Виктор Астафьев - «моралист
и певец человечности».
Когда человек подходит к
определенному возрасту, он начинает задумываться о смысле жизни, о том, что он
оставит потомкам после себя, начинает искать свои корни, задумывается с каким
«багажом» он предстанет перед Богом, начинает раскаиваться и исправлять свои
ошибки. Каждый человек рано или поздно подходит к этому этапу осмысления жизни.
В. Астафьев в одном из последних интервью с болью говорил: «Планета наша
задумана хорошо. Все для жизни есть. И живем: 15 200 войн учтено за все время,
в них погибло три с лишним миллиарда человек. А сколько при этом еще и
животины, тварей, ни в чем неповинных, - волков, лошадей, собак, кошек... Мы не
на земле живем - на мешке с костями, а в середине кровь булькает. Нас, русских,
сейчас 600 миллионов было бы, если б не войны, революции и преобразования. И
земля ныне лежит безлюдной и пустой на сотни верст, словно дикое поле» [9].
В. Астафьев болел душой и всем
сердцем за деревню. Он, как и другие писатели «деревенской прозы», искал
решения проблем, стоящих перед деревней и экологией в то время.
Деревенская проза — направление в
русской литературе 1950—1980-х годов, связанное с обращением к традиционным
ценностям в изображении современной деревенской жизни.
Потеря веры в будущее, в возможность
социальных преобразований, драматизм внутреннего мира, изображение близкого и
далекого прошлого деревни, ее нынешних забот в свете общечеловеческих проблем,
губительное влияние цивилизации - характерные темы литературы 70-х 20 века.
Изображение человека из народа, его
философии, духовного мира деревни, ориентация на народное слово - все это
объединяет таких разных писателей, как Ф. Абрамов, В. Белов, М. Алексеев, Б.
Можаев, В. Шукшин, В. Распутин, В. Лихоносов, Е. Носов, В. Крупин и др. У каждого из авторов чувствовалась глубоко
личная, кровная связь с деревней.
Но в свое время авторы деревенской
прозы подвергались нападкам. Эту группу называли деревенщиками. Но те, которые
так называли из-за каких-то причин, не видели главного, что авторы деревенской
прозы старались возродить нравственность в обществе, а сокрушенная вымирающая
деревня была лишь естественной наглядной предметностью.
Но многие критики рассматривали
деревенскую прозу не в отдельности, а как продолжение классической литературы. «Что
Белов, Астафьев, Распутин – прямые и законные наследники русской классики, для
меня факт столь же бесспорный, как и для вас. Несомненно то, что “Привычное
дело”, “Царь-рыба”, “Живи и помни” – крупное явление всей нашей художественной
истории» [1], – утверждал в 1989 году Николай Анастасьев.
Известный писатель Валентин Распутин
отмечал: «Все последние годы так называемая деревенская проза больше всего
занималась нравственным здоровьем человека - и человека настоящего, и человека
будущего» [5]. Ему вторил и его современник Василий Белов: «Ни один писатель не
может пройти мимо деревенских проблем. Это национальные проблемы, если говорить
честно» [5].
Говоря о судьбе деревни, они далеки
от того, чтобы изображать ее в тонах преимущественно «радужных, напротив, даже
процессы, направленные на благо деревни, видятся им не только в свете конечной
цели, - далеко не все готовы они оправдать или признать неизбежным на пути к
ней. Их самый сильный аргумент – человек деревни, показанный изнутри, с точки
зрения его восприятия, переживания и его меняющегося мышления» [4, с. 13].
Исследуя причины острого и
проблемного разговора о деревне, который вела литература в 60-70-е годы, Ф.
Абрамов писал: «Деревня – это глубины России, почва, на которой выросла и
расцвела наша культура. Вместе с тем научно-техническая революция, в век
которой мы живем, коснулась деревни очень основательно… Вместе со старинным
укладом уходит в небытие нравственный тип. Традиционная Россия переворачивает
последние страницы своей тысячелетней истории. Интерес ко всем этим явлениям в
литературе закономерен... Серьезные потери несет язык. Деревня всегда говорила
на более богатом языке, чем город, сейчас эта свежесть выщелачивается,
размывается...» [5].
В. Белов точно заметил, что
«деревенская тема общенациональна». Противоречивым, сложным, но единым течением
«деревенскую прозу» делает не тема сама по себе, а особенность этой темы, в
которой заложены «проблемы национального развития, исторических судеб» (Ф.
Абрамов).
«Писатели делают это не для того,
чтобы нарисовать наивную идиллическую картину, - пишет исследователь Катлин
Партэ, – а чтобы показать, что деревня умирает вместе со стариками. Поскольку
деревни покидались, модернизировались или поглощались в результате укрупнения,
то все в них, от стариков-крестьян до лаптей, окрашено ощущением утраты.
