Жизнетворческий сюжет как контекст переписки Цветаевой и Пастернака

Жизнетворческий сюжет как контекст переписки Цветаевой и Пастернака.

Марина Цветаева в письме к Ломоносовой в 1928 году писала: «Да, Пастернак – мой большой друг и в жизни и в работе. Что самое лучшее –
никогда не знаешь, кто в нем больше: поэт или человек? Оба большие![1]…»

Что такое взаимоотношения этих двух творческих личностей, сильных и выразительных натур, поэтов-творцов? Это, прежде всего, всепоглощающее и всепобеждающее родство, – хотя и в большей степени ситуативно обусловленное, так как сходств между ними всегда было меньше, нежели различий (речь о которых пойдет чуть дальше на примере сопоставления их произведений), просто эти сходства были определяющими.

Марина Цветаева и Борис Пастернак были москвичами, ровесниками, из профессорских семей. Их отцы приехали в Москву из провинции и собственными силами добились успеха, известности и общественного положения. Матери обоих были одаренными пианистками из плеяды учеников Антона Рубинштейна. Оба в детстве много занимались музыкой (Пастернак, конечно, профессиональней); оба были германофилами. И самое главное — «оба страдали в двадцатые годы от такого литературного и человеческого одиночества, такого засилья чуждости вокруг, что кинулись друг к другу со всей накопившейся жаждой любви, признания, понимания; оба невыносимо скучали по равенству [2]».

В основном их сближала бескомпромиссная порядочность, роднило прилежание и истинное почитание своего ремесла.

Их уникальные, не похожие ни на какие другие, человеческие отношения видоизменялись: «то, как море, завладевали всей жизнью до самого горизонта, то превращались в едва бьющийся, но живой родник, – но никогда не иссякали совсем, протянулись до их последних дней[3]». Это и страсть, и дружба, и творческая близость. Всё вместе, неразрывно, усиливая одно другое.

Пастернак корил себя за то, что мало общался с Цветаевой в Москве. Между тем оба не принадлежали к узкому кругу востребованных литераторов, которые волей-неволей постоянно встречаются на вечерах, чтениях, в журналах. Пастернак был членом группировки футуристов, Цветаева ни к кому не присоединялась. Возможностей встретиться было немного.

В годы войны и революции Цветаева и Пастернак были лишь заочно знакомы. По словам Цветаевой: « Три-четыре беглых встречи, – И почти безмолвных, ибо никогда ничего нового не хочу. – Слышала его раз, с другими поэтами в политехническом музее. Говорил он глухо и почти все стихи забывал. Отчужденностью на эстраде явно напоминал Блока. Было впечатление мучительной сосредоточенности, хотелось – как вагон, который не идет – подтолкнуть…[4]»

Пастернак со своей стороны так же вспоминает безмолвие первых встреч: «На одном сборном вечере в начале революции я присутствовал на ее чтении в числе других выступавших. В одну из зим военного коммунизма я заходил к ней с поручением, говорил незначительности, выслушивал пустяки в ответ. Цветаева не доходила до меня.

Слух у меня тогда был испорчен выкрутасами и ломкою всего привычного, царившего кругом. Именно гармония цветаевских стихов, ясность их смысла, наличие одних достоинств и отсутствие недостатков служили мне препятствием, мешали понять, в чем их суть. Я во всем искал не сущности, а посторонней остроты. В нее надо было вчитаться. Когда я это сделал, я ахнул от открывшейся мне бездны чистоты и ясности[5]».

Возможностей встретиться было немного. Первая встреча, состоялась у Цетлина-Амари в конце января 1918 года. Вторая — по крайней мере из тех, которые Цветаева запомнила,— была год спустя, когда Пастернак нес продавать «Историю России с древнейших времен» С.Соловьева. Третья — еще год спустя, когда Цветаева в Союзе писателей читала «Царь-девицу», и Пастернак оценил ее способ подавать фабулу «разъединенно, отдельными взрывами». Четвертый разговор относился к осени двадцать первого года — Пастернак отнес Цветаевой в Борисоглебский письмо Эренбурга, что-то темно говорил о том, что ему не пишется, что он чувствует себя как на середине реки, берегов которой не видно. Эту встречу запомнил и он: загроможденная квартира Цветаевой и ее отрывистая речь («Ночей не сплю. Здесь что ни вещь, то быль[6]») попали в «Спекторского». Наконец, 11 апреля 1922 года Пастернак и Цветаева обменялись несколькими словами на похоронах Татьяны Скрябиной, вдовы композитора. Пастернак передал Цветаевой мнение Маяковского о ее книге: ему понравилось. «Это была большая радость… Я — правда — просияла внутри[7]».

