Рассказ Н.Челебиджихана "Къарылгъачлар дуасы"с переводом

КЪАРЫЛГЪАЧЛАР ДУАСЫ

Молитва ласточек

Он дёрт яшында эдим. Энъ асав айгъырларны биле уйретеджек къадар миниджи олгъан эдим. Атларны пек севердим, окъумадан къачар, джылкъыгъа къошардым, джылкъыда козюме бакъкъан кери, тору, корен, борлу... сынлы бир ат корьдимми, къунан, дёнен – бакъмаздым, бир аркъан атар, тутар, ялынына япышыр, джуген салар, минердим.

Мне было четырнадцать, и я уже был наездником, который мог укрощать самых диких, необъезженных коней. Коней я очень любил. Сбегал из школы на пастбище, там, увидев любого вороного, гнедого, саврасого, чалого, каурого – двухлетка или трехлетка, – ловил его, набросив аркан, цеплялся в гриву и, надев уздечку, вскакивал на него верхом!

 Асав арслан киби къалкъар, инер, сычрарды… О къутургъан сайын къалын, къара тобулгъы, бу айдамакъ къамчысы, бир йылдырым атешимен башына тюшер, мийини сарсарды. Асав урькер, фышкъырырды, башыны кениш, мейдан чёллерге чевирир, ешиль, тюзем орюшлерде биткен сары чичеклер, лялелер, келинчеклер, мондалакълар туякъларынынъ алтында эзилир, соларды. Сонъра ёрулыр, терлер, саврусындан учушкъан беяз копюклер къурыр, яваш-яваш ятышыр, алышыр, къамчыдан анъламагъа башларды.

Жеребец, сильный, как лев, и на дыбы вставал, и бросался из стороны в сторону… Он бесился, но увесистая черная тобулга – гайдамацкая плеть – огненной молнией обрушивалась на его голову, сотрясала мозг. Испуганно всхрапывая, повернув голову в сторону широкой бескрайней степи, жеребец мчался, оставляя за собой смятые копытами затерянные в высокой траве одуванчики, тюльпаны, маки.. Потом уставал, покрывался испариной; слетавшая с боков белая пена понемногу обсыхала, он потихоньку успокаивался, привыкал, начинал понимать плеть.

  Мен асавларгъа сёзлеримни, истеклеримни бу кумюш саплы, къара къамчыман анълатырдым, тюшюнджелеримни биле... Анълатыр, сездирирдим, о къадар гузель, енгиль анълатырдым ки, мектепке кетсем оджа тотайым къалын, къыскъа таякъларыман, котеклеримен дёгер, дёгер де бу къадар окъув анълатамазды. Мен тобулгъымла асавларгъа аян, джебе, ёргъа, шлаф юрютир; юрюмени, къошманы огретирдим.

Я разговаривал с конями, объясняя им свои желания… даже мысли. Объяснял так легко и понятно, что учительница в школе, хоть и била больно палкой по пальцам, все равно не могла бы так объяснить. Я учил коней ходить аяном, джоргой, джебэ, шлафом, учил их скакать. А учительница, кроме как молитве ласточек, так и не смогла нас ничему научить.

  Оджа тотайым исе бизге къарылгъачлар дуасындан башкъа окъув бильдиралмады. Бундай бильгисиз башымла узун, кениш Озю къыры тёпелеринде айлангъан, долашкъан, къыргъан, дёгген, копюрген, анда-мында салдыргъан бир кучюк айдамакъ олгъан эдим. «...Мин кунне муъминатин, таъибатин, къанитатин, абидъатин, саибатин ве эбкяра...» Буны къарылгъачлар окъур. Бу оларнынъ дуасыдыр. «Веъль-мурселят» сюресини окъугъанда, оджа тотайым буны бизге де огреткен, бу «къарылгъачлар дуасыдыр», деген эди. Буны эман эпимиз огрендик, эзберледик.

