Урок по родной литературе на тему: "Константин Паустовский. "Чёрное море"

Родная литература                   Подготовил преподаватель русского языка и литературы Чекулаев Яна Васильевна

Урок №                                                                       Дата

Тема: «Константин Георгиевич Паустовский. Повесть «Чёрное море» (1936)

Цель: познакомить уч-ся, воспитывать интерес к русской литературе и любовь к Крыму.

Оборудование: портрет К Паустовского, текст повести «Чёрное море» (рассказы «Чёрное море», «Кара-Даг», «Сказочник»)

Ход урока:

I Оргмомент

II Актуализация опорных знаний

III Изучение нового материала

1         Слово преподавателя о книге «Чёрное море»

   По композиции  «Чёрное море» - это сборник из 25 рассказов, объединённых главным героем повести – Чёрным морем. (Чёрное море. Небесная азбука Морзе. Ожидание бури. Мёртвый город. "Травиата" на кораблях. Мужество. Разговор на корабельной. Артемида-охотница. Ржавые корабельные гвозди. Вода из света. Морской календарь. Двойная весна. Рассуждение о красках и бронзе. Веселье и голод. Скрипка мастера Равиковича. Горох в трюме. Оцепенение полёта. Мать. Кара-Даг. Горная роса. Подземная война. Сказочник (Александр Грин). Ночь на шаланде. Самоубийство кораблей. Почётная грамота.)

    Задуманная К. Паустовским книга по охвату специальных сведений, касающихся моря, его флоры и фауны, жизни глубин и рельефа побережий, характера ветров и своеобразия прибрежных городов, по раскрытию огромного культурного значения причерноморского края, прославившегося деяниями замечательных людей, — словом, по своей обширности и полноте должна была стать как бы художественной энциклопедией.

    В то же время К. Паустовский хотел говорить в своей новой книге “полным голосом”, чтобы “возвеличить эпоху — блистательную и неповторимую”, чтобы “дышать всей грудью воздухом времени, едким и свежим, как океанская соль”.

    Насыщенность произведения различными сведениями не должна была, по мысли К. Паустовского, ущемлять его художественность, образность или, тем более, изгнать романтичность восприятия и слова.

    Он хотел, чтобы повесть дышала широкими пространствами моря и неба, чтобы на её свежих страницах играли морские зори, грохотали штормы или дул лёгкий бриз, толпились у горячих берегов груженные кефалью и султанкой рыбацкие шаланды, разговаривали и пели люди, чтобы ожила история, такая же древняя и бурная, как само море, чтобы заговорили даже камни, эти молчаливые свидетели былого.

    К. Паустовский, по его словам, когда писал “Чёрное море”, взял себе за образец морские лоции. Он был очень высокого мнения об этих справочниках, предназначенных для капитанов и штурманов. Лоция Чёрного моря была им изучена тщательно. Ему нравился самый язык лоций — точный и поэтичный.

    Одно из самых задушевных убеждений писателя, к которому он пришёл не сразу, заключалось в том, что чем больше мы знаем об окружающем нас физическом мире, тем с большей силой и всесторонностью раскрывается перед нами бездонная поэзия и красота нашей земной действительности.

    Другими словами, на мир надо смотреть грамотно. Только тогда откроет он свои самые сокровенные тайны.

   Но как бы ни был великолепен окружающий природный мир, произведение окажется безжизненным, если лишить его человека. О разнообразном материале, вошедшем в повесть “Чёрное море”, К. Паустовский сказал, что он весь “объединён людьми”, их действиями.

   Незабываема воссозданная им трагическая история восстания на броненосце “Очаков” Великолепна в своей жизненности и  сущности мятежной души фигура лейтенанта Шмидта. А герои Аджимушкая во время гражданской войны? Их борьба и гибель нарисованы писателем подобно монументальным фрескам, исполненным внутренней символики. Но и люди обыкновенных судеб, многочисленные рыбаки, метеорологи, ботаники, виноградари, приморские мальчишки, парусные мастера, матросы, искатели воды, овцеводы, — все они и есть огромный людской мир, живущий на страницах повести разумной, созидательной жизнью.

