Жизненный и творческий путь А.А. Фета

Тема урока: «Жизненный и творческий путь А.А. Фета»

Эпизод к уроку:

«Если хочешь ты душу мою разгадать, то прочти со вниманьем эту тетрадь»

Оформление урока: портрет поэта, альбом пластинок «Страницырусской поэзии XVIII—XX в. А. А. Фет» (Мелодия, 1982).

Группа литературоведов. Жизнь поэта прошла под знаком невзгод и злоключений. Уже само рождение Фета вызвало массу кривотолков, жавших немалыми неприятностями его будущей репутации. Сын Шарлотты-Елизаветы Фет, жены немецкого чиновника из Дармштадта появился на свет не в Германии, а в России, в доме орловского помещика А.Ф. Шеншина, с которым решила связать свою судьбу молодая чиновница.Слухами о дерзости убежавшей от своего законного супруга немке и её незаконнорождённом отпрыске наполнились гостиные помещичьих усадеб Орловской губернии.

Группа архивариусов. Детство Фета было безрадостным. Вспоминая о нём, поэт писал в 1850 г. И. П. Борисову: «С тобой, мой друг, я люблю окунаться душой в ароматный воздух первой юности, только при помощи товарища детства душа моя об руку с твоей любит пробегать по оврагом, заросшим кустарником и ухающим земляникой и клубникой, по крутым тропинкам, с которых спускали нас деревенские лошадки,— но один я никогдане уношусь в это детство — оно представляет мне совсем другие образы — интриги челяди, тупость учителей, суровость отца, беззащитность матери и переживание в страхе изо дня в день».

Группа литературоведов. Образование Фет получил в пансионе Крюммера, находившемся в Лифляндии (Эстония). Учёба в немецкой школе была определена тем, что Орловское губернское правление отказалось считать его сыном помещика Шеншина, лишив тем самым Фета не только наследства и дворянских привилегий, но и права называть себя русским.

Группа архивариусов. С тех пор под любым документом он должен был подписываться: «К сему иностранец Афанасий Фет руку приложил».

Группа литературоведов. Насмешки, подтрунивание, а порой издевательства сопровождали Фета на протяжении всей учёбы в пансионе. В 1838 г. будущий поэт поступил в Московский университет на словесное отделение философского факультета. В университетские годы возникла дружба Фета с Аполлоном Григорьевым, поэтом, а впоследствии — извест­ным критиком. Григорьев ввёл его в кружок талантливой московской молодёжи, среди которой выделялись литераторы С. М. Соловьёв и Я. П. По­лонский. С посещением этого кружка во многом связано возникновение интереса Фета к поэзии и поэтическому творчеству.

В 1840 г. литературные опыты Фета оформились в первый поэтический сборник «Лирический пантеон». Большинство стихотворений, вошедших в него, написаны под влиянием творчества Байрона и Гёте. И всё же, несмотря на бросающееся в глаза подражательство, критика отнеслась к нему доброжелательно, отметив в сборнике «благородную простоту» и даже «грацию».

Свои творческие намерения Фет выразил в своеобразной поэтической автоформуле, которой он старался придерживаться на протяжении всей своей жизни:

Пуская в свет мои мечты,

Я предаюсь надежде сладкой,

Что, может быть, на них украдкой Блеснёт улыбка красоты,

Иль раб мучительных страстей,

Читая скромные созданья,

Разделит тайные страданья

С душой взволнованной моей.

1840

У Фета появилась мечта сосредоточиться исключительно на поэзии, жить для неё и творить во имя неё. Однако литературные заработки были скудны­ми, а надежды на наследство, которое обещал дядя (брат А, Ф. Шеншина), не оправдались.В 1845 г., после окончания университета, Фет идёт на военную службу: унтер-офицером в Кирасирский орденский полк.