Поэтому, с головой, не отягощенной знаниями и думами, я превратился в слоняющегося там и сям, бродящего по вершинам приднепровских холмов, все бьющего и крушащего на своем пути маленького разбойника.«Мин кюнне му’минатин та’ибатин каиндатин са’ибатин ве абкара», – так произносят ласточки свою молитву.Мы учили суру «Вельмурсалят», и учительница сказала, что это молитва ласточек. Когда мы учили ее, по слогам, из-под палки и сквозь слезы, ласточки влетали в разбитые окна школы, садились на выступы балок и, глядя на своих птенцов, начинали радостно читать свою молитву: учили своих деток, маленьких, пушистых, учили с любовью, не из-под палки. И мы с ними учили. Когда щебетали эти прекрасные, любимые птицы, мы внимательно прислушивались к ним, слушали всей душой; потом, воодушевленные, продолжали учение. И все быстро научились, все выучили наизусть.

  Биз сабакъларымызны эджелер, агълар, таякълар астында эзберлегенде, къарылгъачлар мектепнинъ делик, джамсыз пенджересинден кирер, рафларгъа къонар, явруларына бакъа- бакъа, къувана-къувана дуасыны окъур, кучюк, йымшакъ, сары гъагъалы палапанларына да огретир, севе-севе, эджесиз, таякъсыз огретирди. Бизлер де огренирдик. Бу гузель, севимли къарылгъачлар окъугъанда бизлер де джанымызман, къулагъымызман динълер, динъледиктен сонъ эпимиз севинир, окъурдыкъ. Кимерде къарылгъачлар окъур, биз сусар, динълердик. Кой мектебине пек коп къатнадым. Бу къаранлыкъ, джанбур бала зинданына кой балалары да кетер эдилер. Мектепке къушлукътан бурун кетер, кеткенде элимизге бир парча этмек алырдыкъ... Этмекке аналарымыз тазе кубюден бираз май, беяз, джылкъы къаймакъ ягъы сюрерди. Буны уйлен вакъты дагъыдыкъта ашардыкъ, уйленге къадар о дымлы, басыкъ мектепнинъ эски, тютюльген, делик кийизлери, къасырлары астында къарылгъач яврулары дайын тизилир, тиз чёкер, отурырдыкъ. Сабакълар огюмизде, япракълар ачыкъ, козьлеримиз юкъарыда. Чатыгъа юва ясагъан къарылгъач палапанларыны саярдыкъ. Къачан къанатланаджакъ, учаджакъ, дуаларыны окъуджакълар?.. Буны биз билир, бир-биримизге анълатырдыкъ. «Учкъан сонъ, – дердик, – истедиклери къадар кезеджек, куледжек, ойнаяджакълар; ойнаша-ойнаша, авалана- авалана коклерге, булутларгъа, ышыкъларгъа юкселеджеклер; оларны эпимиз кинлердик, кинледигимизден шинди тутмакъ, кучюк, индже къанатларыны, тюйлерини юлмакъ, кучюк сары гъагъаларыны къырмакъ истердик... Бизлер дайын оларны да ойнамакъ, севинмектен, севине-севине яшамакъ, учмакъ, юксельмектен алыкъоймакъ арзу идердик.

В школу я ходил долго. Все сельские дети ходили в эту мрачную, приникнувшую к земле детскую тюрьму. Выходили из дома затемно, еще до того, как птицы начинали петь свои утренние песни, брали с собой торбу, в ней – заботливо уложенный мамой хлеб со свежим, сбитым на пастбище, маслом или с густой сметаной из снятых сливок. Все это съедалось, когда школьников отпускали на обед.В школе мы сидели рядами, поджав под себя ноги, на старой протертой кошме, брошенной на холодный каменный пол, в черных курточках и в черных маленьких круглых шапочках – очень похожие на ласточек, рассевшихся на жердях под потолком. Только мы внизу, а ласточки – наверху.Открытые книги перед нами, но глаза неотрывно глядят вверх: высматриваем и считаем птенцов в прилепленных к потолку гнездах. Скоро они оперятся, станут на крыло и сами начнут вслух читать свои молитвы. «Вот окрепнут у них крылья, – говорили мы, – вылетят они из гнезда и полетят, радуясь простору, будут летать, сколько им захочется.Свободные, они полетят, поднимаясь все выше и выше – в небо, к облакам, в самую-самую высь!»Мы завидовали им. И мы хотели расти в любви, в радости, мечтали подняться, как и они, высоко-высоко, к самим небесам…