    Для героев повести  море – это место работы, военных действий, жизненных испытаний. Но, всё же, море остаётся источником вдохновения и символом красоты.

2.Анализ рассказов «Чёрное море» и «Кара-Даг»

Чёрное море

                        Приедается всё, лишь тебе

не дано примелькаться…

                                                                            Борис Пастернак

   Поздняя ночь. Море шумит за окном. Дует норд-вест. В старинной лоции, раскрытой на столе, красным карандашом подчеркнута строчка: «Ветры от норд-веста и веста всегда сопровождаются мрачной погодой и дождем».

    Ночной дождь висит над Севастополем непроницаемым дымом.

    У лоции — большие поля. Они сделаны для того, чтобы шкиперы и капитаны могли записывать наблюдения над огнями маяков, приметами на берегах, туманами и зимними бурями.

   На полях своей лоции я записывал все, что видел и узнал у Чёрного моря.

   Даже мальчишки перестали верить моряцким басням а бутылках, залитых воском и выброшенных на песок прибоем. По словам престарелых пристанских сторожей, в этих бутылках всегда были заключены жгучие тайны. Они были написаны карандашом на листках, вырванных из судового журнала.

    Я, как и мальчишки, давно не верю в это. Времена легкокрылых фрегатов и летучих голландцев прошли. Тайны умирают, как ночные мотыльки, обожжённые огнём дуговых фонарей. Моё неверие в тайны так велико, что я даже начал сомневаться в существовании голубых огней святого Эльма, пылающих над мачтами кораблей, хотя об этом я читал еще в гимназии в «Физике» Краевича.

   Но всё-таки о бутылках я вспомнил недаром. Море подарило мне эти рассказы. Оно выбросило их к моему порогу, как выбрасывало когда-то бутылки вместе с солнечным блеском, красными водорослями и медузами.

   Плавучий бакен-ревун кричит за Константиновским фортом. Его мотают буруны и хлещет ветер. Когда он тяжело подымается над волной, мокрый и разъяренный, он видит тонущие в неспокойной воде огни Севастополя. Тогда он мычит, как человек с завязанным ртом.

  За окном ничего нет, кроме фонарей, сжимающихся в воде около крепостных утесов. Только встревоженная вода, стон ревуна и тёплая осенняя ночь.

   Я прислушиваюсь. Нет, не только они. Слышны тяжёлые шаги по набережной и хриплый разговор рыбаков. Искры махорки прорезают плотную темноту.

Рядом со мной в комнате спит человек, — я слышу его дыхание и ласковые слова сквозь сон, — и вот книга о море, великих побережьях, о штилях и туманах наполняется людьми, смехом, спорами, борьбой и любовью. Только рядом с людьми приобретает смысл и значение все, что написано на дальнейших страницах.

   Без людей нашего времени, полного побед и человеческой теплоты, нет прекрасного ни в цвете морей, ни в ветрах, ни в облаках, ни в полёте птиц, — ни во всём, что называется жизнью.

- Как вы понимаете взятые в качестве эпиграфа к «Чёрному морю» слова Б. Пастернака: «Приедается всё, лишь тебе не дано примелькаться…»?

- Какому городу посвящён рассказ «Чёрное море»? (Севастополю)

Кара-Даг

Красота этого зрелища наполняла душу восхищением и ужасом.

                                                                              Джемс Кук

     Мрачный болгарин предложил купить у него коллекцию коктебельских камней. Я было согласился, но Гарт отговорил меня. Он уверял, что мы сами можем набрать ещё лучшую коллекцию за один день, стоит только съездить в Сердоликовую бухту около Кара-Дага.