Группа архивариусов. Только ли безденежье толкнуло молодо­го поэта на этот шаг? В своих мемуарах Фет впоследствии скажет: «Офицерский чин в то время давал потомственное дворянство». Долгие годы унижений вырастили в его душе желание вернуть утраченные дворянские привилегии, надежды на наследство.

Однако и здесь Фета подстерегала неудача. Николаевский манифест 1845 г. затруднил доступ в дворянство представителям других сословий, определив присвоение звания дворянина тем, кто дослужился до чина майора, а указ Александра II и вовсе разрушил фетовский «воздушный замок», обозначив точку отсчёта чином полковника.

Группа литературоведов. Такова первая половина «буднич­ного» существования Фета. Но ведь была же и другая, та, которой он посвятил весь свой досуг, ночные бдения, та, которую он называл «мечтами и снами». С момента появления первого поэтического сборника и до ухода с военной службы (1856) Фет не прекращает литературной работы. Его стихотворения печатаются в журналах «Современник», «Отечественные записки», «Москвитянин», «Репертуар и пантеон». Что же это за стихи? Какие темы находит Фет для своих поэтических откровений?

Трупа текстологов. Основными темами произведений тех лет, впрочем, как и всего последующего творчества, были любовь и природа. К тому же сам Фет подчёркивал, что тему любви он считал особенно значи­тельной: «Изящная симпатия, установленная в своей всепобедной привлека­тельности самою природою в целях сохранения видов, всегда останется зерном и центром, на который навивается всякая поэтическая нить» (из письма к "Я. П. Полонскому, 1888). Анализ поэтических текстов позволяет сделать вывод, что фетовская тема любви чаще всего имеет оттенок трагиче­ский, стихотворения адресованы, как правило, одной и той же женщине, образ которой,окутанный дымкой таинственности,то приближается, то удаляется, но никогда не останавливается у той черты, подле которой он стал бы узнаваем читателем.

Что же это за образ? Кому принадлежат неясные, едва различимые черты: «добра и красоты в чертах твоих слиянье», «ангел кротости и грусти»?

Группа литературоведов. Военная служба, которой Фет вынужден был отдать лучшие годы жизни, протекала скучно и однообразно. В кругу офицеровда и среди знакомых провинциальных помещиков трудно было найти человека, близкого по духу, способного оценить настоящий поэтический талант. Духовная изоляция становилась невыносимой. Безрадо­стным было и «литературное поприще»: сборник стихотворений, подго­товленный Фетом, книгоиздателям казался неприбыльным, а издать его самому не позволяли средства. Как раз в это трудное время и произошло его знакомство с херсонским помещиком А. Ф. Бржеским, автором двух десятков поэтических выступлений, который становится преданным другом молодого офицера. Через Бржеского Фет познакомился с дочерью многодетного мелкопоместного дворянина, отставного генерала Лазича — Марией.

Ты раз явилась мне, как дивное виденье, Среди бесчисленных, бесчувственных людей,— Но быстры молодость, любовь, и наслажденье, И слава, и мечты, а ты ещё быстрей. Мне что-то новое сказали эти очи, И новой истиной невольно грудь полна,— Как будто на заре, подняв завесу ночи, Я вижу образцы пленительного сна.

(«Напрасно, дивная, смешавшиеся с толпою...», 1850)

Мария Козьминична Лазич была серьёзной, образованной девушкой, прекрасным музыкантом, любительницей поэзии. Её симпатичная наружность и внутренняя красота покорили сердце молодого поэта. А сама она безоглядно и безрассудно влюбилась в того, чьи стихи считала вершиной совершенства.

Шёпот, робкое дыханье, Трели соловья,

Серебро и колыханье

Сонного ручья,

Свет ночной, ночные тени,

Тени без конца,

Ряд волшебныхизменений

Милого лица.

В дымных тучках пурпур розы,

Отблеск янтаря,

И лобзания, и слёзы,

И заря, заря!..

