Поджарки

*Поджарки - хлебные промасляные крошки. Напротив нашего дома была пекарня на втором этаже. Свежеиспечённый хлеб скатывался по деревянному лотку в короб, потом перегружался в фуру и развозился по магазинам. На дне короба оставались поджаренные крошки. Они были для нас лакомством. Это было из нашего детства.

Поджарки

В короб скатывался хлеб по лотку,

осыпая дно поджарками.

Чудо-крошек, зачерпнув по кульку,

ребятня сверкала пятками.

То на речке, то в клубничных долах

сдобрив крошки родниковой водой,

пировали, зрели как на дрожжах,

чтоб не хлюпать носом зимней порой.

По-другому стали хлеб выпекать,

разобрали короба на дрова,

по-другому стали жить поживать,

то кружится, то болит голова.

Тех бы крошек да в ладони опять

наскрести хоть раз с фанерного дна,

я бы стал во сне, как в детстве, летать.

- Бес в ребро? – запричитала жена.

До ближайшего сбежав родника,

натаскал коры да хвороста,

жарил хлеб, крошил поджарки в руках,

песни пел, что было голоса.

Сдобрил крошки родниковой водой,

пир горой, костер, да сверху луна,

подо мной в полете – шар голубой,

и почти совсем не ноет спина.

Внуки так же и не так же растут,

их штанишки не трещат о сучки,

я их завтра же сюда приведу

слушать, как звенят в ночи роднички.

Сдобрим крошки родниковой водой,

будем песни у костра распевать,

будет Млечный путь и шар голубой

в голубых просторах с нами летать.

Ключи

За что в народе родники

ещё зовут ключами?

Землей дарованы ключи,

нет ясности с замками.

Где установлены они

и что за ними скрыто?

В былые дни, и в наши дни

забыто – презабыто.

А не спросить ли у ключей,

мол, просто так, мол, к слову,

« Ты ключик, Родничок, но чей?»-

в ответ невнятный говор…

Быть может слабенький родник?

Так инструменты – в руки,

Исток очистим и тальник

возьмётся по науке

пускать, где надо, корешки,

подрост пускать, где надо,

обвяжет крепко бережки,

чтобы сберечь прохладу.

Ручей окреп и зазвенел,

зазеленели нивы,

родник от радости запел:

« Спасибо, друг, спасибо!

Я полон свежести и сил,

а ты в себе замочек,

мной отомкнул, когда испил

живой воды глоточек.

Быть мальчишкой

Страус от лихих невзгод

прячет голову в песок,

в панцирь тело и пожитки

черепахи и улитки.

Спящим скажется енот,

норку в горке роет крот,

кошка когти выпускает,

пес дворовый громко лает,

ежик выставит иголки,

зубы скалят злобно волки,

зайку выручают ножки,

козлик выставляет рожки.

Ну, а как же быть мальчишкам,

чтоб не ведать в драках срама?

Не бояться ссадин шишек

и не прятаться за маму!

Кавардак

Что за вселенский кавардак?

В квартире, словно после битвы,

смешались шляпки и черпак,

носки и корпус старой бритвы.

Там косметичка, там поднос,

на нем надкушенная груша.

-Ответь-ка, внучка, на вопрос,

кто наш очаг и быт разрушил?

Как будто слон напал на льва,

и мир не знал страшнее схваток:

– Дед, это же, как дважды два:

мы поиграли в беспорядок!

Хрустный снежок

Как будто стало на вершок

в природе больше счастья,

с утра хрустит:

– Хруст, хруст,– снежок:

– Ура, конец ненастью!

Но мама варежки кладет

в карман, на всякий случай,

а вдруг подует, заметёт,

и станет снег колючим.

Со снегом шутки не шути.

Он, даром что пушистый

у дома, но, когда в пути

закружит, завихрится,

руками голыми не трожь…

Да что мы все о грустном?

Сегодня первый снег хорош

и даже очень вкусный!

И очень, очень хрустный!

На горке с трамплином

Со свистом слетали по горке с трамплином,

по горке с трамплином –

кто прямо, кто мимо.

Штаны намокали, а к вечеру колом,

а к вечеру колом –

на улице холод.

Домой с неохотой в впотьмах возвращались,

в впотьмах возвращались и

мамам сдавались.

Ворча, раздевали нас и разували,

мы слушали, слушали и

засыпали.

Куда спряталась вода

Под ногами снег скрипел,

хрупали следы.

Лёд от тяжести просел

в ямках без воды.

А куда она ушла,

если сверху лёд?

Снизу, стылая земля –

влагу не возьмёт!

Удивляется народ:

право, чудеса!

Не от лужиных ли вод

на ветвях краса?

Не с неё ли бахромой

кружевных белил,

перелески над рекой

иней нарядил?

Валенки

Эй, девчонки, скиньте валенки!

Разве так встречаются с весной

на веснушчатых проталинках

у овражек с вешнею водой?

Расплетите, русы косыньки –

да по полюшку, да босиком!

Кто догонит вас курносеньких?

Кто умчит на тройке с бубенцом?

А пока? Пока побегайте,

приласкайте землю талую,

чтобы заодно с побегами

расцвести красою шалою.

Только, не забудьте валенки,

жизнь настолько переменчива:

то весенние проталинки,

то метёт сугробы к вечеру.

Эй, девчонки, живо в валенках

грейте ноженьки и – нечего!

Звонкой песней на завалинке

грусть-тоску развейте девичью.

Рябиновый спас

Что за чудо! Посмотри в окошко!

Пережив морозы и метели,

птахи, исхудавшие немножко,

на кустах рябиновых расселись.

Тут и снегири, и свиристели,

тут синицы в выходном уборе,

тут как тут и воробьи успели

обогнать ворону на подборе.

А ворона – сущая ворона!

Ни тебе сноровки, а туда же:

проворонит, а потом под кроной

всех ругает за грабёж, за кражу.

Ну, её, раскаркалась впустую!

Ладно б ягод не было повсюду:

на ветвях и сбитых вхолостую,

нет, подайте ей теперь на блюде.

Нет, подайте с поясным поклоном,

чтобы воробьи – в официантах…

Голосит голодная ворона.

Не смешно ли, при её талантах!

А рябина – истинное чудо! –

будучи нетронутая, горькой,

обернулась в холода и стужу

зимней сказкой о весенней зорьке.

Весенняя сказка

Февраль куражился неделями

позёмкой, вьюгами, метелями,

с живым играя в чёт не чёт.

Когда с небес теплом повеяло,

то до последнего лелеял он,

мечту, вернуться в гололёд.

Грачи на лёд слетали стаями,

ваяли в руслах от проталинок

бочажки с вешнею водой.

Зима в тех лужицах умылась

и в тот же час преобразилась,

став юной девушкой – Весной!

Веснушки

Веснушки ярко-рыжие,

весеннее сияние,

весна в лицо набрызгала

девчоночьи страдания.

Слезинки, словно градины

от доводов, от маминых,

но стали счастьем папиным

оранжевые крапины.

– Да что ты, мамка, путаешь?

Тебе, такой красавице,

да было просто глупо бы,

чтоб папке не понравиться.

А мне, такой раскрашенной,

как конопатой курице,

осталось по овражинам

гулять, а не по улице.

– Послушай, моя сладкая,

воспоминанья папины,

как я влюбился в яркие,

искрящиеся крапины.

Цветут на поле райские,

обласканные пчёлками,

цветы, подружки с майскими,

цветущими девчонками.

Под солнышком, под солнышком

ромашки да подсолнушки,

а на щеках как в полюшке

маленькие солнышки,

оранжевые солнышки

и просто веснушки.

От лужи до моря

Пузырились лужи

в дожди проливные,

шипя: « Будет хуже,

чем было доныне».

Ну, нате вам, «здрасьте»,

ещё будет хуже –

и так уж в кровати

ложимся, как в лужи.

Дрова отсырели,

в печи нету тяги,

совсем приболели

с такой передряги.

Невольно роняем

осенние слезы.

«Быстрее»,- взываем,

Зайти Дед Мороза.

Просили? Встречайте!

Повымерзли лужи,

на лёд не ступайте –

обманчив снаружи!

Весна на пороге

Весна на пороге.

В крутую затайку,

ручьи вдоль дороги,

мальчишечьи стайки.

Кораблик в наследство,

дощечка да парус,

из нашего детства

парнишкам досталось.

И не понарошку,

и все капитаны,

проводят судёнышки

в дальние страны.

Мир радостью дышит

в их грёзах над лужей.

Оставьте мальчишек,

им в лужах не хуже.

Зелёная загадка

Весна рисует на щеках веснушки,

такие рыжие-рыжие.

Мама рисует между ними листья,

такие зелёнко-зелёные.

Щёки стали как лесные полянки,

такие веснушко-янтарные.

Это в гости к веснушкам пришла …

ВЕТРЯНКА (такая противная).

Такая любовь

Снова в садик, снова утренний рёв,

это я реву, срываясь на крик:

- Дед, ну, этот наш,

ну, Димка Царёв,

обижает и показывает фиг (хулиган такой).

Я Царёва Димку больше не боюсь,

от него возьму и просто отвернусь,

и пусть попробует грозить кулаком-

обзову его при всех дураком (ну, про себя конечно).

В школе Димка уселся за мной,

я для бантика растила косу.

Бантик белый, с голубою каймой,

я обратно в магазин отнесу (прям с косой).

Подошла пора контрольных работ.

Димка сразу стал меня уважать:

замурлыкал словно мартовский кот,

чтобы я дала задачку списать (ну, хоть чуть-чуть).

Снова в школу, снова утренний рёв.

Это я реву, срываясь на крик:

- Дед, ну, этот наш, ну, Димка Царёв,

за пятерку показал мне язык (а ведь списал).

Отзвенел вчера последний звонок,

выпускной для нас закончился бал.

-Дед, а этот наш, ну, Димка Царёв,

на прощание меня целовал

при всех!!!

Свет и цвет

– Дед, ты физик или нет?

Растолкуй, будь ласков!

Что такое свет и цвет?

Что такое краски?

– Если атом охладить –

он чернее тучи;

будем греть – начнёт светить,

испуская лучик.

Солнцем семь светов даны,

смешанных при этом.

Лучик света от стены

отразится цветом.

Краски – это решета

для дневного света.

Чёрный с белыми света –

их в Природе нету.

Чёрный с белыми цвета,

встретишь сплошь и рядом…

Внучка смерила меня

долгим - долгим взглядом,

недовольно сморщив нос,

будто съела клюквы:

– Дед, не слишком мудрено?

Разница-то в букве!

Уроки невзначай

Не давался Димке счёт.

Надо ж как бывает –

обязательно наврёт,

даже в том, что знает.

Надо парня выручать,

чтоб в уме, без мела,

научился он считать,

как бы между делом.

Есть в тайге у Иртыша

лысые полянки,

на которые спешат

зайки спозаранку.

Выбрав место, с бережка,

молятся восходу.

Просит заячья душа

храбрость у Природы.

Можно брать в тот миг косых

голыми руками.