    Болгарин клялся, что ничего не выйдет, — у нас нет верного глаза и мы не знаем тех мест, куда море выбрасывает самые красивые камни.

    Я давно слышал, что берега Коктебеля славятся камнями, но не думал, что их так много. Я брал на берегу горсть камешков, пересыпал их на ладони и почти всегда находил несколько халцедонов, сердоликов, горных хрусталей и зелёных камешков, покрытых разноцветными слоистыми кольцами и носивших название ферлямпиксов.

    Особенно много было серого мрамора и зелёного малахита с белыми и чёрными жилками. Они создавали на камнях удивительные пейзажи — утёсы, прибои и цепи гор.

    Часто попадались камешки с тончайшими рисунками растений, напоминавших папоротники.

Больше всего камней я находил на кромке прибоя после бурь. На поиски камней надо было выходить рано, как на охоту и рыбную ловлю. К полудню болгарские дети уже выбирали всё самое ценное.

    В Сердоликовую бухту мы поехали на шлюпке в первый же тихий день. С нами поехала Зоя.

   За первым мысом на нас дохнуло застоявшейся теплотой, а под стеной Кара-Дага мы вступили в давно забытое и далёкое лето.

    Это было самое тёплое место в Крыму. На морских побережьях меня поражала резкая смена холода и тепла на расстоянии каких-нибудь десяти километров. Горные хребты пересекали приморскую страну и делили её на маленькие области. Каждая из них обладала своей растительностью, климатом и пейзажем.

   Я впервые увидел Кара-Даг.

   Величие этого зрелища могло сравниться только со зрелищем Сахары, неизмеримых рек, беснующихся океанов, громадных водопадов мира и разрушительных извержений.

   Я увидел окаменелое извержение, поднявшее к небу пласты земной коры. Могучие жилы лавы вздымались столбами из зеленых морских глубин и останавливали далёкие облака.

   Море не набегало волнами на каменные стены, а вспухало и медленно подымалось вверх, заливая  с гулом пещеры. Потом оно так же медленно уходило вниз, как бы падало в пропасть.

Из пещер вода выливалась шумными, пенистыми водопадами, выносила в водоворотах водоросли, медуз и высасывала острый воздух подземелий, уходивших под многие миллиарды тонн окаменелой магмы.

   Я впервые ощутил головокружение не от взгляда вниз, а от взгляда вверх. Облака проплывали над кручами. Под облаками парили орлы.

   Головокружение носилось, как испуганная птица. Всюду, куда бы мы ни смотрели, оно подстерегало нас, и мы потеряли черту земного горизонта.

   Гарт подвёл шлюпку ко входу в пещеру. В ней, по словам Зои, совсем недавно нашли ящик со старым серебром. В глубине пещеры, на выступах, куда не доставала волна, белели кости. Мы не могли к ним подъехать, но нам показалось, что это человеческие черепа. Мы попали в бывший приют контрабандистов.

   Вся местность вокруг была полна дикости и величия. Это придавало ей таинственность, от которой у детей пересыхает горло, а у взрослых появляется на лице выражение суровости и восторга.

   Стены Кара-Дага смыкались, образуя тесные бухты, — не полукруглые, как обыкновенно, а стиснутые плоскостями гранита многоугольники разнообразных размеров и форм.

   В одной из таких бухт мы и качались на своей жёлтой шлюпке. Она казалась ничтожным осенним листом, заброшенным ветром к подножию нависавшей над морем чёрной громады.

   С большим риском Гарт подвёл шлюпку к отвесной стене, отполированной прибоем, и мы заглянули в воду.

   Гранит уходил в морские глубины так же отвесно, как и подымался вверх. Водоросли держались в расщелинах. Они то тихо вытягивали, то прятали зелёные руки, пытаясь схватить стаи пугливой рыбы. Падение каменных стен в воду было настолько крутым, что крабы с трудом удерживались на них. Они беспомощно растопыривали клешни и срывались в глубину от каждого ничтожного колебания волны.

