«…КРАСОТА ПОСРЕДИ ОБУГЛЕННОЙ И ЗАСЫПАННОЙ ПЕПЛОМ ЗЕМЛИ…»: ДИАЛОГИЧНОСТЬ ЗАГЛАВИЯ И ЭПИГРАФА В ПОВЕСТИ О. ЕРМАКОВА «ВАРИАЦИИ»

«…КРАСОТА ПОСРЕДИ ОБУГЛЕННОЙ И ЗАСЫПАННОЙ ПЕПЛОМ ЗЕМЛИ…»: ДИАЛОГИЧНОСТЬ ЗАГЛАВИЯ И ЭПИГРАФА

В ПОВЕСТИ О. ЕРМАКОВА «ВАРИАЦИИ»

Ковалев С.А.

Повесть «Вариации» (2000) для читателей, знакомых с прозой О. Ермакова, вошедшего в русскую литературу с «афганскими» произведениями («Афганские рассказы», 1989; «Знак зверя», 1992), стала подлинным откровением. Здесь писатель, прежним героям которого приходилось воевать, да воевать «не только с «духами», но и с мирными жителями, которые вдруг оборачиваются теми же «духами» <…> с горами, дорогами, со всей природой» [Сухих 1991: 57], впервые заговорил о проблемах не «войны», а «мира», более того – о вечных темах: личность и общество, художник и время. Герой новой повести тоже молод, как и персонажи более ранних произведений прозаика, но в отличие от них – благополучен, талантлив и комфортно устроен вдалеке от чужих гор и «духов». Можно предположить, что автор стремится исследовать процессы становления личности молодого человека в разных социальных сферах и в разных временных пластах, выявляя то общее и значимое, то «инвариантное», без чего нет «самостоянья человека» (А.С. Пушкин) ни в дни войны, ни в мирную пору.

Названием для своей повести О. Ермаков выбирает одну из музыкальных форм, «в которой тема (иногда две и более) излагается повторно с изменениями в фактуре, ладе, тональности, соотношении контрапунктирующих голосов, тембре (инструментовке) <…>» [Музыкальный энциклопедический словарь 1991: 95]. Это название как «первое авторское слово» настраивает читателей на знакомство с произведением, где речь пойдет о ком-то или о чем-то, имеющем отношение к такому виду искусства, как музыка. Если учесть, что заглавие «сообщает о главной теме, идее или нравственном конфликте произведения <…>, действующих лицах <…>, сюжете <…>, времени и месте действия <…>» [Литературная энциклопедия терминов и понятий 2001: 849], а «строки, взятые «на эпиграф» (выражение Б. Пастернака), выполняют прогнозирующую функцию» [Там же: 850], то при рассмотрении повести особенно значимы «диалогические отношения» между этими рамочными компонентами. Известно: «художественный текст, функционируя одновременно и как отдельное произведение, и как часть литературы вообще», вступает в диалог «не только с читателем, но и с другими текстами» [Там же: 848].

Ермаков выбирает эпиграфом к своей повести пушкинские строки из стихотворения «Дар напрасный, дар случайный…» (1828), написанное поэтом в день своего двадцатидевятилетия: «И томит меня тоскою…» [Пушкин 1995: 104]. Действительно, эпиграф к «Вариациям» соотносится с общим настроением и эмоциональным «видом» произведения: усиливает ощущение тревоги, смятения, свойственное персонажам повести, и создает впечатление трагичности происходящего: «<…> И как бы мы ни роились, все равно мы все в одиночестве» [Ермаков 2000: 94]. Созвучием проходит последняя строфа:

Цели нет передо мною:

Сердце пусто, празден ум,

И томит меня тоскою

Однозвучный жизни шум [Пушкин 1995: 104].

