Исторический комментарий к стихотворению А.А. Блока "Скифы

Блок Александр Александрович

«Скифы»

Выполнила Моисеенко А.,

ученица 11 класса «В» МАОУ ШИЛИ

Учитель Ефремова И.С.

                                        

   Александр Александрович Блок

                                       

      11 января 1918 года «„Результат“ брестских переговоров (то есть никакого результата, по словам „Новой жизни“, которая на большевиков негодует). Никакого — хорошо-с. Но позор 3 1/2 лет („война“, „патриотизм“) надо смыть. Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним. Если вы хоть „демократическим миром“ не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины. Опозоривший себя, так изолгавшийся, — уже не ариец. Мы — варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары. И наш жестокий ответ, страшный ответ — будет единственно достойным человека (…) Европа (ее тема) — искусство и смерть. Россия — жизнь».

(Из дневника А.А. Блока)

Сам Блок недолюбливал это стихотворение. Такое отношение поэта лишний раз подтверждает то, что данное произведение необычно, не характерно для его поэзии и для него самого, как поэта. Стихотворение было создано в течение двух дней.

Стихотворение «Скифы» было написано в течение двух дней — 29 и 30 января 1918 года, сразу же после окончания поэмы «Двенадцать». Представление об общественно-политических взглядах Блока дают его записи в дневнике и записных книжках за этот период. Наиболее существенными, по мнению комментатора его творчества Вл. Орлова, являются записи от 11 января, когда из газет поэту стало известно о возобновлении советской делегацией мирных переговоров в Брест-Литовске с немцами, а также от 29 января. А.Блок, который всю жизнь был патриотом своей страны, очень близко воспринял результат данных переговоров и считал его неудачей и позором для России. Это негодование и проявилось в полной мере при написании «Скифов».

Блок написал в дневнике: «Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься Англия, Франция. Мы свою историческую миссию выполним». В стихотворении «Скифы» Блок открыто выразил то, о чем только намекалось в поэме «Двенадцать». Это созидательная суть революции.

Завершив работу над «Двенадцатью», Блок сразу же, 29 января пишет «Скифы» и делает такую запись: «27–28 января. «Двенадцать». 29 января. Сегодня я гений». То есть слова «Сегодня я — гений» поэт относит к «Скифам», а не к «Двенадцати», как полагали многие исследователи. А это коренным образом изменяет самооценку поэтом и поэмы, и стихотворения…

«Панмонголизм! Хоть имя дико,

Но мне ласкает слух оно».

(Владимир Соловьев)

 СОЛОВЬЕВ, ВЛАДИМИР СЕРГЕЕВИЧ (1853–1900), русский философ, поэт, публицист и литературный критик. Родился 16 (28) января 1853 в Москве. Блестяще окончив гимназию, поступил на физико-математический факультет Московского университета, где проучился два года. Перешел на третий курс историко-филологического факультета и в качестве вольнослушателя посещал лекции в Духовной академии. Соловьев желал считать себя лишь «благодарным учеником фетовской поэзии» (А.Блок), на деле же стихи его открывали новые поэтические перспективы и послужили стимулом творчества Блока, Ю.Балтрушайтиса и других младших символистов.

Панмонголизм — это столкновение азиатского Востока и европейского Запада, которое приведет к концу западной культуры. Блок употребляет этот термин в значении противопоставления Советской России и Запада.( по теории Соловьева)

Стихотворению предшествует эпиграф из стихотворения Владимира Соловьева, введенный автором при 2-й публикации. Любопытно, что Блок при цитировании допустил неточность — в оригинале стоит «Панмонголизм! Хоть слово дико», а не «имя дико». Как пишет исследователь творчества Блока Вл. Орлов: «В поздних своих сочинениях Соловьев рисовал апокалипсическую картину нового натиска монгольских орд, несущих гибель христианскому Западу. Поскольку Запад погряз в грехах, изменил божественной правде, Соловьев видел в „желтых“ бессознательное „орудие божьей кары“ и приветствовал грядущее испытание, в котором перед Западом открылся бы путь очищения и духовного возрождения. России в той „последней борьбе“ предназначалась, по Соловьеву, особо ответственная роль: она — „Восток Христа“ — должна была принять на себя нравственно обязательную миссию спасения христианского мира от „низших стихий“, идущих на него с „Востока Дракона“. Так — в обретенной гармонии всечеловеческих начал добра, любви, права и разума — решалась историческая задача примирения Запада и Востока. Мы уже знаем, что Блок, сосредоточившись на теме „страшного мира“, понимал под „желтокровием“ нечто совсем иное, а именно — моральное и культурное одичание, мещанский нигилизм. В „Скифах“, однако, он обратился к соловьевской идее в ее, так сказать, первоначальном смысле, сделав из нее, впрочем, противоположные выводы.»

Со времен знаменитой статьи Р.В. Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре» принято возводить образный ряд «Скифов» к идеям В. Соловьева и, в первую очередь, к его стихотворению «Панмонголизм». Сам Блок, по-видимому, признал справедливость этого сопоставления. «Панмонголизм» действительно ласкал слух обоих поэтов: наступление «желтого племени» в поэтическом воображении каждого из них являлось знаком справедливого возмездия — России (для Соловьева) или Европе (для Блока). Однако на основании, в частности, позднего происхождения эпиграфа видный исследователь творчества Блока Е.В. Иванова делает вывод: «Влияние идей Соловьева применительно к этому стихотворению Блока следует локализовать: оно касается лишь общих воззрений Блока на роль России как посредницы между Азией и Европой».

