Андрей Платонов
В прекрасном и
яростном мире
(Машинист Мальцев)
1
В Толубеевском
депо лучшим паровозным машинистом считался Александр Васильевич Мальцев.
Ему было лет
тридцать, но он уже имел квалификацию машиниста первого класса и давно водил
скорые поезда. Когда в наше депо прибыл первый мощный пассажирский паровоз
серии «ИС», то на эту машину назначили работать Мальцева, что было вполне
разумно и правильно. Помощником у Мальцева работал пожилой человек из деповских
слесарей по имени Федор Петрович Драбанов, но он вскоре выдержал экзамен на
машиниста и ушел работать на другую машину, а я был, вместо Драбанова,
определен работать в бригаду Мальцева помощником; до того я тоже работал
помощником механика, но только на старой, маломощной машине.
Я был доволен
своим назначением. Машина «ИС», единственная тогда на нашем тяговом участке,
одним своим видом вызывала у меня чувство воодушевления; я мог подолгу глядеть
на нее, и особая растроганная радость пробуждалась во мне — столь же
прекрасная, как в детстве при первом чтении стихов Пушкина. Кроме того, я желал
поработать в бригаде первоклассного механика, чтобы научиться у него искусству
вождения тяжелых скоростных поездов.
Александр
Васильевич принял мое назначение в его бригаду спокойно и равнодушно; ему было,
видимо, все равно, кто у него будет состоять в помощниках.
Перед поездкой я,
как обычно, проверил все узлы машины, испытал все ее обслуживающие и вспомогательные
механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич
видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова
проверил состояние машины, точно он не доверял мне.
Так повторялось и
впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр Васильевич постоянно
вмешивался в мои обязанности, хотя и огорчался молчаливо. Но обыкновенно, как
только мы были в ходу, я забывал про свое огорчение. Отвлекаясь вниманием от
приборов, следящих за состоянием бегущего паровоза, от наблюдения за работой
левой машины и пути впереди, я посматривал на Мальцева. Он вел состав с
отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного
артиста, вобравшего весь внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому
властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперед отвлеченно,
как пустые, но я знал, что он видел ими всю дорогу впереди и всю природу,
несущуюся нам навстречу, — даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром
вонзающейся в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и
он поворачивал на мгновение голову вслед за воробьем: что с ним станется после
нас, куда он полетел.
По нашей вине мы
никогда не опаздывали; напротив, часто нас задерживали на промежуточных
станциях, которые мы должны проследовать с ходу, потому что мы шли с нагоном
времени и нас посредством задержек обратно вводили в график.
Обычно мы работали
молча; лишь изредка Александр Васильевич, не оборачиваясь в мою сторону, стучал
ключом по котлу, желая, чтобы я обратил свое внимание на какой-нибудь непорядок
в режиме работы машины, или подготавливая меня к резкому изменению этого
режима, чтобы я был бдителен. Я всегда понимал безмолвные указания своего
старшего товарища и работал с полным усердием, однако механик по-прежнему
относился ко мне, равно и к смазчику-кочегару, отчужденно и постоянно проверял
на стоянках пресс-масленки, затяжку болтов в дышловых узлах, опробовал буксы на
ведущих осях и прочее. Если я только что осмотрел и смазал какую-либо рабочую
трущуюся часть, то Мальцев вслед за мной снова ее осматривал и смазывал, точно
не считая мою работу действительной.
— Я, Александр
Васильевич, этот крейцкопф уже проверил, — сказал я ему однажды, когда он стал
проверять эту деталь после меня.
— А я сам хочу, —
улыбнувшись, ответил Мальцев, и в улыбке его была грусть, поразившая меня.