Стоит заметить: лирическому герою Пушкина жизнь порой кажется ненужным даром, данным Творцом. Существование его зависит от тайной судьбы, неизвестной, и от этого угрожающей: она, судьба, безлична, поэтому с ней нельзя вступить в контакт, на нее нельзя повлиять. В.С. Непомнящий предполагает: «Наверное, главную роль тут все-таки сыграло внутреннее, духовное неблагополучие» [Непомнящий 1987: 69].  Действительно, в 1828 году А.С. Пушкин недоволен условиями личной жизни, он осознает, что молодость прошла и чувствует потребность положить конец душевным скитаниям, но не находит возможности. Весной того же года поэт обращается с просьбой о принятии его в действующую армию, но получает отказ, также напрасно он просится уехать за границу. Плодом столь сложного жизненного периода и стало стихотворение «Дар напрасный, дар случайный…». Эмоциональное состояние как лирического героя, так и самого Пушкина во многом созвучно переживаниям Петра Виленкина: пережив травму, он видит окружающий мир бесцветным и однозвучным.

На стихотворение, «полного самого глубокого пессимизма и откровенного богохульства» [Там же: 71], поэт получил отклик святителя Филарета:

Не напрасно, не случайно
          Жизнь от Бога мне дана,        

Не без воли Бога тайной
          И на казнь осуждена.
          Сам я своенравной властью
          Зло из темных бездн воззвал,        

Сам наполнил душу страстью,      

Ум сомненьем взволновал.
          Вспомнись мне, Забвенный мною!
          Просияй сквозь сумрак дум –
          И созиждится Тобою
          Сердце чисто, светел ум! (1829)

Стихотворение митрополита написано четырехстопным хореем с пиррихием, как «Дар напрасный, дар случайный…» Пушкина, и является антонимичным ответом, подводящим поэта к выводу: лирический герой должен направить свой взор в глубину собственной души, обратиться к Всевышнему. Однако нельзя ограничиваться только религиозной точкой зрения, так как для великого русского поэта счастье творчества тождественно вере в Бога, дар жизни – дару поэтическому. В. Вересаев считает, что для Пушкина «подлинная жизнь, подлинное горение души возможно только в творчестве, в поэзии», а искусство – ценность, стоящая «неизмеримо выше всяких других ценностей» [Вересаев 2000: 111].

Что касается названия, дающего «запев» всей рассматриваемой повести, то необходимо отметить музыкальную эрудицию автора, которая помогла ему лаконично и рационально вместить в сюжет небольшого произведения не только повествования о событиях современной жизни, но и упоминания о композиторах различных эпох и их творениях – от И.С. Баха до А. Шнитке. Поначалу кажущаяся несколько хаотичной повествовательная структура произведения постепенно приобретает логическую стройность, уводящую произведение от постмодернистских «мета-рассказов». Дело в том, что Ермаков, следуя вариационной форме, умело подвергает изменению «темы» своих героев, объединенных в скрупулезно продуманную систему: кто-то «варьируется» динамично, кто-то не претерпевает явных преобразований, а кто-то в результате интенсивного развития «растворяется», уходя из сюжетного действия.  Но каждый из персонажей представляет собой образ, обладающий индивидуальным запоминающимся характером.

Главный герой повести, Петр Виленкин, с точки зрения которого представлено многое из происходящего в произведении, наделен автором особо острым «чувством музыки». Уже в детстве ожидание музыкального звучания производило глубочайшее эмоциональное впечатление на Петра: «<…> в эти мгновения, отделявшие тишину от музыки, Виленкин едва сдержался, чтобы не закричать, не разрыдаться, не разразиться диким воплем на весь зал, но, вцепившись в бархатные подлокотники, он молча слушал, как хаос и тишина разрешились стройными сверкающими звуками» [Ермаков 2000: 77]. Однако эти проникновенные воспоминания о начальной поре жизни музыканта приходят к читателям позднее первой встречи с героем-неудачником. Первое знакомство с ним – собирается на Рейнский фестиваль, куда был приглашен в качестве солиста (это шанс, который выпадает один раз в жизни). Но на дружеской пирушке Виленкин случайно порезал себе руку – рана сделала его «профнепригодным», поездка на фестиваль находится на грани срыва. Таким образом, перед нами первая вариация «темы» Петра.