К счастью олухов таких

не было меж нами

По тропе вдоль Иртыша,

к месту с чудным клевом,

пробирались не спеша

на «Урале»* новом.

Димке, раз не за рулём,

для таёжных баек,

был наказ вести учёт

встретившихся заек.

Парень впал в немой восторг

от оживших сказок.

Не до счёта, видит Бог,

мы поникли разом.

Ну, не вышло... Ну, потом...

Он потом, без баек,

вывел на песке сыром:-

,,Видел восемь заек!"

*«Урал» - марка мотоцикла.

Охламон, муха и Аристотель

Прилежным был, но туговатым

в науках древних Охламон:

мешал события и даты,

кто победил, кто взят в полон.

Пока одни бодались лбами,

в риториках терзая дух,

он лихо ловкими руками

ловил на задней лавке мух

Зело умён был Аристотель

и тот не выдержал того,

чтоб кто-то время даром тратил

бездарно на глазах его.

Призвав негодника к ответу,

философ тут же размышлял

о совести, которой нету

у тех, кто лапки оборвал,

хотя б у мух – живые твари.

- А кстати, сколько их у ней?

Четыре стороны. По паре.

Нужны ей восемь степеней

опоры, чтоб на вертикали

и удержаться, и поесть!

– Какая логика!!! – кричали.

Лишь Охламон шептал: «Их шесть»…

Но кто услышит Охламона?

Его затмил авторитет:

был сотни лет сродни закону

тот, Аристотелев ответ.

Весомая невесомость

Подрос, прибавил в животе,

и щеки пополнели,

в ботинки папины уже

влезаю еле – еле.

Друзья прохода не дают,

замучили смешками,

что будто плюшек мне пекут

родители мешками.

В журналах толстых прочитал

про строгую диету.

По всем рецептам голодал,

да, только толку нету.

А тут такое разузнал,

в учебнике по физике:

что сразу б в весе потерял,

когда бы вверх подпрыгивал.

Учитель мне поставил ,,пять”

за проведенный опыт

и задал это повторять,

впредь до седьмого пота.

Опали щеки с животом,

стал радостен и весел.

Про массу я узнал потом

и уточнил о весе.

Огни святого Эльма

Отшельники бродячие

цедили: - ,,Что за шельма,

развесила на мачте

огни святого Эльма?”

А огоньки маячили

и с этой чертовщины

бросались в море мальчики

в солёную пучину.

И шхуна обезлюдела,

погасли огоньки.

В таверне поминали,

Не знавших физики.

Людей манило небо

и божья благодать,

душа призывно пела

летать, летать, летать.

И вот готовы крылья

из перьев и парчи

и полетели мальчики

с высокой каланчи,

и разбивались напрочь

о землю у реки.

В деревне поминали

не знавших физики.

Других выходят девочки

мальчишек провожать.

Мальчишки есть мальчишки,

ну, как их удержать?

Ведь юные Кулибины

для них найдут, найдут,

дорогу прямо к небу

и к небу унесут.

Но чтобы их девчонки

не вяли от тоски,

берут с собой мальчишки

учебник физики.

Теперь берут мальчишки

учебник физики.

Ворожеи

Звуки стихли, заплутав в тумане,

мгла рядилась в призрачные тени,

девочки гадали в русской бане,

сдвинув стайкой острые колени.

На коленях чаша, по водице

пробегала рябь от нервной дрожи.

Что-то выпадет красе - девице?

Муж постылый? Молодец пригожий?

Струйки воска не спеша вязали

кружевами повороты судеб.

Ох, не ведали! Ах, если б знали,

что на самом деле то- то будет…

А пока в предбаннике мальчишки

прыскали со смеху в кулаки,

потихоньку девичье бельишко

завязав в тугие узелки.

Но мешать девчонкам не мешали.

В деревнях уж так заведено:

за косы по глупости таскали,

а глазеть? – не думали: грешно…

Вот когда до дома ворожеи

сиганули наперегонки –

тут чуть- чуть, конечно, подсмотрели,

соглашаясь дружно, «дураки».

Но плутовки ворожить умели:

ведь с чего-то парни у реки

до утра слагали, как умели,

первые любовные стихи.

Укор

Не со зла примяли рожь неспелую,

и всего-то, за букетик васильков,

молодым румянцем зависть белую

вызывая у окрестных стариков.

За укор от них платили сторицей:

хулиганили в садах по вечерам,

угощая девок за околицей…

А ведь дельное советовали нам.

* ,,стОрицей"- разговорный вариант

литературного ,, сторИцей", встречается в ряде районов Поволжья. Авт.

,,И утро блещет багряницей,

И все ты воздаешь сторицей,

Что осень скудная взяла".

А.Фет.

Под гармонь девчат задоря

Под гармонь девчат задоря,

в ночь на яблоневый спас,

за околицей, на взгорье,

начинался перепляс.

Позабыты все кручины:

каждый сердцем юн и чист,

и как будто на смотрины

звал на пляску гармонист.

Выбирали по сноровке

да по дроби каблуков,

по нарядам, по обновке,

по венку из васильков.

Пели так, чтоб приглянуться,

чтоб потом в густой туман

с головою окунуться

в опьяняющий дурман.

Не обиды и не горе

возвращают сердце вновь

за околицу на взгорье

вспомнить первую любовь.

Сухие лужи подо льдом

Сухие лужи подо льдом

Сухие лужи подо льдом

в осенние морозы –

в такое вериться с трудом;

не знать – себе дороже.

Ревнуя, с зависти браня,

они, треща, ломались

под нашим весом у плетня,

когда мы целовались.

Сорвав с куста рябины гроздь,

в ней прятали румянец.

А днём опять холодный дождь,

а в ночь – морозный глянец.

Прошло с тех пор немало лет,

пусть сед, пускай простужен,

как хочется осенний лёд

опять ломать на лужах.

С детством простившись

С детством простившись, живём по часам,

расписаны дни по минуткам,

год распланирован по месяцам,

а месяц разверстан по суткам.

Думаем, как бы чего не забыть

и всё ли у нас на заметке…

Так захотелось тихонько завыть,

кому-то уткнувшись в жилетку.

Но, это не дело и не про нас –

от боли мальчишки бывало,

рыдали, конечно, но не напоказ,

в укромном углу сеновала.

Высохнут слёзы – айда босиком

в душистые травы по пояс,

где потчуют хлебом с парным молоком…

Я всё бы отдал за такое,

но, с детством простившись,

живём по часам…

Слышать тишину

Реанимацию души,

угасшей в суетной неволе,

даруют тем в лесной глуши,

кто понапрасну не глаголет,

кто не обидит муравья,

кто не примнёт цветы напрасно,

кто внемлет песням соловья,

кто видит жабы лик прекрасный,

кто не во сне, а наяву,

спешит под сень дубрав весною,

найти нежнейшую калбу*,

пропахнуть мёдом и хвоёю**,

и слушать,

слушать Тишину.

* Черемша;, или Лук медве;жий, или Ди;кий чесно;к,

или Калба; (лат. ;llium urs;num) — многолетнее

травянистое растение, вид рода Лук (Allium) семейства

Луковые (Alliaceae).

**сохранено местное произношение слова.

Я поверил про живую воду

Я поверил про живую воду,

стал искать её, да всё не то.

Той, что есть, торгуется свободно,

что дают - не ведает никто.

Мне вослед: - Да брось, ты, в самом деле,

жили же другие и живут,

главное, чтоб был в мужицком теле

дух здоровый, сытость и уют.

А названья, это для убогих.

В общем, парень, шибко не дури,

ты не хуже и не лучше многих,

сказано ,,живая” , так бери!

Я бы взял за так, а так не буду,

я не вдоль привык, а поперёк,

я живую воду раздобуду

на краю нехоженых дорог.

Той воды, что с привкусом тумана

и с прохладой утренней росы,

за которой выйдет спозаранок

девушка невиданной красы.

Может это быль, а может небыль,

что вода с ладоней недотрог

и бескрылых поднимает к небу

( уж простите за высокий слог).

Я поверил про живую воду

на краю нехоженых дорог,

на которых чуть поближе к Богу

и к крыльцу одной из недотрог.

До хмельной насытившись истомы

До хмельной насытившись истомы,

забродившим воздухом на почках,

соловьи запели возле дома,

то дуэтом, то поодиночке.

Надо ж как разбередили душу,

что всю ночь не спится до рассвета,

жду, что может, о своём услышу,

что в былом осталось без ответа.

Не во всех садах гнездятся соловьи

Не во всех садах гнездятся соловьи.

Нет акустики? Мешает эхо?

Громко в дачное застолье до зари

сотрясаем воздух для утехи?

Самый тихий сад маэстро по душе,

в нём певец поёт самозабвенно

для влюблённой пары с раем в шалаше,

в шалаше с масштабами Вселенной.

Возвращаясь в бренный мир, не поленись

прошептать за эти песни: Браво!

Не во всех садах гнездятся соловьи,

есть у соловьёв такое право.

О любви в полголоса

Кони стали – отпусти подпругу,

отведи в луга с густой травой.

у костра, с гитарою-подругой,

о любви в полголоса пропой.

Расскажи, как в чистом поле кони

шёлковые гривы теребят,

как в туман, в неистовой истоме,

вспыхнувшей кометою летят.

Не держи гнедков – пускай резвятся,

так ли много в жизни шалых дней.

Пусть туманы до зари клубятся,

укрывая сполохи огней.

Поутру, когда вернутся кони,

к броду отведи на водопой,

зачерпни речной воды в ладони,

разбавляя утренней росой.

Гривы высохнут – и в путь-дорогу,

с ветром споря наперегонки.

Кто-то на авось, а кто-то с Богом,

словно струны, тронет постромки.

На бегу опять устанут кони,

не гони, сведи на водопой.

Что-то будет завтра, а сегодня

о любви в полголоса пропой.

В темную ночь хорошо у костра

В темную ночь хорошо у костра,

только б хватило дров,

только б хватило тепла голосам

для задушевных слов.

Только бы в песнях над нами кружил

ворон из сказки той,

в которой за правду купают во лжи

чёрною клеветой.

Пусть в жизни добро побеждает зло,

лишь бы хватило сил

не уронить никогда, ни за что

честь родовых могил.

В гордыне своей от сумы, от тюрьмы

не зарекайся зря,

Бога проси за друзей, за родных

и чуточку за себя.

Ай

– Поцелую?

– Поцелуй!

– Прямо в губы?

– Прямо в губы!

Только шибко не балуй,

мне настырные не любы.

– Ай, озябла?

– Согревай!

– Это как?

– Прижмись теснее!

В тесноте любимым рай,

было только бы темнее.

Но, без тучек словно днём,

в лунном свете в полночь стало.

– Ай, - окинуло огнём!

– Ай, - душа затрепетала!

– Ай, увидят! Ай – яй – яй!

Ай*, река засеребрилась,

и в реке, смотри-ка, ай,

всё, что было отразилось!

И пока на небе Ай**

всё светила и светила,

на Урале эхом – «ай!»,

от горы к горе ходило.

– Поцелую?