Они почти не знали стихов друг друга. Пастернак начал читать Цветаеву с подачи жены Локса.

 «В нее надо было вчитаться. Когда я это сделал, я ахнул от открывшейся мне бездны чистоты и силы. Ничего подобного нигде кругом не существовало. Сокращу рассуждения. Не возьму греха на душу, если скажу. За вычетом Анненского и Блока и с некоторыми ограничениями Андрея Белого, ранняя Цветаева была тем самым, чем хотели быть и не могли все остальные символисты, вместе взятые[8]».

В мае 1922 года Цветаева уехала к обретенному после долгой разлуки мужу в Берлин. Вскоре Пастернак прочел изданные в 1921 году «Версты» и написал Цветаевой длинное восторженное письмо. «Меня сразу покорило лирическое могущество цветаевской формы, кровно пережитой, не слабогрудой, круто сжатой и сгущенной, не запихивающейся на отдельных строчках, охватывающейся без обрыва ритма целые последовательности строф развитием своих периодов. Какая-то близость скрывалась за этими особенностями, быть может, общность испытанных влияний или одинаковость побудителей в формирование характера, сходная роль семьи и музыки, однородность отправных точек, целей и предпочтений. Я написал Цветаевой в Прагу…Она ответила мне. Между нами завязалась переписка, особенно участившаяся в середине двадцатых годов, когда появилось ее «Ремесло» и в Москве стали известны в списках ее крупные по размаху и мысли, яркие и необычные по новизне «Поэма конца», «Поэма горы» и «Крысолов». Мы подружились[9]».

Письмо Пастернака к Цветаевой от 14 июня 1922 года полно восторгов: «дорогой, золотой, несравненный поэт». Она в ответ честно призналась, что знает всего пять-шесть его стихотворений.

По его письмам она очень быстро и точно представила его себе— по слову, по намеку, по почерку, при том, что зачастую очень многого в его письмах попросту не понимала. Она не могла его себе представить в жизни, в быту: «Вы точно вместо себя посылаете в жизнь свою тень, давая ей все полномочия[10]». Точнее о Пастернаке никто еще не писал. «Он в самом деле делегировал все полномочия своему бледному двойнику, действовавшему почти машинально,— а сам соприкасался с реальностью без особой охоты[11]».

Но при этом Цветаева говорит о нём: «Вы первый поэт, которого я — за жизнь — вижу. Каторжного клейма поэта я ни на одном не видела: это жжет за версту! И я так же спокойно ручаюсь за завтрашний день Пастернака, как за вчерашний Байрона. (Кстати: внезапное озарение: Вы будете очень старым, Вам предстоит долгое восхождение…)[12]».

Она многое угадала в нем — хотя многое ему и приписала.

Нередко в стихах друг друга они находили ответы на многие вопросы, находили подтверждение своим мыслям. Но существенные различия наблюдаются в их творчестве и в восприятии этого творчества.

Поэзия Пастернака заставляет вслушаться, всмотреться, вчувствоваться в мир, но не в коем случае не вторгаться него, чтобы не нарушить существенную гармонию.

А на пожарище заката

В далекой прочерни ветвей,

Как гулкий колокол набата

Неистовствовал соловей.

Земля и небо, лес и поле

Ловили этот резкий звук,

Размеренные эти доли

Бездумья, боли, счастья, мук[13].

В стихах Цветаевой не было строгой гармонии, напротив был порыв, желание освободиться от окружающих, то, что как раз казалось Б.Пастернаку тайной, загадкой.

Что же делать, певцу и первенцу

В мире где наичернейший сер!

Где вдохновенья хранят, как в термосе!

С этой безмерностью

в мире мер!? [14]

Летом 1931 г. Марина Цветаева рассказывает Пастернаку о том, что повесила на стену его портрет, работы отца. «Когда я – т.е. все годы до – была уверена, что мы встретимся, мне бы и в голову, и в руку не пришло так выявлять тебя воочию – себе и другим, настолько ты был во мне закопан, завален, зарыт. Выходит – сейчас я просто изъяла тебя из себя – и поставила. – Теперь я просто могу сказать: - А это – Б.П., лучший русский поэт, мой большой друг, говоря этим ровно столько, сколько сама знаю[15]».