 Оджа тотайым яваш-яваш, фыса-фыса келир, къапы аркъасындан бизлерни, бизим оюнларымызны, сёзлеримизни, шакълабанлыкъларымызны динълер, сонъ, бирден-бирге къапы ачылыр, кирерди. Кирген вакъыт эпимиз къоркъар, титрер, агъзымызны ачар, козюмизнинъ кенарындан къылый-къылый бакъышырдыкъ. О, яваш-яваш келир, юфакъ, сёнюк пенджеренинъ къапалы, ольгюн ышыгъы огюнде отурыр, къапанырды; отурдыгъы заман кольгеси узаныр, кедиге ошарды; эпимиз корер, фыкъыр-фыкъыр кулердик. Сонъра эпимизни сыра-сыра тизер, «Теббет», «Къул я», «Инна атейна» сюрелерини окъутыр, къызар, копюрир, ачувланыр, алын тамарлары къабарыр, таякъларды... Ич бир шей анъламаз, огренмездик, солукъ-солукъ агълар, сонъра къоркъар, сусардыкъ. «Э, окъу!» эмрине къаршы эпимиз юткъуныр, салланырдыкъ, кой огюнде толкъунгъан богъдайлардай саллана-саллана, юткъуна-юткъуна окъурдыкъ. Бу къара-къара анълашылмаз, индже арап лафларыны эджелер, текрар-текрар окъур, анъламаз, анъламагъанымыз ичюнми – бильмем, ич де бир шей огренемездик. «Веъс-семаи затеъль- бюрудж»ны башлагъанда, оджа тотайым тилимни он беш капикмен бургъанды. Бургъанда: «Писмилля, окъумыш ол!» – дегенди. Бурса да, къопарса да, меним тилим кельмеди, кельмееджекти. Анъламай эдим ки...

Учительница всегда приходила тихо, бесшумно. Затаившись за дверью, она слушала, о чем мы говорим, над чем смеемся, потом, резко распахнув ее, неожиданно появлялась на пороге. Мы мигом замолкали, осекшись на полуслове, иногда перебрасываясь друг с другом короткими испуганными взглядами. Она степенно проплывала перед нами к маленькому подслеповатому оконцу, усаживалась в свете его мутных и слабых лучей, покрывала голову платком. Отброшенная ею длинная тень напоминала большую расплывшуюся кошку. Все мы замечали это, и не в силах себя сдержать, прыскали от разбиравшего нас смеха. Учительница оглядывала всех суровым взглядом, злорадно усмехалась.Потом она заставляла нас читать суры «Теббет», «Кульйа», «Инна атейна». Оттого, что мы часто запинались и ошибались, ее лицо от злости становилось красным, на шее разбухали жилы; она палкой хлестала по нашим пальцам… Ничего не понимая, мы ничему не могли научиться, и, устав от долгого плача, затихали. В ответ на ее приказ: «Эй, читай!» – вновь, всхлипывая, начинали читать, раскачиваясь в стороны, словно волны пшеницы, что росла у самой деревни. Снова и снова, повторяя по слогам эти черные, тонкие арабские слова, мы ничего не понимали, а оттого, что не понимали, ничему не могли научиться.Когда стали изучать «Ва-аль семаи зат-аль бурудж», учительница, положив мне на язык пятнадцатикопеечную монету, придавив, загнула язык. При этом она сказала: «Во имя Аллаха, всемилостивого и милосердного, научись!» Но если она вывернет, даже если вырвет мой язык, он все равно не подошел бы и не подойдет для этого! Потому что я не понимал…

 Заман заман экенде,

Эвель заман экенде...

Опюк улема экенде...

Къарылгъач къады экенде...

увадакъ муфти экенде...