Сомнения Ивановой относительно реального влияния Соловьева на геополитические идеи Блока объясняются еще и сознанием того, что для автора «Панмонголизма» была совершенно недопустима мысль о России — как азиатской, а не европейской стране. Соловьев несколько раз высказывался против объединения России — в теории либо в практической политике — с Азией. В статье 1890 г. «Немецкий подлинник и русский список. «В предстоящей рано или поздно борьбе, — писал Соловьев, — Россия, как авангард всемирно-христианской цивилизации на Востоке, не имеет ни возможности, ни

надобности действовать изолированно или враждебно относительно прочего христианского мира. Даже

помимо высших принципов, практическая необходимость заставит нас выступить против Китая в тесном союзе с европейскими державами, особенно с Францией и Англией, коих владения примыкают к Срединной Империи». Позиция Блока, высказанная им в стихотворении, конечно, заметно расходилась с соловьевским кредо. Именно поэтому М. Волошин имел основание сказать, что эпиграф «Скифов» «направляет мысль по ложному следу». Действительно, Блок в своем геополитическом пророчестве далеко отходит как от надежд, так и от тревог своего учителя. Но расходясь с ним, Блок не принимает, как мы видим, и противоположной Соловьеву позиции.

Соловьев для Блока — «гигант»: его страницы «озарены неудержимым потоком любовного света», они отстаивают «дело любви, любовное единение людей», противостоящее «лживому государству, фанатикам и богохульникам».

Письмо А.Блок Г. И. Чулкову.

 «…Мне хотелось воспользоваться Вашим предложением и возразить на Вашу статью о Соловьеве в “частной переписке”. Но у меня не оказалось под рукой не только прозы, но и стихов Соловьева. Вероятно, возражение пришлет Вам С. Соловьев. Просматривая булгаковское возражение, мне не захотелось и читать его, что-то совсем, совсем не о том... Я хотел спорить с Вами о тех пунктах Вашей статьи, где говорится о трагическом разладе, аскетическом мировоззрении и черной победе смерти. В противовес этому, я думаю поставить: 1) совершенную отдельность и таинственность, которой повиты последние три года жизни Соловьева; 2) лицо живого Соловьева и 3) знание о какой-то страшной для всех тишине, знание в форме скорее чутья или нюха (все эти три пункта, конечно, нераздельны).                        
     К последним трем годам относится и наибольшая интенсивность Соловьева как поэта и апофеоз того смеха (дарящего, а не разлагающего), который он точно от всех Соловьевых по преимуществу вобрал в себя, воплотил, “заключил” – сделал законным это захлебывание собственным хохотом до икоты; этот смех – один из необходимейших элементов “соловьевства”, в частности Вл. Соловьева; и этот смех делает Соловьева совершенно неуязвимым от тех нападок Розанова, которые звучат похоронно – “хорошо бы-де Соловьеву иметь ребенка”, “Соловьев-де вялый, пасмурный, нежизненный”, словом – Соловьев “во сне мочалку жует” (конечно, это я формулирую Розанова).                                                       
     Последние годы Соловьев в моем предположении и впечатлении начинал прекрасно двоиться, но совершенно не было запаха “трагического разлада” и “черной смерти”. Скорее, по-моему, это пахло деятельным весельем, наконец освобождающегося духа, потому что цитированное Вами о “днях почали”, “гробнице бесплодной любви” и подобное в стихах Соловьева насквозь перегорало в Купине Несказанности, о которой теперь часто (или всегда!) говорит  А. Белый. Соловьев постиг тогда, в период своих главных познаний и главных несказанных веселий, ту тайну игры с тоскою смертной, которую, мне сейчас кажется, тщетно взваливает на своп плечики Мережковский... Он так хохотал, играючи, что могло (и может) казаться, что львенок рычит или филин рыдает (о филине как-то выкрикнул Соловьев в большом обществе, помните, это есть у глупейшего Велички). А ведь филин вовсе и вовсе не тоскует, когда кричит, я думаю – ему весело.                                      
     Знание наполнило Соловьева неизъяснимой сладостью и весельем (ведь его стихи имели роковое значение, говорите Вы). Несказанным, и не от убыли, а от прибыли пролилась его богатейшая чаша, когда он умирал (и на меня упала капелька в том числе). Помню я это лицо, виденное однажды в жизни на панихиде у родственницы. Длинное тело у притолоки, так что целое мгновение я употребил на поднимание глаз, пока не стукнулся глазами о его глаза. Вероятно, на лице моем выразилась душа, потому что Соловьев тоже взглянул долгим сине-серым взором. Никогда не

забуду – тогда и воздух был такой. Потом за катафалком я шел позади Соловьева и видел старенький желтый мех на несуразной шубе и стальную гриву. Перелетал легкий снежок (это было в феврале 1900 г., в июле он умер), а он шел без шапки, и один господин рядом со мной сказал: “Экая орясина!”. Я чуть не убил его. Соловьев исчез, как появился, незаметно, на вокзале, куда привезли гроб, его уже не было.
    Мне хочется написать Вам именно так, без теорий, а облик, во мне живущий, и просить Вас по показывать письма. Конечно, это не возражение, но это самое спорит во мне с Вами, тем более что я знаю угол, под которым стихи Соловьева (даже без исключений) представляют обмакнутыми в чернила (смерть, смерть и смерть...). Но сквозь все это проросла лилейная по сладости, дубовая по

устройству жизненная сила, сочность Соловьева, которой Розанов при жизни его не сломил, а после смерти – подпачкал. Эту силу принесло Соловьеву то Начало, которым я дерзнул восхититься – Вечно Женственное, не говорить о Нем – значит потерять Его: София, Мария, влюбленность – всё догматы, всё невидимые рясы, грязные и заплеванные, поповские сапоги и водка. 
   