Позже я понял
значение его грусти и причину его постоянного равнодушия к нам. Он чувствовал
свое превосходство перед нами, потому что понимал машину точнее, чем мы, и он
не верил, что я или кто другой может научиться тайне его таланта, тайне видеть
одновременно и попутного воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент
путь, вес состава и усилие машины. Мальцев понимал, конечно, что в усердии, в
старательности мы даже можем его превозмочь, но не представлял, чтобы мы больше
его любили паровоз и лучше его водили поезда, — лучше, он думал, было нельзя. И
Мальцеву поэтому было грустно с нами; он скучал от своего таланта, как от
одиночества, не зная, как нам высказать его, чтобы мы поняли.
И мы, правда, не
могли понять его умения. Я попросил однажды разрешить повести мне состав
самостоятельно; Александр Васильевич позволил мне проехать километров сорок и
сел на место помощника. Я повел состав, и через двадцать километров уже имел
четыре минуты опоздания, а выходы с затяжных подъемов преодолевал со скоростью
не более тридцати километров в час. После меня машину повел Мальцев; он брал
подъемы со скоростью пятидесяти километров, и на кривых у него не забрасывало
машину, как у меня, и он вскоре нагнал упущенное мною время.
2
Около года я
работал помощником у Мальцева, с августа по июль, и 5 июля Мальцев совершил
свою последнюю поездку в качестве машиниста курьерского поезда...
Мы взяли состав в
восемьдесят пассажирских осей, опоздавший до нас в пути на четыре часа.
Диспетчер вышел к паровозу и специально попросил Александра Васильевича
сократить, сколь возможно, опоздание поезда, свести это опоздание хотя бы к
трем часам, иначе ему трудно будет выдать порожняк на соседнюю дорогу. Мальцев
пообещал ему нагнать время, и мы тронулись вперед.
Было восемь часов
пополудни, но летний день еще длился, и солнце сияло с торжественной утренней
силой. Александр Васильевич потребовал от меня держать все время давление пара
в котле лишь на полатмосферы ниже предельного.
Через полчаса мы
вышли в степь, на спокойный мягкий профиль. Мальцев довел скорость хода до
девяноста километров и ниже не сдавал, наоборот — на горизонталях и малых
уклонах доводил скорость до ста километров. На подъемах я форсировал топку до
предельной возможности и заставлял кочегара вручную загружать шуровку, в помощь
стоккерной машине, ибо пар у меня садился.
Мальцев
гнал машину вперед, отведя регулятор на всю дугу и отдав реверс на полную
отсечку. Мы теперь шли навстречу мощной туче, появившейся из-за горизонта. С
нашей стороны тучу освещало солнце, а изнутри ее рвали свирепые, раздраженные
молнии, и мы видели, как мечи молний вертикально вонзались в безмолвную дальнюю
землю, и мы бешено мчались к той дальней земле, словно спеша на ее защиту.
Александра Васильевича, видимо, увлекло это зрелище: он далеко высунулся в
окно, глядя вперед, и глаза его, привыкшие к дыму, к огню и пространству,
блестели сейчас воодушевлением. Он понимал, что работа и мощность нашей машины
могла идти в сравнение с работой грозы, и, может быть, гордился этой мыслью.
Вскоре мы
заметили пыльный вихрь, несшийся по степи нам навстречу. Значит, и грозовую
тучу несла буря нам в лоб. Свет потемнел вокруг нас; сухая земля и степной
песок засвистели и заскрежетали по железному телу паровоза; видимости не стало,
и я пустил турбодинамо для освещения и включил лобовой прожектор впереди
паровоза. Нам теперь трудно было дышать от горячего пыльного вихря,
забивавшегося в кабину и удвоенного в своей силе встречным движением машины, от
топочных газов и раннего сумрака, обступившего нас. Паровоз с воем пробивался
вперед, в смутный, душный мрак — в щель света, создаваемую лобовым прожектором.
Скорость упала до шестидесяти километров; мы работали и смотрели вперед, как в
сновидении.
Вдруг
крупная капля ударила по ветровому стеклу — и сразу высохла, испитая жарким
ветром. Затем мгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц и проник в меня до
самого содрогнувшегося сердца; я схватился за кран инжектора, но боль в сердце
уже отошла от меня, и я сразу поглядел в сторону Мальцева — он смотрел вперед и
вел машину, не изменившись в лице.
