Анализ некоторых переводов на русский язык стихотворения Гейне "Лорелея"

Анализ  некоторых переводов на русский язык стихотворения  Г.Гейне  «Лорелей»

Как и в странах Европы, образ Лорелеи приобретает популярность и в России благодаря поэтическим переводам, сделанным выдающимися русскими поэтами.

Труд  переводчика  заключается  не  столько  в  изучении  подлинника и всего, что с ним связано, сколько в накоплении жизненного опыта и постижении сокровищ родного языка и литературы. Перевод стихотворного произведения усложняется  ещё  и  тем,  что  целью  перевода  является  не  только  передача содержания, но и эмоции, а также сохранение архитектоники и ритма стиха и, по возможности, его мелодики.

Николай Ушаков подчеркивал, что «в переводе необходимо  сохранить всю картину вечера над Рейном, ее реалистические и романтические детали» [56:135].

Гейне был одним  из  самых  популярных европейских поэтов в России еще в пору своей жизни. Выдающийся  мыслитель  оставил  заметный  след  в передовой  публицистике  своего  времени,  он  был  одаренным  прозаиком,  но его  неувядаемая  художественная  слава  связана  главным  образом  с  поэзией.

Д.И. Писарев высоко ценил Г.Гейне, называя его «самым новейшим из мировых  поэтов»,  который «всех  ближе  к  нам  по  времени  и  по  всему складу  чувств  и  понятий»  [1:112].  А.С. Пушкин  восхищался  широтой восприятия  Г. Гейне  – «одного  из  величайших  лириков  мировой литературы», писал о его «живой и творческой душе» [43:98].

Великие  произведения  Г.  Гейне  стали  знакомы  русскому  читателю благодаря  колоссальному  труду  переводчиков,  таких  как:  В.А. Жуковский, М.Ю. Лермонтов,  Ф.И. Тютчев,  А.К. Толстой,  И.С. Тургенев,  А.А. Фет, Л.А.Мей,  А.А. Григорьев,  А.Н. Плещеев,  М.Л. Михайлов,  П.И. Вейнберг, И.Ф. Анненский, О.Н. Чюмина, К.Д. Бальмонт, А.А. Блок, М.Л. Лозинский, С.Я. Маршак,  В.Г. Шершеневич,  Ю.Н. Тынянов,  В.В. Левик,  А.С. Големба, Г.И. Ратгауз, В.Б. Микушевич, В.В. Вебер и др.

Некоторые произведения Г.  Гейне известны на русском языке в нескольких разных переводах. Например, на русский язык стихотворение «Доктрина» переводили  А. Плещеев, П. Вейнберг, Ю. Тынянов, Р. Шанели, А.Дейч, Л.Пеньковский и др. А стихотворение «Красавица-рыбачка» («Лорелея») переводилось  на  русский  язык минимум 7 раз. Это  стихотворение можно  встретить  в переводе Н. Огарева, А. Фета,  М.Михайлова,  А. Майкова,  А. Блока, В. Гиппиуса, В. Левика. Это  явление  вполне  объяснимо,  так  как «…подлинные стихи  можно переводить по многу раз, каждый раз прочитывая их по-разному» [43:50].

Несмотря  на  неповторимую  и  трудно  передаваемую  на  другие  языки музыкальность  гейневской «Лорелеи»,  это  стихотворение  почти  у  всех народов  считается  одним  из  величайших  созданий  мировой  лирики.  Даже немецкие фашисты в период своего кровавого господства не могли изгнать из памяти  немецкого  народа  строфы «Лорелеи»,  давно  ставшие  народной песней (музыку написал в 1837 г. Фридрих Зильхер).  Но во всех нацистских песенниках  бессмертная «Лорелея»  печаталась  с  лаконичным  указанием «автор слов неизвестен».

Стихотворение  Гейне «Лорелея»  проникнуто  глубоким  лирическим чувством, для передачи которого поэту служит сочетание амфибрахического и ямбического размеров.

Долгое  время  Гейне  переводился  на  русский  язык  анемично-обезличенно.  Так,  например,  П.И. Вейнберг,  один  из  первых  переводчиков немецкого  поэта,  сделал «Лорелею»  трехстопным  хореем,  и  в  результате получилось то «бренчание» [12:202], против которого так восставал Гейне:

Золотым их чешет гребнем,

И притом поет она,

И мелодия той песни

Поразительно сильна.