  От Соловьева поднимался такой вихрь, что я не хочу согласиться с его пониманием в смысле черного разлада, аскетизма и смерти. Аскетизма ведь не было фактически, и не им вызывался тот хаос, о котором Вы говорите и сквозь который вечно процветал подлинный, живой стебель. Вступление к стихам – загадка, многое мне здесь разрешается, когда вспоминаю о хохоте Соловьева. Вступление искренно, несомненно, но и хохот искренен. И когда хохот заглушен, губы серьезно сдвинуты, а борода разложена по сюртуку, как на фотографии Здобнова, еще неизвестно, что услышим, что откроется. Еще многому надлежит явиться, о чем провещал маститый философ, заглушив в себе смех и на миг отвернувшись от игр ребенка. Еще в Соловьеве, и именно в нем, может открыться и Земля, и Орфей, и пляски, и песни... а не в Розанове, который тогда был именно противовесом Соловьева, не ведая лика Орфеева. Он Орфея не знает и поныне, и в этом пункте огромный, пышный Розанов весь в тени одного соловьевского сюртука…»

«Мильоны - вас. Нас - тьмы, и тьмы, и тьмы.
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!»

Тьма-это сотни миллионов по древнерусскому счету. Блок считал нас вместе с арабами и прочими восточниками.

«Тьмы» противопоставляются «мильонам». Речь идёт об общей судьбе разных народов на огромном евразийском континенте. Их взаимосвязь емко характеризуется в этих строчках. От имени скифов, кочевого воинственного народа, поэт обращается к Западу. Под скифами Блок подразумевает революционную Россию

Скифы - экзоэтноним греческого происхождения, применявшийся к группе народов, обитавших в Восточной Европе, Средней Азии и Сибири в эпоху античности; «Скифы» - это некая декларация силы и готовности России в случае необходимости дать жестокий ответ своим врагам, которые забыли уроки истории и пренебрегли опытом предшествующих поколений. От имени скифов, кочевого воинственного народа, поэт обращается к Западу. Под скифами Блок подразумевает революционную Россию

Поэт идет дальше внешнего противопоставления Европы и Запада. И в Европе реакционной, и в Европе революционной, в самом духе «пригожей Европы» он видит глубокую внутреннюю противоположность свойственного России духа «максимализма»:

Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!

«Тут важна не только идентификация русских с азиатами, но подробная и умелая разработка того, что значит быть азиатами. Мы — это азиаты, но и азиаты — всегда мы, у них нету “я”. Три страницы этих стихов так и написаны от первого лица множественного числа, от лирического героя по имени “мы”. Как положено, нам противостоят они, люди Запада. У нас все другое, чем у них: численность, время, любовь и ответственность. Как военный рапорт, стихи начинаются с численности. В отличие от западных людей, мы неисчислимы.»

(http://pedagogie.ru/blogs/uchitelja-ruskogo-jazyka-i-literatury/poyema-aleksandra-bloka-dvenadcat-final.html)

 И эта духовная «жадность» России, это ее «скинфство» непримиримо сталкиваются с выдержанным и внешне сильным «постепеноством» старой Европы. Она уверенно и умеренно веками плетет крепкую сеть своего «прогресса»; грома истории, «молния - кормчий» - ей чужды и непонятны. И в этом вечное разделение востока и запада.

По законам жанра «слово к соратникам», комплименты своим дополняются глумлением над чужими, национальная гордость утверждается через дискредитацию врагов. «Мы» – воплощение почти всех национальных совершенств, «они» – скопище пороков и недостатков, что наглядно видно из следующих соотносительных характеристик:

Мы, Скифы: истинная культура, универсальность, безграничная способность к любви, всечеловеческая восприимчивость и отзывчивость, духовность, неисчерпаемый потенциал, универсальность, будущее, вечное, жизненность.

Они, Европа, старый мир: показная культурность, узость, безлюбовность, эгоизм, механистичность, исчерпанность, суетность и бренность, мертвенность.

И главное: скифы – революция, Европа – косное, консервативное начало. Исконное национально-русское является одновременно всемирно-революционным, несущим духовное преображение всему человечеству, «Россия» не случайно рифмуется с «мессия». 

«Для вас - века, для нас - единый час. 
Мы, как послушные холопы, 
Держали щит меж двух враждебных рас 
Монголов и Европы!»

Блок считал нас вместе с арабами и прочими восточниками. Потому для нас всего час, что для них века. Восток насчитывает десяток тысяч лет цивилизации, а Запад – несколько сотен лет.

Холоп-подданный государя, находившийся от него в полной зависимости; несамостоятельный, раболепный человек, прислужник, приспешник кого-либо.

Поэт считал свою родину некой стеной, переходным звеном между Западом и Востоком, которая смягчает противоречия и налаживает отношения между двумя этими мирами. Именно поэтому, утверждает поэт, к России нужно относиться с уважением и почитанием, иначе – может разразиться мировая катастрофа. 

 А.А. Блок напоминает тем «цивилизованным» европейцам, которые считали Россию дикой, варварской страной, о великой роли, которую она сыграла в прошлом, оградив Западную Европу от нашествия монголов.

Во второй половине XIV века продолжалось расширение Московского княжества. Золотая Орда, напротив, слабела, истощенная междоусобицами ханов. С 1360 по 1380 год сменилось 14 правителей Орды. В русских землях усиливалось народное сопротивление  татаро-монгольскому   игу . В 1374 году в Нижнем Новгороде Вспыхнуло восстание. Жители города перебили послов ордынского хана и весь их отряд.

Москва и другие княжества переходят к противостоянию орде, в это время практически правил ордой хан Мамай. Ожесточенная борьба за власть ослабила орду. Уже в 1385 году рязанские князья разгромили войско ордынского князя Тагая. В 1374г. Московский князь Дмитрий Иванович прекратил выплату дани орде.

В 1378 году татарский воевода Бегич с большим войском напал на Рязанское княжество. Московский князь Дмитрий Иванович пришел на помощь Рязани. На берегу реки Вожи, притока Оки его воины окружили и почти полностью уничтожили татарские войска.

