Задание по родной литературе "Мы, крестьяне Великой Сибири. Ольга Ожгибесова"

Задание по родной литературе:

·         Внимательно прочитать текст О. Ожгибесовой «Мы, крестьяне Великой Сибири» и письменно (в тетради) ответить на вопросы в конце документа.

·         Пишем АККУРАТНЫМ, РАЗБОРЧИВЫМ почерком.  Проверка выполненных работ осуществляется в колледже на очной паре по расписанию.

Мы, крестьяне Великой Сибири. Ольга Ожгибесова

Валерий Пономарев

ДОКУМЕНТЫ ИШИМСКОГО АРХИВА РАССКАЗЫВАЮТ

Трудно, трудно русского мужика стронуть,

но уж как попрет народная опара –

так и не удержать в пределах рассудка.

Александр Солженицын

Гражданская война прокатилась по югу Западной Сибири и ушла дальше, на восток. В Ишимском уезде, как и по всей Тюменской губернии, наступил зыбкий, как отражение месяца в озёрной воде, мир. А в конце января победоносного для Советской власти 1921 года здесь вспыхнуло восстание крестьян. С ним не могли сравниться ни Кронштадтский мятеж, который поддержали двадцать семь тысяч солдат и матросов, ни Тамбовское восстание, в котором приняли участие около пятидесяти тысяч человек. В Сибири, по самым скромным подсчетам историков, за оружие взялись не менее ста тысяч крестьян. По приблизительным данным, в течение нескольких месяцев 1921 года погибло более 50 тысяч человек – участников восстания.

Лобное место на речном берегу

В названии деревни Черная Вагайского района нет никакой мистики – просто речушка, на берегу которой в давние времена поселились люди, носит имя Черненькая.

Два века назад на левом, высоком, берегу местные жители построили церковь – золотые купол видны были издали, а праздничный колокольный перезвон слышен на всю округу. Глухой зимой 1921 года святое место у храма стало лобным: здесь были убиты десятки крестьян – повстанцев, участников крестьянского мятежа, вошедшего в историю под названием западно-сибирского восстания.

– Старики говорили, – рассказывает мне местный краевед, главный врач чернаковской больницы Анатолий Никитич Копотилов, – что повстанцев и просто зажиточных крестьян приводили сюда со всех деревень. Пули на них жалели – рубили головы, сбрасывали с высокого берега вниз, они катились, как капустные кочаны, по склону, а весной, когда сошел лед, по реке плыли страшные свидетельства тех расправ.

В тридцатые годы церковь разрушили, а когда семьдесят лет спустя решили восстановить и стали

копать котлован под фундамент, на глубине не более полуметра нашли множество человеческих останков.

Убитых повстанцев закапывали – слово «хоронили» в данном случае никак не уместно – здесь же, у храма, на скорую руку. Мерзлая земля поддавалась с трудом, так что красноармейцы не дали себе труда выкопать глубокие могилы. Тела скинули в ямы, присыпали сверху землей в полной уверенности – никто не будет их искать, никто не будет задавать лишних вопросов.

– Найденные останки мы сложили в мешок, – рассказывает Анатолий Никитич, – увезли на кладбище и похоронили. Но я знаю, что у храма, где ни копни, обязательно наткнешься на человеческие кости. Здесь одна большая могила.

Спрашиваю: а что же никакого памятного знака жертвам той бессудной расправы не установили?

Копотилов в ответ пожимает плечами.

Кстати, напротив церкви, через дорогу, стоит высокая белая пирамидка. Надпись на ней гласит, что здесь похоронены красноармейцы – жертвы все того же мятежа, который официальные идеологи советской власти десятки лет называли кулацко-эсеровским. Вот так: кому-то памятник, а кому-то – безвестная могила. Впрочем, стоит ли удивляться: вечная память красным «героям» и вечное забвение «бандитам» – явление повсеместное. О событиях кровавого 21-го хотели забыть все – и коммунисты, и сами селяне. Первые – потому что тогда пришлось бы вслух говорить об истинных причинах геноцида сибирских крестьян. Вторые – потому что мятеж расколол сибирскую вольницу надвое: каждое село, каждую семью. Брат убивал брата, свояк – свояка, отец – сына, сосед – соседа… И как можно было жить дальше, если не постараться обо всем забыть? – о правых и виноватых, о тех, кто убивал, и кто был убит. Можно ли жить во зле, в ненависти, думая о мести? Или нужно отречься от памяти – ради спасения своих детей, ради продолжения жизни. Странное, искусственное, вынужденное беспамятство.

Старики из глухих деревень, по которым прокатилась волна восстания, те, кто помнит о событиях 21-года уже только по рассказам своих отцов и матерей, отводят глаза, когда задаешь им неудобные вопросы: к чему ворошить прошлое? Надо все забыть. Так легче.