— Что это было? —
спросил я у кочегара.
— Молния, — сказал
он. — Хотела в нас попасть, да маленько промахнулась.
Мальцев расслышал
наши слова.
— Какая молния? —
спросил он громко.
— Сейчас была, —
произнес кочегар.
— Я не видел, —
сказал Мальцев и снова обратился лицом наружу.
— Не видел! —
удивился кочегар. — Я думал — котел взорвался, во как засветило, а он не видел.
Я тоже усомнился,
что это была молния.
— А гром где? —
спросил я.
— Гром мы
проехали, — объяснил кочегар. — Гром всегда после бьет. Пока он вдарил, пока
воздух расшатал, пока туда-сюда, мы уже прочь его пролетели. Пассажиры, может,
слыхали, — они сзади.
Далее мы вошли в
ливень, но скоро миновали его и выехали в утихшую, темную степь, над которой
неподвижно покоились смирные, изработавшиеся тучи.
Потемнело вовсе, и
наступила спокойная ночь. Мы ощущали запах сырой земли, благоухание трав и
хлебов, напитанных дождем и грозой, и неслись вперед, нагоняя время.
Я заметил, что
Мальцев стал хуже вести машину — на кривых нас забрасывало, скорость доходила
то до ста с лишним километров, то снижалась до сорока. Я решил, что Александр
Васильевич, наверно, очень уморился, и поэтому ничего не сказал ему, хотя мне
было очень трудно держать в наилучшем режиме работу топки и котла при таком
поведении механика. Однако через полчаса мы должны остановиться для набора
воды, и там, на остановке, Александр Васильевич поест и немного отдохнет. Мы
уже нагнали сорок минут, а до конца нашего тягового участка мы нагоним еще не
менее часа.
Все же я
обеспокоился усталостью Мальцева и стал сам внимательно глядеть вперед — на
путь и на сигналы. С моей стороны, над левой машиной, горела на весу
электрическая лампа, освещая машущий, дышловой механизм. Я хорошо видел
напряженную, уверенную работу левой машины, но затем лампа над нею припотухла и
стала гореть бедно, как одна свечка. Я обернулся в кабину. Там тоже все лампы
горели теперь в четверть накала, еле освещая приборы. Странно, что Александр
Васильевич не постучал мне ключом в этот момент, чтобы указать на такой
непорядок. Ясно было, что турбодинамо не давала расчетных оборотов и напряжение
упало. Я стал регулировать турбодинамо через паропровод и долго возился с этим
устройством, но напряжение не поднималось.
В это время
туманное облако красного света прошло по циферблатам приборов и потолку кабины.
Я выглянул наружу.
Впереди, во тьме,
близко или далеко — нельзя было установить, красная полоса света колебалась
поперек нашего пути. Я не понимал, что это было, но понял, что надо делать.
— Александр
Васильевич! — крикнул я и дал три гудка остановки.
Раздались взрывы
петард под бандажами наших колес. Я бросился к Мальцеву; он обернул ко мне свое
лицо и поглядел на меня пустыми покойными глазами. Стрелка на циферблате
тахометра показывала скорость в шестьдесят километров.
— Мальцев! —
закричал я. — Мы петарды давим! — и протянул руку к управлению.
— Прочь! —
воскликнул Мальцев, и глаза его засияли, отражая свет тусклой лампы над тахометром.
Он мгновенно дал
экстренное торможение и перевел реверс назад.
Меня прижало к
котлу, я слышал, как выли бандажи колес, стругавшие рельсы.
— Мальцев! —
сказал я. — Надо краны цилиндров открыть, машину сломаем.
— Не надо! Не
сломаем! — ответил Мальцев.
