ФИ__________________________________
И.А.
Гончаров. Идейно-композиционное значение главы «Сон Обломова».
Роль
детали в раскрытии психологии персонажа романа
Учебное
исследование
|
Введение
|
|
Актуальность:
|
|
|
Проблема:
|
|
|
Цель:
|
|
|
Задачи:
|
1.
2.
3.
|
|
Основная часть
|
|
1.Биография Обломова:
|
|
|
2.Тема главы «Сон Обломова»:
|
|
|
3.Основная мысль главы «Сон Обломова»:
|
|
|
4.Проблематика:
|
|
|
5.Роль детали в раскрытии психологии
персонажа романа
|
|
|
Заключение
|
|
Определите идейно-композиционное значение главы «Сон Обломова»?
Свой ответ аргументируйте.
|
|
|
Моё отношение к поднятой
автором проблеме:
|
|
|
Тематическое направление (подчеркнуть):
|
·
«Разум и чувство»;
·
«Честь и бесчестие»;
·
«Победа и поражение»;
·
«Опыт и ошибки»;
·
«Дружба и вражда».
|
|
Литература:
|
·
Роман И.А. Гончарова «Обломов» (часть 1-я, 9-я глава).
·
Дидактический материал.
·
Ю.В. Лебедев. Литература. 10 класс. Часть 1. – М.: Просвещение,
2007 (стр.337-346).
|
|
Самооценка:
|
|
|
|
|
Часть 1. Краткий
пересказ
IX. Сон Обломова
Где мы? В какой
благословенный уголок земли перенес нас сон Обломова? Что за чудный край!.. Нет
ничего грандиозного, дикого и угрюмого. Небо там ближе жмется к земле..; оно
распростерлось так невысоко над головой, как родительская надежная кровля,
чтобы уберечь, кажется, избранный уголок от всяких невзгод. Солнце там ярко и
жарко светит около полугода... Горы там – это ряд отлогих холмов, с которых
приятно кататься, резвясь, на спине или, сидя на них смотреть в раздумье на заходящее
солнце. Река бежит весело, шаля и играя... Все сулит там покойную,
долговременную жизнь... Правильно и невозмутимо совершается там годовой круг...
Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю... Как все тихо, все
сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок!.. Ближайшие деревни
и уездный город были верстах в двадцати пяти и тридцати. Таков был уголок, куда
вдруг перенесся во сне Обломов.
Одна из деревень была Сосновка, другая Вавиловка. Располагались
они в версте друг от друга и обе принадлежали Обломовым, поэтому были известны
под общим именем Обломовки.
«Илья Ильич проснулся утром в своей маленькой постельке. Ему
только семь лет. Ему легко и весело». Няня ждет его пробуждения, а потом
одевает, умывает, расчесывает и ведет к матери. Мать страстно целует его,
подводит к образу и молится. Мальчик рассеянно повторяет за ней слова молитвы.
После они идут к отцу, а затем к чаю. За столом собралось много людей: дальние
родственники отца, престарелая тетка, немного помешанный деверь матери,
заехавший в гости помещик и еще какие-то старушки и старички. Все осыпают Илью
Ильича ласками и поцелуями, а после кормят булочками, сухариками и сливочками.
Потом мать отпускала его гулять в сад, по двору и на луг, строго
приказывая няньке не оставлять ребенка одного, не допускать его к лошадям и
собакам, на уходить далеко от дома, а главное, не пускать его в овраг – самое
страшное место в околотке, о котором ходили дурные слухи. Но ребенок не
дождался предостережений матери, и давно убежал во двор. С радостным изумлением
обежал он весь родительский дом, и собрался взбежать по ветхим ступеням на
галерею, чтобы оттуда посмотреть на речку, но няня успела поймать его.