«В давние времена,

В очень давние времена,

Когда удод был богословом,

Когда ласточка была судьей,

А дрофа – муфтием…» –

Бу узун текерлемелермен башлагъан эртегелер оджа тотайым кеткенимен башлар, битмез, тюкенмезди. Узун-узун масаллар айтыр, динълетирдик. Мавултай пек коп эртегелер, джумакълар, тапмаджалар билирди. Бильген масалларыны динълегенге де айтыр, динълемегенге де, анълатыр, динълетирди. Айткъанда кучюк кулер козьлери кучюлир, юварлакъ, чыкъыкъ, мини-мини янакълары къызарыр; ичини чекер, татлы татар тилимен анълатыр, санки бир озен, санки бир канарья. Татлы-татлы сёйлер, копюрир, ташар, севе-севе динълетирди. Мавултайны эпимиз севердик, о сёйлерсе эпимиз, эр ер токътар, сусар, къарылгъачлар биле сусар, оны динълерди.

С такого зачина начинались сказки Мавултай, которая присматривала за детьми в школе. Мы все заслушивались ее длинными, интересными историями, которые она могла рассказывать долго, без устали. Она знала огромное количество присказок, поговорок, загадок.Сказки Мавултай рассказывала всем: тем, кто слушал, и тем, кто поначалу не хотел слушать. Она умела заворожить рассказом, невольно заставляя вслушиваться в него. Когда Мавултай говорила, ее маленькие смеющиеся добрые глаза казались еще меньше, круглые крепкие щеки покрывались румянцем.Она глубоко вздыхала и начинала свой рассказ щемящими душу родными словами татарского языка. Мелодичные переливы ее голоса растекались, словно ручей, словно соловьиная трель, увлекая всех за собой. Все вокруг стихало, замирало; ласточки – и те умолкали, прислушиваясь к ней. Мы любили Мавултай.

  Мен мектепке мечин йылы киргендим. Улю йылы, сычан йылы «Аптиек» окъудым, тавшан, джылкъы, барс, йыланда – Къуран, Теджвид, Ильм-и ал. «Кесик баш» дестаны биткен сонъ, мектептен чыкъкъандым. Артыкъ мен бол-бол коренлерге, торуларгъа, борлуларгъа къавушкъан, артыкъ бу йири козьлю ипек ялынлы севгили айгъырлар тамамыйла меним олгъан эди. Эр кунь бирини минердим, миндигим заман эски, узакъ Татарстан чёллеринде бир тавушла бинълердже джав къайтаргъан, душман бозгъан бир башбугъ пертавыман коксюм къабарыр, юрегим урурды. Озюми бир хан яхут бир батыр зан этердим. Къалпагъымны эгер, мингенимни мамузлар, яваш-яваш аян, джебе верирдим, сонъра солгъа-сагъгъа бир-эки къамчы патлатыр, долу тизгин быракъырдым...

В школу я пошел в год обезьяны; в год дракона и в год мыши читал «Абдиек»; в год зайца, лошади и барса читал Коран, Таджвит, Ильмихал. Изучив дестан «Кесикбаш», ушел из школы.

 Теперь я целые дни проводил с гнедыми, вороными, каурыми; теперь эти большеглазые с шелковой гривой дикие кони были полностью мои. Каждый день я объезжал одного из них.

Волна радости захлестывала меня, перехватывая дыхание, и гулко билось сердце, когда в бешеной скачке несся я по безбрежным просторам вековечного Дешт-и-Кипчака, пронзая пространство и рассекая пополам тугой воздух, словно отбрасывая в стороны тысячи вражеских воинов, окружавших меня. Себя в эти мгновения я представлял ханом или богатырем. Надвинув на глаза шапку и укрепившись в седле, пускал коня поначалу медленным аяном, затем джебе. Потом, обжигая плетью его крутые бока справа и слева, бросался в карьер…То появляясь, то пропадая в колышущихся волнах вольной степи, я черной пеной пролетал над зеленым морем с разбросанными в нем одуванчиками, красными, синими цветами… Вытянув длинную стройную шею, поджав маленькие уши, мой конь летел словно пуля, словно пущенная стрела! В стремительном полете бьющиеся за плечами длинные волосы развевались, словно татарское знамя! В эти особенные минуты все воспринималось обостренно четко и ясно. Раскрасневшиеся глаза, в ушах – гул, от которого страшно…Когда солнце разливало свои золотые лучи на душистые, пестрящие цветами степные просторы, мне хотелось, перетворив платок в знамя, а тобулгу в меч, брызнуть на эти прекрасные зеленые просторы капли алой крови… Так, так! Во мне, как и в моих предках, кипела жажда борьбы.Впереди, сорвавшись с места, разбегались в разные стороны зайцы, лисы, вспархивала перепелка или затаивалась какая-то птица. Иногда видно было, как далеко, у самого горизонта, важно расхаживала глупая дрофа. Продолжение здесь.