Как отмечал А.И. Дейч: «Слова  все  переведены  с  большой  добросовестностью,  но  дух  поэзии Гейне,  его  стих,  то  мечтательно  спокойный,  то  страстно  напряженный, пропал, растворился в «балалаечных» куплетах Вейнберга» [12:214].  

Первым  пришел  к  разрешению  ритмической  задачи  перевода «Лорелеи»  на русский  язык Александр Блок. В письме к С.А. Венгерову        19 ноября 1909 г. он  писал: «Позвольте  предложить  Вам  для  сборника  Литературного Фонда этот  мой  перевод  знаменитой «Лорелеи».  Решаюсь  остановиться  именно  на этом  стихотворении,  так  как  в  нем  мне  удалось,  кажется,  передать  все  тонкости размера, и, насколько я знаю, впервые» [3:198].

У Гейне под текстом фантастической легенды о рейнской чаровнице просматриваются и реальные суждения поэта о любви и жизни. Гейне  передает  свое, индивидуальное,  субъективное  впечатление от рейнской  легенды, а не пересказывает  ее.  Первая  строка  начинается  со  слова «я» («ich»),  во  второй  строке снова «я» («ich») [38:128]. В четвертой строке снова личное местоимение «мне». Так  смысловой  центр  тяжести  переносится  с  героини  на  автора,  и  героем стихотворения  становится  сам  поэт,  задумчиво  и  задушевно  передающий свое  настроение. 

Переводчики,  следуя  за  лаконичностью  оригинала, воспроизводят тревогу и напряжение стиха. Каждый автор «Лорелею» интерпретирует по-разному. Интересно, как одно и то же произведение в чужом языке воплощается множеством отражений.

Каждый переводчик по-своему передает это сильное внутреннее переживание лирического героя. «Беда ли, пророчество ль это… // Душа так уныла моя, //  А старая, страшная сказка // Преследует всюду меня…» - пишет А. Майков. В переводе К.Павловой: « И горюя и тоскуя,… // Позабыть все не могу я // Небылицу старины…». Т. Сильман уводит чувства героя в область туманных, страшных, пагубных сновидений: «Я видел странный, страшный сон, // Меня томит и тешит он. // От этой пагубы ночной // С тех пор я будто сам не свой».  Обеспокоенность поэта «сказкой старых времен» А.Блок передает так: «Не знаю, что значит такое, // Что скорбью я смущен; // Давно не дает покою // Мне сказка старых времен…» Близкий перевод данного отрывка можно встретить у В. Левика: «Не знаю, что стало со мною, // Душа моя грустью полна. // Мне все не дает покою // Старинная сказка одна…». С.Я. Маршак легенду о Лорелее называет не страшной сказкой, а преданием далеких лет, которое  не дает покоя душе поэта, заставляя тосковать о несбыточном: «Не знаю, о чем я тоскую // Покоя душе моей нет // Забыть ни на миг не могу я // Преданье далёких лет…». Очень приземленный, на наш взгляд, образ лирического героя получался в переводе Н.Ушакова. Он не определяет чувства, овладевшие поэтом,  лирический герой печален оттого, что «сказка старых времен не выходит …из головы»:  «Не знаю, что со мною,– // Я печален – Сказка старых времен // Не выходит у меня из головы…». Лирический герой в переводе В. Шнейдера как будто просит помощи, он хочет, чтобы ему помогли объяснить, откуда взялась тоска: «Кто мне объяснить поможет, // Откуда взялась тоска; // Приходит на ум все тот же // Старинный один рассказ…». В переводе И. Сахарюка поэт желает прогнать все мысли о мифе: «Я неведеньем удивлён: // К чему грусть? – Но, увы, // Так тщетно миф былых времён // Гоню из головы!..». У Л. Мея «старинная песня» вызывает тоску на душе: «Бог весть, отчего так нежданно // Тоска мне всю душу щемит, // И в памяти так неустанно // Старинная песня звучит?..».