Монгольское нашествие и золотоордынское иго стало одной из причин отставания русских земель от развитых стран Западной Европы. Спасая Европу от вторжения монголов, Русь в своем развитии была отброшена на 500 лет назад. Это проявилось в разорении русских городов, в угоне населения в рабство в подрыве хозяйства и культуры, в уничтожении генофонда Руси.

Был нанесен огромный ущерб экономическому, политическому и культурному развитию Руси. Десятки тысяч людей погибли в битвах или были угнаны в рабство. Значительная часть дохода в виде дани отправлялась в Орду.

Массовому разорению и уничтожению подверглись русские города. Упростились, а порой и исчезали многие ремесла, что тормозило создание мелкотоварного производства и в конечном итоге задержало экономическое развитие.

Традиционно противопоставление динамичной, суетливой, быстро меняющей свой облик Европы – древнему, застывшему, неизменному, неподвижному Востоку, «где время, кажется, остановило свой стремительный бег». 

 «Века, века ваш старый горн ковал

И заглушал грома? лавины,

И дикой сказкой был для вас провал

И Лиссабона, и Мессины!»

«Опять я не вижу будущего, потому что проклятая война затягивается, опять воняет ей. Многое меня смущает, т. е., я не могу понять, в чем дело. Всякая вечерняя газетная сволочь теперь взбесилась, ушаты помой выливаются…»

Он начинает все внимательнее вслушиваться в лозунги большевиков. Они подкупают его своей ясностью: мир - народам, земля крестьянам, власть – Советам. Незадолго до Октября Блок признается в разговоре: "Да, если хотите, я скорее с большевиками, они требуют мира..."

Тогда же он записывает в дневнике:
"…один только Ленин верит в будущее "с предвиденьем доброго", верит в то, что"захват власти демократией действительно ликвидирует войну и наладит все в стране".

Арабы захватили Испанию, Португалию и половину Франции.

Лиссабон — крупнейший город Португалии. Город стал объектом внимания Наполеона Бонапарта, и в 1807 году его войска взяли город, отбит город был только в 1811 году. В последующие годы Лиссабон неоднократно становился ареной столкновения различных политических интересов. 1 апреля отправилась лодка с грузом в 34 мины в Лиссабон, чтобы поставить там минную банку с соответствующим разрушительным ущербом для различных центральных судов, что и было осуществлено.

Мессины. На рассвете 7 июня 1917 после 10-дневного арт. обстрела фельдмарш. Хейг, имея целью отбить у противника возвышенность у Мессина для дальнейшего продвижения на Ипр, взорвал 19 траншей под германскими позициями. Новозеландские части 2-й армии к 7.00 очистили немецкие окопы, а несколько дней спустя австралийские войска выбили немцев с их позиций на выступе. Это была тактическая победа местного значения.

Скифы неизмеримо превосходят Запад как носители уникальной духовности и пронзительнейшего интеллекта.

– Да, мы дикие азиаты, – принимает вызов Скиф-оратор, – но при этом наша юная и свежая культура стоит гораздо выше вашей гниющей цивилизации. Вот, не угодно ли: Лиссабон и Мессина, интеграл, Пестумы, Эдип… – многие ли европейцы могут похвастать таким лексическим богатством? Вот такие мы: только притворяемся дикими, а на самом деле нам внятно все, и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений, и даже более того...

«Вы сотни лет глядели на Восток,

Копя и плавя наши перлы,

И вы, глумясь, считали только срок,

Когда наставить пушек жерла!»

Восток — макрорегион, включающий в себя Азию и Северную Африку. Нередко противопоставляется «Западу», отождествляемому в период до Нового времени с Европой.

Перл - сокровище, драгоценность, нечто выдающееся в ряду подобных. Россия- это страна, чьи богатства грабились в течение долгих веков (“копя и плавя наши перлы”)

Германцам доставались деньги, миллионы золотых рублей. А откуда Россия их брала? От продажи тем же германцам ржи, масла, сырья и полуфабрикатов . Итого, в одной строке Блока место России в довоенном миропорядке: поставщик продуктов сельского хозяйства, сырья и ... крупнейший инвестор в промышленное производство Европы. И поставщик солдат для стран Европы: заполучить Русскую Армию на свою сторону - голубая и розовая мечта любой стороны при любом конфликте. А Европа, кушая русские продукты, плетя дипломатические сети для вовлечения России в систему союзов и развивая промышленность на русское золото, "глумясь, считала срок..."

 Россия не часть западной цивилизации и не ее ветвь, таковой она никогда не будет. Для Запада Россия - препятствие к продвижению на восток или поле экспансии (в зависимости от того сильна она или слаба). Западу чужда славянская, в особенности русская цивилизация. Россия, как потенциальный центр объединения славянского мира, как бастион , о который разбиваются волны Запада, стремящегося к поглощению славянского материка, представляется ему особенно опасной.

Европа подвергается оскорблениям прежде всего за свою неблагодарность. Мы нашей кровью искупили ее вольность, честь и мир – она нас за это ненавидит. Мы держали щит, заслоняя Европу от монголов, европейцы же в ответ грабили скифов, копили и плавили их перлы и даже, «глумясь, считали только срок».

А в ответ Запад, по Блоку же, обирал Восток, да и Россию («Копя и плавя наши перлы»), и вообще держал камень за пазухой.

И за всё мы его, ненавидя за чуждость, расчётливость, и любили ж тоже по широте души своей, понимая, что это не может понравиться. И вот – последнее противостояние и, возможно, примирение… И, в общем, как-то не поймёшь, чего больше: зла или добра. Вопреки эпиграфу, однозначно агрессивному. Так упомянутый Сарновым Крук видит в блоковской России только добро, над чем Сарнов справедливо насмехается. А сам Сарнов, - при некоторых дипломатичных оговорках, - видит только зло:

«Кажется, что поэт в глубине души испытывает нечто похожее на удовлетворение при мысли о том, что «свирепый гунн» будет шарить в карманах трупов и жарить мясо своих белых братьев. Найти истоки этого странного удовлетворения не так уж трудно. Блоку издавна была свойственна неприязнь к духу буржуазности. Неприязнь, подчас доходящая до умоисступления» (. С. 69 - 70).