   Вода в бухте казалась покрытой слоем тёмного оливкового масла. На ней не было ни малейшей ряби. Самый её глухой цвет, тяжесть и вместе с тем прозрачность давали представление громадной глубины.

   Со стороны моря бухта была заперта двумя скалами. Они сомкнулись лбами, но их подошвы далеко разошлись и образовали большую арку. Там жило громкоголосое многократное эхо. Когда мы проходили под аркой, то плеск вёсел превратился в пенистый шум эскадры гребных судов. Это придавало любому звуку громовый оттенок. Гарт кашлянул. Сухой кашель курильщика эхо превратило в оглушительный звук канонады, будто от скал отскакивали полые бронзовые ядра.

   В бухте Зоя крикнула. С далекой вершины сорвался камень. Мы слышали, как зарождалось его падение, как он щелкал по выступам скал и со свистом пули врезался в воду.

Бухта походила на глубокое озеро в кратере вулкана. В прорезь арки была видна пена волн на подводных рифах и стаи чаек, бивших крыльями по воде. В бухту чайки не залетали.

   Около пещеры мы заметили стаю бакланов. Они качались на воде, вытягивая чёрные головы на длинных гусиных шеях.

   Стены Кара-Дага были во многих местах рассечены от вершины до поверхности моря прямыми трещинами. Иные утесы стояли одинокими колоннами, высотой в сотни метров. Было непонятно, почему они не обрушиваются от малейшего колебания воздуха.

   Кара-Даг ещё недавно был действующим вулканом. Он прорвал нагромождения геологических пластов, лежащих над жидкой земной магмой, вспучил их, раздвинул и поднял над морем.

Мы рассматривали сотни горных пород, то завязанных в узлы, то падавших волнами, то свисавших квадратными плитами, похожими на броню дредноутов. На одной из стен Кара-Дага был виден кратер, залитый лавой. В толще окаменелой магмы сверкали жилы сургучного сердолика.

   Вода в бухте отражала скалы. Цвет их был суров, но не однообразен. Скалы были чёрные, красные и жёлтые, как охра. Изредка их перерезали пласты зелёных, белых и синеватых пород. Но у всех этих красок было общее свойство — их покрывал сизый налет, свойственный окалине.     Очевидно, это были следы космического огня и пепла.

   Зоя рассмотрела у подножия одной из стен небольшую каменную площадку, занесенную песком и ракушками. Мы пристали к ней на шлюпке и вышли.

   Зеленоватый сумрачный воздух, наполненный солнечным дымом и желтыми отсветами скал, струился над нами. Безмолвие каменного хаоса скрывало смертельные опасности обвалов. От каждого резкого звука мы вздрагивали и смотрели вверх, где небольшая туча стояла, уткнувшись влажным лбом в глыбы гранита.

   В сотый раз я пожалел, что не родился художником. Надо было передать в красках эту геологическую поэму. В тысячный раз я почувствовал вялость человеческой речи. Не было ни слов, ни сравнений, чтобы описать могущество кратеров, дыхание моря, влитого в их пропасти, крики орлов и тысячи малейших ласковых вещей — всплесков воды, прозрачных струй, солнечных зайчиков и нежнейших водорослей и медуз, сообщавших величавому пейзажу оттенок простоты и безопасности.

   Не было слов, чтобы передать изгибы бухт, затенённые углы, гроты, выстланные чёрным блеском и светлой подводной травой, темную прозрачность волн, качавших далеко внизу спины серебряных паламид (рыба, род скумбрии), и, наконец, луну, видную снизу даже днём и похожую на клубок розового пара, замёрзшего в холоде недосягаемых высот.

   Всё это надо было зарисовать и перенести на сотни полотен. Но как не было слов, так не было и красок, чтобы передать торжественность и прелесть этих мест.