(«Шёпот, робкое дыханье...», 1850)

Группа архивариусов. Весной 1849 г. Фет писал другу детства И.П.Борисову: «Я... встретил существо, которое люблю — и что ещё, глубоко уважаю. Существо, которое, если б я со временем... и сочетался законным браком хотя с царицей Помаре, то это существо стояло бы до последней минуты сознания моего передо мною — как возможность воз­можного для меня счастия и примирения с гадкою действительностью».

Группа литературоведов. Казалось бы, чего ещё надо! Женись — и будь счастлив. Это ли не твоя судьба? Но уже в этом письме прозвучала сухая и далёкая от романтической влюблённости фраза: «Но у ней ничего и у меня ничего — вот тема, которую я развиваю и вследствие которой я ни с места...»

Помнишь час последнего свиданья! Безотраден сумрак ночи был;

 Ты ждала, ты жаждала признанья —

Я молчал: тебя я не любил.

Холодела кровь, и сердце ныло:

 Так тяжка была твоя печаль;

 Горько мне за нас обоих было,

 И сказать мне правду было жаль.

Но теперь, когда дрожу, и млею,

И, как раб, твой каждый взор ловлю,

 Я не лгу, назвав тебя своею

 И клянясь, что я тебя люблю!

(«Что за ночь! Прозрачный воздух скован...», 1854)Постепенно расчётливый разум человека, решившего вопреки превратностям судьбы стать состоятельным и независимым, берёт верх над сердцем поэта, узнавшим прелесть чистой любви и надеявшимся на семейное счастье.Группа архивариусов. Летом 1850 г. И. П. Борисов получил письмо от Фета, в котором уже слышны холодные, быть может,даже безжалостные ноты: «Я не женюсь на Лазич, и она это знает, а между тем умоляет не прерывать наших отношений... этот несчастный гордиев узел любви или как хочешь назови, который чем более распутываю, всё туже затягиваю, а разрубить мечом не имею духу и сил... Знаешь, втянулся в службу, а другое всё только томит, как кошмар...»

Группа текстологов. Невольно вспоминаются слова университетского товарища Фета — Аполлона Григорьева, сказанные в биографическом рассказе «Офелия. Одно из воспоминаний Виталина» ещё в 1846 г., которые характеризовали героя произведения — Вольдемара (прообразом его был Фет): «С способностью творения в нём росло равнодушие.Равнодушие ко всему, кроме способности творить, — к божьему миру, как скоро предметы оного переставали отражаться в его творческой способности, к самому себе, как скоро он переставал быть художником. Так сознавал и так принял этот человек своё назначение в жизни...»

Напрасно!

Куда ни взгляну я, встречаю везде неудачу,

И тягостно сердцу, что лгать я обязан всечасно;

Тебе улыбаюсь, а внутренно горько я плачу,

Напрасно.

Разлука!

Душа человека какие выносит мученья!

А часто на них намекнуть лишь достаточно звука.

 Стою как безумный, ещё не постиг выраженья:

Разлука.

(«Напрасно!..», 1852)

Возвышенная любовь не выдержала столкновения с житейским расчетом.

Группа архивариусов. В том же, 1850 г., Фет вновь берётся за перо и сообщает И. П. Борисову: «Давно подозревал я в себе равнодушие, а недавно чуть ли не убедился, что я более чем равнодушен. Итак, что же — жениться — значит приморозить хвост в Крылове (местечко в Херсонской губ.,где был расквартирован кавалерийский полк Фета. — В. Р) и выставить спину под все возможные мелкие удары самолюбия. Расчёту нет, любви нет, и благородства сделать несчастие того и другой я особенно не вижу».

Группа литературоведов. Спустя несколько месяцев последовал разрыв.

Долго снились мне вопли рыданий твоих, —

То был голос обиды, бессилия плач;

Долго, долго мне снился тот радостный миг,

Как тебя умолил я — несчастный палач.

Проходили года, мы умели любить,

Расцветала улыбка, грустила печаль;

Проносились года,— и пришлось уходить:

Уносило меня в неизвестную даль.

 Подала ты мне руку, спросила«Идёшь?»