  Рушдие», дедилер, бир мектеп ачылды. Ишиттим, къоркътым, тюшюндим: мектеп – эвет, мектеп. Оджа тотайымнынъ таякълары эсиме тюшти. Аджы-аджы титредим, элимдеки къамчы ерге тюшти. Рушдиеге мени де яздырдылар. Рушдие мени къамчы, эгерден айырды. Кой балалары, текрар топландыкъ, девелерни, къойларны башкъа чобанларгъа ташладыкъ, чёллерден, сюрюлерден, беяз, памукъ къозулардан айрылдыкъ. Мектепнинъ буюк, чифте къанатлы, акъ боялы къапысындан ичери кирдик. Кирдигим заман юрегимде бир енгиллик, анълашылмаз бир шей... бир къуванч туйдым. Юксек, беяз бир япы, кениш, буюк пенджерелерден парыл-парыл ышыкълар тёкюле эди. Сыралар сыра-сыра тизильген, къаршыда къара, ялпакъ, эки туякълы бир тахта тура эди; къара къалпакълы, къырмызы черели бир йигит джуре, кезине, джурьгенде сёйлей, окъуй, окъута, анълата эди.

Сказали про рушдие. Будто школа такая открылась. Услышав, испугался, задумался. Школа, конечно, школа… Сразу вспомнились побои, сердце тоскливо заныло. Плеть выпала из рук на землю…В рушдие и меня записали. Сельские дети снова собрались вместе, оставив верблюдов и овец на других пастухов; мы разлучались со степью, с ее стадами, с белыми, словно вата, ягнятами. По другую сторону школы оставались и плети, вожжи.Высокие двукрылые белоснежные двери, мы вошли в них и оказались в школе. Меня охватила непонятная, светлая радость.Сквозь длинные белые занавески на больших окнах струился солнечный свет. Стояли парты ровными рядами, напротив – широкая черная доска на двух ножках. По классу расхаживал молодой учитель в круглой черной шапочке, он читал нам, объяснял, предлагая читать и ученикам. Он объяснял ясными и великими словами родного татарского языка, каждое слово было понятно, легко входило в сознание, словно впечатывалось в него плетью.

Бу, рушдиенинъ баш оджасы эди. Эртеси кунь эпимизге бир бичимде рубалар кестирди. Енъи-енъи гузель кягъытлы китаплар верди. Къалем, кягъыт, дефтер, бор дагъытты. Эм окъута, эм яздыра эди; кимерде къара тахтагъа чыкъара, бизге энъ парлакъ, энъ нурлу окъувларны бу кениш къара тахтада окъута, огрете эди. Бираз окъутыр, ойнатыр, тынышлатырды. Оюн ичюн мектепнинъ гузель, темиз сары къумларман безенген кениш бир багъчасы варды. Багъчада кунешнинъ сыджакъ, алтын нурлары арасында чапар, сычрар, салынджакъ тепер, топ ойнардыкъ. Оджамыз да ойнарды. Бизге бильмедигимиз оюнларны огретир, ойнамагъа алыштырырды. «Яшамакъ, – дерди, – ойнап олмакътыр». Эпимиз кулер, ойнар, ойнай-ойнай ёрулыр, терлер, безердик. О заман: «Айды, мектепке!» – эмрине къаршы къувана-къувана къошар, севине- севине окъумагъа башлардыкъ.