Смотрит ребенок, как и что делают взрослые в это утро, и ни одна
мелочь не ускользает от его взгляда – «неизгладимо врезывается в душу картина
домашнего быта». Из людской раздается шум веретена и голос бабы. На дворе, как
только Антип вернулся с бочкой, из разных углов устремились к ней бабы и
кучера. Старуха несет из амбара чашку с мукой и яйца… Сам старик Обломов целое
утро сидит у окна и наблюдает за всем, что делается во дворе, и, в случае чего,
принимает меры против беспорядков. И жена его тоже занята: три часа болтает с
портным, потом пойдет в девичью, затем осматривать сад…
«Но главною заботой были кухня и обед». Что готовить на обед,
решали всем домом. «Забота о пище была первая и главная жизненная забота в
Обломовке». К праздникам специально откармливали телят, индеек и цыплят. «Какие
запасы там были варений, солений, печений! Какие меды, какие квасы варились,
какие пироги пеклись в Обломовке!» «И так до полудня все суетилось и
заботилось, все жило такою полною, муравьиною, такою заметною жизнью». А в
воскресенье и праздничные дни все суетилось еще больше: ножи на кухне стучали
чаще и сильнее, пекли исполинский пирог… И ребенок, наблюдающий за всем этим,
видел, как после хлопотливого утра наступал полдень и обед. В доме воцарялась
мертвая тишина – наступал час послеобеденного сна.
Ребенок видит, что и
отец, и мать, и старая тетка, и свита – все разбрелись по своим углам; а у кого
не было его, тот шел на сеновал, другой в сад, третий искал прохлады в сенях, а
иной, прикрыв лицо платком от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил
громоздкий обед. И садовник растянулся под кустом в саду, подле свой пешни, и
кучер спал на конюшне.
Илья Ильич заглянул в
людскую: в людской все легли вповалку, по лавкам, по полу и в сенях,
предоставив ребятишек самим себе; ребятишки ползают по двору и роются в песке.
И собаки далеко залезли в конуры, благо не на кого было лаять.
Можно было пройти по
всему дому насквозь и не встретить ни души; легко было обокрасть все кругом и
свезти со двора на подводах: никто не помешал бы, если б только водились воры в
том краю.
Это был какой-то
всепоглощающий, ничем не победимый сон, истинное подобие смерти. Все мертво,
только из всех углов несется разнообразное храпенье на все тоны и лады.
Изредка кто-нибудь
вдруг поднимет со сна голову, посмотрит бессмысленно, с удивлением на обе
стороны и перевернется на другой бок или, не открывая глаз, плюнет спросонья и,
почавкав губами или поворчав что-то под нос себе, опять заснет.
А другой быстро, без
всяких предварительных приготовлений, вскочит обеими ногами с своего ложа, как
будто боясь потерять драгоценные минуты, схватит кружку с квасом и, подув на
плавающих там мух, так, чтоб их отнесло к другому краю, отчего мухи, до тех пор
неподвижные, сильно начинают шевелиться, в надежде на улучшение своего
положения, промочит горло и потом падает опять на постель как подстреленный.
А ребенок все наблюдал
да наблюдал.
Когда начинало смеркаться, у ворот собиралась дворня, слышался
смех. Солнце опускалось за лес, и все сливалось в серую, а потом в темную
массу. Все смолкало, на небе появлялись первые звезды.
– Вот день-то и прошел,
и слава богу! – говорили обломовцы, ложась в постель, кряхтя и осеняя себя
крестным знамением. – Прожили благополучно; дай бог и завтра так! Слава тебе,
господи! Слава тебе, господи!
«Потом Обломову приснилась другая пора: он в бесконечный зимний
вечер робко жмется к няне, а она нашептывает ему о какой-то неведомой стране,
где нет ни ночей, ни холода, где все совершаются чудеса.., а день-деньской
только и знают, что гуляют все добрые молодцы, такие, как Илья Ильич, да
красавицы, что ни в сказке сказать, ни пером описать». Ребенок слушал рассказ,
«навострив уши и глаза», а няня рассказывала ему о подвигах Ильи Муромца,
Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о спящих царевнах, окаменелых городах и
людях, о чудовищах и оборотнях. Слушая нянины сказки, мальчик то воображал себя
героем подвига, то страдал за неудачи молодца. «Рассказ лился за рассказом», и
наполнилось воображение мальчика странными призраками, страх поселился в его
душе. Осматриваясь вокруг и видя в жизни вред, он мечтает о той волшебной
стране, где нет зла, где хорошо кормят и одевают даром…
«Сказка не над одними детьми в Обломовке, но и над взрослыми до
конца жизни сохраняет свою власть». Все в Обломовке верили в существование
оборотней и мертвецов.