С точки зрения музыки в этот момент происходит внезапная модуляция из мажора (пирушка) в минор (последствия праздника). Подтверждение этому находится и в тексте: «Напиться в свой звездный час и все похерить, всю будущность, судьбу <…>» [Ермаков 2000: 59]. По сути, «похерена» главная тема судьбы Виленкина как подающего большие надежды исполнителя. Еще драматичнее «варьируется» образ главного героя после встречи с женой и сказанных ею резких слов: «Ничтожество, балалаечник…» [Там же: 65].

Параллель с музыкой подсказывает и композиционное построение произведения, контрастно противопоставившее события городской жизни исполнителя его «деревенской» поре: во второй части повести внезапно горожанин «Виленкин уехал в деревню. Ведь надо же было куда-то деваться, не мог же он и дальше бродить по осеннему городу» [Там же: 65]. «Город» и «деревня» – две контрастных «вариации» одной судьбы, многое проясняющие в характере персонажа. 

Писатель стремится сделать проблемы своего героя не «частными», а общественно значимыми, даже «вечными». Оттенок «вечности» придают литературные ассоциации, неизбежно возникающие у современных читателей.

Ермаков явно ориентируется на традиции русской классики с ее образцами синтеза поэтико-писательского творчества и музыкального, делая отсылку к мотивам и образам Б.Л. Пастернака. В первую очередь имеется в виду характерный для «музыкального мышления» классика ХХ столетия поэтический сборник «Темы и вариации» (1916 – 1922), посвященный А.С. Пушкину. «Темой своих стихотворений Пастернак выбрал переломный момент пушкинской биографии, его прощание с романтизмом <...> У Пастернака цикл «Тема с вариациями» композиционно распадается на две половины», при этом обе «неизменно строятся по музыкальным законам: мотивы и образы, затронутые в одном стихотворении, переходят в другое, получают свое развитие в третьем, мерцают в четвертом и составляют вместе замкнутое композиционное единство» [Пастернак 1989: 328 – 329].

По словам В.Н. Альфонсова, в сборнике «лирическое «я» обретает черты характера, судьбы, в разных планах – от осознания своего места в современности <…> до утверждения некоторых общих, с точки зрения Пастернака, закономерностей в судьбе поэта <…>» [Альфонсов 1990: 115]. Читаем у Ермакова: «Он (Виленкин – С.К.) осознал свое «я» <…>» [Ермаков 2000: 56].

В цикле «Разрыв» (1919) встречаем лирического героя, для которого рояль – эталон музыкальности (Петр Виленкин в «Вариациях играет на фортепиано): «Рояль дрожащий пену с губ оближет» [Пастернак: ]. Альфонсов так пишет об этом стихотворении: «В заключительном стихотворении цикла музыка становится темой, и здесь впрямую, утверждается ее универсальная, гармонизирующая роль» [Альфонсов 1990: 133]. И герой «Вариаций» не живет вне музыки, он постоянно находится в сфере, «наполненной разнообразными звуками» [Ермаков 2000: 61].  

В стихотворении «Разочаровалась? Ты думала в мире – нам…» из того же цикла Б. Пастернак показывает «преобладание» определенной жизненной ситуации над искусством:

На мессе б со сводов посыпалась стенопись,

Потрясшись игрой на губах Себастьяна.

Но с нынешней ночи во всем моя ненависть

Растянутость видит, и жаль, что хлыста нет [Пастернак: ].

Проецируется случай, произошедший с Виленкиным на пирущке, помешавший отправиться на фестиваль и послуживший поводом для ссоры с женой. У Ермакова разлад между супругами вызван сложившимися обстоятельствами, но унизительное Леночкино: «балалаечник», находится в музыкальной сфере. Б. Пастернак в «Рояле дрожащем…» изображает разрыв, расставание близких людей не менее драматично:

Я не держу. Иди, благотвори.

Ступай к другим. Уже написан Вертер,

А в наши дни и воздух пахнет смертью:

Открыть окно – что жилы отворить [Там же: ].

«Заключительный аккорд стихотворения очень трагичен по объективному смыслу своему, но это не переключение темы на что-то другое и тем более не какой-то на что-то значительный намек <…> это естественное расширение темы <…>» [Вересаев 1990: 135]. То есть «открывается» материал для вариаций, как и в повести нашего современника.