Это был старший учитель школы. На следующий день он велел сшить для всех одинакового кроя одежду, раздал нам красивые, новенькие книги. Дал и карандаши, бумагу, тетради, мел. Он учил нас не только читать, но и писать. Временами вызывал к широкой черной доске, и у этой самой доски он объяснял нам многие науки, раскрывая перед нами их сияющие вершины.После урока мы играли. В школьном саду, пронизанном теплыми золотистыми лучами, украшенном чистыми, посыпанными желтым песком дорожками, мы бегали, катались на качелях, играли в мяч. Учитель тоже играл с нами. Он учил нас играм, которых мы не знали. Он учил нас играть. «Жизнь – это игра», – говорил он. Насмеявшись, набегавшись вволю, мы, наконец, уставали. И тогда в ответ на его зов: «Айда в школу!» – мы дружно бежали в класс, радостно начиная следующий урок. Если мы чего-то не понимали, учитель снова все терпеливо нам объяснял. Мы, записывая это, слушали его, очень внимательно слушали. Теперь мы уже не боялись учителя – мы любили его. И занимались тоже с радостью.Мы учились счету, истории, математике, географии. Из истории мы узнавали, откуда родом сами, о родственных нам народах, о наших великих предках – древних тюрках.География по-новому открыла нам землю, на которой мы родились и жили: поведала о том, что находится за самым краем вольной степи, по которой мы скакали; о ручьях, что журчали, перекатываясь водопадами; о быстрых реках, о широко разлившихся морях со вспененными волнами, о горах, утопающих в синей дымке, об их высоте, о морских глубинах – о том, как велик наш полуостров. Сейчас мы учились и играли, жили в радости, в любви. Мы понимали то, чему нас учили, и поэтому знали это, а оттого что узнали, полюбили нашего учителя. Мы любили отцов и матерей наших, но полюбили их еще сильнее – уже другим сознанием и другими чувствами. Мы полюбили и наши книги, ручки, бумагу, мел, стали любить класс, в котором учились, вместе с его широкой черной доской.

  Ойная-ойная, къувана-къувана яшай, огрене эдик. Окъудыгъымызны анълай, биле, бильдигимиз ичюн оджамызны пек севердик. Сонъра бабамызны, анамызны севе, башкъа бир бильги, башкъа бир туйгъуман севе эдик. Китапларымызны севердик, къалем, кягъыт, тебеширимизни севе, сыраларны севе, къара тахтаны биле севе эдик. Мектепни, багъчасыны севе, бутюн коюмизни, кой татарларыны севе эдик; коюмизде, къомшумызда бизим окъугъанымызны севген русларны да севе эдик. Бильгеннен, анълагъаннан, таныгъаннан сонъ ташларны, джуйбарларны, бутюн джианны севе эдик...

Полюбили школу, школьный сад, всю деревню вместе с живущими в ней татарами, полюбили и живущих в соседней деревне русских, которые тоже радовались тому, что мы учимся. Оттого что поняли, научились, а, научившись, узнали, теперь мы любили и каждый камешек, и деревья, и могучие горы – мы любили весь мир.

Кузьнинъ яланджы кунеши сарышын бир черемен куле эди. Узакъта къара къаргъалар къалын, къаба тавушларыман къычыра эдилер. Чичеклер солукъ, япракълар сараргъанды. Коклерге, бошлукъларгъа узангъан мавы дагъларнынъ мынарлы башларында къара булутлар къайнашады. Ава сувукъ... Сувукъта бузлагъан, тюйлери урьперген кучюк къушчыкълар, сыйырчыкълар багъчада, агъачларда джыйылгъанлар, сессиз-сессиз отедилер. Мектепке кирдим, киргенде мектепни, сыраларны, дуварларны, эр ерни, эр кошени монъ, сувукъ корьдим. Оджа далгъын-далгъын отурады. Бенъзи солукъ, козьлери ренксиз, тюшюне, тасарлана эди.Янында эсмери, узун-узун борнузлы , къонъур сакъаллы бириси варды. Бу, къады эди. Мен къады эфендини ярмалыкъта бир къонъур огюз саткъанда корьгендим, таныдым. Къады отурады. Отурдыгъы ерде къыбырдады, бир кягъыт чыкъарды, оксюрди: – Буюклерден эмир вар: исап, тарих, джогърафия окъутмакъ шериат тюгюль. Татар тили окъутылгъан мектеплер къапатыладжакъ...