Есть, наверное, и другая причина. Помнят о победах, поражения предпочитают забывать.

«Будьте жестоки и беспощадны»

Первая мировая война и последовавшие за ней революции принесли свои печальные плоды: летом 1920_го года в разоренной России разразился голод. К 1920-му году по сравнению с предвоенным уровнем на 1/3 сократилось производство продукции сельского хозяйства, 30% крестьянских хозяйств не имели посевов; еще 1/3 собирала урожай, недостаточный, чтобы прокормиться.

Кадры старой хроники сохранили для нас изможденные лица детей, их тонкие, костлявые пальчики с зажатыми в них хлебными па’йками. Война и голод – две силы, способные выбить трон из-под любой власти. Уж если трехсотлетняя монархия не удержалась, что говорить о власти большевиков, которая не отметила еще и третьей годовщины. Положение нужно было спасать, а для этого накормить Россию. Хлеб в стране был – далеко, за Уральскими горами. И его нужно было изъять – любой ценой.

И 20 июля 1920 года Ленин подписал декрет «Об изъятии хлебных излишков в Сибири»: «Совет народных комиссаров во имя доведения до победного конца тяжкой борьбы трудящихся с их вековыми эксплуататорами и угнетателями постановляет в порядке боевого (выделено мной – О.О.) приказа:

1. Обязать крестьянство Сибири немедленно приступить к обмолоту и сдаче всех свободных излишков прошлых лет. (заметим: речь первоначально шла о свободных излишках! – О.О.)

2. Виноватых в уклонении … граждан карать конфискацией имущества и заключением в концентрационные лагеря как изменников делу рабоче-крестьянской революции.

Кроме хлеба, продразверстка отнимала картофель и овощи, домашнюю птицу, табак, мясо, шерсть, овчину, кожи, сено. На плечи крестьянина ложились лесозаготовка, гужевые и иные повинности. И все это ради того, чтобы спасти революцию, которая, по словам самого Ленина, «сибирскому крестьянину никакого улучшения не дала»

К 1920-му году в Сибири и на Дальнем Востоке скопилось 396,3 млн. пудов зерна. Но прежде, чем называть их излишками, стоит вспомнить, что хранились они не в одном месте, а в миллионах крестьянских хозяйств. К тому же руководителей молодого Советского государства мало интересовал тот факт, что переменчивый сибирский климат сыграл с крестьянами злую шутку: засуха, длившаяся три месяца, не пощадила посевы. К началу продразверстки количество хлебных запасов сократилось на треть. Призрак голода бродил по сибирским деревням. Кроме того, с марта 1920 года в Тюменской губернии действовали многочисленные заградительные и продовольственные отряды, изымавшие хлеб. Недовольных государственной политикой крестьян арестовывали, отправляли в тюрьмы и концентрационные лагеря. Но этого показалось мало. С августа 1920 по январь 1921 года были введены 34 вида развёрстки. Только хлеба и зернофуража нужно было сдать 3,3 и 4,9 миллионов пудов! Две трети задания пало на Ишимский уезд.

У крестьян не было такого количества зерна.

Но в конце октября Тюменский губисполком издал директиву: выполнить 60% разверстки к 1 декабря 1920 года: «Будьте жестоки и беспощадны ко всем, кто способствует невыполнению продразвёрсток. Уничтожайте целиком хозяйства тех лиц, кои будут потворствовать невыполнению развёрстки. Уничтожайте железной рукой…»

А 31 декабря 1920 года Чрезвычайная тройка издала приказ, обязавший крестьян Ишимского уезда к исходу суток выполнить всю продразверстку (хотя по декрету СНК это требовалось сделать к 1 марта).

Началось невиданное массовое ограбление крестьян. Сибиряки молчали, когда забирали «едоцкое зерно». А потом непрошенные гости пришли и за семенным…

Приказ №3 Ишимского упосевкома 27 января 1921 года: «… в недельный срок взять весь семенной материал, находящийся в отдельных хозяйствах лиц, проживающих в городе Ишиме. За несвоевременную или неполную сдачу семенного хлеба в общественные амбары и употребление такового на продовольствие у виновных будут конфискованы все семена, живой и мертвый инвентарь».

Член губернской продовольственной коллегии Я.З. Маврес сообщал: в Ишимском уезде «был и весь хлеб забран, не осталось даже для обсеменения одной десятины».

В конце января 1921г. Спиринское сельское собрание Челноковской волости в своем решении записало, что для подготовленных к посеву 426 десятин нужно 4280 пудов семян, а имеется лишь 1250; на 646 едоков «до нови» надо 6400 пудов, а есть только 700 пудов зерна.