Борис Пастернак одно время жил в «Карзинкино в 20 минутах ходьбы от Очаковской платформы по Киевской железной дороге». Здесь он «впервые оценил прелесть и обязательность работы на земле и мог с полным основанием сравнить труд земледельца, каждодневно возделывающего свой надел, с писательским <...> Именно здесь <...>, наработавшись за день на огороде, <...> он написал цикл стихотворений «Тема с вариациями», прообраз «новой стихотворной книги, получившей позднее название «Темы и вариации» – по первому импульсу» [Пастернак 1989: 326 – 327]. Петр Виленкин уезжает в деревню, в повести Ермакова «город» и «деревня» – две контрастных «вариации» одной судьбы, многое проясняющие в характере персонажа в момент «бегства» Петра из города возникает аллюзия с романом в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин» (1823 – 1830), в котором главный герой также уезжает в сельскую местность:

Вот наш Онегин – сельский житель <…> 

И очень рад, что прежний путь

Переменил на что-нибудь [Пушкин 1995: 211].

Герой Ермакова, как и Онегин, «остается временным гостем, заезжим посетителем, проникнувшим в чужое пространство» [Лотман 1983: 310]. 

Так в повести 2000 года переплетаются не только судьбы Пастернака и Пушкина, но и их творчество.

Почему Б.Л. Пастернак для того, чтобы раскрыть тему своего сборника – творческая личность в суетном мире – делает одним из центральных образов А.С. Пушкина? О.В. Сененко в своей диссертации «"Темы и вариации" в контексте раннего творчества Б. Пастернака: поэтика лирического цикла и книги стихов» пишет, что Пастернак хотел напомнить «о необходимости жертвенного служения искусству и истине, лучшим примером которого стал А.С. Пушкин» [Сененко 2007: ]. Жертву во имя творчества приносит также и лирический герой «Тем и вариаций» Пастернака, и герой «Вариаций» Ермакова.

По мнению Ю.М. Лотмана, «зависимость от среды — лишь одна сторона бытия пушкинских героев. Другая – это стремление «подняться над жизнью позорной» (Пастернак)» [Лотман 1988: 15]. Слова критика, безусловно, дают и характеристику повести О. Ермакова, в очередной раз приводя в одну «точку» творцов русской литературы различных эпох и направлений. 

Таким образом, «Вариации» – новая тема, новый герой, но все новое – «вариации» вечных для русской литературы тем: искусство и художник, честь и долг. Это подчеркивают и «первые» слова автора: название и эпиграф. Диалог между которыми состоялся через призму творчества Б. Пастернака, показав истинную красоту и силу искусства.

Список использованной литературы

Альфонсов В.Н. Поэзия Бориса Пастернака. Монография. – Л.: Сов. писатель, 1990. – 368 с.

Ермаков О. Вариации // Знамя. – 2000. – № 5. – С. 56 – 102.

Литературная энциклопедия терминов и понятий / под ред. А.Н. Николюкина. – М.: НПК «Интелвак», 2001. – Стб. 849 – 850.

Лотман Ю.М. В школе поэтического слова; Пушкин, Лермонтов, Гоголь. – М. «Просвещение», 1988. – 220 с.

Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарии. – Л.: Просвещение, 1983. – 416 с.

Музыкальный энциклопедический словарь / гл. ред. Г.В. Келдыш. – М.: «Советская энциклопедия», 1991. – 268 с.

Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. Над страницами духовной биографии Пушкина. – М.: Советский писатель, 1987. – 448 с.

Пастернак Б.Л. Полное собрание сочинений: в 11 т. – М.,
2003 – 2005.

Пастернак Е. Борис Пастернак: материалы для биографии. – М.: Сов. писатель, 1989. – 670 с.

Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 17 т. – М.: Воскресенье, 1995.

Сененко О.В. «Темы и вариации» в контексте раннего творчества Б. Пастернака: поэтика лирического цикла и книги стихов: диссертация... кандидата филологических наук: 10.01.01 / Сененко Олеся Владимировна. – М., 2007. – 209 с.: ил.

Сухих И. «Мы были на войне, которой не было» // Литературное обозрение. – 1991. - № 10. – С. 54 – 57.