Мы остановились. Я
закачал инжектором воду в котел и выглянул наружу. Впереди нас, метрах в
десяти, стоял на нашей линии паровоз, тендером в нашу сторону. На тендере
находился человек; в руках у него была длинная кочерга, раскаленная на конце до
красного цвета; ею и махал он, желая остановить курьерский поезд. Паровоз этот
был толкачом товарного состава, остановившегося на перегоне.
Значит, пока я
налаживал турбодинамо и не глядел вперед, мы прошли желтый светофор, а затем и
красный и, вероятно, не один предупреждающий сигнал путевых обходчиков. Но
отчего эти сигналы не заметил Мальцев?
— Костя! — позвал
меня Александр Васильевич.
Я подошел к нему.
— Костя! Что там
впереди нас?
Я объяснил ему.
— Костя... Дальше
ты поведешь машину, я ослеп.
На другой день я
привел обратный состав на свою станцию и сдал паровоз в депо, потому что у него
на двух скатах слегка сместились бандажи. Доложив начальнику депо о
происшествии, я повел Мальцева под руку к месту его жительства; сам Мальцев был
в тяжком удручении и не пошел к начальнику депо.
Мы еще не дошли до
того дома на заросшей травою улице, в котором жил Мальцев, как он попросил меня
оставить его одного.
— Нельзя, —
ответил я. — Вы, Александр Васильевич, слепой человек.
Он посмотрел на
меня ясными, думающими глазами.
— Теперь я вижу,
ступай домой... Я вижу все — вон жена вышла встретить меня.
У ворот дома, где
жил Мальцев, действительно стояла в ожидании женщина, жена Александра
Васильевича, и ее открытые черные волосы блестели на солнце.
— А у нее голова
покрытая или безо всего? — спросил я.
— Без, — ответил
Мальцев. — Кто слепой — ты или я?
— Ну, раз видишь,
то смотри, — решил я и отошел от Мальцева.
3
Мальцева отдали
под суд, и началось следствие. Меня вызвал следователь и спросил, что я думаю о
происшествии с курьерским поездом. Я ответил, что думал, — что Мальцев не
виноват.
— Он ослеп от
близкого разряда, от удара молнии, — сказал я следователю. — Он был контужен, и
нервы, которые управляют зрением, были у него повреждены... Я не знаю, как это
нужно сказать точно.
— Я вас понимаю, —
произнес следователь, — вы говорите точно. Это все возможно, но не достоверно.
Ведь сам Мальцев показал, что он молнии не видел.
— А я ее видел, и
смазчик ее тоже видел.
— Значит, молния
ударила ближе к вам, чем к Мальцеву, — рассуждал следователь. — Почему же вы и
смазчик не контужены, не ослепли, а машинист Мальцев получил контузию
зрительных нервов и ослеп? Как вы думаете?
Я стал в тупик, а
затем задумался.
— Молнию Мальцев
увидеть не мог, — сказал я.
Следователь удивленно
слушал меня.
— Он увидеть ее не
мог. Он ослеп мгновенно — от удара электромагнитной волны, которая идет впереди
света молнии. Свет молнии есть последствие разряда, а не причина молнии.
Мальцев был уже слепой, когда молния засветилась, а слепой не мог увидеть
света.
— Интересно, —
улыбнулся следователь. — Я бы прекратил дело Мальцева, если бы он и сейчас был
слепым. Но вы же знаете, теперь он видит так же, как мы с вами.
— Видит, —
подтвердил я.
— Был ли он
слепым, — продолжал следователь, — когда на огромной скорости вел курьерский
поезд в хвост товарному поезду?
— Был, —
подтвердил я.
Следователь
внимательно посмотрел на меня.
— Почему же он не
передал управление паровозом вам или, по крайней мере, не приказал вам
остановить состав?
— Не знаю, — сказал
я.
— Вот видите, —
говорил следователь. — Взрослый сознательный человек управляет паровозом
курьерского поезда, везет на верную гибель сотни людей, случайно избегает
катастрофы, а потом оправдывается тем, что он был слеп. Что это такое?