– Поцелуй!

– Прямо в губы?

– Прямо в губы!

– Побалуем?

– Побалуй!

– Ай, как любо!

– Ай, как любо!

*Ай - местное название Луны, название уральской реки и одноимённого поселка на её берегах в Сатковском районе Челябинской области.

Рай в шалаше

Когда человека изгнали из рая,

из рая за ним улетели все птицы.

Животные тоже ушли вереницей,

когда человека изгнали из рая.

Став смертными, сами теперь выбираем

кого полюбить и кого ненавидеть.

Кого опасаться, кого не обидеть,

став смертными, сами теперь выбираем.

Мы рай в шалаше у реки созидаем,

где третий, хоть кто, наперёд будет лишним.

Про рай во дворцах не читал и не слышал,

мы рай в шалаше у реки обживаем.

В простом из веток шалаше

Отброшены привычки вредные,

Живём, как с чистого листа,

и стали очень суеверными,

не зная брода и моста.

Не побежим сломя головушку

с грозою наперегонки,

спокойно спим, когда соловушка

поёт призывно у реки.

Мечтаем в рай попасть безгрешными,

как будто не были уже

счастливыми, до сумасшествия,

в простом из веток шалаше.

И в час, когда постимся истово,

скребутся кошки на душе,

что ближе рай над речкой быстрою

в простом из веток шалаше.

Тогда зачем страдать и мучиться,

терять погожие деньки,

давай, как было, как получится,

шалаш построим у реки.

Там, где лебеди летают

– Как же, милый, я устала,

юбки с талии спадают.

Увези, родной, шептала,

в край, где лебеди летают.

Где с парнями на рассвете

соловьи невест венчают,

где в капусте зреют дети,

там, где лебеди летают.

– Что ж, родная, я не против,

я и сам туда желаю

отдохнуть душой и плотью

там, где лебеди летают.

Собери носки и мыло,

в чем готовят и стирают,

чтобы всё, как дома было,

там, где лебеди летают.

Сникла милая от грусти,

слёзы горькие глотает.

Говорит: - Тебя не пустят

в край, где лебеди летают.

– Ой, ой, ой!!! - ...меня не пустят!...

Спи!

Я рисую

Я рисую

шелест шагов.

Шагов – не следов,

не путай.

Звучащих не знала холстов?

А ты приглядись,

послушай.

Не слышишь?

Припомни причал,

воздух мазками над морем

Воздух с Мунком

криком кричал

о скорой беде,

о горе.

Я рисую

шелест шагов,

прочь от меня уходящих,

вслушиваясь,

в эхо без слов,

тоскуя,

о настоящих.

Свеча, огонёк

Свеча, огонёк, полумрак без речей – раздумие...

Рука на руке, а сердца вдалеке – безумие...

В капельках воска любовь или просто влечение?

Кто мы? Плывущие вдоль или против течения?

Сети морщинок, дрожащие веки – смятение.

Взор в никуда, в пустоте не найти решения.

Встретились взгляды и сами не рады – так мелочно:

каждый по-своему прав и по-своему стрелочник.

Думы то жестью скрежещут, то ластятся песнями.

Что в этой музыке, ад или снова воскреснем мы?

Ад, или снова воскреснем мы…

Воскреснем мы...

До чего же горькая рябина

До чего же горькая рябина,

вся, как есть, и, видимо, не зря –

без неё осенняя картина

как весна, без песен глухаря.

Капище. Язычники природы,

разметав тенета суеты,

предстают под лиственные своды

в храмах первозданной красоты,

чтобы повиниться у кудрявых

за грехи давно минувших дней,

что когда-то в молодых забавах

обрывали ягоды с ветвей.

Потому и горькая рябина,

чтоб не раззавидовались зря –

без неё осенняя картина

как весна, без песен глухаря

Возрастные этюды

Детство.

Штанишки в вечных дырках и заплатках,

рубашки напрочь порванные где-то,

в пыли узоры босоногих пяток,

с рассвета убегающие в лето.

Юность.

Девичьи косы запахом сирени

пропахли в мае до хмельной истомы.

Богаты тайнами резные сени,

с тропинками, протоптанными к дому.

Зрелый возраст

Вмещает время от детей до внуков

тернистый путь побед и поражений.

Скупые слёзы, маскируя луком,

хрусталь на счастье бьём без сожалений.

Преклонный возраст.

Приходится все чаще жить с оглядкой,

грустя у пепла отгоревшей страсти,

и поправлять чужой костёр украдкой,

и пестовать тайком чужое счастье.

Мудрость.

Собрав морщины в узел для раздумий,

промолвил дед с улыбкой просветлённой:

– Простые будни хороши для мумий,

а я же в бабку до сих пор влюблённый!

Ох, вкусна была вода

Ох, вкусна была вода, не напиться,

мне б в ладони до краёв той водицы,

жил тогда бы, не тужил без оглядки,

и с судьбой бы не водил игры прятки.

Замутили родники злые люди,

ради смеха в кураже, в пьяном блуде.

Не испить теперь воды, не умыться,

нужно всем за родники заступиться.

Русла вычистить до дна, до истока,

чтобы мятой занялось, не осокой,

чтоб в ладони до краёв той водицы,

чтобы пить из родников, не напиться.

Июльские росы

Июльские росы

легли на покосы.

Коси коса.

Встают на рассвете,

за взрослыми дети.

Ой, сдюжат ли?

А там - метать, копнить,

Стога вершить и …

жить, жить, жить…

До земли от самых звёзд

До земли от самых звёзд

морось с мокрым снегом

гонит с севера Мороз,

выступая следом.

По ночам, пройдясь тайком,

приморозит лужи,

чтобы знали: не потом,

а сегодня нужен.

Кто же спорит? Спора нет,

но, зажав монету,

ищем, где б достать билет

снова в Бабье лето!

Мы твёрдо верили в приметы

Мы твёрдо верили в приметы,

теперь в природе кавардак:

день ото дня, от лета к лету

всё по-другому, всё не так.

На вёдро дым течёт по склону,

а должен рваться к облакам,

перед жарою плачут клёны,

петух поёт по вечерам.

Но чтобы осень без просвета,

когда два месяца дожди

отодвигают Бабье лето

в предзимье, с аурой тоски,

такого не было в помине,

не факт, что будет к ноябрю.

Я кисти алые рябины*

любимой женщине дарю

*Считалось, что рябина отпугивает злых духов, а её

нарядные красные ягоды дарят красоту и молодость.

Зима была ни то, ни сё

Зима была ни то, ни сё,

а март, скрипел морозами,

глухарь заждался день за днём

проталин под берёзами.

Пора, пора б тяжёлый клюв

на хахаля залётного

обрушить, крыльями взметнув,

от чувства искромётного

и окунуться с головой

в разгул любви нечаянной.

Вот как хотите, шар земной

раскрылся мне проталиной!

Порою так прекрасны наши сны

Порою так прекрасны наши сны

по режиссуре, по игре, по свету,

чтоб осознали, как несчастны мы,

вернувшись в явь обрывками сюжета.

Как ни крути, но в этом что-то есть:

в минуты славы или в дни падений

всплывает в памяти былая весть

из некогда забытых сновидений.

Так значит, есть пророческое в снах,

в которых стелют под ноги соломку.

Эх, только б не забыть, но впопыхах

опять роняю полную солонку.

За что кричали женщины «Ура»?

Клялись на алтаре служить жене,

рубить капусту для засолки.

Но, не кривя душой, скажите мне,

какой солдат без самоволки?

И у кого поднимется рука

карать за это бедолагу?

Ну, разве что отечески, слегка,

ведь не было измены флагу.

И, к слову, есть вторая сторона

у всех проблем как у медали:

за что кричали женщины: «Ура!!!»,

и в воздух чепчики бросали?

Пока на этой праздничной волне

закроем историческую тему.

Мы все клялись служить своей жене…

– Куда пошел?...

Дык, это …

дать корове сена!

………………………………………………..

Есть, «кругом, арш»!!!

Зима забыла про февраль

Зима забыла про февраль,

весна спешила с мартом.

Пустили клуши инвентарь:

мороз с теплом – на бартер.

Март – с отмороженным лицом,

Февраль – капелью съело,

Зима – в распахнутом пальто,

Весна – дрожа всем телом –

обмыли сделку. Хороши!

Глядишь, друг дружке стоят,

поизмывались от души,

как в древнем Домострое,

над нами круто и зело,

не смей пошевелиться.

Одно осталось: им назло

в кого-нибудь влюбиться!

Я из круга «Человек – Природа»

Я из круга «Человек – Природа»,

Вы, мадам, из «Люди – Человек».

Как найти такую разность хода,

чтобы резонировать вовек?

Чтоб не наблюдался сдвиг по фазе,

чтоб сердца стучали в унисон,

чтобы кто-то в окуляр не сглазил,

не тревожил ни покой, ни сон,

чтобы в электромагнитном поле

проводящим контуром укрыть

и по-барски, на цветном камзоле,

как простую бабу полюбить.

Седина в бороду

Голуби воркуют,

занялась заря,

кто-то где-то любит –

жалко, что не я.

Без воды в пустыне,

в холод без огня

кто-то жив любимой –

жалко, что не я.

Под венец малиновым

звоном звонаря

провожают милую –

жалко, что не я.

Бес в ребро, не зная,

постучался зря,

борода седая

стала у меня.

Годы окаянные

нечего жалеть:

будем в телевизоре

про любовь смотреть…

Кто есть бабник

Решили гости,

малышку спросим,

кто её дед?

– Мой дед и баба

всё время рядом

вдвоём сто лет.

И в будни вместе,

и в гости вместе

вдвоём идут.

Влюблён дед в бабу,

так значит БАБНИК,

так и живут.

Чесали гости

затылков кости,

в толк не возьмут…

Хроника семейных отношений

в трёх частях

ч. 1. Стрелял глазами не таясь….

А рассмотрел?

Целовал да миловал…

А согрел?

Руку, сердце предложил…

А хотел?

Ну, так можно ж и уйти…

Не успел.

ч.2. Ну, так можно ж и уйти…

Понесла.

Ну, так можно же прервать…

Родила.

Ну, спасибо, ну так я…

Обняла.

Мол, не вечер, говорю…

Поняла.

ч. 3. Рвал рубашку на груди…

Так зашила.

Исхудал, изголодал…

Стол накрыла.

От еды осоловел…

Постелила.

Бес в ребро – а я к жене!...

Приручила.

Я хочу вам подарить облака

Я хочу вам подарить облака,

чтобы прыгали по ним босиком,

ничего, что седина на висках,

ведь в душе мы словно кровь с молоком.

Я б по небушку разбил цветники,

не люблю, когда цветы продают,

пусть синеют в облаках васильки

и от счастья звонко птахи поют.

Я хочу, чтоб люди были людьми,

в этот мир приходят все без рубах

и уходят, кстати, тоже без них

с покаянными свечами в руках.

Так зачем же что-то кроме любви,

кроме наших благодарных детей,

кроме крепкого здоровья и сил,

кроме верных и надёжных друзей.