   Как передать на полотне отражение, имеющее глубину и объём, но вместе с тем не имеющее ничего, кроме непрерывной игры световых и красочных частиц!

   Как передать амфитеатры чёрных гор, замыкающих полукругом неподвижный розовый день!

   Здесь нужно было соединение всех человеческих усилий, содружество талантов, все средства красок, света, слов и звуков. Да, звуков, потому что тишина этого вулканического цирка была совсем не беззвучна. Сквозь неё сочилось едва заметное звучание, должно быть похожее на то жужжанье планет в мировом пространстве, о котором писали эллины.

    Очень долго над Кара-Дагом не решались пролетать планеристы. Нужно было большое мужество, чтобы выдержать толчки мощных воздушных потоков, рвущихся из теснин этой горы.

   Первый планер разбился в одной из бухт. Видел его падение поэт Максимилиан Волошин — певец и старожил Коктебеля. Он послал к Кара-Дагу рыбаков, и они нашли спасшегося планериста. Он цеплялся за незаметные выступы отвесной скалы. Если бы помощь запоздала на несколько минут, планерист сорвался бы со скалы и утонул.

   Мы отъехали на шлюпке к скалам, кое-как привязали себя к одной из них и занялись рыбной ловлей.

   Шнур провисал до самого дна, как лот, и туго дрожал от подводных течений. Изредка резкий удар давал знать, что взяла рыба.

   Зоя вытащила громадную камбалу — палтуса, диковинную рыбу с глазами на спине. Она шла тяжело, покачиваясь и перебирая плавниками. Зоя хохотала.

   Начался азарт. Я подсёк большую султанку. Эта серебряная рыба с огромными глазами, когда ее вытаскиваешь из воды, покрывается пурпурными пятнами.

   Гарту не везло. Он таскал только, крабов. Они бегали боком по шлюпке, прятались под решетчатый пол и смотрели оттуда на Гарта яростными глазами, то выдвигая их, то пряча, как театральные бинокли.

   Гарт схватил одного за спину и, морщась от папиросы, показал мне и Зое его мощные клешни. Одна клешня была приспособлена для раздавливания, другая для того, чтобы хватать.

Гарт дал крабу зажать клешней лапу маленького железного якоря-кошки и поднял краба. Краб с грохотом потащил за собою якорную цепь. Гарт рассказал, что краб может держать в клешне тяжести, в тридцать раз превышающие вес его собственного тела.

   Только в конце ловли Гарту повезло больше всех. Он вытащил морского петуха — чёрную рыбу с двумя громадными плавниками лазоревого цвета. Плавники по величине напоминали крылья.

За рыбной ловлей Зоя рассказала нам о гибели француза Бертелло.

   Этот французский турист приехал в Крым, чтобы осмотреть кипарис, посаженный Пушкиным в Гурзуфе, скалы «Дива» и «Монах», водопад Учан-Су, а заодно и другие, затасканные обывательским любопытством «прелести юга».

    Гарт перебил Зою. Он заметил, что нигде в Союзе он не встречал такого количества пошлых открыток, картинок и описаний красот, как в Крыму.

   Гарт предложил беспощадно выгнать из Крыма бродячих фотографов — главных распространителей дешёвого вкуса. Это они снимают жирных бухгалтеров в обвисших трусиках рядом с девственными цветущими магнолиями, а хихикающих и кривоногих девиц заставляют обнимать спокойные и торжественные статуи Диан и Нереид.

   Выслушав Гарта, Зоя окончила свой рассказ о Бертелло.

   Этот француз, учитель географии, устал от тюбетеек, кизиловых палок с рогатками и коробок, облепленных раковинами и называющихся почему-то «Привет из Ялты». Он устал от ялтинской толпы, слоняющейся по набережной с упорством маньяков. Кто-то посоветовал ему отдохнуть от Ялты в Коктебеле.