— Но ведь он и сам
бы погиб! — говорю я.
— Вероятно. Однако
меня больше интересует жизнь сотен людей, чем жизнь одного человека. Может
быть, у него были свои причины погибнуть.
— Не было, —
сказал я.
Следователь стал
равнодушен; он уже заскучал от меня, как от глупца.
— Вы все знаете,
кроме главного, — в медленном размышлении сказал он. — Вы можете идти.
От следователя я
пошел на квартиру Мальцева.
— Александр
Васильевич, — сказал я ему, — почему вы не позвали меня на помощь, когда
ослепли?
— А я видел, —
ответил он. — Зачем ты нужен мне был?
— Что вы видели?
— Все: линию,
сигналы, пшеницу в степи, работу правой машины — я все видел...
Я озадачился.
— А как же так у
вас вышло? Вы проехали все предупреждения, вы шли прямо в хвост другому
составу...
Бывший механик
первого класса грустно задумался и тихо ответил мне, как самому себе:
— Я привык видеть
свет, и я думал, что вижу его, а я видел его тогда только в своем уме, в
воображении. На самом деле я был слепой, но я этого не знал. Я и в петарды не
поверил, хотя и услышал их: я подумал, что ослышался. А когда ты дал гудки
остановки и закричал мне, я видел впереди зеленый сигнал, я сразу не догадался.
Теперь я понял
Мальцева, но не знал, почему он не скажет о том следователю — о том, что после
того, как он ослеп, он еще долго видел мир в своем воображении и верил в его
действительность. И я спросил об этом Александра Васильевича.
— А я ему говорил,
— ответил Мальцев.
— А он что?
— «Это, говорит,
ваше воображение было; может, вы и сейчас воображаете что-нибудь, я не знаю.
Мне, говорит, нужно установить факты, а не ваше воображение или мнительность.
Ваше воображение — было оно или нет — я проверить не могу, оно было лишь у вас
в голове; это ваши слова, а крушение, которое чуть-чуть не произошло, — это
действие».
— Он прав, — сказал
я.
— Прав, я сам
знаю, — согласился машинист. — И я тоже прав, а не виноват. Что же теперь
будет?
— В тюрьме сидеть
будешь, — сообщил я ему.
4
Мальцева посадили
в тюрьму. Я по-прежнему ездил помощником, но только уже с другим машинистом — осторожным
стариком, тормозившим состав еще за километр до желтого светофора, а когда мы
подъезжали к нему, то сигнал переделывался на зеленый, и старик опять начинал
волочить состав вперед. Это была не работа: я скучал по Мальцеву.
Зимою я был в
областном городе и посетил своего брата, студента, жившего в университетском
общежитии. Брат сказал мне среди беседы, что у них, в университете, есть в
физической лаборатории установка Тесла для получения искусственной молнии. Мне
пришло в голову некоторое соображение, неуверенное и еще не ясное для меня
самого.
Возвратившись
домой, я обдумал свою догадку относительно установки Тесла и решил, что моя
мысль правильна. Я написал письмо следователю, ведшему в свое время дело
Мальцева, с просьбой испытать заключенного Мальцева на подверженность его
действию электрических разрядов. В случае, если будет доказана подверженность
психики Мальцева либо его зрительных органов действию близких внезапных
электрических разрядов, то дело Мальцева надо пересмотреть. Я указал следователю,
где находится установка Тесла и как нужно произвести опыт над человеком.
Следователь долго
не отвечал мне, но потом сообщил, что областной прокурор согласился произвести
предложенную мною экспертизу в университетской физической лаборатории.
Через несколько
дней следователь вызвал меня повесткой. Я пришел к нему взволнованный, заранее
уверенный в счастливом решении дела Мальцева.
Следователь
поздоровался со мной, но долго молчал, медленно читая какую-то бумагу
печальными глазами; я терял надежду.
— Вы подвели
своего друга, — сказал затем следователь.
— А что? Приговор
остается прежний?