Молодое поколение не унаследовало умения, вкусов или терпения, которые не
позволили бы разорваться цепи деревенской жизни... Такие опоры, как дом и
родина, приносящая удовлетворение работа, почтение к природе, деревенская
солидарность, исчезли; гармония, лад уступили место разладу [10, с. 9].
Фундаментальные основы прочности
народной жизни они связывают с соединением духовно-нравственных начал и
творческой практики народа. Тема жизни поколений, тема природы, единство
родового, социального и природного начал в народе характерна для творчества В.
Солоухина. Ю. Куранова, В. Астафьева [12].
В 1970-е Астафьев и Распутин говорят
о происходящем в деревне как о цивилизационной и моральной катастрофе:
гармоничный старый мир, полный праведности и особого сельского «лада», гибнет
под напором бездушной техногенной цивилизации. Распад крестьянской жизни у
деревенщиков приравнивается к распаду души или нравственного закона; чего-то
священного и важного, без чего мир стоять не может.
В творчестве Астафьева главные вопросы –это проблема изображения близкого и
далекого прошлого деревни, ее нынешние заботы в свете общечеловеческих проблем,
влияние цивилизации.
Деревенская тема поначалу наиболее
полно воплотилась в первой книге «Последнего поклона», повести «Ода русскому огороду»,
рассказе «Жизнь прожить», многих «Затесях». В них ощущение “малой родины” с ее
подворьем и пашней как гармонического мироздания. Поэтизация естественности
природного и хозяйственного круговорота жизни. Включенность в него как мерило
истинности существования человека. Своеобычность национальных характеров.
Наума Лейдерман в своей работе «Крик
сердца. Творческий облик Виктора Астафьева» отметил, что проблема лада и
разлада остается у В. Астафьева самой болевой точкой размышления о своем
народе. С середины 1970-х годов целостная традиция “деревенской” прозы в
творчестве Астафьева все более утрачивается. Составляющее ее ядро равновесие
“лада и разлада” нарушается уже во второй книге “Последнего поклона” (1978) и
“Царь-рыбе” (1975), а особенно в “Печальном детективе” (1986), где очевиден
резкий крен к исследованию нравственного и социального неблагополучия того, что
прежде виделось светлым, добрым и радостным. Меняется эмоциональная окраска.
Прежде она создавалась душевным просветлением, радостью общего труда, теплотой
семейного застолья. Теперь - бесчисленными столкновениями с многоликой
бесчеловечностью, равнодушием и жестокостью. Все громче звучит “крик
изболевшейся души”. Пожалуй, горше всего для Астафьева укоренившаяся с давних
лет притерпелость народной, особенно глубинной деревенской России к
повседневной униженности и утрате самоуважения, уже и не замечаемая самими
людьми.
В отличие от Шукшина, В. Астафьев не
заботился о лояльности в оценке миграции из деревни в город. В «Зрячем посохе»
(1978–1982, опубл. 1988) массовый исход вчерашних крестьян он интерпретировал
как поворотный исторический пункт: это – отрыв от земли, «корней», за которым
стоит переориентация человечества с «подлинного» на «искусственное», утрата
индивидуальности и всеобщая унификация.
При этом Астафьев переворачивает
прогрессистские концепции и утверждает, что внутри «несовершенного» социального
порядка деревни были все потенции для развития личности, ныне ставшей лозунгом
движения по пути прогресса. Старая крестьянская жизнь, с точки зрения писателя,
и была «царством свободы», неведомой современному цивилизованному человеку: «…крестьянин
был всегда занят, всегда в заботах и работах, это потом, не сами крестьяне, а
те, кто «радеть» будет за них и «освобождать» их, назовут жизнь крестьянина
кабалой и освободят от кабалы…» [11].
В центральных произведениях 1980-х,
«Печальном детективе» и «Людочке», Астафьев действительно изображает ситуацию
безнаказанного натиска зла и насилия на человечность и в очередной раз
демонстрирует, во-первых, открытость проблематике, возникающей на стыке
биологического и социального, во-вторых, расфокусированность двух типов оптики,
которыми он в равной мере пользуется, – оптики моралиста и оптики «натуралиста».
Со временем Астафьев все больше
сосредоточивается на проблеме неподатливости людской природы просвещающему
воздействию культуры, истоках зла и интуитивном выборе человечеством нисходящей
траектории развития.
Примерно с конца 1970-х годов
разнообразные факты и явления, от случаев бытового насилия до глобального
экологического кризиса, писатель упорядочивает в рамках дискурса деградации.