Дни стали короче. Бледное осеннее солнце обманчиво улыбалось. Вдали грубыми и резкими голосами перекликались вороны. Цветы увяли, листья пожелтели. У вершин синих гор, скорбно вытянувшихся к небу, клубились черные тучи. Холодно… Озябшие маленькие птички, воробышки, нахохлившиеся на ветках, едва слышно щебетали.Я вошел в школу. От рядов парт, стен – отовсюду повеяло мраком. Учитель сидел отрешенно, его широкие плечи безвольно повисли. Лицо бледное, взор погасший. Рядом сидел какой-то господин, смуглый, куцебородый, в длинном бурнусе. Это был судья. Я узнал его, вспомнил: он на ярмарке продавал своего светло-коричневого бычка. Судья достал какую-то бумагу, поерзав на месте, откашлялся:

– От вышестоящих инстанций есть распоряжение: учить счету, истории, географии шариат не позволяет. Школы, в которых обучение идет на крымскотатарском языке, закрываются…

Эр ер тымды. Эпимиз тонъдыкъ, индемей эдик. Мектеп бир дженазе эвине ошагъан эди. Эр ер къара, бош, кимсе бир шей айтмай эди; ялынъыз багъчада бир къарылгъач кесик-кесик дуасыны окъуй эди. Мен ичин-ичин: «Заваллы къарылгъач! – дей эдим. – Окъу, окъу! Сонъра сенинъ де дуанъны окъутмаяджакъкъа ошайлар, сенинъ де кучюк, гузель агъзынъны багълаяджакълар...» Кучюк, гузель козьлеримен бутюн аркъадашларым къадыгъа бакътылар, сувукъ, донъукъ, агълагъан бакъышларыман къадыны, буюклерни къаргъай эдилер. Сонъра оджа фары, гурьбюз омузларыны котерди, аякъкъа къалкъты, къырыкъ, титрек бир сесмен: – Къардашларым! – деди. – Сизге мен сонъ дерсимни де айтайым. Сиз баба ве ананъызны, Яраданынъызны северсенъиз, татар тилини де севинъиз... Даа айтаджакъты, сеси битти, нефеси тыкъанды, богъукъ-богъукъ лафлар эрий, дудакълары арасында оле, ишитильмей эди. Агълагъаныны бизден сакъламакъ истеди, сакълады, къанлы козьяшларыны юрегине акъытты.

Все замерло, не слышно ни звука. Школа стала походить на дом, в котором находится покойник. Кругом все темно, пусто; только в саду одинокая ласточка в который раз снова и снова принималась отчетливо повторять свою молитву. «Бедная ласточка, – подумал я, – молись, молись. И тебе тоже скоро завяжут твой клювик…» В полном безмолвии ученики смотрели на кадия. В их холодных глазах застыло проклятие и самому кадию, и всем вышестоящим…Наконец, учитель, расправив поникшие плечи, тяжело поднялся и срывающимся голосом сказал:

– Братья мои! Я дам вам свой последний урок… Если вы любите отца и мать, свою родину, то любите и наш родной татарский язык…

 Он хотел еще что-то сказать, но голос его осекся, дыхание перехватило, сдавленные слова, замирая, таяли меж губ. Он пытался скрыть от нас, что плачет. Скрыл. Кровавые слезы свои он пролил в сердце. Мне хотелось броситься на шею этого великого татарина, разразиться рыданиями, избавиться от боли, сковавшей душу… Мы вышли из школы. На ее белоснежные двери судья повесил тяжелый черный замок…

Мен агъламакъ, бу буюк татарнынъ бойнуна сарылып козьяшлары тёкмек, бошанмакъ истей эдим. Мектептен чыкътыкъ, къады эфенди мектепнинъ беяз, лекесиз къапысына бир къара килит урды, кетти. Бутюн балалар агъладылар, агълагъанда мен козьлеримден бир тамла яш акъытамай эдим.Мен шинди урмакъ, девирмек, эзмек, енмек... мектепнинъ къапысына астыкълары агъыр, къара килитни къопармакъ, атмакъ истей эдим, «къопармакъ – бойнумнынъ борджу олсун», дей эдим. Тамарларымдаки къара къанлар копюре, козьлерим къарара, къулакъларымда юреклерге къоркъу верген угъултылар ишите эдим.Мне хотелось сорвать со школьных дверей этот черный замок. Сорвать замок – вот что стало целью всей моей жизни. Моя кровь закипала в жилах, в глазах темнело, в ушах раздавался гул, от которого становилось страшно…