Но Советская власть продолжала закручивать гайки. Директива члена губпродколлегии Лауриса гласила: «…Необходимо сделать решительный удар… Больше церемониться нечего, надо быть чрезвычайно твердыми и жестокими и изъять хлеб… Разверстка должна быть выполнена, не считаясь с последствиями, вплоть до конфискации всего хлеба деревни, оставляя производителя на голодную норму».

Ишимский уездный исполком угрожал крестьянам, что «во всех случаях обнаружения скрытого хлеба у одного гражданина конфискуется таковой у всего общества, не считаясь ни с какими мерами».

Председатель Березовского уисполкома 10 февраля сообщал губисполкому, что работники Кондинской продконторы в январе отдали приказ о немедленном забое крупного рогатого скота в счет мясной разверстки. Крестьяне просили повременить, так как коровы стельные, а мясо все равно до начала навигации не вывезешь из Березова, и оно будет лежать в ледниках. Продработники настояли на своем. Было забито 85% стельных коров. Что оставалось делать обобранным и обманутым крестьянам?

Готопутовское волостное собрание сельских советов 2 февраля 1921 года вынесло постановление:

«…Несмотря на наши ходатайства об удовлетворении нас продовольствием, как голодающих, получили категорический отказ, ввиду чего ясно обрисовалась картина голодной смерти в недалеком будущем, что и вынуждает нас оградить себя от упомянутой смерти. И потому решили произвести между собой сплоченную организацию для защиты своих человеческих прав и весь имеющийся хлеб в общественных амбарах сдать вновь избранным повстанческим органам».

В ответ на обращения отчаявшихся крестьян губернский продовольственный комиссар Гирш Самуилович Инденбаум в своих приказах объявлял беспредел нормой жизни. Еще 18 декабря 1920 года в телеграмме № 4009 он писал: «… При посещении села … должна быть самая беспощадная расправа вплоть до объявления всего наличия хлеба деревни конфискованным…».

Гирш Инденбаум – фигура для крестьянского восстания знаковая. Я бы даже сказала – одиозная.

Его фамилия высечена в камне – на памятнике Борцам революции в Тюмени, и уже одно это говорит о том, насколько верно он служил коммунистической власти. Можно по-разному относиться к тем, кто лежит под той могильной плитой – в конце концов, все они приняли мученическую смерть, но то, что именно эти люди развязали на территории Тюменской губернии жесточайший красный террор, не подлежит сомнению. Вот и губернский продкомиссар постарался на славу. Именно он отвечал за выполнение продразверстки. Именно ему принадлежат самые бесчеловечные приказы по усмирению восставшего крестьянства.

Например, в селе Окунево Уктузской волости уполномоченный губпродкома (читай – подчиненный продкомиссара) Абабков приказал дать три залпа в толпу женщин и детей – хорошо, что поверх голов, но страху-то натерпелись! Людей били прикладами, многих арестовали. Бесчинства привели к тому, что народ взбунтовался, взялся за вилы, и продотряд предпочел отступить из села. Спустя несколько дней, по распоряжению продкомиссара в волость направили две карательные роты – это против мирного-то населения, а затем еще 70 штыков «для окончательного водворения порядка».

6 января 1921 года продкомиссар телеграфировал в Москву об успешном выполнении разверстки в Тюменской губернии – было собрано 6,6 млн. пудов хлеба, 102% от запланированного количества!

Отличившихся продработников наградили костюмами, а красноармейцев – бельем и красными знаменами. Такие же знамена получили волости, сдавшие хлеб без сопротивления. На этом все могло бы закончиться, и тогда удалось бы избежать тысяч и тысяч жертв, но в середине января в губернии была объявлена семенная разверстка. Для самообеспечивающих губерний, к каким относилась Тюменская, советское правительство не рекомендовало семенную разверстку, однако местному начальству в лице продкомиссара очень хотелось выслужиться перед властью: семенной хлеб подлежал изъятию в трехдневный срок и ссыпке в общественные хлебохранилища. Начался новый виток насилия над крестьянством. И тогда мужики взялись за оружие.

Вопросы к тексту О.Ожгибесовой «Мы, крестьяне Великой Сибири»:

1)      Найдите и запишите определения следующих слов и словосочетаний: «лобное место», «продразвёрстка», «излишек», «гражданская война».

2)      Почему деревня Вагайского района называется Чёрной?

3)      Когда вспыхивает восстание крестьян? (цитата)

4)      Какое место стало лобным?

5)      Что происходило на лобном месте? (цитата)

6)      Почему место у храма названо большой могилой? (цитата)

7)      Что пытались сделать люди ради спасения своих детей и ради продолжения жизни? От чего они отреклись?

8)      Какова основная тема главы «Будьте жестоки и беспощадны!»?

9)      Что нужно было сделать для того, чтобы накормить голодных?