Для творческого метода Солженицына характерно особое
доверие к жизни, писатель стремится изобразить все, как это было на самом деле.
По его мнению, жизнь может сама себя выразить, о себе сказать, надо только ее
услышать. В Нобелевской лекции (1971–72) писатель подчеркивал: «Одно слово
правды весь мир перетянет».[2] Это предопределило особый интерес писателя к
правдивому воспроизведению жизненной реальности как в сочинениях, основанных на
личном опыте, так и в эпопее «Красное Колесо» , где документально точное
изображение исторических событий также принципиально важно.
Ориентация на правду ощутима уже в ранних
произведениях писателя, где он старается максимально использовать свой личный
жизненный опыт. Не случайно главным героем поэмы «Дороженька» (1948–53) и в
неоконченной повести «Люби революцию» (1948, 1958), которая задумывалась как
своеобразное продолжение поэмы, является Нержин (автобиографический персонаж).
В этих произведениях писатель пытается осмыслить жизненный путь в контексте
послереволюционной судьбы России. Схожие мотивы доминируют и в стихах
Солженицына (1946–53), сочиненных в лагере и в ссылке.
В раковом корпусе ташкентской больницы написан очерк
«Протеревши глаза»[3] , в котором дана оригинальная интерпретация пьесы, во
многом полемичная по отношению к замыслу А.С. Грибоедова.
В драматической трилогии «1945 год» , состоящей из
комедии «Пир победителей» , трагедии «Пленники» (1952–1953) и драмы «Республика
труда» , использован военный и лагерный опыт автора. Здесь в качестве персонажа
появляется полковник Георгий Воротынцев – будущий герой «Красного, Колеса».
Кроме того, в «Пире победителей» и «Республике труда» читатель встречает Глеба
Нержина, а в «Пленниках» – Валентина Прянчикова и Льва Рубина, персонажей
романа «В круге первом». «Пир победителей» – это гимн русскому офицерству, не
потерявшему достоинство и честь и в советские времена. Французский
литературовед Жорж Нива обнаруживает в ранних пьесах Солженицына «стремление
быть этнографом племени зэков».[4] Особенно это заметно в «Республике труда»,
где лагерные реалии изображены очень подробно, а речь персонажей содержит
множество жаргонизмов. Очень важна во всех 3 пьесах тема мужской дружбы.
Эта же тема оказывается и в центре романа «В круге
первом» . «Шарашка», в которой вынуждены работать Глеб Нержин, Лев Рубин (его
прототип – Копелев) и Дмитрий Сологдин (прототип – известный философ Д.М.
Панин), вопреки воле властей оказалась местом, где «дух мужской дружбы и
философии парил под парусным сводом потолка. Может быть, это и было то
блаженство, которое тщетно пытались определить и указать все философы
древности?».[5] Мысль Солженицына парадоксальна, но не следует забывать, что
перед нами лишь «первый круг» полудантовского-полутюремного «ада», где и
мучений-то настоящих еще нет, зато есть простор для мысли: в духовном и
интеллектуальном отношении этот «первый круг» оказывается весьма плодотворен.
Так, в романе описано медленное возвращение Нержина к христианской православной
вере, показаны его попытки по-новому осмыслить революционные события 1917,
изображено «хождение» Наржина «в народ» – дружба с дворником Спиридоном (все
эти мотивы автобиографичны). В то же время название романа символически
многозначно. Кроме «дантовского», здесь присутствует и иное осмысление образа
«первого круга». С точки зрения героя романа, дипломата Иннокентия Володина,
существуют 2 круга – один внутри другого. Первый, малый круг – отечество;
второй, большой – человечество, а на границе между ними, по словам Володина, –
«колючая проволока с пулеметами… И выходит, что никакого человечества – нет. А
только отечества, отечества, и разные у всех…».[6] Володин, позвонив в
американское посольство, пытается предупредить военного атташе о том, что
советские агенты украли в США атомную бомбу – он не хочет, чтобы ею завладел
Сталин и укрепил таким образом, коммунистический режим в СССР. Герой жертвует
своей жизнью ради России, ради порабощенного тоталитаризмом отечества, но
«обретя отечество, Володин обрел человечество».[7] В названии романа содержится
одновременно и вопрос о границах патриотизма, и связь глобальной проблематики с
национальной.
Рассказы «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин
двор» близки идейно и стилистически, они обнаруживают характерный для всего
творчества писателя новаторский подход к языку. И в «Одном дне Ивана
Денисовича», и в «Матренином дворе» писатель активно использует форму сказа .
При этом выразительность речи повествователя, героев их окружения создается в
этих произведениях «не только какими-то необычными словарными «экзотизмами»… а,
главным образом, умело используемыми средствами общелитературной лексики,
наслаивающейся… на разговорно-просторечную синтаксическую структуру».[8]
Особое место в творчестве писателя занимает цикл
прозаических миниатюр «Крохотки» (1958–60, 1996–97). Солженицын – мастер
крупной эпической формы, поэтому «невесомость», «воздушность» этих стихов в
прозе кажется неожиданной. В то же время акварельно-прозрачная художественная
структура выражает здесь глубокое религиозно-философское содержание.