Илья Ильич и увидит
после, что просто устроен мир, что не встают мертвецы из могил, что великанов,
как только они заведутся, тотчас сажают в балаган, и разбойников – в тюрьму; но
если пропадает самая вера в призраки, то остается какой-то осадок страха и
безотчетной тоски.
Узнал Илья Ильич, что
нет бед от чудовищ, а какие есть – едва знает, и на каждом шагу все ждет
чего-то страшного и боится. И теперь еще, оставшись в темной комнате или увидя
покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу тоски; смеясь
над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.
«Далее Илья Ильич вдруг увидел себя мальчиком лет тринадцати или
четырнадцати». Он учится в селе Верхлеве, у тамошнего управляющего, немца
Штольца, вместе с его собственным сыном Андреем. «Может быть… Илюша и успел бы
выучиться чему-нибудь хорошенько, если б Обломовка была верстах в пятистах от
Верхлева». Ведь это село тоже было некогда Обломовкой, и все здесь, «кроме дома
Штольца, все дышало тою же первобытною ленью, простотою нравов, тишиною и
неподвижностью». Обломовцы и не ведали о тех заботах, отдающих жизнь труду, не
знали тревог и как огня боялись страстей. Жизнь они понимали как идеал покоя и
бездействия, который изредка нарушают мелкие неприятности, например болезни и
ссоры. Они никогда не задавали себе туманные вопросы и поэтому выглядели
здоровыми и цветущими; не говорили с детьми о предназначении жизни, а дарили ее
готовую, такую, какую сами получили от своих родителей. И ничего им не было
нужно: «жизнь, как покойная река, текла мимо них; им оставалось только сидеть
на берегу этой реки и наблюдать неизбежные явления, которые по очереди, без
зову, представали пред каждым из них».
Перед воображением спящего Обломова открылись «три главных акта
его жизни», которые разыгрываются в каждом семействе: родины, свадьба,
похороны; а потом потянулись веселые и печальные ее подразделения: крестины,
именины, семейные праздники, шумные обеды, поздравления, слезы и улыбки.
Знакомые лица проплывали перед его мысленным взором. Все в Обломовке свершалось
по установленным правилам, но правила эти затрагивали лишь внешнюю сторону
жизни. Когда появлялся на свет ребенок, все заботились лишь о том, чтобы он
вырос здоровым, хорошо кушал; затем искали невесту и справляли веселую свадьбу.
Так и шла жизнь своим чередом, пока не прерывалась могилой. Однажды в доме
Обломовых обрушилась ветхая галерея. Все начали думать, как можно исправить
дело. Недели через три велели мужикам оттащить доски к сараям, чтобы они не
лежали на дороге. Там они и лежали до весны. Старик Обломов, каждый раз видя их
в окно, думал о том, что же можно сделать. Позовет к себе плотника и обсуждает
с ним, а потом отпускает его со словами: «Поди себе, а я подумаю». В конце
концов центральную часть галереи решили подпереть пока старыми обломками, что и
сделали к концу месяца. В один из дней старик Обломов собственными руками
поднял в саду плетень и приказал садовнику подпереть его жердями. Благодаря
предусмотрительности отца Ильи Ильича плетень простоял так все лето, и только
зимой его повалило снегом опять.
Наступает длинный
зимний вечер.
Мать сидит на диване,
поджав ноги под себя, и лениво вяжет детский чулок, зевая и почесывая по
временам спицей голову.
Подле нее сидит
Настасья Ивановна да Пелагея Игнатьевна и, уткнув носы в работу, прилежно шьют
что-нибудь к празднику для Илюши, или для отца его, или для самих себя.
Отец, заложив руки
назад, ходит по комнате взад и вперед, в совершенном удовольствии, или присядет
в кресло и, посидев немного, начнет опять ходить, внимательно прислушиваясь к
звуку собственных шагов. Потом понюхает табаку, высморкается и опять понюхает.