Парадоксально, однако, что основой астафьевского самоопределения все это время
остается предложенная критиком А. Макаровым еще в 1960-е годы формула: «…по
натуре своей он моралист и певец человечности…» [8].
«Я – последний, кто разочаруется в
человеке» [2], – заявлял Астафьев в 1997 году. Он действительно наследует, не
избегая при этом терапевтического самоубеждения, руссоистской идее изначальной
предрасположенности личности к добру: «Человек-то ведь задуман Богом хорошо»
[3].
Апофеозом темы “простого человека” в
литературе “оттепели” стал именно астафьевский рассказ — назывался он «Ясным ли
днем» (1967). Образ Сергея Митрофановича несет в себе очень важную для
Астафьева идею — идею лада. С этого рассказа начала складываться художественная
система В. Астафьева — со своим кругом героев, живущих в огромном народном
“рое”, с острой сердечной чуткостью к радостям и гореванью людскому, с какой-то
эмоциональной распахнутостью тона повествователя, готового к веселью и не
стыдящегося слез.
Попытки Астафьева объяснить для него
необъяснимое – жестокость человека по отношению к природе и себе подобным
вплотную подводят его к мысли о биологической детерминированности склонности к
насилию. Животное начало укоренено в человеческой природе, и аномальный, по
мысли писателя, ход развития человеческой цивилизации стимулирует его
высвобождение. Особенно это проявилось в рассказе «Людочка». Это произведение
очень актуально и сейчас, в наше время, спустя 35 лет. Небольшое произведение
вместило в себя многие проблемы, волнующие писателя: загрязнение окружающей
среды, падение общественной нравственности и деградация личности, а также
гибель русской деревни. Патриархальный
мир деревни почти полностью уничтожен, надежда на его спасительную функцию
минимальна. Даже священный в русской литературе образ матери, живущей в деревне
и призванной быть хранительницей устоев, создан Астафьевым без сочувствия. В.П.
Астафьевым показан процесс нравственной гибели деревни, ее вымирание.
Еще в начале 1980-х годов тонкий
интерпретатор астафьевской прозы критик Валентин Курбатов, прочитав «Зрячий
посох» и некоторые «затеси», где уже был очевиден интерес писателя к проблемам
зла и насилия, увидел в этих текстах свидетельство кризиса. Он связал последний
с нахождением Астафьева в маргинальном пространстве – между «жизнью»,
ассоциируемой с традиционным крестьянским миром, и «культурой»: «Ожесточение
сердца угадывается сразу… доходя до степени неживой, словно Вы сами себя
заводите. Раньше Вас лечила природа, родовая память, наследованная баушкина
кровь с ее здоровой соразмерностью и покоем поля, дерева, неба, родная земля
лечила, потому что была вдали и далью очищена. А теперь, когда она рядом, в ней
дурное на глаза первым лезет, и душа осердилась. Тут чистое зрение может быть
возвращено только великой культурой, которая всегда милосердна, потому что
видела человека в разных ситуациях и научилась прощать его».
Большое место в творческой биографии
Астафьева заняла работа над двумя прозаическими циклами “Последний поклон” и
“Царь-рыба”. С одной стороны, в этих книгах автор ведет поиск основ
нравственного «самостоянья человека», и ведет в тех направлениях, которые
представлялись очень перспективными в 1970-е годы: в «Последнем поклоне» это «возвращение
к корням народной жизни», а в «Царь-рыбе» — это «возвращение к природе» [7, с.].
В произведении «Царь-рыба» писатель
обращается к первооснове человеческого существования — к связи «Человек и
Природа». Астафьев ищет ключ к объяснению нравственных достоинств и
нравственных пороков личности, отношение к природе выступает в качестве
«выверки» духовной состоятельности личности. Много образов –символов, метафор,
сравнений: Енисей – «река жизни», образ матери и ребенка - образ Древа,
питающего свой Росток, «венец всех дневных свершений и забот — вечерняя
трапеза, святая, благостная» - единение людей, разумно живущих в сообществе, в
ладу с природой и между собой.
Заканчивается «Царь-рыба» трагическим
вопрошанием Автора: «Так что же я ищу, отчего я мучаюсь, почему, зачем? — нет
мне ответа».
Как говорил один из героев в
произведении «Царь рыба»: «Природа сама рассудит, где зло, а где добро». В
обоих произведениях мы видим, что природа это не «мастерская» для человека, а
живая, трепещущая и необратимая сила, с которой нельзя вступать в борьбу. И
поэтому самое отношение человека и природы Астафьев предлагает рассматривать
как отношение родственное, как отношение между матерью и её детьми.