 Чуть в глазах я заметил две капельки слёз;

 Эти искры в глазах и холодную дрожь

 Я в бессонные ночи навек перенёс.

(«Долго снились мне вопли рыданий твоих...», 1886)

Мария Лазич глубоко переживала разрыв с любимым человеком. Спустя некоторое время произошла трагедия, о которой с ужасом говорили во всех родовых имениях херсонской губернии: Мария сгорела, пожар возник, как полагали, от неосторожно брошенной спички. Те, кто знал о её душевнойдраме, считали, что это самоубийство. Эта же мысль не давала покоя и Фету.

Я верить не хочу! Когда в степи, как диво,

 В полночной темноте безвременно горя,

 Вдали перед тобой прозрачно и красиво

Вставала вдруг заря

И в эту красоту невольно взор тянуло,

В тот величавый блеск за тёмный весь предел,—

Ужель ничто тебе в то время не шепнуло:

Там человек сгорел!

(«Когда читала ты мучительные строки...», 1887)Вчерашняя бесприданница, та, которая по одному его слову отправилась бы за ним на край света, зримая и покорная, в одно мгновение стала недосягаемой, непреклонной и царственно величественной, как беспредельное звёздное небо, куда унеслась её грешная душа. Только сейчас поэт почувствовал, что счастье, которое было так близко, так возможно, погибло. И виновником был онсам. Любовь, которую он заточил в глубинах своего холодного сердца, вырвалась на свободу, но навсегда осталась несчастной и безысходной. Образ Марии Лазич в ореоле трогательного чистого чувства и мученической смерти приковал поэтический талант Фета и до последних дней его жизни был источником вдохновенных строк, исполненных раскаяния, грусти и любви.

Давно забытые, под лёгким слоем пыли,

Черты заветные, вы вновь передо мной

И в час душевных мук мгновенно воскресили

Всё, что давным-давно утрачено душой.

Горя огнём стыда, опять встречают взоры

Одну доверчивость, надежду и любовь,

И задушевных слов поблекшие узоры

От сердца моего к ланитам гонят кровь.

Я вами осуждён, свидетели немые

Весны души моей и сумрачной зимы.

Вы те же светлые, святые, молодые,

Как в тот ужасный час, когда прощались мы.

А я доверился предательскому звуку,—

Как будто вне любви есть в мире что-нибудь! —

Я дерзко оттолкнул писавшую мне руку,

Я осудил себя на вечную разлуку

И с холодом в груди пустился в дальний путь...

(«Старые письма», 1859)

Группа архивариусов. Итальянские скрипичных дел мастера говорили, что лучшие по звучанию скрипки получаются из той ели, которую поразила молния. Трудно представить себе, что обугленный кусочек древеси­ны может превратиться в прекрасный музыкальный инструмент, способный выразить самые сокровенные чувства человеческой души.

Сожжённая молнией равнодушия и расчёта любовь Фета к Марии Лазич превратилась неожиданно, быть может, для него самого в ту волшебную скрипку, которой стала его поэзия.

Ты отстрадала, я ещё страдаю,

Сомнением мне суждено дышать,

И трепещу, и сердцем избегаю

 Искать того, чего нельзя понять.

А был рассвет! Я помню, вспоминаю

 Язык любви, цветов, ночных лучей.

 Как не цвести всевидящему маю

При отблеске родном таких очей!

Очей тех нет — и мне не страшны гробы, Завидномне безмолвие твоё,

И, не судя ни тупости, ни злобы,

 Скорей, скорей в твоё небытиё!