В повести «Раковый корпус» перед читателем предстает
«мозаика индивидуальных хроник – «личных дел» героев, центральных и
второстепенных, всегда соотнесенных с грозными событиями 20 века».[9] Все
обитатели изображенной в повести палаты для больных раком вынуждены так или
иначе решать проблему личного отношения к возможной скорой смерти, исходя из
собственного жизненного опыта и своей индивидуальности. Оказавшийся в палате
том произведений Л.Н. Толстого заставляет их задуматься над вопросом: «Чем люди
живы?». Появление этого мотива на страницах «Ракового корпуса» может натолкнуть
на мысль о прямом влиянии на писателя идей Толстого, однако Солженицын
подчеркивал, что Толстой никогда не был для него моральным авторитетом и что,
по сравнению с Толстым, Ф.М. Достоевский «нравственные вопросы… ставит острее,
глубже, современнее, более провидчески».[10] В то же время показательна высокая
оценка Толстого-художника, поэтому неудивительно, что в построении крупной
эпической формы писатель отчасти следует толстовской традиции. Вместе с тем несомненно
влияние на поэтику произведений Солженицына модернистской прозы Е.И. Замятина,
М.И. Цветаевой, Д. Дос Пассоса. Солженицын – писатель 20 в., и его не страшат
новые и необычные формы, если они способствуют более яркому художественному
воплощению изображаемой реальности.
Показательно в этом смысле и стремление писателя выйти
за рамки традиционных жанров. Так, «Архипелаг ГУЛаг» имеет подзаголовок «Опыт
художественного исследования». Солженицын создает новый тип произведения,
пограничный между художественной и научно-популярной литературой, а также
публицистикой. «Архипелаг ГУЛаг» с документальной точностью изображения мест
заключения напоминает «Записки из Мертвого дома» Достоевского, а также книги о
Сахалине А.П. Чехова и В.М. Дорошевича, однако если раньше каторга была
преимущественно наказанием виновных, то во времена Солженицына ею наказывают
огромное количество ни в чем неповинных людей, она служит самоутверждению
тоталитарной власти. Писатель собрал и обобщил огромный исторический материал,
развеивающий миф о «гуманности» ленинизма. Сокрушительная и глубоко
аргументированная критика советской системы произвела во всем мире эффект
разорвавшейся бомбы. Причина и в том, что это произведение – документ большой
художественной, эмоциональной и нравственной силы, в котором мрачность
изображаемого жизненного материала преодолевается при помощи своего рода
катарсиса. По мысли Солженицына, «Архипелаг ГУЛаг» – дань памяти тем, кто погиб
в этом аду. Писатель исполнил свой долг перед ними, восстановив историческую правду
о самых страшных страницах истории России.
Книга «Бодался теленок с дубом» (1967–75; последняя
ред. – 1992) имеет подзаголовок «Очерки литературной жизни» . Здесь объектом
изучения является литературно-общественная ситуация в стране 60-х – 1-й пол. 70-х
гг. 20 в. Эта книга рассказывает о борьбе писателя с советской системой,
подавляющей какое бы то ни было инакомыслие. Это история о противостоянии
правды и официозной лжи, хроника поражений и побед, повествование о героизме и
подвижничестве многочисленных добровольных помощников писателя. Эта книга – о
духовном освобождении литературы вопреки всем усилиям компартии, государства и
карательных органов. В ней множество ярких портретов литературных и
общественных деятелей той поры. Особое место в «очерках» занимает образ А.Т.
Твардовского. Главный редактор «Нового мира» изображен без идеализации, но с
большим сочувствием и щемящей болью. Художественно-документальный портрет
Твардовского многомерен и не укладывается ни в какую схему. Перед читателем
возникает живой человек, сложный, ярко талантливый, сильный и замученный той
самой партией, от которой он, и совершенно искренне, себя никогда не отделял,
которой верно и преданно служил.
Продолжением воспоминаний «Бодался теленок с дубом»
является автобиографичная книга «Угодило зернышко промеж двух жерновов» (1978),
имеющая подзаголовок «Очерки изгнания». В ней рассказывается о судьбе писателя
в годы вынужденного пребывания вне России. Публикация этой книги пока не
завершена.
10-томная тетралогия «Красное Колесо» посвящена
подробному и исторически глубокому изображению Февральской революции 1917 и ее
истоков. Писатель собрал и использовал множество документов изучаемого времени.
Ни один историк до сих пор не описывал февральских события так подробно,
буквально по часам, как это сделал Солженицын в «Красном Колесе».
Солженицын считает «Красное Колесо» эпопеей, отвергая
такие жанровые определения, как роман или роман-эпопея. Это произведение
глубоко новаторское и исключительно сложное. Помимо чисто художественных глав в
нем есть и «обзорные» главы, в которых рассматриваются те или иные исторические
события. Эти главы тяготеют к жанру художественного исследования. Вместе с тем
в тетралогии присутствует монтаж газетных материалов (прием, заимствованный у
Дос Пассоса), используются и художественные средства сценарной драматургии
(«экран»). Кроме того, некоторые главы состоят из коротких фрагментов, каждый в
несколько строк. Так, солженицынская эпопея «получает структуру, совершенно
отличную от традиционного реалистического романа».[11] .
В 90-е гг. Солженицын вернулся к малой эпической
форме. В «двучастных» рассказах «Молодняк» (1993), «Настенька» (1995),
«Абрикосовое варенье», «Это», «На краях» (все – 1994), «Все равно» (1994–95),
«На изломах» (1996), «Желябугские выселки» (1998) и небольшой по объему
«односуточной повести» «Адлиг Швенкиттен» (1998) интеллектуальная глубина
сочетается с архитектоническим совершенством, диалектически-неоднозначное
видение художественной реальности – с тончайшим чувством слова. Все это –
свидетельство зрелого мастерства Солженицына – писателя.
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.