— Нет. Мы
освободим Мальцева. Приказ уже дан, — может быть, Мальцев уже дома.
— Благодарю вас. —
Я встал на ноги перед следователем.
— А мы вас
благодарить не будем. Вы дали плохой совет: Мальцев опять слепой...
Я сел на стул в
усталости, во мне мгновенно сгорела душа, и я захотел пить.
— Эксперты без
предупреждения, в темноте, провели Мальцева под установкой Тесла, — говорил мне
следователь. — Включен был ток, произошла молния, и раздался резкий удар.
Мальцев прошел спокойно, но теперь он снова не видит света — это установлено
объективным путем, судебно-медицинской экспертизой.
Следователь попил
воды и добавил:
— Сейчас он опять
видит мир только в одном своем воображении... Вы его товарищ, помогите ему.
— Может быть, к
нему опять вернется зрение, — высказал я надежду, — как было тогда, после
паровоза...
Следователь
подумал.
— Едва ли... Тогда
была первая травма, теперь вторая. Рана нанесена по раненому месту.
И, не сдерживаясь
более, следователь встал и в волнении начал ходить по комнате.
— Это я виноват...
Зачем я послушался вас и, как глупарь, настоял на экспертизе! Я рисковал
человеком, а он не вынес риска.
— Вы не виноваты,
вы ничем не рисковали, — утешил я следователя. — Что лучше — свободный слепой
человек или зрячий, но невинно заключенный?
— Я не знал, что
мне придется доказать невиновность человека посредством его несчастья, — сказал
следователь. — Это слишком дорогая цена.
— Вы следователь,
— объяснил я ему. — Вы должны знать про человека все, и даже то, чего он сам
про себя не знает...
— Я вас понимаю,
вы правы, — тихо произнес следователь.
— Вы не
волнуйтесь, товарищ следователь... Тут действовали факты внутри человека, а вы
искали их только снаружи. Но вы сумели понять свой недостаток и поступили с
Мальцевым как человек благородный. Я вас уважаю.
— Я вас тоже, —
сознался следователь. — Знаете, из вас мог бы выйти помощник следователя...
— Спасибо, но я
занят: я помощник машиниста на курьерском паровозе.
Я ушел. Я не был
другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без внимания и заботы. Но я
хотел защитить его от горя судьбы, я был ожесточен против роковых сил, случайно
и равнодушно уничтожающих человека; я почувствовал тайный, неуловимый расчет
этих сил — в том, что они губили именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я
понимал, что в природе не существует такого расчета в нашем человеческом,
математическом смысле, но я видел, что происходят факты, доказывающие
существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти
гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей. Я решил не сдаваться,
потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах
природы и в нашей судьбе, — я чувствовал свою особенность человека. И я пришел
в ожесточение и решил воспротивиться, сам еще не зная, как это нужно сделать.
5
На следующее лето
я сдал экзамен на звание машиниста и стал ездить самостоятельно на паровозе
серии «СУ», работая на пассажирском местном сообщении. И почти всегда, когда я
подавал паровоз под состав, стоявший у станционной платформы, я видел Мальцева,
сидевшего на крашеной скамейке. Облокотившись рукою на трость, поставленную
между ног, он обращал в сторону паровоза свое страстное, чуткое лицо с
опустевшими слепыми глазами, и жадно дышал запахом гари и смазочного масла и
внимательно слушал ритмичную работу паровоздушного насоса. Утешить его мне было
нечем, и я уезжал, а он оставался.
Шло лето; я
работал на паровозе и часто видел Александра Васильевича — не только на
вокзальной платформе, но встречал его и на улице, когда он медленно шел,
ощупывая дорогу тростью. Он осунулся и постарел за последнее время; жил он в
достатке — ему определили пенсию, жена его работала, детей у них не было, но
тоска, безжизненная участь снедали Александра Васильевича, и тело его худело от
постоянного горя. Я с ним иногда разговаривал, но видел, что ему скучно было
беседовать о пустяках и довольствоваться моим любезным утешением, что и слепой
— это тоже вполне полноправный, полноценный человек.