(«Ты отстрадала, я ещё страдаю...», 1878)

Группа текстологов. Если сравнить лирические откровения Фета, посвященные памяти Марии Лазич, скажем, со стихотворениями Некрасова, адресованными русским женщинам, то нетрудно убедиться в том, что у Фета отсутствует индивидуализация образа, его характерологическая конкретность и социально-бытовая детализация. Женский образ в лирике Фета тяготеет не «ко временному», как отмечал К. Бальмонт, а «к вечности». И в этом главное отличие любовной темы Фета от подобной темы, разрабаты­ваемой другими русскими поэтами. В своём стремлении к вечным идеалам красоты и женственности Фет опередил своё время и предвосхитил поэзию русского символизма (в какой-то мере лирику Блока), не случайно русские символисты называли классика своим предшественником.

Группа литературоведов. Без сомнения, творчество поэт свидетельствует и о желании быть певцом русской природы. И здесь Фетподходит к изображению пейзажа не так, как многие его современники. Фетовские флора и фауна гораздо конкретнее и определённее. Пейзажные зарисовки насыщены множеством деталей, которые не ускользают от чуткого и внимательного наблюдателя. Более того, Фет стремится к «непосредственной фиксации» своих «субъективных наблюдений и впечатлений», свои «изменчивых ощущений и переживаний», и это уже шаг к новому, импрессионистическому взгляду на мир. К слову сказать, элементы импрессионистического стиля заметны и в его интимной психологической лирике. Импрессионизм, имеющий место в творчестве Фета, значительно обогащал ставшие традиционными приёмы и выразительные средства реалистической поэзии.

Группа текстологов. Интересно в этом смысле стихотворение «Весенний дождь» (1857):

Ещё светло перед окном,

 В разрывы облак солнце блещет,

И воробей своим крылом,

В песке купаяся, трепещет.

А уж от неба до земли,

Качаясь, движется завеса,

И будто в золотой пыли

Стоит за ней опушка леса.

Две капли брызнули в стекло

От лип душистым мёдом тянет,

И что-то к саду подошло,

По свежим листьям барабанит.

Как живописец, работающий на пленэре, Фет замечает едва уловимые движения света и воздуха, малейшие изменения цветовой гаммы пейзажа и, выбрав на словесной палитре необходимые краски, фиксирует свои впечатления, превращая мгновенное в вечное.

«В разрывы облак солнце блещет...» Как сквозь сито с синими отверстиями струятся солнечные лучи и, смешиваясь с тёмными струями приближающегося дождя, создают ту самую «завесу», что «уж от неба до земли, качаясь, движется». А образовавшиеся от столкновения двух начал (света и тьмы) солнечные брызги рассыпаются, превращаясь в «золотую пыль», сквозь которую просвечивается зелёная «опушка леса». Любопытна в буквальном смысле «пастернаковская» деталь: «И воробей своим крылом, // В песке купался, трепещет» — оживляющая этот импрессионистический пейзаж. И совсем уже, как у Пастернака: «И что-то к саду подошло, // По свежим листьям барабанит».

Запечатлеть постоянно изменяющиеся впечатления Фету удавалось потому, что он, в отличие от своих собратьев по перу, обладал ярко выраженным ассоциативно-метафорическим мышлением, которое предполагало и соответствующие выразительные средства. Вспомним фетовское: «В каждый гвоздик душистой сирени, // Распевая вползает пчела»; «Опять серебряные змеи // Через сугробы поползли»; «Вечерний дождь звездами начал стынуть» и др. Кажется, что эти строки написаны нашим современником. В XIX же векеони вызывали у многих непонимание, становясь предметом литературных пародий.

Группа литературоведов. Интимная лирика Фета и его импрессионистические пейзажные зарисовки сегодня воспринимаются как «новое слово» в искусстве. Новое, несмотря на то, что оно было сказано более ста лет тому назад.

Группа архивариусов. Немногие писатели, современники поэта, поняли глубинный смысл его поэтических поисков. Пожалуй, только Л. Толстой и Достоевский сумели по достоинству оценить его творчество. Так, в письме к В. П. Боткину (1857) Л. Толстой с восторгом вопрошал: «И откуда у этого добродушного толстого офицера берётся такая непонятная лирическая дерзость, свойство великих поэтов?»