Я не сказочник, но кто говорит,

что не стану им когда-то потом,

ведь на облачке, что я подарил,

кто- то прыгает уже босиком.

Другу и наставнику Н.В.Плаксиной

Женщина в Азовском море

Женщина в Азовском море

с кудрявыми стайками волн.

Играют, резвятся, но вскоре

вырастут волны и в шторм

девятым вздыбятся валом,

совсем отобьются от рук

и мощью своею шалой,

подхватят её на весу,

без зла окунут в пучину:

– С крещеньем, поэт-маринист!

Будь славна, Плаксина Нина!

Бунтарка и идеалист!

Бунтарка и есть, кто спорит,

и в штиль на Азове, и в шторм,

то брасом плывёт, то кролем,

чтоб спеть о стихии потом.

Женщина в Азовском море,

с кудрявыми стайками волн.

Жене и другу Р.А.Матвеевой

Сегодня Раечке…сегодня Рае…

Опять достал не вовремя склероз:

что было в юности, то вспоминаю,

вчерашнее не помню - вот курьез.

Ей, точно помню, было восемнадцать.

Не помню, сколько нужно плюсовать?

Окинешь взглядом и не оторваться:

фигура, право, лет на двадцать пять.

За легкость шага будет отниматься

лет десять, седина прибавит три.

И что выходит? Те же восемнадцать

душе как внешне, так и изнутри.

О прочем постучу по деревяшке,

и пусть набью костяшками мозоль я,

что пожелать, когда за восемнадцать?

Крепчайшего, сибирского здоровья!!!

А.Е.Шамину

Покоряющему вершины

Кто достигал вершин по вертикали,

победы вкус забудется едва ли,

и только умный размышляет строго,

вершин непокорённых в жизни много.

Пусть предстоит за каждую сражаться,

за взятую, не следует цепляться:

«Иначе вскоре обрастаешь мхами» –

с улыбкой шутит Анатолий Шамин.

В его судьбе страниц немало славных:

крутых подъёмов, и подъёмов плавных,

но главное, что он явил при этом,

способность оставаться ЧЕЛОВЕКОМ!!!

Сорока белобока

Сорока белобока,

давно уж на хвосте

ты к нам не приносила

хороших новостей.

Как живы поживают

старинные друзья?

Чем радуют, как ладят,

их снохи, их зятья?

Как внуки подрастают?

Как бабу с дедом чтут?

Какие с ними песни

на праздниках поют?

А если что, сорока,

из свежих новостей,

хоть близко, хоть далёко,

не для моих ушей,

то не трещи напрасно,

я сердцем все пойму,

бывает очень нужно

побыть и одному.

Но что-то стало зябко,

без весточек давно.

Сорока белобока,

стучи в мое окно.

Судьбой предрешено

Судьбой предрешено:

звезда сорвётся с неба

и вспыхнув, разожжёт

прощальную зарю.

Друзья без слов поймут

по гаснущему следу

и что-нибудь в тиши

из моего прочтут.

Успели б загадать

влюблённые желанье,

по свету от шальной,

слетевшей в ночь звезды.

Судьбой предрешено

на сводах мирозданья,

заветное черкнуть:

любите, как и Мы.

Кто надоумил перенять

Кто надоумил перенять

заморские календари?

На каждый год своя печать:

год крысы, лошади, свиньи…

Нет, я не против лошадей,

у нас веками лошадь чтут,

чего не скажешь про ужей

и змей (их гадами зовут).

Про крыс особый разговор:

неистребимо злая тварь,

от них поветрие и мор,

от них лабаз дыряв и ларь.

А мы на шеях и ушах,

в висючках злата, серебра,

то в виде крыс, то в петухах,

на Новый год кричим – ура!!

Мой дед угукнул, сморщив нос

и поднял тост за Первый Спас,

Праскову Пятницу, Покров,

за Новый год, за всех за нас!

Зима

достойно удалилась

Холод звёздных многоточий

Холод звёздных многоточий

окружающих миров

отступил июльской ночью

от взметнувшихся костров.

В свете их не для забавы

звонко косы до зари

на заждавшиеся травы

отбивают косари.

Гнус повис над головами.

Где тут сон? Какой уют?

И, махнув на всё руками,

бабы весело поют.

Так и будет до рассвета

на покосе у костра.

Позади вершина лета,

впереди – жара, жара...

Грозы, чтоб землю сотрясало

Грозы, чтоб землю сотрясало,

давно уж не было, давно.

Давно душа не замирала

от треска молний за окном.

В тот день с утра уже морило,

к полудню всех валило с ног

немилосердное светило,

пленив малейший ветерок.

Как вдруг взметнулись тучи пыли

в упряжке с тучей грозовой,

и сорвались, и покатили,

бросая крыши пред собой.

Забыл на время нас Спаситель,

всё заходило ходуном.

Как хрупок мир, хрупка обитель,

в которых верховодит гром.

Но он не вечен, слава Богу,

и так досталось нам сполна,

вслед за грозою, недотрогой,

приходит робко тишина.

Как развиднелось, на глазах

Как развиднелось, на глазах

зорька вызрела впопыхах,

краснощёкая от румян,

да не радостна для крестьян:

от сухой зари только зной,

а за зноем вслед сеногной.

Серебра б заре от росы,

чтобы пар пошёл от косы,

чтоб стогов росли терема,

чтобы полнились закрома,

чтоб зимой в мороз отдыхать.

Занялась заря полыхать.

Гроза скатилась за леса

Предгрозовые облака,

клубясь, оплавленные зноем,

слипались в тучу, по бокам

померкло небо голубое.

Предгрозовая тишина

была уже невыносимой.

Упала капелька, одна.

Вдруг громыхнуло, что есть силы.

Метнулась баба за бельём,

все выжидала, что подсохнет,

теперь успеть бы под дождём

собрать, не то верёвка лопнет.

А с неба льёт, а с неба треск,

петух в ответ пропел уныло,

сверкает зарево окрест,

от страха душу зазнобило.

Гроза скатилась за леса,

бабёнка – вновь во двор с бельишком.

Растет сынишка-егоза,

хоть через час меняй штанишки.

Вдоль опушек с золотой каймою

Вдоль опушек с золотой каймою,

по подлеску, с бусинками ягод,

осень мимолетной красотою

закружила в праздничных нарядах.

В блестках невесомой паутины

заиграли многоцветьем красок

в колочках берёзы, и рябины,

как дворцы из добрых русских сказок.

Сказочно – обильное застолье

под открытым небом в Бабье Лето,

нас уводит до зари, до боли

заблудиться в листопаде где-то.

В погребах соленья и варенья

В погребах соленья и варенья,

яблок много свежих и мочёных,

овощи в своих подразделеньях

по сортам, без новоиспечённых.

В ресторанах нет таких изысков,

нет наливок из садовых ягод,

нет груздей, чтоб подавать без риска

(грузди подавать в сметане надо).

В деревнях туманы на рассвете

пробивает дым от русских печек,

запахом невольно рассекретив,

что к обеду будет, что на вечер.

Да какие у своих секреты,

в самоварах угли долго шают,

под душистый чай о Бабьем лете,

песни до рассвета не смолкают.

От мороси опавшая листва

От мороси опавшая листва

до холодов пожухла и истлела

и в серый полдень сумрачная мгла

день ото дня все более густела

С крупою снежной поздние дожди,

зонты пронзают льдинками навылет.

Грачи поспешно гасят виражи

чтобы сберечь для перелёта крылья.

Спасаясь от нахлынувшей тоски,

вжимаясь лбами в стылые оконца,

который день седые старики,

в разрывах туч высматривают солнце.

Зима достойно удалилась

До середины января

снег выпадал и тут же таял.

Крещенье встретила земля

в колье из смерзшихся прогалин.

От леденящей красоты

застыла в воздухе тревога,

и перелески, и сады

укрыть просили ради Бога.

Дошли до Господа мольбы:

метели стихли только в марте,

и то по жалобе Весны,

но на прощание в азарте

зима (откуда только прыть?)

пустила в ход морозный посох,

да так, что если хочешь жить,

с трудом откусывали воздух.

Да! Это было через край!

Но я вскричал, что было силы:

– Давай, родимая, давай!

Зима достойно удалилась.

Снега сошли и сразу лето

Снега сошли, и сразу лето:

в апреле нестерпимый зной.

Язык не повернётся, это

назвать всамделишной весной.

Ни таинств нет, ни пробужденья,

в гнездостроенье долгострой.

Сошло на нет сокодвиженье,

мир переполнился хандрой.

Бастуют и не всходят травы,

от охры застило глаза,

но, наконец-то, над дубравой,

с небес ударила гроза,

нарушив планы. Ну, их, планы,

когда с дождями кутерьма

пришла в леса и на поляны,

от счастья выдохнув: « Весна!»

Стрекочет сорока: « Весна! Весна!»

Стрекочет сорока: «Весна! Весна!»

Ворона язвительно: «Где это? Где?»

Кот отрешенно глядит из окна.

Кошка скучает в пустынном дворе.

Ожил морзянкою кончик хвоста,

свистнули когти в ответ по стеклу.

Боже! Какая весной красота:

спрыгнуть и гнаться за кошкой версту.

Стрекочет сорока: «Весна! Весна!»

Ворона простужено: «Где это? Где?»

Яблоневый спас

И у яблонь и у вишен

разноцветные подолы

стали к осени поближе

тяжеленными до полу.

Словно барыни какие:

раздобрели – не объедешь.

Марку держат – сортовые,

за версту в такое веришь.

Та – «Лобо», а эта –«Мелба»,

вон «Оттавы» изумруды,

тут – «Коричное», как зебра,

здесь – антоновское чудо.

На ветру не шелохнутся,

берегут себя до Спаса.

В Спас подолы колыхнутся

от камаринского пляса.

И посыплются на землю,

брызнув соком: наливные.

То ли с яблок, то ли с песен

девки, парни – как хмельные.

Поговорим, дружище,…

Захлопнулось чердачное окно

и хищник,

на цыпочках обследовав неволю,

от ярости сжав челюсти до боли,

залег пружиной, сжатой для прыжка. Но,

время разъедало желчью силы.

Захлопнулось чердачное окно

и голуби,

рожденные кому-то для добычи,

от скрипа лаг, впадая в ужас птичий,

трепещут, разбиваясь о стропила. Но,

такое б даже хищнику претило.

Распахнуто чердачное окно.

Гуляет ветер…Мысли, мысли...

Куда их гонит: вниз ли, ввысь ли?...

Захлопнулось чердачное окно...

Бог так раздвинул свет и тьму

Бог так раздвинул свет и тьму,

что мир заполонила серость

и только серость, потому

она в людскую сущность въелась.

Дороже света стала тьма:

глаза не режет, все довольны,

не видно хлама и дерьма,

не видно как кому-то больно,

где дальше носа не глядят,

где так чураются рассвета,

что друг на друга говорят:

-Гасите свет, довольно света!