— Прочь! — говорил
он, выслушав мои доброжелательные слова.
Но я тоже был
сердитый человек, и, когда, по обычаю, он однажды велел уходить мне прочь, я
сказал ему:
— Завтра в десять
тридцать я поведу состав. Если будешь сидеть тихо, я возьму тебя в машину.
Мальцев
согласился.
— Ладно. Я буду
смирным. Дай мне там в руки что-нибудь, — дай реверс подержать: я крутить его
не буду.
— Крутить его ты
не будешь! — подтвердил я. — Если покрутишь, я тебе дам в руки кусок угля и
больше сроду не возьму на паровоз.
Слепой промолчал;
он настолько хотел снова побыть на паровозе, что смирился передо мной.
На другой день я
пригласил его с крашеной скамейки на паровоз и сошел к нему навстречу, чтобы
помочь ему подняться в кабину.
Когда мы тронулись
вперед, я посадил Александра Васильевича на свое место машиниста, я положил
одну его руку на реверс и другую на тормозной автомат и поверх его рук положил
свои руки. Я водил своими руками, как надо, и его руки тоже работали. Мальцев
сидел молчаливо и слушался меня, наслаждаясь движением машины, ветром в лицо и
работой. Он сосредоточился, забыл свое горе слепца, и кроткая радость осветила
изможденное лицо этого человека, для которого ощущение машины было блаженством.
В обратный
конец мы ехали подобным же способом: Мальцев сидел на месте механика, а я
стоял, склонившись, возле него и держал свои руки на его руках. Мальцев уже
приноровился работать таким образом настолько, что мне было достаточно легкого
нажима на его руку, и он с точностью ощущал мое требование. Прежний,
совершенный мастер машины стремился превозмочь в себе недостаток зрения и
чувствовать мир другими средствами, чтобы работать и оправдать свою жизнь.
На спокойных
участках я вовсе отходил от Мальцева и смотрел вперед со стороны помощника.
Мы уже были на
подходе к Толубееву; наш очередной рейс благополучно заканчивался, и шли мы
вовремя. Но на последнем перегоне нам светил навстречу желтый светофор. Я не
стал преждевременно сокращать хода и шел на светофор с открытым паром. Мальцев
сидел спокойно, держа левую руку на реверсе; я смотрел на своего учителя
с тайным ожиданием...
— Закрой пар! —
сказал мне Мальцев.
Я промолчал,
волнуясь всем сердцем.
Тогда Мальцев
встал с места, протянул руку к регулятору и закрыл пар.
— Я вижу желтый
свет, — сказал он и повел рукоятку тормоза на себя.
— А может быть, ты
опять только воображаешь, что видишь свет! — сказал я Мальцеву.
Он повернул ко мне
свое лицо и заплакал. Я подошел к нему и поцеловал его в ответ:
— Веди машину до
конца, Александр Васильевич: ты видишь теперь весь свет!
Он довел машину до
Толубеева без моей помощи. После работы я пошел вместе с Мальцевым к нему на квартиру,
и мы вместе с ним просидели весь вечер и всю ночь.
Я боялся
оставить его одного, как родного сына, без защиты против действия внезапных и
враждебных сил нашего прекрасного и яростного мира.
Личностные
и профессиональные качества машиниста Мальцева
Возраст
|
|
Квалификация
|
|
Ответственность
в работе
|
|
Отношение
к рабочим
|
|
Личностные
качества
|
|
Отношение
к своей профессии
|
|
Профессиональные
качества
|
|
Личностные
и профессиональные качества машиниста Мальцева
Возраст
|
|
Квалификация
|
|
Ответственность
в работе
|
|
Отношение
к рабочим
|
|
Личностные
качества
|
|
Отношение
к своей профессии
|
|
Профессиональные
качества
|
|
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.