   Бертелло приехал туда. Он был поражён тем, что попал из сусальных курортов в сухость и простор, напоминающие Македонию. Красные маки цвели в шиферных горах. Суровые горы, небо, сухая трава, воздух и море — больше в Коктебеле ничего не было.

    Но сильнее всего Бертелло поразил Кара-Дат. Он проводил целые дни у его подножия. Он, смеясь, говорил, что заболел неизлечимой болезнью, носящей название «карадагизм».

    Через год он снова приехал в Коктебель. Ему хотелось обязательно проникнуть на Кара-Даг с суши. Это предприятие считалось невозможным, но Бертелло всё же поднялся на Кара-Даг.

   Был сильный ветер. На одной из остроконечных вершин на Бертелло напали горные орлы. Отбиваясь от них, он потерял равновесие и упал в пропасть. Тело его нашли не скоро.

- Что такое Кара-Даг, где он находится? (Потухший вулкан в Коктебеле)

- Зачитайте описание Кара-Дага и Сердоликовой бухты. Что поразило автора?

- Имя какого известного жителя Коктебеля упоминается в данном рассказе? (Волошина, который первый заметил разившегося планериста в Кара-Даге и послал на помощь рыбаков)

- Расскажите о рыбалке героев рассказа в пещере Кара-Дага?

- Кто такой Бертелло и почему он погиб?

3. Анализ рассказа «Сказочник»

Сказочник

    В Старом Крыму провёл последние дни своей жизни и умер писатель Грин — Александр Степанович Гриневский.

    Грин — человек с тяжёлой, мучительной жизнью — создал в своих рассказах невероятный мир, полный заманчивых событий, прекрасных человеческих чувств и приморских праздников. Грин был суровый сказочник и поэт морских лагун и портов. Его рассказы вызывают лёгкое головокружение, как запах раздавленных цветов и свежие, печальные ветры.

    Грин провёл почти всю жизнь в ночлежных домах, в грошовом и непосильном труде, в нищете и недоедании. Он был матросом, грузчиком, нищим, банщиком, золотоискателем, но прежде всего — неудачником.

   Взгляд его остался наивен и чист, как у мечтательного мальчика. Он не замечал окружающего и жил на облачных, весёлых берегах.

    Только в последние годы перед смертью в словах и рассказах Грина появились первые намёки на приближение его к нашей действительности.

    Романтика Грина была проста, весела, блестяща. Она возбуждала в людях желание разнообразной жизни, полной риска и «чувства высокого», жизни, свойственной исследователям, мореплавателям и путешественникам. Она вызывала упрямую потребность увидеть и узнать весь земной шар, а это желание было благородным и прекрасным. Этим Грин оправдал всё, что написал.

    Язык его был блестящ. Беру отрывки наугад, открывая страницу за страницей:

   «Где-то высоко над головой, переходя с фальцета на альт, запела одинокая пуля, стихла, описала дугу и безвредно легла на песок рядом с потревоженным муравьем, тащившим какую-то очень нужную для него палочку».

    «Он слушал игру горниста. Это была странная поэзия солдатского дня, элегия оставленных деревень, меланхолия хорошо вычищенных штыков».

    «Зима умерла. Весна столкнула её голой розовой и дерзкой ногой в сырые овраги, где, лежа ничком, в виде мертвенно-белых, обтаявших пластов снега, старуха дышала ещё в последней агонии холодным паром, но слабо и безнадёжно».

    Грин хорошо выдумывал старинные матросские застольные песни:

Не шуми, океан, не пугай,

Нас земля напугала давно.

В южный край —

В светлый рай

Приплывем все равно!

Он выдумывал и другие песенки — шутливые:

Позвольте вам сказать, сказать,

Позвольте рассказать,

Как в бурю паруса вязать,

Как паруса вязать!

Позвольте вас на салинг взять,

Ах, вас на салинг взять,

И в руки мокрый шкот вам дать,

Вам шкотик мокрый дать!