Последняя из их редких личных встреч произошла в 1941 году. Пастернак помогал Цветаевой собрать вещи в эвакуацию и, перевязывая чемодан веревкой, пошутил: «Прочная, хоть вешайся». Этой шутки он не мог себе простить до конца жизни.

Пастернак, спустя годы после гибели М.Цветаевой, так и не мог поверить, что ее больше нет, потому что душой она оставалась с ним рядом до его самого последнего вздоха:

Мне так же трудно до сих пор

Вообразить тебя умершей

Как скопидомной миллионершей

Средь голодающих сестер.

Что делать мне тебе в угоду?

Дай как-нибудь об этом весть

В молчанье твоего укора

Упрек невысказанный есть

Всегда загадочны утраты.

В бесплодных розысках в ответ

Я мучаюсь без результата:

У смерти очертаний нет.

Лицом повернутая к Богу,

Ты тянешься к нему с земли,

Как в дни, когда тебе итога

Еще на нас не подвели[16].

---

[1] Цветаева М.И. Собрание сочинений:В 7 т.Т.6. Кн.1:Письма/Сост., подгот. текста и коммент.Л. Мнухина. М.,1998.

[2] Быков Д. .Борис Пастернак. – Жизнь замечательных людей. М., 2005.С.296

[3] Швейцер В.А. Марина Цветаева. – Жизнь замечательных людей. М., 2002.  С. 328

[4] Цветаева М.И. Световой ливень. London :Iskander ,1969., С. 13.

[5]. Пастернак Е.Б. Борис Пастернак. Биография. М., 1997. C. 266

[6] Пастернак Борис Леонидович. Избранное.: В 2-х т. Т.2: Проза. Стихотворения/Сост., подгот. текста и коммент. Е. В. Пастернак, Е. Б. Пастернака. М., 1985.С.156

[7] Цветаева М. Пастернак Б. Души начинают видеть: Письма 1922-1936 годов/ Марина. Цветаева, Борис, Пастернак; Изд. подгот. Е. Б. Коркина и И. Д Шевеленко. М.,  2004. С.153

[8]Пастернак Е.Б. Борис Пастернак. Биография. М., 1997 С. 245

[9] Рильке Р.М. и др. Письма лета 1926 года/Рильке Р.М.,Цветаева  М.И.,Пастернак Б.Л.;Сост. и подгот. текста К.М.Азадовского, Е.В.Пастернак, Е.Б.Пастернака. М. 1990. С.131

[10] Цветаева М. Пастернак Б. Души начинают видеть: Письма 1922-1936 годов/ Марина. Цветаева, Борис, Пастернак; Изд. подгот. Е. Б. Коркина и И. Д Шевеленко. М.,  2004. С.63

[11]Цветаева М.И. Собрание сочинений:В 7 т.Т.4, кн.1:Воспоминания о современниках/Сост.,подгот.текста и коммент.А.А.Саакянц и Л.А.Мнухина. М., 1997. С. 218.

[12]Цветаева М. Пастернак Б. Души начинают видеть: Письма 1922-1936 годов/ Марина. Цветаева, Борис, Пастернак; Изд. подгот. Е. Б. Коркина и И. Д Шевеленко. М.,  2004., С.77

[13] Пастернак Б. Л. Собрание сочинений: В 5-ти т.Т.1: Стихотворения и поэмы,1912-1931/Сост. и коммент. Е. В. Пастернак, К. М. Поливанова.- М., 1989.  С.200

[14] Цветаева М.И. Избранное. М., 2004. С.36.

[15]  Цветаева М. Пастернак Б. Души начинают видеть: Письма 1922-1936 годов/ Марина. Цветаева, Борис, Пастернак; Изд. подгот. Е. Б. Коркина и И. Д Шевеленко. М., 2004. С.201.

[16] Пастернак Б. Л. Собрание сочинений: В 5-ти т.Т.1: Стихотворения и поэмы,1912-1931/Сост. и коммент. Е. В. Пастернак, К. М. Поливанова.- М., 1989.  С.110.