Продолжая говорить о Лорелее, русские переводчики гейневских стихов, в отличие от французских или английских поэтов, оставляют полностью немецкие реалии:

Г.Гейне (перевод Майкова)	Всё чудится Рейн быстроводный, Над ним уж туманы летят, И только лучами заката Вершины утесов горят.
Г.Гейне (перевод  К.Павловой)	Тихо Реин протекает… Села на скалу крутую…
Г.Гейне (перевод  А.Блока)	И Рейна тих простор; В вечерних лучах алеют Вершины дальних гор. Над страшной высотою…
Г.Гейне (перевод  В.Левика)	День меркнет. Свежеет в долине, И Рейн дремотой объят. Лишь на одной вершине Еще пылает закат…
Г.Гейне (перевод  С.Маршака)	Дохнуло прохладой. Темнеет. Струится река в тишине. Вершина горы пламенеет Над Рейном в закатном огне…
Г.Гейне (перевод  Н.Ушакова)	Воздух свеж. Темнеет. Спокойно течет Рейн; Вершина горы блестит В вечерних лучах солнца…
Г.Гейне (перевод В.Шнейдера)	Смеркается, холодает, Лениво бежит волна, Вершина горы сияет, Закатом озарена…
Г.Гейне (перевод  И.Сахарюк)	Но меркнет стынущий простор, Рейн вновь не возмущён, Сверкает пик одной из гор… Смятеньем высшим жив, И он уже - не на реке…
Г.Гейне (перевод  Л. Мея)	День выждал весенней поры; Рейн катится тихо – и рдеет, Вся в искрах, вершина горы. Взошла на утесы крутые…

Ещё не дан ответ на вопрос о причине неизвестной «печали», «грусти», «тоски», читатель может ещё гадать, какая сказка («старая, страшная сказка», «сказка старых времён», «старинная сказка одна», «миф былых времён», «небылица старины», «старинный один рассказ», «преданье далёких лет») могла прийти на ум лирическому герою, как автор вводит ландшафт. Он и картины природы имеют какую-то необъяснимую связь и служат у Гейне лишь фоном для передачи чувств, мыслей и действий.

В  четырех  строках «мастера зрительных образов» [18:73] создают величественную картину: скала, озаренная последним пурпуром заката, и спокойно текущий, подернутый  дымкой  Рейн  –  составляют  изумительную  цветовую  гамму. Повествование  ведется  в  мечтательном  тоне, немного замедленном.  Словно расслабленный,  течет  стих,  не  укладывающийся  в  обычные  размеры тонической  системы. Русские переводчики пытались найти  соответствующие  интонации  для передачи  величаво-спокойного изображения  места  действия  легенды каждый  по-своему. 

Левик В.В. говорил: «Мне казалось, что речь не может идти о нескольких, да  еще дальних горах. Речь может идти только об одной и, конечно, близкой горе – той, на которой сидит Лорелея,  и  которая  одна  только,  как  лучезарное  видение,  высится  над погруженным  в  сумрак  миром.  Впоследствии,  путешествуя  по  Рейну,  я убедился в правильности моей догадки. Утес Лорелеи значительно выше всех окружающих его скал (а вовсе не «гор»), и летом, когда все прибрежье Рейна уже окутано мглой, вершина Лорелеи одна еще минут пятнадцать пламенеет в небе» [21:118], - и перевел гейневские строки так:

Прохладен воздух. Темнеет.

Но Рейна глубь светла.

В лучах зари пламенеет

Высокая скала.

Однако исследователи творчества В.В. Левика говорят о том, что он сам был недоволен своим переводом. В первом томе избранных переводов он пишет: «…меня  смущала строчка: «Но Рейна глубь светла». Кто наблюдал закат солнца над рекой, тот знает, что действительно минут десять – пятнадцать после  заката, когда все на  земле  уже  потемнело,  река,  отражающая  небо,  еще  освещенное преломившимися лучами зашедшего солнца, тоже сильно светится в темноте. Но светится ее поверхность, а у меня сказано «глубь» [22:215].

Второе жизненное наблюдение уже не было связано с Рейном, так как    В. Левик  был ещё и  художником-пейзажистом и ему уже был знаком «закат  солнца  над  рекой».  В  последнем  варианте  перевода В. Левика «День меркнет. Свежеет в долине, // И Рейн дремотою объят. // Лишь на одной вершине // Еще пылает закат» [22:217].