«Вот — срок настал. Крылами бьет беда,

И каждый день обиды множит,

И день придет — не будет и следа

От ваших Пестумов, быть может!»

Скифы упрекают Европу в том, что веками она с завистью глядела на Восток, думая только о том, как захватить его. Но пришло время для ответного удара, и теперь скифы будут нападать

Пестум , первоначально Посидония  — греческая колония, основанная в конце VII века до н. э. в западной части области Лукания , была разгромлена арабами.

Посидония пережила расцвет в 540-е до н. э. и следующие за тем десятилетия. Около 400 г. Посидония была завоёвана луканами, что привело к смешению греческой и местной  культурных традиций. В 274 г. до н. э. город был колонизирован римлянами, которые назвали его Пестум. В конце IX века Пестум был разорен сарацинами, в XI в. — норманнами. Разорению Пестума способствовала заболоченность местности; оставшиеся здесь жители, опасаясь малярии, ушли на близлежащую возвышенность, основав там новый город Капаччо.

«Вот  - срок настал»- «Твой час настал,» - настал час России.

Из дневника А.А. Блока:

1908

11 октября

Руново
Виденное: гумно с тощим овином. Маленький старик, рядом — болотце. Дождик. Сиверко. Вдруг осыпались золотые листья молодой липки на болоте у прясла под ветром, и захотелось плакать.

Когда выходишь на место у срубленной рощи в сумерки (ранние, осенние) — дали стираются туманом и ночью. Там нищая, голая Россия.

Просторы, небо, тучи в день Покрова.

1917
22 апреля
Всё будет хорошо, Россия будет великой. Но как долго ждать и как трудно дождаться.

1918

22 января
Декрет об отделении церкви от государства. Звонил Есенин, рассказывал о вчерашнем «утре России» в Тенишевском зале. Гизетти и толпа кричали по адресу его, А. Белого и моему — «изменники». Не подают руки. Кадеты и Мережковские злятся на меня страшно. <…> Господа, вы никогда не знали России и никогда её не любили!

Правда глаза колет.

«О старый мир! Пока ты не погиб,

Пока томишься мукой сладкой,

Остановись, премудрый, как Эдип,

Пред Сфинксом с древнею загадкой!»

Поэт предостерегает весь свет задуматься над феноменом России, которая возродится из пепла, но никогда не покорится одряхлевшему старому миру Европы. Это почти мистическое стихотворение, так как на основе истории Блок предвидит будущие великие потрясения. Он верит, что в России заложены великие силы, покуда еще дремлющие, но коль скоро они вырвутся наружу, миру несдобровать.

“Революция духа” были общие слова для обоих радикализмов. Только ницшеанцы плевали на всех ради немногих, аристократов духа. А революционеры плевали на себя ради всех (спасены от ужасов капитализма – “старый мир… томишься мукой” – должны были быть и сами капиталисты).

Но скифы не просто хотят разрушить старый мир, они предлагают ему братство, просят Запад остановиться перед древней загадкой Сфинкса.

 Греческий миф всегда писали от имени Эдипа; Блок первый, кто пересказывает эту историю от имени Сфинкса. 

Легенда. Эдип и Сфинкс

Пришел, наконец, Эдип в Фивы. В великом унынии застал он город. Мало того, что погиб царь, послали боги и еще одну напасть: появилось рядом с городом чудовище Сфинкс. Имело оно голову женщины, туловище льва, львиные же лапы с острыми когтями и громадные крылья. Всем путникам загадывала Сфинкс загадку и, если ее не отгадывали, сбрасывала людей вниз с высокой скалы. Многие смельчаки пробовали найти ответ на загадку, и ни один из них не остался в живых. Решил и Эдип попытать счастье. «Чем жить на чужбине безродным изгнанником, уж лучше погибнуть!» – подумал он.

Достиг он скалы, где жила Сфинкс. «Загадывай загадку! Я готов!» – сказал он чудовищу. «Скажи-ка мне, если такой смелый, какое существо утром ходит на четырех ногах, днем на двух, а вечером на трех, и чем больше у него ног, тем меньше сил?» – спросила Сфинкс. Рассмеялся Эдип: «Твоя загадка совсем проста. Это – человек. Утром своей жизни, когда он еще мал и слаб, медленно ползет он на четвереньках; днем, то есть в зрелом возрасте, ходит на двух ногах; в старости же, вечером своей жизни, становится дряхлым и, нуждаясь в опоре, берет костыль, который и служит ему как бы третьей ногой». Услышала Сфинкс ответ на свою загадку, в отчаянии бросилась вниз со скалы и разбилась насмерть.

Варварская лира зовет «старый мир» «на братский пир труда и мира», западный мир должен «опомниться». Ведь в начале 1918 г. шла война, и не гражданская, а мировая, с пацифистскими лозунгами большевиков Блок, дезертировавший из армии, связывал надежду на окончание бойни, возможно, считал, что малая кровь может остановить массовое кровопролитие. В юбилейном приветствии М. Горькому, произнесенном уже в марте 1919 г. во время гражданской войны. Блок говорил: «Только музыка способна остановить кровопролитие, которое становится тоскливой пошлостью, когда перестает быть священным безумием». Блок заявлял теперь о том, что в 1919 г. «заметна стала убыль... музыки, которая звучала в конце 1917-го и в первой половине 1918 года» а то было время до начала гражданской войны и развертывания красного террора.

«Россия — Сфинкс! Ликуя и скорбя,

И обливаясь черной кровью,

Она глядит, глядит, глядит в тебя

И с ненавистью, и с любовью!..»