Группа текстологов. «Лирическая дерзость» — это понятие больше соотносится с содержательной стороной фетовской поэзии, на это указывал в своё время Б. М. Эйхенбаум. Если же рассматривать форму его произведений (ритмомелодику), то здесь невольно вспоминается строка, принадлежащая Фету: «О, если б без слова сказаться душой было можно». Она подтверждает мысль П. И. Чайковского о том, что Фету «дана власть затрагивать такие струны нашей души, которые недоступны художникам, хотя бы и сильным, но ограниченным пределами слова. Это не просто поэт, скорее поэт-музыкант, как бы избегающий даже таких тем, которые легко поддаются выражению словом».

Группа архивариусов. Музыкальность лирики Фета была отмечена не только Чайковским. На слова его произведений сочиняли музыку Танеев, Римский-Корсаков, Аренский, Варламов, Балакирев, Рахманинов и др. (Включается запись романса П. И. Чайковского на слова Фета «Я тебе ничего не скажу...»

Группа литературоведов. Чайковский, тонкий ценитель поэзии, считал поэта «безусловно гениальным».

В письме к К. Р. (1888) он высказывал недоумение по поводу того, что находятся «господа, которые смеются над ним или находят, что стихотворение вроде «Уноси моё сердцев звенящую даль...» есть бессмыслица», и называл этих «господ» — «ограниченными» и «немузыкальными».

       Здесь уместно вспомнить резкие выпады против Фета революционно- демократической критики (Чернышевский, Писарев и др.). Трудно поверить, что они были «ограниченными». Почему же тогда они сознательно перечёркивали творческие находки Фета, советуя использовать страницы его поэтических сборников «для завёртывания сальных свечей, мещерского сыра и копчёной рыбы»? Фет принадлежал к той группе литераторов, которые считали, что вечными темами поэзии могут быть только вечные темы любви и природы. Поэтическое искусство, полагали они, не может считаться свободным, если оно имеет какие-либо социальные цели. Декларируя свои взгляды, Фет в стихотворении «Муза» (1887) обращается к одному из поэтов некрасовского круга:

Зачем же лиру бьёшь ребяческой рукой,

Что не труба она погрома?

А в статье «По поводу статуи г. Иванова на выставке Общества любителей художеств» (1866) категорически заявлял: «произведения, имеющие какую бы то ни было дидактическую тенденцию»,— «дрянь» и только.

Как видим, Фет был истинным приверженцем «чистого искусства». Его мысли: «Если песня бьёт по сердечной струне слушателя, то она истинна и права. В противном случае она ненужная парадная форма» и поэзия должна обходиться без «наставлений, нравоучений и всяческой дидактики» — не могли быть приняты революционно-демократической критикой. Поэтому-то её представители в пылу общественно-политической и литературной борьбы «уничтожали» фетовскую поэзию, а в её лице и всё «чистое искусство», которое не отвечало их представлениям.

Таким образом, можно сделать вывод, что оценка творчества Фета была заведомо искажённой, она была подхвачена критикой соцреализма и долгое время не давала массовому читателю почувствовать всю прелесть его произведений.

В наши дни отношение к творчеству великого русского поэта изменилось к лучшему. Об этом и свидетельствует включение его произведений программу колледжа.

Завершить занятие можно выразительным чтением стихотворений поэта и прослушиванием записей романсов русских композиторов, вдохновлённых его лирическими произведениями.

Краткое описание документа:

. Жизнь поэта прошла под знаком невзгод и злоключений. Уже само рождение Фета вызвало массу кривотолков, жавших немалыми неприятностями его будущей репутации. Сын Шарлотты-Елизаветы Фет, жены немецкого чиновника из Дармштадта появился на свет не в Германии, а в России, в доме орловского помещика А.Ф. Шеншина, с которым решила связать свою судьбу молодая чиновница.Слухами о дерзости убежавшей от своего законного супруга немке и её незаконнорождённом отпрыске наполнились гостиные помещичьих усадеб Орловской губернии.