанный лиф

И юбка в пышных сборах.

Мой шаг изнежен и устал,

И стан, как гибкий стержень,

Склоняется на пьедестал.

Где кто-то ниц повержен.

Упавшие колчан и лук

На зелени так белы!

И топчет узкий мой каблук

Невидимые стрелы...

20-й чтец. Стихи Марины Цветаевой мелодичны, задушевны и чарующи, к ним постоянно обращаются композиторы, и тогда они превращаются в удивительные по красоте романсы.

Звучит романс А. Петрова «Под лаской плюшевого пледа» из кинофильма «Жестокий романс» (видеоролик).

Гаснут свечи. В зале зажигается свет.

Бурные события 1917 года разделили сестёр Марину и Анастасию на три с половиной года. В мае 1921 Марина передаёт сестре письмо с вызовом на работу в Москву, пуд муки на дорогу и машинописный сборник стихов;

Я эту книгу поручаю ветру

И встречным журавлям.

Давным-давно — перекричать разлуку —

Я голос сорвала.

Я эту книгу, как бутылку в волны,

Кидаю в вихрь войн,

Пусть странствует она —

свечой под праздник —

Вот так: из длани в длань

 О  ветер,   ветер,  верный мой  свидетель.

До милых донеси,

Что еженощно я во сне свершаю

Путь с Севера на Юг.

21-й ч т е ц. И снова разлука: с 1922 го­да по 1927. До встречи в Париже. Находясь в эмиграции М. Цветаева по­стоянно думала о родине. В стихотворе­нии, обращенном к Б. Пастернаку, зву­чат ноты непередаваемой тоски и грусти:

Русской ржи от меня поклон,

Ниве, где баба застится...

Друг! Дожди за моим окном,

Беды и блажи на сердце...

Ты, в погудке дождей и бед —

То ж, что Гомер в гекзаметре.

Дай мне руку —на весь тот свет!

Здесь — мои обе заняты.

22-й ч т е ц. Годы летят один за другим. Короткие и длинные письма. Анастасия Ивановна узнаёт, что сестра с сыном Георгием в 1939 году возвращается в Россию (муж и старшая дочь к тому времени были уже на родине).

Однако надежды, связанные с возвра­щением, не оправдались. Тяжёлые удары судьбы обрушились на поэтессу. Арест мужа и старшей дочери Али. Начало войны. Высылка в Елабугу. Постоянная тревога "за жизнь близких ей людей. Полная духовная изоляция. Ни весточки от друзей. И думы, думы... Испепеляющие душу, не оставляющие места желанию жить.

В 1943 году, вспоминает Анастасия Цветаева, пришла страшная телеграмма.

 «Я раскрыла листок. В нём две строки от друзей: «Марина погибла два года назад, тридцать первого августа. Целуем ваше сердце. Лили. Зина».

Звучит «Реквием» М. Цветаевой в исполне­нии Аллы Пугачёвой: «Уж сколько их упало в эту бездну...».

С первыми звуками песни гаснет свет в зале и зажигается свеча под портретом М. Цветае­вой.