Для Блока послереволюционная Россия стала центром притяжения мировых сил. Отсюда предвидение возмездия, которое свершится, если Европа посягнёт на Россию. По мнению поэта, Россия уникальна. Это самая загадочная страна, обладающая неограниченными возможностями, всеобъемлющей исторической памятью. Она противоречива и непредсказуема. Блок уверен, что новая Россия сможет наладить отношения со всем старым миром. 

«России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - по-новому - великой.<…> Что же вы думали? Что революция - идиллия? Что творчество ничего не разрушает на своем пути? Что народ - паинька? Что сотни обыкновенных жуликов, провокаторов, черносотенцев, людей, любящих погреть руки, не постараются ухватить то, что плохо лежит? И, наконец, что так "бескровно" и так "безболезненно" и разрешится вековая распря между "черной" и "белой" костью, между "образованными" и "необразованными", между интеллигенцией и народом?<…>»  (Из статьи А.А.  Блока «Интеллигенция и революция»)

По мнению поэта, Россия уникальна. Это самая загадочная страна, обладающая неограниченными возможностями, всеобъемлющей исторической памятью. Она противоречива и непредсказуема.

Я думаю, что противоречивость чувств, это всего на всего две разные стороны Сфинкса-России: «интеллигенция» и «народ». 

Блок подчеркивал амбивалентность отношения «скифов» к Европе: «с ненавистью и любовью», Есенин же как «классический» народник никакой двойственности не допускает. Мессианство, оно же революционный национализм Блока носит оборонительный характер – Есенин же в духе Троцкого-Тухачевского мечтает о походе на Европу – ради ее же спасения. Поистине, некоторые высокопоэтические мысли в прозе звучат на удивление пошлым хвастовством.

«Скифы» наполнены не только кровью, воинственными заявлениями, но и любовью. Любовью Чудовища к Красавице.

Красавица Европа (она недаром названа пригожей) капризна, вероломна, любить вообще не умеет и при случае может наставить&helraquo; как музыку, то есть поток звуков strongraquo; стихотворение:emnbsp;lip; Нет, не рога, а пушек жерла.

Чудовище – это обобщенный Скиф, чье внешнее уродство (узкоглазость), как принято считать, с избытком компенсируется внутренними достоинствами. Его чувство к Красавице противоречиво и неоднозначно, есть за что ненавидеть ее, но любовь все же перевешивает.

«Да, так любить, как любит наша кровь,

Никто из вас давно не любит!

Забыли вы, что в мире есть любовь,

Которая и жжет, и губит!»

“Россия — Сфинкс”, а западному Эдипу следует разгадывать ее загадку. Загадка России в ее особенном способе любить.

«Итак, мы любим амбивалентным способом, неведомым западному человеку. Кого мы таким способом любим? Не друг друга, потому что коллективный субъект, названный словом “мы”, нигде не расчленен, у него единая “наша кровь” и нет части, которая может любить или не любить другую часть. Особенная любовь России обращена к Западу. Это на него Россия смотрит “и с ненавистью и с любовью”, — и не просто смотрит, но “глядит, глядит, глядит”…»

(http://pedagogie.ru/blogs/uchitelja-ruskogo-jazyka-i-literatury/poyema-aleksandra-bloka-dvenadcat-final.html)

Опять, как в годы золотые,
Три стертых треплются шлеи,
И вязнут спицы расписные.

В расхлябанные колеи...

Россия, нищая Россия,
Мне избы серые твои,
Твои мне песни ветровые,-
Как слезы первые любви!

Тебя жалеть я не умею
И крест свой бережно несу...
Какому хочешь чародею
Отдай разбойную красу!

Пускай заманит и обманет,-
Не пропадешь, не сгинешь ты,

И лишь забота затуманит
Твои прекрасные черты...

Ну что ж? Одно заботой боле -
Одной слезой река шумней
А ты все та же - лес, да поле,
Да плат узорный до бровей...

И невозможное возможно,
Дорога долгая легка,
Когда блеснет в дали дорожной
Мгновенный взор из-под платка,
Когда звенит тоской острожной
Глухая песня ямщика!..

1908

«Мы любим все - и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё - и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...»

Россия способна к тому, что Достоевский в пушкинской речи назвал русской «всемирной отзывчивостью» (к восприятию достижений других культур).  Россия - то страна, которая способна любить и ненавидеть, способна отстоять себя в веках, способна стать оплотом всего лучшего, что было создано человечеством. Это страна — сфинкс, загадочный и непонятный для старого мира, противоречивый и многогранный

За прошедшие восемьдесят лет эти слова цитировались без их начала и без их продолжения, как утверждение “нашей” чувствительности к мировой культуре. 

Термин «гений» в поэзии и прочем архаичном высоком штиле может означать не только «гениальный человек», а и собственно само понятие «гениальность», таким образом, «сумрачный германский гений» — это не какой-то отдельный гениально-полоумный немец, а некое качество, присущее всей германской нации (что, вообще говоря, видно из контекста, где германцы сравниваются с французами). И только гораздо позже не знающими классику шушпанцер-фагами понятие было опошлено до банального «психа-конструктора».

 Как же можно не любить Европу и все, что с ней связано: жар холодных числ и дар божественных видений, острый галльский смысл и сумрачный германский гений... Париж, Венеция, Кельн…

Правда, в тот исторический момент Париж и Кельн были смертельными врагами, острый смысл и сумрачный гений сошлись в очередной раз для кровавой схватки, но Скиф смотрит на Европу с таких космических высот, что не замечает подобных деталей или пренебрегает ими.

«Мы помним всё - парижских улиц ад,

И венецьянские прохлады,

Лимонных рощ далекий аромат,

И Кельна дымные громады...»