    В Старом Крыму мы были в доме Грина. Он белел в густом саду, заросшем травой с пушистыми венчиками. В траве, ещё свежей, несмотря на позднюю осень, валялись листья ореха. Слабо жужжали последние осы.

    Маленький дом был прибран и безмолвен. За окном лёгкой тучей лежали далекие горы.

    Простая и суровая обстановка была скрашена только одной гравюрой, висевшей на белой стене, — портретом Эдгapa По.

    Мы не разговаривали, несмотря на множество мыслей, и с величайшим волнением осматривали суровый приют человека, обладавшего даром могучего и чистого воображения.

     Старый Крым точно сразу изменился после того, как мы увидели жилище Грина и узнали простую повесть его смерти.

    Этот писатель — бесконечно одинокий и не услышанный в раскатах революционных лет — сильно тосковал перед смертью о людях. Он просил привести к нему хотя бы одного человека, читавшего его книги, чтобы увидеть его, поблагодарить и узнать наконец запоздалую радость общения людьми, ради которых он работал.

   Но было поздно. Никто не успел приехать в сонный, далёкий от железных дорог провинциальный город.

   Грин попросил, чтобы его кровать поставили перед окном, и всё время смотрел в горы. Может быть, их цвет, их синева на горизонте напоминали ему любимое и покинутое море.

   Только две женщины, два человека пленительной простоты были с Грином в дни его смерти — жена и её старуха мать.

   Перед уходом из Старого Крыма мы прошли на могилу Грина. Камень, степные цветы и куст терновника с колючими иглами — это было всё.

   Едва заметная тропинка вела к могиле.

    Я подумал, что через много лет, когда имя Грина будет произноситься с любовью, люди вспомнят об этой могиле, но им придётся раздвигать миллионы густых веток и мять миллионы высоких цветов, чтобы найти её серый и спокойный камень.

— Я уверен, — сказал Гарт, когда мы выходили за город на старую почтовую дорогу, — что наше время — самое благодарное из всех эпох в жизни человечества. Если раньше могли быть забытыми мыслители, писатели и поэты, то теперь этого не может быть и не будет. Мы выжимаем ценности прошлого, как виноградный сок, и он превращается в крепкое вино. Этого сока в книгах Грина очень много.

   Я согласился с ним.

    Мы вышли в горы. Солнце катилось к закату. Его чистый диск коснулся облетевших лесов. Ночь уже шла по ущельям. В сухих листьях шуршали, укладываясь спать, птицы и горные мыши.

    Первая звезда задрожала и остановилась в небе, как золотая пчела, растерявшаяся от зрелища осенней земли, плывущей под ней глубоко и тихо.

   Я оглянулся и увидел в просвете ущелья тот холм, где была могила Грина. Звезда блистала прямо над ним.

- Кому посвящён рассказ «Сказочник»? (Грину)

- Где происходят события в данном рассказе? (В Старом Крыму)

4 Слово преподавателя о Паустовском и  Грине

   Паустовский был одним из самых активных популяризаторов творчества Грина на протяжении всей жизни. Его перу принадлежит первое литературное произведение, где фигурирует писатель Сам Паустовский неоднократно упоминал, что одним из его главных литературных учителей был Грин.

   По собственному признанию Паустовского, он полюбил произведения Грина ещё с гимназических лет – с того мгновения, как  читал рассказ Грина «Зурбаганский стрелок», ещё не зная, что автор - русский. С тех пор Паустовский стал верным поклонником и пропагандистом гриновского творчества в СССР. Ему принадлежит около десятка эссе и предисловий к книгам Грина.

   В 1935 году, через три года после смерти Грина, Паустовский написал повесть «Чёрное море», тогда он был увлечён идеей создания художественных биографий известных деятелей искусства и литературы: в 1937/38 годах Паустовским были написаны повести «Исаак Левитан», «Орест Кипренский», «Тарас Шевченко».  В этот почётный список великих людей попал и Грин.