Жизнь вроде есть, а Жизни нет…

Но в тягомотине болотной,

презрев болотный этикет,

вдруг зазвенит неосторожно

перстом задетая струна…

И что есть тьма? И что есть серость?

Когда есть музыка, она

дарует и любовь, и смелость.

И у походного костра,

когда гитара есть при этом,

споем с друзьями до утра,

встречая вешние рассветы!

Не казнись былым

Не казнись былым и не загадывай,

перейдя с днём нынешним на Ты.

Если путь лежит сквозь терни адовы,

не проси поблажек у судьбы.

Тяжело, не хнычь, бывает хуже,

усмири предательскую дрожь,

подпоясался, как можно туже

и айда, с отчаянным: - Даешь!

Встречных не расталкивай локтями,

походя, не наживай врагов.

Правды не бывает с кулаками,

впрочем, так же как и без зубов.

Не казнись былым и не загадывай,

перейдя с днём нынешним на Ты.

Крест судьбы на всех не перекладывай,

тут свои-то как бы вынести кресты.

Сыну

Я от друзей не прячу душу,

наверное, оставлю след

и с прошлым встретиться не трушу,

хотя, порою…все же, нет…

Порою, вдруг такое вспомнишь

из жизни ближе к сорока…

Ах, память, память, не прогонишь -

креститься тянется рука.

Не за себя молиться буду,

свое стократно отмолил.

Не жду ни милости, ни чуда,

вот за детей бы попросил.

Не уберечь, зачем лукавить:

все, что ниспослано судьбой

затем, чтоб юношей направить

вершить своею головой,

преодолеть свою гордыню,

признать свою неправоту.

Дай Бог, мятущемуся сыну

найти заветную звезду.

Поговорим, дружище, ни о чём

Поговорим, дружище, ни о чём,

чтоб на душе теплее стало,

чтобы плечо почувствовать плечом,

сегодня нас к обочине прижало.

Сметёт поодиночке под откос,

тем более на повороте.

Конечно, легче жить среди берёз,

труднее жить в людском водовороте.

Как трудно разорвать порочный круг

и вновь ступить на середину.

Как хорошо, что есть на свете друг,

с которым делим всё наполовину.

Чтоб на крутой обочине из льда

нам удержаться было б нипочём.

Как очень важно иногда

поговорить друг с другом ни о чём.

Мы чужие и в чужой карете

Мы чужие и в чужой карете,

в тесноте ни охнуть, ни вздохнуть,

с облучка за нас на этом свете

кто-то правит, выбирая путь,

не заботясь надо ли, не надо

нам туда, где нас совсем не ждут.

Так и едем в той карете рядом,

не в аду, а всё-таки в аду.

Под дугою не звенит как прежде

колокольчиков дорожных медь,

на свободу нашу и надежду,

этот кто-то опускает плеть.

Эй, возница, а ведь кони стали

и давно повозки не везут,

видно, как и нас коней достали

плеть тугая, сыромятный кнут.

Я сегодня вызовусь в ,,ночное”,

растреножу на лугу коней,

захотят, пускай идут со мною

без седла, уздечек и ремней.

Нам не надо столбовой дороги,

вдоль дорог бастыльник и бурьян,

нам туда, где пеленает стоги

за рекою в тишине туман.

На лугах в раскрытые ладони,

с хороводом падающих звёзд,

от избытка чувств уткнутся кони,

кони тоже чувствуют всерьёз.

Рано утром батожок ли, посох

подберу и поймой вдоль реки

мы уйдем туда, где бабы в косах,

где живут простые мужики.

Жизнь, она такая штука – ЖИЗНЬ!

По пути к нагнавшему в попутчики

сам не набиваюсь, ни к чему,

что-то там и как получится,

если лихо - лучше одному.

За одним одно до донышка

горькой ли, нектара сладкого,

осушу и в чистом полюшке

осеню себя украдкою.

Облачусь в рубаху белую,

разложу костёр из хвороста,

тронув струны, исповедуюсь,

только бы хватило голоса.

Наперёд не стану каяться,

за грехи былые повинюсь,

на чины не буду кланяться,

до земли убогим поклонюсь.

Про запас оставлю корочку,

из богатства - посох странника,

то с горы пойду, то в горочку,

отдохнуть душой израненной.

По пути уставшего попутчика

подопру плечом, скажу: - Держись!

В жизни нужно верить в лучшее,

жизнь, она такая штука – ЖИЗНЬ!

Сидели, говорили

Сидели, говорили,

без устали шутили,

был каждый за столом друг другу рад.

Конечно, пили водки,

конечно, драли глотки,

эх, если б время возвратить назад.

Ох, если бы, да кабы,

где сильные, где слабы,

один из нас потом сошёл с пути.

Долой с бутылок пробки,

поднимем, молча стопки

и выдохнем от горечи, прости.

За что? Пусть Бог рассудит,

как скажет, так и будет,

у каждого по тяжести свой крест.

Друг Там и вместе с нами,

мы помним и помянем…

Как много за столом свободных мест.

Сидели, говорили…

*

Что со времен Всемирного потопа

в нас изменилось, Боже, подытожь.

Горючими слезми заплакал Боже,

шепча, всяк человек как было ложь.

Псалом 115. Всяк человек ложь.

*

Несчастней праведных на свете нет

Несчастней праведных на свете нет,

лишь стоит ненароком оступиться,

чтоб потерять покой, чтоб много лет

содеянным, покаявшись, казниться.

Другое дело, кто живёт во лжи,

кто лжёт бессовестно и без зазрений,

лжёт, чтоб устроить праздник для души:

«День Лжи большой и без ограничений!».

Поймают – неприятный эпизод

случается, и в их судьбе разами,

за всё прощает праведный народ:

лжецу за ложь, умытую слезами.

– Но кто ж из Вас счастливее, друзья? –

спросил я эту тему развивая.

В ответ воскликнули:

– Не я!

– Не я!

Кто лгал из них? Я до сих пор не знаю!

Я-хамелеон

По отмашке ЗА и ОДОБРЯМ-с,

мы клянём других за тот же СРАМ-с,

мол, по жизни против, миль пардон,

мол, рукой водил Хамелеон.

Кто за Правду гибнет, кто за ложь,

кто есть кто, не сразу разберёшь,

сволота, а всё-таки умён,

этот, как его, Хамелеон!

Там поддакнет, там кричит «Ату»,

обходя опасность за версту,

потому-то и бессмертен он,

переживший всех Хамелеон.

Я себя порой не узнаю,

где послать бы… отблагодарю,

ухмыляется, доволен он,

рот заткнувший нам Хамелеон.

На себя я в зеркало взглянул,

из меня мне кто-то подмигнул,

что за прятки, если это он

(ну и рожа), Я-ХАМЕЛЕОН!

Чуды есть, а чуда нету

Из семи чудес на свете

сохраняются поныне

пирамиды треугольные

в египетской пустыне.

Потому и сохранились,

что построены в пустыне.

Остальные растащили

по кирпичику, по камню,

даже у Семирамиды

из-под носа у охраны,

чтоб была Семирамида

с окружающими равной.

Но тщеславию предела,

видно, не было и нету,

грезят властные особы

про восьмое чудо света,

удивить планету чтобы,

только, чуда больше нету.

Чуды есть, а чуда нету.

Прищучило

Щурят прозвали челноками

за то, что сутки напролет

снуют в погоне за мальками

туда – сюда и взад – вперед.

Догнать, во что бы то ни стало,

наполнить живностью живот

и вновь сорваться с пьедестала

туда – сюда и взад – вперед.

В засаде щука из осоки

навстречу выставила рот,

мальков глотая без мороки,

не надрываясь взад – вперед.

Челнок, как требуется в драме,

пленен и задом наперед

пытался выбраться, но мама

его жевала взад – вперед.

Мораль ясна и очевидна

и болью в сердце отдает:

жуем, как это не обидно,

мы все друг друга взад – вперёд.

Собачий диалог

Пожилая собака

устало лаяла на молодую:

-Ну, дай пройду я!

Ну, дай пройду я…

А молодая –

и влево скок,

и вправо скок,

и, покуражив вволю,

впилась клыками

в плешивый бок.

Пожилая, пасуя:

- Да, обойду я.

Да, обойду я…

Эх, дать бы пинка

за дурь молодую…

-Э!!! Э!!! Ууу, ё…!

Да, отойду я.

Да, отойду я……

Мы ждем когда-нибудь потом

Мы ждем когда-нибудь потом,

идя на разные уловки,

гостей за праздничным столом

и то, смотря по обстановке.

Как тяжелы мы на подъем,

когда нас в гости приглашают:

вдруг объедим, вдруг обопьем,

вдруг там не то, не это одевают.

И так всю жизнь дурим, дурим,

так глупо, так непоправимо,

и с удивленьем говорим:

- Как быстро жизнь проходит мимо!

С легким паром, мужики!

Банный день у нас святое,

веник в руки и айда.

В банный день дела пустое,

в банный день МЫ ГОСПОДА!

Без различий, коль раздеты,

банный лист теперь белье.

Дух березового лета,

вот он Рай-то! Ё-маё!

В бане нужно первым делом

испытать, каков парок;

чтоб быстрей размякло тело,

лезут выше на полог.

Для затравки разговора

кто-то выдохнет: ,,Ну вот!

Коммунальные поборы

снова в росте, снова взлёт”.

Изнутри подпрыгнет градус

сразу пунктов на пятьсот,

где обещанный порядок?

кто радеет за народ?

Вспыхнув разом, смолкнут разом,

что пространство зря бодать,

крайний буркнет: ,,Я за тазом,

нужно, кажется, поддать!”

И начнут с остервененьем

спины драть до красноты,

наше русское веселье

для телес и для души.

Во второй заход иначе:

прыть не та, парок не тот,

не о том уже судачат,

про машины, про ремонт.

После третьего захода

подустали языки:

кто взял пиво, кто пьёт воду,

кто массирует виски,

кто домой до самовара;

чтоб с дымком, чтоб угольки…

-Поспешаешь? С легким паром!

-С легким паром, мужики

На перепутье

С рук воды, наливные яблочки

С рук воды, наливные яблочки,

добрым молодцам красны девицы,

подавали с поклонами давеча,

загадав, непременно встретиться.

Изболелась душа разлуками,

это в сказках легко да ладненько,

а на деле печали с думками

за околицу гнали раненько.

Чтобы высмотреть самой первою,

не пылит ли конёк под суженым.

Белый цвет у Надежды с Верою

в волосах заискрился кружевом.

Добры молодцы Русь Великую

отстояли, как им завещано.

А потом – на коней и гикая,

к красным девицам, как обещано.

Я со свадеб тех только давеча,

мёд испил через край из братины*,

ел как все, наливные яблочки,

тех, что ныне у нас украдены.

«НЕ ЗАМАЙ!»

Лес да сад, грибы, рыбалка –

день-деньской как заводной,

вверх тормашками на грядках

созидаем рай земной.

Чтоб своё, чтоб погребное,

для услады, для души.

Дети рады, внуки рады,

вот на том и порешим

для чего нужны шесть соток,

общий лес и общий пруд,

без седых досрочных прядок:

отберут? не отберут?