«Когда наши казаки вошли во Францию за отступающим Наполеоном, там был ад не только в Париже… С тех пор весь запад трясет при слове «казаки»… Те же казаки не раз бывали в Германии. С Суворовым брали Берлин… Сожгли, видать,  Кёльн, потому и дымные громады.»

                                                                                                                     («Ярость», Юрий Никитин. Стр4)

Круче всех выразился в письме из Германии Сергей Есенин: «Пусть мы азиаты, пусть дурно пахнем, чешем, не стесняясь, у всех на виду седалищные щеки, но мы не воняем так трупно, как воняют они внутри. (Напомню, это говорится о стране Томаса Манна, Герхарда Гауптмана, Райнера Мария Рильке, Рихарда Штрауса, Макса Рейнхардта, Альберта Эйнштейна.) Никакой революции здесь быть не может. Все зашло в тупик. Спасет и перестроит их только нашествие таких варваров, как мы. Нужен поход на Европу».

                                                        (Михаила Агурского «Идеология национал-большевизма»)

«Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,

И душный, смертный плоти запах...

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах?»

Но, несмотря на это, Россия, Скифы — страшная сила, она может быть и созидательной и разрушительной. Поэтому Западу лучше пойти с ней на компромисс

Два врага стоят лицом к лицу: русский, «скиф», и европеец, «мещанин», новая Россия и старая Европа. И если есть у России миссия, то вот она: взорвать изнутри старый мир Европы своим «скифством», своим духовным и социальным «максимализмом», - сделать то самое, что когда-то старый мир сделал в обратном направлении с духовным и социальным максимализмом христианства. Старый мир вощел в это «варварство» и взорвал его изнутри: он омещанил собою христианство. И вот теперь миссия новой России – насытить духом максимализма «культурный» старый мир. Ибо только этот духовный максимализм, это «скифство» открывают путь к тому подлинному освобождению человека, которое так и не удалось христианству, ибо само христианство «не удалось».

Бедная Европ.  Если верить Скифу (или представляющему его интересы адвокату), у Неё  только два выхода:

1) Ответить на чувство Чудовища, увидеть в нем прекрасного принца, слиться с ним в нежных объятьях – и при этом с высокой долей вероятности погибнуть от проявлений плотской страсти, причем Чудовище\ заранее снимает с себя всякую ответственность .

2) Не ответить на призыв Чудовища, не прийти в мирные объятья – с гарантированными страшными последствиями: Чудовище откажется защищать Красавицу, и она станет легкой добычей свирепого гунна.

«Привыкли мы, хватая под уздцы

Играющих коней ретивых,

Ломать коням тяжелые крестцы,

И усмирять рабынь строптивых...»

«Придите к нам! От ужасов войны

Придите в мирные объятья!

Пока не поздно - старый меч в ножны,

Товарищи! Мы станем - братья!»

Скифы не хотят войн и смертей, они просят Запад, пока не поздно, помириться с ними, стать им братьями. Блок подчеркивает созидательный смысл революции, нежелание советского народа идти на конфликт.

Здесь Блок является явным продолжателем традиций русской классики Пушкина и Лермонтова, Некрасова и Тютчева. Обращаясь к теме исторических путей и судеб России, Блок выступает с позиции поэта-трибуна, страстного оратора и патриота. Он предостерегает и саму Россию от тех грядущих жертв, на которые ее будут толкать “сыны отечества”, прикрываясь ложными представлениями о чести. Поражаешься прозорливости автора, его гениальному предвидению. Талант — всегда пророк. Это с честью доказали великие поэты России.

После великого подвига народа в Октябре Блок не только осознал его силу, но и стремление к счастью жить и трудиться в мире со всеми народами. Поэт - первым в литературе! - призывает к мирному сотрудничеству народы разных стран

Прямо как в одном из псалмов Давида:

«Какое наслаждение жить в братстве и труде!

Как будто благовония текут по бороде».

Но было бы ошибкой преувеличивать меру просто- и прекраснодушной мечтательности Блока. Предложение немедленно заключить «демократический мир без аннексий и контрибуций» – разве оно было сделано Советским правительством в горячечном бреду, в гашишном опьянении? Большевики не грезили наяву, а (почти) всерьез предполагали, что Ллойд-Джордж и Клемансо, германский и австрийский кайзеры скажут своим народам: «Пардон, ребята, ошибочка вышла, все принесенные вами неисчислимые жертвы были не только бесполезны, но и бессмысленны. Давайте признаем, что игра закончилась вничью».

Дело не только в том, что правительства были не готовы такое сказать, но и в том, что народы были не готовы такое выслушать.

Пытаясь уточнить жанр стихотворения, выше мы назвали его «Вдохновляющее слово перед битвой». Но с таким же успехом можно охарактеризовать «Скифы» как страстное и красноречивое любовное признание Чудовища Красавице. Поток слов, нацеленных на то, чтобы склонить Красавицу к любви. В ход идут самые разные способы. Тут и нежное воркованье, и щедрые посылы:

«Придите к нам! От ужасов войны

Придите в мирные объятья!

Пока не поздно – старый меч в ножны,

Товарищи! Мы станем – братья!»

«А если нет - нам нечего терять,

И нам доступно вероломство!

Века, века вас будет проклинать

Больное позднее потомство!»

Если на голос восточного «скифа» — на западе злобно и враждебно откликнется лишь «мещанин», силою задавивший вокруг себя своих западных «скифов»? Если даже и так — то вера наша, что победа его — временна, эфемерна, что пусть через года и года, но «скифу» на Западе суждена такая же победа, какая теперь была дана его брату на Востоке. За эти года восточный «скиф» будет, наверное, раздавлен своим же «мещанином», при помощи всех мещан старого мира, России и Европы. Но эта пиррова победа не будет продолжительна. Ибо нет той силы, которая могла бы стать на пути идеи духовного максимализма, на пути благой вести о полном внешнем и внутреннем освобождении человека. Но — еще раз: — а если нет?..