В. Астафьев так определял суть произведения
«Царь – рыба»: «Всем строем своей повести я хотел сказать читателю: настало
время хранить, а еще вернее – охранять природу. И если нельзя не тратить, то
делать это надо с умом, бережно… Тут, как нигде, со всей наглядностью ясно, что
защита природы – это глубоко человеческая задача, если хотите, это защита,
самого человека от нравственного саморазрушения…».
В произведении «Последний поклон»
писатель создал максимально широкую и многоцветную панораму жизни народа, и в
центре мироздания – человек.
Народ в изображении Астафьева,
оказывается, не есть нечто однородно цельное, а в нем есть все и всякое — и
доброе, и жестокое, и прекрасное, и отвратительное, и мудрое, и тупое
«Последний поклон»- это всегда поклон
родному миру, это умиление всем тем хорошим, что было в этом мире, и это
горевание о том злом, дурном, жестоком, что в этом мире есть, потому что это
все равно родное.
Проблема лада и разлада поставлена в
рассказе «Жизнь прожить» и в романе «Печальный детектив». Разлад виден в укладе
жизни героев, в «вразноплясе». «Вразнопляс» — это разобщенность в самой
неделимой “молекуле” общества, в семье, «вразнопляс» — это вечно пьяный папуля
Костинтин, что детей своих родимых видел “только исключительно по праздникам”,
это и бабка Сысолятиха -Шопотница, что для облегчения жизни семьи принялась
сводить со свету новорожденного внука… Только единение с другими, тревога за родных, чувство заботы
возвращают лад. Лад -это вечный груз, вечная, без роздыху тревога, — помогать,
вытаскивать, спасать, жалеть. Писатель утверждает: чем горше испытания, чем
тревожнее угроза для жизни, тем прочнее вяжутся узы лада. И в “Печальном
детективе” та же, только по-иному реализованная идея: уж на что грешны, несуразны
в поведении и поступках тетя Граня и Лавря-казак, бабка Тутышиха и Чича-кочегар,
есть та частица лада, те осколки сердечной отзывчивости и остатки теплоты, которые
хранятся с тех времен, «когда надо было не только держаться вместе, но вместе и
исхитряться, чтоб выстоять».
«Деревенская проза» заняла в русской
литературе ХХ века значительное место именно потому, что была генетически
связана с народным самосознанием в широком смысле этого понятия. Её
отличительной чертой является рассмотрение этических и эстетических проблем в
неразрывной связи с социально-психологическими проблемами не только в
национальных, но и общечеловеческих масштабах, осознание писателем собственного
призвания как высокого духовного служения.
Критик А. Макаров, говоря о
творчестве Виктора Петровича, отмечает: «По натуре своей он моралист и певец
человечности», в судьбах своих героев «выделяет этические моменты, какие
понятны всякому времени, и нынешнему, и завтрашнему…» [7].
Список использованной литературы и
интернет – ресурсов.
1.
Анастасьев Н., Давыдов Ю. Любовь к
«ближнему» или «дальнему»? // Литературная газета. 1989. 22 февраля. С. 2.
2.
Астафьев В.П. «Я – последний, кто
разочаруется в человеке» [записал А. Тарасов] // Известия. 1997. 6 декабря. С.
6.
3.
Астафьев В.П. Край жизни. Т. 12. С. 316.
4.
Белая Г.А. Перепутье // Вопросы
литературы. – 1987. – №12. – С.13
5.
Бочарова А. Г., Белая Г. А. Современная
русская советская литература. – М.: Просвещение, 1987. – 256 с.
6.
Крест бесконечный. В. Астафьев – В.
Курбатов: Письма из глубины России. Иркутск, 2002. С. 127–128.
7.
Лейдерман, Н.Л. Крик сердца: творческий
облик В. Астафьева / Н.Л. Лейдерман. //Урал. - 2001. - №10. - С. 225-245
8.
Макаров А.Н. Во глубине России // Макаров
А.Н. Литературно-критические работы: В 2 т. М., 1982. Т. 2. С. 184.
9.
Новая газета. Виктор Астафьев: «Мы не на
земле живем - на мешке с костями» [Электронный ресурс] - Режим доступа: <http://www.novayagazeta.ru/arts/63423.html>.
- Дата доступа: 05.05.2014.
10.
Партэ К. Деревенская проза: светлое
прошлое. – Изд. ТГПУ, 2004. – С. 204
11.
Разувалова А. Писатели-«деревенщики»:
литература и консервативная идеология 1970-х годов. – М.: Новое литературное
обозрение, 2015
12.
http://www.bukinistu.ru/russkaya-literatura-hh-veka/derevenskaya-proza-60-90-godov.html
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.