Мы - народ довольно мирный,

доброты не занимай,

но ломать уклад старинный?

То без шуток «НЕ ЗАМАЙ!»

В декабре не раз присоседится

В декабре не раз присоседится

по тропе к крыльцу гололедица.

Не берёт её ни песок, ни соль,

устоять не пасть - головная боль.

Старики об лёд слово колкое

посылают вслед за кошёлкою,

а потом без слов пантомимою,

за разбитое содержимое.

*

Плащ, как на вешалке. Худая

Плащ, как на вешалке. Худая

старушка (в чём душа жива)

глядела, глаз не отрывая,

на решку жёлтую, ждала

боясь, объявится хозяин

и будет старую стыдить,

что захотела прикарманить

чужое, чтобы заплатить

за чай да за кусочек хлеба...

На это совесть променять?!...

Не сразу понял: ведь успел бы

старушке денежку подать...

*

Махонькая деточка

Махонькая деточка

с ручонками – веточками,

не отведавшая

ни ужина, ни завтрака,

ни обеда,

тихо шептала:

– Хлеба,

пожалуйста, дайте

хлебушка с солью.

С голода кашляется

кровью,

а это так больно…

Напротив неё

глянцевая девочка,

собою довольная,

кормила белым хлебом

сизых голубей…

Боже!

Да разве можно,

чтобы было такое

среди людей?

Слепцы

Барская милость капризна,

заранее не предсказать:

то пир в нашу честь, то тризна –

такая от них благодать.

Зодчий и мастеровые

построили сказочный храм…

Благо, остались живые,

без глаз расползлись по кустам.

Жёлтое поле пшеницы

с цветастыми пятнами жниц

замерло от вереницы

слепцов с чернотою глазниц.

Сбежались на песню бабы,

кто в голос ревел, кто тайком,

кто хлеб протянул в награду,

кто кринку подал с молоком.

И только малец курносый

у зодчего поводыря

пытал в непростых вопросах,

что дельного было, что зря?

Взрослел, постигал ремёсла,

и в рост удался и вширь.

Легко вековые сосны

валил и таскал на пустырь.

Выстроил ввысь устремлённый,

плывущий, под стать облакам,

слепцам-мастерам посвященный,

доселе невиданный храм.

В прошлом князья и бояре.

Пусть власти другие и строй,

но им мы нужны (как встарь бы),

слепыми – слепые душой.

Русская рулетка

Ваш выбор сделан? Русская рулетка?!

Ну что ж, капрал, крутите барабан.

Не обессудьте, но с кровавой меткой

дорога в ад, всё прочее обман.

Ах, отчего же вы, капрал, устали,

не зная боли и душевных ран.

Такой игры врагу б не пожелали…

Ну, что ж, капрал, крутите барабан.

Седые мальчики, из тех, кто выжил,

кладут кусочки хлеба на стакан,

кляня судьбу, которая бесстыже

топочет где-то бешеный канкан.

Из века в век меняют крой мундира

другие Власти, но все тот же слог…

Сержант молоденький в пустой квартире

сжимает пальцем роковой курок.

Капрал, сержант, да как же вы посмели,

да разве можно пить до дна дурман,

да как же, парни, вы не рассмотрели,

что кто-то сверху крутит барабан.

В обнимку с выцветшим платком

В обнимку с выцветшим платком,

старушки на завалинке,

судачили, о том, о сём,

про молодых, про стареньких,

про трудное житьё-бытьё,

про правду, про сомнения…

Так в деревнях про то, про сё

формировалось мнение,

или не писаный закон,

который грех ослушаться.

Так было. В горле горький ком,

деревня стала рушиться.

*

Была беда – дороги, дураки,

теперь ещё – высокие заборы,

за ними райские особняки

на фоне всероссийского разора.

Ожили тени канувших веков:

и нищета, и сытые подворья…

Спаси нас бог от красных петухов –

ночных предвестников беды и горя.

Спаси нас Бог от смуты и оков,

направь на светлое умы и взоры,

и вразуми ты Новых дураков,

что мир не укрепляется забором.

Современные дворы – полуулицы

Современные дворы – полуулицы,

все свободные места запаркованы,

где лимоны на окне, где настурции,

где скамейки по традиции сломаны.

Под колёсами земля голо лысится,

старики переместились на лоджии,

рассуждают, как теперь-то полиция

обойдется без свидетелей? Дожили!

А на днях у молодых прибавление,

сразу двойней. Отмечают прохожие,

что погромче-то клаксонов их пение.

Значит, быть России матушке! Ожили!

Заржавели бороны

Заржавели бороны, бороны,

раскаркались вороны, вороны,

голодно им холодно. Без войны

заросло бурьянами полстраны.

Вон! - прогнать бы воронов, воронов,

на четыре стороны, стороны,

вновь взялись бы колосом, колосом,

озимые полосы, полосы.

И в садах до зорюшки, до зари,

закружили б головы соловьи,

вновь пошли бы с летушка, с летушка

у молодок детушки, детушки.

P.S. На это стихотворение поэтесса Надежда Линник

откликнулась строфой, которая прекрасно завершает авторскую тему.

«Подрастали б малые, малые,

встретив зорьки алые, алые,

в теплоте да в сладости, в сладости,

дней встречали радости, радости!»

Надежда Линник.

Стихи.ру

Заблудший

Сердце озябло от стужи,

кружит в тревоге заблудший,

мыслям от холода туже,

тронул, рассыпались тут же.

Горстки мерцающих льдинок

в воздухе стылом повисли,

много из них бы снежинок

можно составить и выстлать

путь по земле и по небу,

чтоб доползти до порога.

В жизни, каким бы ты ни был,

крест, сотворив перед Богом,

взвоешь: - Верни, Всевышний,

страх, чтобы с ним не замёрзнуть!

Выжил в тот раз я и вышел,

с Богом, а может, по звёздам.

Дорога к храму

С высоты прошедших лет

оглянулся: Боже мой,

разве тот неровный след,

среди прочих ровных – мой?

Неужели это я

на прямке с прямка сходил?

Неужели это я

столько в жизни нагрешил?

Отмолить бы те грехи

в белом храме на горе,

только как к нему пройти,

если храм приснился мне.

С той поры покоя нет

ни во сне, ни наяву:

вроде стал прямее след,

только так ли я живу?

Мне бы знать наверняка,

мне б кого в поводыри.

К небу тянется рука:

- Святый, Боже, вразуми!-

И вчера колокола

я расслышал на заре,

стали явью купола

с белым храмом на горе.

Шаг – и выше купола.

Шаг – и ближе Белый Храм.

Ох, крутая ж та гора,

да такую выбрал сам.

Я Русь

как девушку люблю

Я Русь как девушку люблю

Я Русь как девушку люблю,

о ней молюсь под образами

и словно суженой дарю

ржаное поле с васильками.

И запах кошеных лугов,

и вкус размолотых колосьев,

который так манил врагов

ходить непрошеными в гости.

На это пращуры мои

мечи с кольчугами ковали,

и наши ночи, наши дни,

в жестоких сечах отстояли.

Кто выжил всем смертям назло,

солёным потом и слезами

кропили пашню, чтоб взошло

ржаное поле с васильками.

Я Русь как девушку люблю.

Железом клацая, на Ленинград

( из цикла «Иван-чай»)

Железом клацая, на Ленинград

неслась фашистская армада,

неслась, в те дни не ведая преград,

явив собой исчадье ада.

И застонала Матушка-Земля,

в себя погибших не вмещая,

всё туже ленинградская петля,

всё меньше пайка фронтовая.

Блокада, голод, жизнь невмоготу,

но выжить – это шаг к Победе.

И ели всё: крапиву, лебеду…

(враги с ухмылкою глядели)

и пили всё: брусничник, Иван-чай

(с кипрея дух крепчал и сила,

его с Копорья на передний край,

украдкой, девочка носила).

И пробил час воскликнуть: « Не замай!»

Страна солдат перекрестила.

Когда у русских ярость через край,

то у врагов дымят кадилом.

От пораженья, в злобе заходясь,

фашисты жителей Копорья,

на луг с кипреем гнали, торопясь,

залить его горячей кровью.

И залили, но раннею весной,

взошёл над изголовьем павших

ИВАНов-ЧАЙ – цветочный часовой,

живая память о вчерашнем!

Зверино выл лесной пожар

( из цикла «Иван-чай»)

Зверино выл лесной пожар,

от жара глина стекленела,

кто схоронился, тех угар

корёжил, скручивая тело.

У тех, кто выжил, перемог,

мутился с голода рассудок:

воды , воды, хотя б глоток.

Секунды выросли до суток.

Но, видно, есть на свете Бог,

накрыло ливнями горельник,

и над золой воскрес росток

кипрей-травы, как птица Феникс.

Воскрес от выжженных корней,

поправ огонь лесных пожаров,

живая кладезь для людей,

от ста болезней и угара.

ИВАНов ЧАЙ, кипрейный чай

из самовара, да на блюдце,

да мёд на свежий каравай,

да с ними к вечному коснуться.

У Троцкого «О Сталине»

( из цикла «Иван-чай»)

У Троцкого «О Сталине»

попалось невзначай,

как согревал их в Англии

душистый русский чай.

Те двое к слову вспомнились,

и не о них здесь речь:

как воссоздать исконное?

как русское сберечь?

Чтоб чай кипрейный, нашенский,

опять признал весь мир,

чтоб хохломой украшенный,

он попадал на пир.

Чтоб черпать мёд из братины,

чтоб сдобы с бугорком,

чтоб самовар из платины

чтоб аромат с дымком!

Секрет: чтоб угли шаили,

чтоб гуще был дымок,

на самовары ладили

гармошечкой сапог.

Зайдут шабры с соседями,

к столу – и привечай,

вкуснее за беседами

душистый русский чай!

P.S. К эпизоду сапог на самоваре, поэт Анатолий Масогор

откликнулся экспромтом, на который был написан экспромт уже с моей стороны. Завязался шуточный диалог, динамичный, игривый. Размещаю, чтобы улыбнуться вместе с Вами, мои читатели.

«Секрет: чтоб угли шаили,

чтоб гуще был дымок,

на самовары ладили

гармошечкой сапог.»

Е.Матвеев. У Троцкого «О Сталине» ( из цикла «Иван-чай»)

Анатолий

Я самовар из платины

купил, нашёл сапог,

изношенный, залатанный...

другой найти не смог.

Евгений

Раздуть, сноровка надобна

и улучить момент:

пускай сапог залатанный,

а всё же инструмент.

Анатолий

А, левый или правый

сапог на самовар,

чтоб получился славный,

наваристый узвар?

Евгений

Сапог должОн быть хромовым,

чтоб в икрах под трубу,

а левый или правый –

нет жёсткого табу.

Анатолий

А, ежели "купеческий"?

А то, гляди -"чифирь"...

Сапог какой, отеческий,

аль заграничный стиль?

Евгений

По-нашенски – гармошечкой,

был самый модный стиль,

чтоб запах при походах

свободно выходил.