В комнате тускло горит
одна сальная свечка, и то это допускалось только в зимние и осенние вечера. В
летние месяцы все старались ложиться и вставать без свечей, при дневном свете.
Это частью делалось по
привычке, частью из экономии.
На всякий предмет,
который производился не дома, а приобретался покупкою, обломовцы были до
крайности скупы...
Вообще там денег
тратить не любили, и как ни необходима была вещь, но деньги за нее выдавались
всегда с великим соболезнованием, и то если издержка была незначительна.
Значительная же трата сопровождалась стонами, воплями и бранью.
Обломовцы соглашались
лучше терпеть всякого рода неудобства, даже привыкали не считать их
неудобствами, чем тратить деньги.
От этого и диван в гостиной
давным-давно весь в пятнах, от этого и кожаное кресло Ильи Иваныча только
называется кожаным, а в самом-то деле оно – не то мочальное, не то веревочное:
кожи-то осталось только на спинке один клочок, а остальная уж пять лет как
развалилась в куски и слезла; оттого же, может быть, и ворота все кривы, и
крыльцо шатается. Но заплатить за что-нибудь, хоть самонужнейшее, вдруг двести,
триста, пятьсот рублей казалось им чуть не самоубийством...
На креслах в гостиной,
в разных положениях, сидят и сопят обитатели или обычные посетители дома.
Между собеседниками по
большей части царствует глубокое молчание: все видятся ежедневно друг с другом;
умственные сокровища взаимно исчерпаны и изведаны, а новостей извне получается
мало.
Тихо; только раздаются
шаги тяжелых, домашней работы сапог Ильи Ивановича, еще стенные часы в футляре
глухо постукивают маятником, да порванная время от времени рукой или зубами
нитка у Пелагеи Игнатьевны или у Настасьи Ивановны нарушает глубокую тишину.
Так иногда пройдет
полчаса, разве кто-нибудь зевнет вслух и перекрестит рот, примолвив: «Господи
помилуй!»
За ним зевает сосед,
потом следующий, медленно, как будто по команде, отворяет рот, и так далее,
заразительная игра воздуха в легких обойдет всех, причем иного прошибет слеза.
Или Илья Иванович
пойдет к окну, взглянет туда и скажет с некоторым удивлением: «Еще пять часов
только, а уж как темно на дворе!»
– Да, – ответит
кто-нибудь, – об эту пору всегда темно; длинные вечера наступают.
А весной удивятся и
обрадуются, что длинные дни наступают. А спросите-ка, зачем им эти длинные дни,
так они и сами не знают.
И опять замолчат...
Видит Илья Ильич во сне
не один, не два такие вечера, но целые недели, месяцы и годы так проводимых
дней и вечеров. Ничто не нарушало однообразия этой жизни, и сами обломовцы не
тяготились ею, потому что и не представляли себе другого житья-бытья... Другой
жизни и не хотели... Зачем им разнообразие, перемены, случайности..? Ведь они
требуют забот, хлопот, беготни...
Они продолжали целые
сутки сопеть, дремать и зевать, или заливаться добродушным смехом
от деревенского юмора, или, собираясь в кружок, рассказывали, что кто видел
ночью во сне.
Однажды однообразное течение жизни нарушил необычный случай. Один
из обломовских мужиков привез со станции письмо. Это событие взволновало все
семейство – хозяйка даже изменилась немного в лице. Однако письмо вскрыли не
сразу – четыре дня гадали, от кого оно могло быть. Но любопытство оказалось
сильнее. На четвертый день, собравшись толпой, распечатали письмо. В нем
знакомый семейства просил прислать ему рецепт пива, которое особенно хорошо
варили в Обломовке. Решено было послать. Но писать не торопились: долго не
могли найти рецепт, а после решили не тратить сорок копеек на почтовое
отправление, а передать письмо с оказией. Дождался ли автор письма с рецептом
или нет – неизвестно.
Чтение Илья Иванович считал роскошью – делом, без которого можно и
обойтись, а на книгу смотрел как на вещь, предназначенную для развлечения.