    Сам Паустовский встречался с Грином всего один раз, в 1924 году, когда Грин неожиданно появился на заседании журнала "На вахте": «Я увидел его тогда в первый и последний раз. Я смотрел на него так, как будто у нас в редакции, в пыльной и беспорядочной Москве, появился капитан «Летучего голландца» или сам Стивенсон. Он был в глухом чёрном костюме, блестевшем от старости, и в чёрной шляпе. В то время шляп никто не носил. Он ушёл навсегда, и я больше никогда не видел его в жизни. Я только думал и писал о нём, сознавая, что это – слишком малая дань моей благодарности этому человеку за тот щедрый подарок, который он бескорыстно оставил всем мечтателям и поэтам

     В повести «Черное море» ещё нельзя зафиксировать появления персонажа по фамилии Грин или Гриневский – кумир Паустовского фигурирует здесь под именем Гарт. Но описание Гарта и сам выбор имени  совершенно точно свидетельствуют о том, что Гарт – это «псевдоним» Грина в повести Паустовского: «Гарт был писателем. У своей фамилии Гартенберг он отбросил окончание, чтобы целиком слить себя со своими героями – бродягами и моряками, жившими в необыкновенных странах. Герои Гарта носили короткие и загадочные фамилии.  Если принять во внимание, что Гарт жил в Советском Союзе, то не только содержание его рассказов, но и внешность этого писателя не могла не вызывать недоумения. Гарт ходил в чёрном просторном костюме, строгом и скучном, как у английского священника Жизнь Гарта была бесконечно печальной и горестной жизнью бродяги и отщепенца»

    В этом описании совершенно явственно видится Александр Грин.

    Гарт живет, наблюдает процветание страны и, что самое важное, на протяжении действия проходит трансформацию от нелюдимого и недоверчивого мечтателя к активному строителю и воспевателю новой советской жизни, которую дали народу такие люди как лейтенант Шмидт, старый моряк - очаковец Дымченко  и ряд других революционных деятелей. Их биографии начинает собирать и записывать Гарт, задумывая совершенно новые рассказы. Примечательно, что все новые герои Гарта происходят из крестьян и рабочих. Так, в «Чёрном море» Гарт-Грин сотрудничает с метеорологом Юнге и мелиоратором Левченко. Их идеи по борьбе с ураганом «борой» в Новороссийске и по орошению Крыма вдохновляют Гарта на создание рассказов, при помощи которых весь мир сможет увидеть и оценить фантастический размах замыслов советских учёных, «осуществить который могла только советская страна».

   В главе «Сказочник» Гарт и лирический герой Паустовского посещают Старый Крым и домик недавно умершего Грина (напоминаем, что действие происходит в 1932 году).

5. Вопросы по рассказу «Сказочник» (продолжение)

- Каким рисует нам Грина в рассказе «Сказочник» Паустовский? Зачитайте отрывок.

- Как описывает автор одиночество Грина перед смертью? О чём он мечтал?

(Он сильно тосковал по людям. Он просил привести к нему хотя бы одного человека, читавшего его книги, чтобы увидеть его, поблагодарить и узнать наконец запоздалую радость общения с людьми, ради которых он работал).

- Что представлял собой дом Грина?

- Как описывает Паустовский могилу Грина?

- Как вы понимаете слова Гарта о книгах Грина: «Мы выжимаем ценности прошлого, как виноградный сок, и он превращается в крепкое вино. Этого сока в книгах Грина очень много»?

IV Рефлексия

- Что на сегодняшнем уроке для вас было новым? Что удивило?

V Домашнее задание

Сообщение «Маяковский и Крым»,   стихи Маяковского о Крыме  («Крым» («И глупо звать его «Красная Ницца»… и  «Хожу, гляжу в окно ли я…»)