Но только перед поэтом появляется Лорелея и стих становится напряженнее, описания  теряют  спокойную  мечтательность,  приобретают яркость, картинность.

Величавым  и  в  то  же  время необычайно  изящным это стихотворение становится за счет  амфибрахического  течения. Теперь как  бы  лучом  яркого  света  озарена  вершина горы,  где  красноватый  закат  играет  на  червонном  золоте  кос  и  на  золотом гребне, который держит Лорелея.

У переводчиков гейневского стиха Лорелея предстает в образе  красивой девушки (Павлова, Сильман, Левик, Маршак),  «чудо-красавицы» (Майков), «девушки чудной красы» (Блок), «прекрасной девы» (Ушаков),  «прекраснейшей из дев» (Шнейдер), «чудной девы» (Сахарюк), «девицы-красы» (Мей).

Авторы переводов по-разному описывают образ Лорелеи. И. Сахарюк пишет «Не дева ль чудная сидит, // Венчая тот утёс, // И ожерелие блестит, // Как солнце! Прядь волос // Златую гребень золотой //  Расчёсывает». У Л. Мея Лорелея предстает в образе «девы-красы»: «Взошла на утесы крутые, // И села девица-краса, // И чешет свои золотые,  // Что солнечный луч, волоса…». К.Павлова повествует нам о деве, сидящей на скале: «И блестит и догорает // На утесах солнца луч. // Села на скалу крутую // Дева, вся облита им; // Чешет косу золотую, // Чешет гребнем золотым». Свое, авторское  лирическое звучание мастерски удалось передать А.Блоку: «Над страшной высотою // Девушка дивной красы // Одеждой горит золотою, // Играет златом косы. // Золотым убирает гребнем». Делая идеальным образ Лорелеи, В. Шнейдер пишет: «На этой горе прибрежной —  // Прекраснейшая из дев». Левик описывает типичную немецкую девушку, но одетую в богатые одежды:  «Там девушка, песнь распевая, // Сидит высоко над водой. // Одежда на ней золотая, // И гребень в руке – золотой…».

Почти каждый автор акцентирует внимание читателя на повторах, связанных со словом «золотой». Одни переводчики применяют эти слова в прямом или переносном значении, предавая образу еще более красочное описание, а другие слишком большое внимания уделяет украшениям, как делает это Ушаков: «Сверкают ее золотые украшения…». Тем самым, образ девы меркнет, становится невзрачным, а вот украшения приобретают свое особое значение.

Совсем иначе рисует образ С.Я. Маршак, у которого гейневская красавица-дева показана в тихом завораживающем окружении как русалка. Переводчик описывает момент, как вечерний свет сам по себе струится от вершины горы к фигуре сидящей на ней девушки: золотит своим светом её волосы, украшение, покрывает золотом гребень, которым она расчесывает волосы («Девушка в светлом наряде // Сидит над обрывом крутым. // И блещут, как золото, пряди // Под гребнем ее золотым. // Проводит по золоту гребнем…»).