«Давно не читал книги» – скажет он, и если случайно увидит доставшуюся ему
после брата стопку книг, вынет, что попадется, и читает «с ровным
удовольствием». По понедельникам, когда нужно было ехать к Штольцу, на Илюшу
нападала тоска. Кормили его в это утро булочками и крендельками, давали в
дорогу варенья, печенья и другие лакомства. Но поездка Илюши часто
откладывалась из-за праздника или мнимой болезни, родители находили любой
предлог, чтобы оставить сына дома. «За предлогами, и кроме праздников, дело не
вставало. Зимой казалось им холодно, летом по жаре тоже не годится ехать, а
иногда и дождь пойдет, осенью слякоть мешает…»
«Старики понимали выгоду просвещения, но только внешнюю его
выгоду». Они понимали, что в люди можно выйти только путем ученья, но о самой
потребности ученья они имели смутное представление, «оттого им хотелось уловить
для своего Илюши пока некоторые блестящие преимущества… Они мечтали и о шитом
мундире для него, воображали его советником в палате, а мать даже и
губернатором; но всего этого им хотелось достигнуть как-нибудь подешевле, с
разными хитростями.., то есть например учиться слегка, не до изнурения души и
тела.., а так, чтобы только соблюсти предписанную форму и добыть как-нибудь
аттестат, в котором бы сказано было, что Илюша прошел все науки и
искусства».
Нежная заботливость родителей иногда надоедала Илюше. Побежит он
по двору, а ему вслед несется: «Ах, ах! Упадет, расшибется!» Захочет открыть
зимой форточку, опять: «Куда? Как можно? Убьешься! Простудишься!» И рос Илюша,
«лелеемый, как экзотический цветок в теплице, и так же, как последний под
стеклом, он рос медленно и вяло».
А иногда он проснется
такой бодрый, свежий, веселый; он чувствует: в нем играет что-то, кипит, точно
поселился бесенок какой-нибудь, который так и поддразнивает его то влезть на
крышу, то сесть на савраску да поскакать в луга, где сено косят, или посидеть
на заборе верхом, или подразнить деревенских собак; или вдруг захочется
пуститься бегом по деревне, потом в поле, по буеракам, в березняк, да в три
скачка броситься на дно оврага, или увязаться за мальчишками играть в снежки,
попробовать свои силы.
Бесенок так и подмывает
его: он крепится, крепится, наконец не вытерпит и вдруг, без картуза, зимой,
прыг с крыльца на двор, оттуда за ворота, захватил в обе руки по кому снега и
мчится к куче мальчишек.
Свежий ветер так и
режет ему лицо, за уши щиплет мороз, в рот и горло пахнуло холодом, а грудь
охватило радостью – он мчится, откуда ноги взялись, сам и визжит и хохочет.
Вот и мальчишки: он бац
снегом – мимо: сноровки нет; только хотел захватить еще снежку, как все лицо
залепила ему целая глыба снегу: он упал; и больно ему с непривычки, и весело, и
хохочет он, и слезы у него на глазах...
А в доме гвалт: Илюши
нет! Крик, шум. На двор выскочил Захарка, за ним Васька, Митька, Ванька – все
бегут, растерянные, по двору.
За ними кинулись,
хватая их за пятки, две собаки, которые, как известно, не могут равнодушно
видеть бегущего человека.
Люди с криками, с
воплями, собаки с лаем мчатся по деревне.
Наконец набежали на
мальчишек и начали чинить правосудие: кого за волосы, кого за уши, иному
подзатыльника; пригрозили и отцам их.
Потом уже овладели
барчонком, окутали его в захваченный тулуп, потом в отцовскую шубу, потом в два
одеяла и торжественно принесли на руках домой.
Дома отчаялись уже
видеть его, считая погибшим; но при виде его, живого и невредимого, радость
родителей была неописанна. Возблагодарили господа бога, потом напоили его
мятой, там бузиной, к вечеру еще малиной, и продержали дня три в постели, а ему
бы одно могло быть полезно: опять играть в снежки...
аудиоформат
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.