В обтяжку иноземцы

носили сапоги.

Ну что возьмешь с болезных –

себе и то враги.

Анатолий

Нет-нет,я – за (гармошечу):

ведь сам я – гармонист.

И крепости – немножечко...

Я, чур!!! не чифирист!

Княженика

Из тьмы веков народные напевы,

языческие мифы и сказанья

мы слышим и в страду, и между делом,

в овеянных легендами названьях.

Шепните, вслушиваясь: «Княженика»…

Чу,…сеча, стоны, крики: «Князь повержен!»

Замироточили святые лики

во искупление – а кто ж безгрешен?

Княгиня косы спрятала под шлемом,

девичий стан – под княжеские латы,

и ринулась в порыве беспримерном

разить мечом незваных супостатов.

Не устоять врагу, пусть вражьи пики

испили кровушки у юной девы…

На месте том назвали «Княженикой»

былинку-ягодку, с налетом белым.

Светлой памяти ветерана ВОВ,

наставника молодёжи,

Петра Ивановича Шуклина

(п. Малая Бича, Омская обл.)

Дядя Петя

*

В жизни всякое бывает,

всё меняется на свете.

Посидеть бы, как бывало,

с бабой Клавой, с дядей Петей.

*

По субботам после бани,

скинув груз былой недели,

вспоминали Жизнь за чаем,

как была, на самом деле.

Про войну…

…когда от взвода

пять мальчишек, пять винтовок –

пленным немцам

плен до дола,

без суда, без установок…

Выживали те, кто вместе

с целой армией сдавались.

Слов не выкинуть из песни,

и они потом терялись.

Вот такая, правда-матка.

Дым, глотая у подтопка,

наших жалко, пленных жалко…

На столе пустая стопка.

Чересчур не увлекались:

по глоточку после бани

(если Деду позволяли

не долеченные раны).

Боль с годами доставала,

он к врачам не обращался:

зуб старинными клещами

рвал, который зашатался.

Посмотрев на кость гнилую,

сплюнет, выкурит с досады

самокрутку фронтовую,

козью ножку с самосадом.

И досада не от боли,

И, тем более, не костной:

с каждым зубом жизнь уходит,

вместе с дымом папиросным.

Жизнь уходит, знает каждый,

не об этом сердце ныло:

о друзьях, на поле павших,

написать бы всё, как было.

Как берег любимца Сашу,

прикрывал его спиною,

как ступил на мину вражью…

Парень пал. Тому виною

из-под ног осколков веер.

Дед побыл у Смерти гостем:

ни царапины на теле,

а внутри ни целой кости.

В медсанбате колдовали,

но собрали по кусочкам.

Боль и с нею павший Саша

оживают каждой ночью.

*

Мир. Сказать, работал честно?

Этих слов про деда – мало:

жил со вкусом, с интересом,

солнце вслед за ним вставало.

За плечами семилетка,

Знаний – кончившего ВУЗы.

Знал про атомы, про клетки,

про плотины и про шлюзы.

Заваливших в институты,

брал к себе учениками,

не познавших «нетто с брутто»

неумелыми руками.

Поглядит, бывало, хитро:

– Ум, немыслим без смекалки!

Подсчитай-ка: сколько литров,

надо в бак долить солярки?

Научился? Нужно срочно

Высоту трубы измерить.

Вверх не лазь:

крепёж не прочный,

обойдись углом по тени».

От таких вопрос-ответов

наступал в умах порядок –

поступали через лето

В ВУЗ престижный,

без оглядок.

В День Победы с ветераном

шли в колонне молодые.

Будто встали с поля брани

те мальчишки, фронтовые.

*

В жизни всякое бывает…,

Всё меняется на свете…,

Посидеть бы, как бывало,

с бабой Клавой, с дядей Петей.

*

Укрытые туманами

Укрытые туманами,

уснув, спина к спине,

безусые солдатики

вздыхали на войне.

Безусые солдатики,

в затишье от смертей,

ласкали не родившихся

во снах своих детей,

Малышкам улыбались

и … с губ срывался мат

на то, что просыпались

качая автомат!

Не на него досадуя:

не досмотрели сон…

Назавтра звезды падали

под колокольный звон.

Мишачок

Судьба сводила меня с дядей Мишей Захарычевым всего два раза, и то в детстве. И встречи-то были мимолетными, а как вспомнишь, на душе становится теплее. Это я потом разузнал фамилию Мишачка, и то, что он был ветераном Великой Отечественной. Будучи взрослым, могу только предположить, почему за глаза он был для всех просто Мишачок. За безмерную любовь к Русскому лесу (дядя Миша работал и до, и после войны лесником), за безмерную доброту к людям. Его лес был всегда прибран и ухожен. Все знали, что у этого леса есть Хозяин.

В первую встречу с ним я был совсем маленьким, не учился еще. С отцом и старшим братом пошли по грибы в Стрелицу, лес Мишачка. А тут и сам он, двухметровый ГИГАНТ (кстати, это второе прозвище лесника). На голове зеленая брезентовая фуражка с широким околышем, поверх околыша коричневая лента, за которую закреплялись гостинцы для детворы: пучок отборной земляники; гроздья алой костянки; для девчонок, в придачу, диковинные лесные цветы. Взрослые начали вести меж собою разговоры, а нам дядя Миша поставил целое лукошко лесной малины. Ешь, не хочу!

Вторая встреча произошла лет десять спустя. Нас с товарищем комары и гнус выгнали из леса, сморенные жарой у родника и уснули. Быть бы беде, да только проснулись мы укрытые тенью сидящего в головах Мишачка. «Давайте-ка полдничать, пацаны», –

сказал он, угощая нас нехитрой снедью. Родниковая вода стекала по откосу в рукотворный пруд Мишачка. «Сколько воды зря пропадает», – продолжал разговор дядя Миша, – «нужно, пожалуй, пониже еще одну плотину натаскать. Вы ребятишки только берегите все это». На том и расстались. Через год Мишачка не стало. Другие люди продолжили начатое им. Сегодня от Стрелиц до Княгинино уже четыре пруда: Поганое (назвали же), Прямик, Объездное. Только пруд Мишачка до сих пор безымянный. Несправедливо это. Хотя почему безымянный, его это пруд, Мишачка. Вот и название.

Светлой памяти

ветерана ВОВ

дяди Миши Захарычева.

«Мишачком» за то и слыл Мишачок,

что, бывало, все отдаст просто так,

без вопросов помогавший, чем мог,

самый добрый, с добрым сердцем чудак.

Ну, а нам-то, ребятне, невдомек

поразмыслить на бегу, что и как,

без вопросов брали полный кулёк

спелых ягод от него, просто так.

Как-то в поле прикорнули ничком,

быть беде б тогда в полуденный зной,

дядя Миша нас укрыл лопушком,

охраняя безмятежный покой.

Как проснулись, родниковой водой

с черным хлебом накормил, напоил,

из зеленой фляжки, из фронтовой,

чьи бока не раз в окопах лудил.

Ныне золотом прописан в гранит,

самый добрый, с добрым сердцем чудак,

завещавший, жить, как сердце велит

и добро, когда оно просто так.

Европы лакированный пейзаж

Европы лакированный пейзаж –

речушки, перелески и озера

в табличках: «Стоп!»,

«Не трогай!»,

«Не замажь!».

под светские пустые разговоры.

В Сибири, за Уралом, вдоль и вширь

воды раздолье и лесов раздолье,

где даже поп берется за псалтырь,

чтобы пропеть сколь нужно и не боле.

Со службы, скинув ризу, мужиком,

спешит в тайгу, на острова, в болота.

Там от красы о сущем, о мирском,

ни докучать, ни думать не охота.

Что говорить о прочих остальных,

в неделю раз распаривших мозоли,

чтобы помягче приласкать родных,

пройтись с душой ладами на гармони.

Зачем без дела языки чесать?

«Ну» – отрицанье;

то же «Ну» – сомненье;

«Ну» – если даже нечего сказать,

и «Ну», – когда приходит вдохновенье.

«Ну» – для Европы – повод зубоскалить.

Мы ж, если пробил час спасать страну,

вслед за Москвой, за Нижним, Ярославлем,

с сибиряками скажем веско: «Ну!!!»

Грани

РАСКОЛотое ЭХО

Россия. Вторая половина XV1 в.

Предтеча

И заметили окрестные пастухи в году 1605,

как над селом Вельдеманово на восходе дня

разожглась черная звезда.

И пришли они ко двору Минова,

и поклонились новорожденному,

и сказали: «Будет он не Никита, а Никон».

И заплакала мать, и умерла от горя.

И заплакал отец, и сказал: «Да будет так».

И заметили окрестные пастухи в году 1620,

как над селом Григорово на закате дня

разожглась белая звезда.

И пришли они ко двору Петрова,

и поклонились новорожденному,

и сказали: «Да будет он не Авакум, а Аввакум».

И сходились и расходились на небе черная и белая звезды.

И закрыла черная звезда белую звезду.

И рассыпалась черная звезда на много черных звезд.

И рассыпалась белая звезда на много белых звезд.

И окрасилось небо багряными зарницами.

И заплакали все.

ОКАЯННОЕ ВРЕМЯ

Постичь умом минувшие века,

разворошив, не поднимая пыли,

пустое дело, если в них пока

неотделимы небыли от были,

когда без пафоса и без прикрас

откроют в буковках судьбу и лица,

чтобы дошла до каждого из нас

История страница за страницей,

в которой нам предстанет человек,

воссозданный, как личность, по крупицам,

способный на паденье, на разбег,

как было в рамках стадной единицы.

В те рамки загоняют нас вожди,

рты затыкая властно и жестоко,

на все докуки – барственное « жди»,

бунт, не считая для себя уроком.

Давно пора бы Господу карать

тех, кто себе присвоил это право,

себе подобных жечь и убивать,

корысти ради и всемирной славы.

От Бога жизнь и всяк живущий свят?

Ох, как хотелось бы в такое верить,

но с Каина восстал на брата брат,

едва ступив из отчей колыбели.

Ещё нелепей, во сто крат страшней

та мать, которая, отдавшись Вере,

суму тачает для своих детей,

благословив в распахнутые двери.

Не наше дело – Суд через века,

тем более Морозовой Федосье,

сажавшей сына есть из котелка,

за нищими догладывая кости.

Не нам судить, срывая голоса,

за что и как угас ее Ванюша,

за то, как проклинала небеса

и у небес замаливала душу.

Что ОТМОЛИЛА? Ведомо лишь ей.

Свой крест несла без ропота, без стона,

за Грех и Славу окаянных дней

они достойны низкого поклона!

Выбор

Босыми ножками

в лед вмерзающая,

на дне преисподней,

глубоко копанной,

саму при жизни

себя отпевающая,

боярыня Морозова

Феодосья Прокопьевна.

Белая чайка,

c побитыми крыльями, –

в черном квадрате

провала смердящего...

Над нею стрелец

день и ночь растопыренно,

как коршун, завис,

над добычей парящий.

*

– Ну, буде, боярыня, буде!