Да, каким бы ни был прекрасным образ, но именно пением своим Лорелея заманивает, очаровывает и даже губит. Встречу Лорелеи и «жертвы ее чар» каждый переводчик трактует по-разному.  И. Сахарюк говорит о рыбаке, который был очарован пением «чудной девы»: «Поёт, но в песне той простой // Магический мотив // Рыбак на утлом челноке // Смятеньем высшим жив, // И он уже - не на реке, // Забыл про острый риф… // И – под волной водоворот, // Рыбак и лодка с ним // Так Лорелея и берёт // Всех пением своим». У Л. Мея «обмер рыбак», когда услышал голос «девицы-красы» и пленила она его своими песнями: «А песня такая чудная. // Что нет и на свете другой // И обмер рыбак запоздалый, // И, песню заслышавши ту, // Забыл про подводные скалы // И смотрит туда – в высоту… // Мне кажется: так вот и канет // Челнок: ведь рыбак без ума // Ведь песней призывною манит // Его Лорелея сама». У К. Павловой уже появляется «пловец», который слышит в голосе Лорелеи тоску и смотрит только деву: «Песню, словно неземную, // Песню дивную поет. // И пловец тоскою страстной // Поражен и упоен, // Не глядит на путь опасный, // Только деву видит он. // Скоро волны. Свирепея, // Разобьют челнок с пловцом; // И певица Лорелея // Виновата будет в том». С.Маршак подчеркивается ненадежность судна («челноке беззащитном»), а также показывает губительную силу песни Лорелей: «И песню поет она. // И власти и силы волшебной // Зовущая песня полна. // Пловец в челноке беззащитном // С тоскою глядит в вышину. // Несется он к скалам гранитным, // Но видит ее одну. // А скалы кругом все отвесней, // А волны - круче и злей. // И, верно, погубит песней // Пловца и челнок Лорелей». А. Блок описывает что-то зловещее в ее «пенье», какой-то ужас, от которого «всякий погибает»: «И песню поет она; // В ее чудесном пеньи // Тревога затаена. // Пловца на лодочке малой // Дикой тоской полонит; // Забывая подводные скалы // Он только наверх глядит. // Пловец и лодочка, знаю, // Погибнут среди зыбей; // Так и всякий погибает // От песен Лорелей». С нарастающей тревогой звучат строки у В. Левик, в которых отражается смятение чувств бедного гребца: « И песня волшебная льется, // Так странно сильна и нежна. // И, силой плененный могучей, // Гребец не глядит на волну, // Он рифов не видит под кручей, – // Он смотрит туда, в вышину». В отличие от других переводчиков, у В.Шнейдера появляется «моряк», которого привлекает не только «властный мотив», «не прелестный глас», но и сам образ «прекраснейшей из дев»: «Из уст ее грустный, нежный  // И властный летит напев. // Моряк, проплывая подле // И слыша прелестный глас, // Не может быть, чтоб не поднял // На гору и деву глаз. // И тотчас забыв о гребле, // О скалах, о парусах, // Следит за мельканьем гребня // В распущенных волосах // Не чудо, в итоге если // Поглотит его вода…». А далее Шнейдер даёт какое-то своеобразное нравоучение: «Вот сколько от дивной песни // Бывает порой вреда».

Как нам кажется, более ярко картину того времени рисует В. Левик. Лирический герой у него заворожен звуком и светом, забывает о смертельной опасности. Сам Гейне заканчивает начатую с описания ландшафта сказку так же быстро, как ослабевает последний отблеск света на горной вершине. Автор уходит от описания опасности, которая настигает рыбака.

Гейне заканчивает стихотворение мечтательно-печальным признанием пагубной силы любви, против которой никто не может устоять:

Я знаю, волна, свирепея,

Навеки сомкнется над ним, –

И это все Лорелея

Сделала пеньем своим… (Перевод В.В. Левика)

Символом  этой  губительной  любви,  живым  ее  воплощением  служит волшебница Лорелея, помещенная в чарующую рамку рейнской природы.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЙ СПИСОК

1.     Алексеева И.С. Введение в переводоведение. - М.; СПб.: Академия, 2004. - 347 с.

2.     Блок А. А. Собр. соч.: В 8 т./ Под общ. ред. В. Н. Орлова и др. М.; Л., 1960. – Т.5. - 363 с.

3.     Дейч А.И. Судьбы поэтов. М.: Просвещение, - 2000. – 427 с.

4.     Кухаренко В.А. Интерпретация текста. М.: Просвещение, 1988. – 191 с.

5.     Левик В. О точности и верности // Мастерство перевода, сб. ст. - М.: Советский писатель, 1999. – 5-ое изд. – 269 с.

6.     Левик В. В. Избранные переводы. В 2-х томах. – Т. 1. – Предисл. Л.Озерова. – М.: Худож. лит., 2000. – 414 с.

7.     Немецкая поэзия ХIХ века: Сб. / Сост. А.С. Дмитриев. - М. : Радуга, 1999. — 704 c.

8.     Немецкий язык. Учебник для 8-9 классов средней школы. Книга для чтения /Сост. Е. В. Игнатов.– М.: Просвещение, 2002. -  384 с.

9.     Полетаев В. Заметки и переводы // Мастерство перевода: Сб. ст. –  №9. – М.: Наука, 1973. – 112 с.

10. Ушаков Н. Н. Состязание в поэзии.– К.: Дніпро, 1969.– 247 с.