Всего-то делов – три перста

на лоб положи и забудешь

проклятые эти места.

Сам царь за тобою прискачет,

на пир пол-Москвы созовет.

Всего три перста, а иначе –

назавтра ногами вперед.

– Я знаю, сердешный, я знаю.

Умру, но в последний разочек,

служивый, подай, умоляю,

хоть черствого хлеба кусочек...

– Ни, милая, сказано, ни.

Не велено, слышь, не серчай.

С царями не балуй…Цари…

А против – пеняй не пеняй…

– Не велено? Экая горесть!

Присяга главней для души?!

А как же традиции, совесть?

Прикажут, и сдашь за гроши?

Нет, я на другую дорогу

ступила и час мой настал:

в бельё облачиться и к Богу,

да Никон, что было, отнял.

Свой взгляд убери под папаху,

рубаху мою простирни.

Положено в чистом на плаху

отправиться в судные дни.

Исподнее взял неумело,

растрескался лоб от морщин:

– Что ж, это святейшее дело,

я ж, барынька, христианин.

В поклоне земном преломился,

как лист на ветру трепетал,

на голую – перекрестился:

– Всё сделаю! – тихо сказал.

Боярынька утром уснула.

Как только забрезжил рассвет,

душа её в небе мелькнула

голубкой меж звезд и комет.

Украсив темницу цветами,

две свечки стрелец запалил.

Нагнувшись, коснулся устами

в уста, что тайком полюбил.

Под сердце смертельное дуло,

простившись со светом уткнул.

Ой, Боже, как больно кольнуло,

Ох, только б свечей не задуло

ЭХОМ.

ОСЛУШАНИЕ

– Маменька, мама, скажи, не таи ,

ну, где затерялся мой тятька?

– Кто ж его знает, в опальные дни

и он подевался, и дядька.

– Лес да деревня, а ходим тайком.

Лишь в песнях поется, что много

русских людей, и в церквах – перезвон.

Где к ним столбовая дорога?

– Мы веру от скверны как есть бережём

и к новой тропинок не топчем.

Нам глухомань, что приветливый дом,

живем и на Бога не ропщем.

Русских людей обманули, сынок,

щепотью креститься заставив.

Кто супротив – покидали в острог,

кнутами да розгами справив.

Кто посмелей, разбрелись по лесам,

в которых нога не ступала.

Кто из костра вознеслись к небесам,

чтоб царская рать не достала...

– Маменька, мама, смотри-ка, смотри:

какие-то люди, чужие.

Скрытно к деревне ручей перешли,

щепотью никак побожились!..

– Свет ты мой, солнышко, слушай, сынок,

укройся листвою под дубом.

Я до людей побегу, видно срок

в костре полыхнуть нам со срубом.

Жди мужиков, как развеется дым,

Должны уж вернуться с охоты.

Остерегайся, не бегай босым,

не шастай один на болото.

Свет ты мой солнышко, слезки утри:

ты у меня уж большой-пребольшой.

Ну-ка, на мамку свою посмотри!

Ну-ка, запомни как есть – молодой!

…………………………………………

Хлебнувшие лиха стрельцы содрогнулись

от вида шагающих в пекло упрямо

и тоненькой нотки, пронзающей душу,

со старого дуба:

– Куда же ты, мама?!!

ПРОЗРЕНИЕ

Аввакум.

– Кто? Кто тут? Монах?

Никак не разгляжу впотьмах...

Ты чей?

Посланник недругов, друзей?

Иди сюда, иди на лунный свет.

Никон.

– Да нет, меня и так по голосу

узнаешь за версту.

Но только, заполошный, не ори:

я скрытно тут.

– Тьфу, тьфу!..Антихрист!

Никишка Минов,

вельдемановский холуй,

из холуев подавшийся в цари!

– Да не ори, Аввакум, не ори.

Былое поросло быльем,

а тута ты да я, да мы вдвоем.

– Зачем пришел?

– Мириться.

– Мириться?!!!!!

Окстись!..И не погань мой слух.

Мириться...

Не по твоему ли наущенью

лебедушек моих как мух,

за Веру заживо сгноили?

Федосью, Евдокию и Марию...

Мириться???

Когда сожженных в тысячах кострах

горячий пепел

день и ночь в сердца стучится!

А он пришел мириться…

Да чтоб тебе сквозь землю провалиться!

Антихрист! Тьфу!

– Ну и поган же твой язык, охолонись!

Да! Были мы в царях,

а ныне в кандалах,

в опале мы,

но прошагали полстраны,

чтобы друг другу поклониться,

не как церковные,

не как царевы служки,

как земляки.

В Макарии, поди,

хлебали из единой кружки

святую воду из святой реки!

И травы умножали наши силы:

душица, мята, лабазник…

– Ага!

И оправлялись за кустом в один нужник.

– Аввакум, не юродствуй, буде.

Лишь время нас с тобой рассудит,

когда и что, и как сказал.

Кого-то вознесет, кого забудет...

Я грамотки твои читал, они бессмертны.

Нет, не хулою на меня.

Смешны, поверь, места

о святости твоей.

Но, слово Русское

с листочков «Жития...»

красивей стало, звучнее, сочней.

Скажу по правде и другое:

сегодня по тебе, за книжицу сию,

скучает кол.

Но, заново ее откроют,

когда забудется Раскол.

А он забудется, Аввакум!

И кто бы что ни говорил,

до хрипоты, до смертной драки,

но все идут, куда ведут цари!

Бывало,

восставала святость на богатство!

Богатство, вскоре, откупало святость.

Из храма светлого

торгашеское братство

Христос изгнал

толпе на радость,

бросавшейся неистово на гроши

с низвергнутых лотков.

Картины не сыщешь горше,

чем скопище дураков.

Что нужно глупому стаду?

Пряник медовый и кнут.

Пряник давать не надо,

пряником вдаль ведут,

чтоб каждый стремился в голову,

в надежде, что это ему!

А там, получай, кто с норовом,

ужо сыромятный кнут.

Придумать что-нибудь лучшее,

наверное, можно бы, но…

Но чтоб от свободы не вспучило,

другого, увы, не дано.

– Ох, как по полочкам-то разложил,

чтобы при жизни оправдаться!

Уж кто как верил, так и жил.

На Страшном-то суде

за все воздастся.

– Про пряник-то, Аввакум, ты не распознал.

И то, что он со временем черствеет.

Не ты ли тоже идолов топтал,

в которых на Руси веками верят?

И будут верить, взяв до кучи

Отца, и Сына, и Святаго Духа.

Креститься будут, как научим.

Людишкам что?

Чтоб сытно, чтоб тепло, чтоб сухо.

– Поганая твоя наука!

А ну, верните-ка в стада быков,

и не юля, скажи-ка, ну-ка,

с кнутами ль ставить будут пастухов?

Вот то-то! С дудочкой и издаля.

Не надобно ль, бурёнки, на лужок…

Не надобно ль воды напиться?...

Еще покажет русская земля,

что кровь людская не водица.

И не пристало холуям народ учить,

когда и как креститься.

Вам нашей Веры с Правдой не убить!

Нам не в чем каяться

и не за что стыдиться.

В одном ты прав:

со мной, случись, сожгут и ,,Житиё”.

Благословение даю, храни её.

(Отдает рукопись)

Теперь уйди,

мне надо помолиться.

Христос в пустыне

Глава 3.

……………………………………….

16. И, крестившись, Иисус тотчас вышел из воды, – и се

отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия,

который сходил, как голубь, и ниспускался на Него.

17. И се, глас с небес, глаголющий: Сей есть Сын Мой

Возлюбленный, в котором Мое благоволение.

Глава 4.

• Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню для

искушения от Диавола.

…………………………………………

/ Евангелие. От Матфея /

*

Осанна, Отец мой! Осанна!

Осанна Отцу Иоанну,

которым сегодня крещён

в водах реки Иордана!

Во имя Твое

и Святаго Духа.

Теперь Он во мне и Он это Я,

и Я – моё бренное тело.

Дух мой от Неба, а Дом мой – Земля,

лишь сердце болит, как болело.

И всего-то, розовый узелок,

махонький, из плоти и крови,

но как он широк, и как он глубок,

для светлой любви и для боли.

Он же бывает, широк и глубок

от зреющей злобы в неволе,

пушечным мясом, взимая оброк,

сдобренным кровью и гноем.

С плотью, гниющей от ржавых силков,

в плену и в коросте с пеленок,

агнцем рос в окруженье волков

с отцом, без отцовский ребенок.

Даже в семье среди братьев изгой,

живая мишень для насмешек

в детстве досталось от близких с лихвой

за то, что родился безгрешен.

За что наказанье? Иосиф стар?

И принял чужое во чреве?

Принял от Неба Известие в дар

о непорочном зачатии Девы?

Как же вы, люди, слепы и глупы!

Глядя на вас, удивляюсь. И,

ясно ведь, за беззаконность толпы,

толпу накажу, не раскаюсь.

Чтобы надолго жестокий урок

зарубкой на память остался,

Отец не гнушался карать за порок.

/ Голос свыше/

– Христос!

Я тогда ошибался!

В пустыне голос? Я в своем уме?

В своём ли? Нет? Не это страшно,

а шелест детских топотков во тьме

и плач, загубленных напрасно.

Как короток земной у них был век!

Мне душно! Быть дождю и грому!...

/ раскаты грома, звуки дождя /

Разверзлось Небо. Я человек,

но осознал, что буду Богом!

Недосягаем! И смогу летать,

поднявшись над земной стихией,

людей заставив в страхе трепетать,

чтоб как себя других ценили.

О, Господи! О чем я говорю!

Как будто сам собой любуюсь,

то на себя со стороны смотрю,

то сам себе не повинуюсь.

То ограждаю сам себя от бед,

то сам себя в беду ввергаю

и не терзался этим тридцать лет.

Крестился…

Что со мной? – Не знаю!

То сам себя пытаюсь искусить,

то извожу себя упрёком,

что суть людскую не сумел постичь.

Да проще оставаться Богом!

Но если Я не искушал себя,

не доверял молве и слухам,

что есть тогда во мне второе Я,

противное Святому Духу?

Отец! Отец! Я распознал его!

Второе в людях Я есть Дьявол,

Своё он в наших душах вьёт гнездо,

чтоб наша совесть замолчала.

Но Дух Святой во мне настиг его!

В груди схватились: или-или.

Дай, Боже, мне второе Рождество!

Вон, Диавол, из меня, изыди!

/ падает без чувств…

очнувшись /

Остаться здравым и в своем уме,

от шелеста бегущих к небу

и плачущих детей, в кромешной тьме –

страшнее кары я не ведал.

И этот плач – крик совести во мне,

своими жизнями младенцы,

мою спасли, угаснув на клинке

у Ирода и иноземцев.

И я с тех пор перед людьми должник,

им путь к спасению открою.

Хвала Отцу, который вразумил:

в одном лице теперь нас Трое.

Во имя всех святых – скорей, скорей!

Тернист сей путь, но жребий брошен:

иду принять страданье за Людей!

Мир прост

и так непостижимо сложен!