«А если нет» — означает =конец европейской истории и осуществление предвидений Вл. Соловьева, отказ от идеалов «миссии России» в понимании Пушкина и Тютчева. Это «а если нет» — есть гибель Европы и России в пасти азиатского Дракона.

«Мы широко по дебрям и лесам

Перед Европою пригожей

Расступимся! Мы обернемся к вам

Своею азиатской рожей!»

Акцент – на определении «азиатской», то есть не «мы обернемся рожей, которая есть азиатская», а «мы обернемся из двух своих ликов азиатской рожей, а есть еще благообразное европейское лицо».

Лирический герой, с его двуединой евроазиатской сущностью, в данный момент настойчиво, даже назойливо выделяет свою азиатскую ипостась, ибо европейская присутствует априори и ее существование в доказательствах не нуждается.

«Идите все, идите на Урал!

Мы очищаем место бою

Стальных машин, где дышит интеграл,

С монгольской дикою ордою!»

«Вдохновляющее Слово к соратникам перед сражением о неизбежности нашей победы», – так можно было бы уточнить жанр «Скифов». Приглашение врагам «идти на Урал» и обещание «Мы широко по дебрям и лесам расступимся!» выглядят всего лишь фигурами поэтической речи, то есть совершенно безответственными фантазиями, отнюдь не предназначенными к практической реализации. Но если вспомнить тезис Троцкого, одобренный правящей партией, «ни мира, не войны, договор не подписываем, армию распускаем»… Что это означало, как не приглашение – приходите и берите нас голыми руками.

Другое дело, что Троцкий, в отличие от Блока, предполагал (точнее, надеялся), что генералы рейхсвера не осмелятся двинуть свои войска, а немецкие пролетарии в солдатских шинелях откажутся идти против своих революцьонных братьев по классу. Блок же, как можно судить по его дневникам и письмам, считал схватку германцев с дикими ордами Востока не только возможной, но и желательной. 

Итак, фантазии Блока не вполне беспочвенны, в поэтическом сознании своеобразно преломлялись вполне реальные в своей необычайности события. 

Александр Блок дважды говорит о России как о щите Европы от Востока, но его угроза снять защиту и открыть путь монголам вряд ли была принята всерьез «пригожей Европой», ведь Запад попросту не знал, что своим благоденствием и защитой от монголов он был обязан России. И это для скифов итог боя«стальных машин, где дышит интеграл, с монгольской дикою ордою» заведомо предопределен – и не пользу интеграла. На западную же цивилизацию, умевшую ловко управлять стальными машинами, предстоящее столкновение с дикой ордою ужаса не наводило.

Чтобы запугать Европу по-настоящему, надо было убедить ее в реальной возможности того, что монгольская дикая орда научится брать интегралы и обращаться с машинами. Но такой вариант Блоку не мог и в страшном сне присниться. 

11 января 1918 г., незадолго до создания «Скифов», обращаясь к врагам русской революции, он делает такую дневниковую запись: «…мы широко откроем ворота на Восток; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины... Мы – варвары? Хорошо же. Мы и покажем вам, что такое варвары». 

Блок безусловно верил в то, что в лице азиатов-дикарей несчастная поверженная России имеет под рукой естественных, надежных и мощных союзников. Верил в то, что у «скифов» есть рычаги влияния на «монголов».

Блок решил напомнить пригожей Европе о былых страхах, отступивших перед ужасами мировой войны. Вряд ли поэт рассчитывал на то, что Ленин почерпнет из его стихотворения конкретные рекомендации: по свидетельству одного современника, Ленин Блока не понимал даже на уровне «о чем это». 

Что касается Европы, она скифов не убоялась, не убоялась и монголов – не вняла блоковским поэтическим пророчествам. В тот временной отрезок Монголию, Корею, Китай, Индокитай как военно-политическую силу можно было в расчет не принимать, а Япония не проявляла ни малейшего желания броситься на выручку «скифам».

«Но сами мы - отныне вам не щит,

Отныне в бой не вступим сами,

Мы поглядим, как смертный бой кипит,

Своими узкими глазами.»

Блок  утверждает, что если начнется какой-то мировой конфликт, новая Россия уже не будет ввязываться в него – у молодой советской страны теперь другие интересы. Поэтому смотреть на то, как Восток и Запад уничтожают друг друга, мы, «своими узкими глазами», будем со стороны. 

«Не сдвинемся, когда свирепый гунн

В карманах трупов будет шарить,

Жечь города, и в церковь гнать табун,

И мясо белых братьев жарить!...»

Если Запад не пойдет скифам навстречу, они больше не будут защищать его от Востока, не будут служить ему щитом.

Согласно Пушкину, воины Запада найдут последнее пристанище на полях России. Согласно Блоку, Запад будет наказан проклятьем потомков, и пока скифы будут со стороны спокойно смотреть на смертный бой, «свирепый гунн».

Подразумевается, что трупы, города, церкви – всё европейское.

Свирепые гунны также должны быть взяты в кавычки. Если верить Википедии, это тюркоязычное кочевое племя появилось на мировой арене во II веке н. э. из степей Алтая, Приуралья и создало затем свое государство, простиравшееся от Волги до Рейна. В гуннский союз племен кто только не входил – славяне, готы, скифы, сарматы, германцы. Римские императоры нанимали гуннов для защиты от других германцев. Гуннами называла немцев французская военная пропаганда – мол, такие же дикие и жестокие, как варвары древности, а их вождь Аттила (середина V века) изображался как лютый монстр.

Блоковские гунны, шарящие в карманах трупов и жарящие мясо белых братьев, – это такие же сказочные персонажи, как и блоковские скифы и блоковские монголы. 

унны ж активизировали германское миграционное пространство в начале великого переселения народов, разрушившего старый мир, Римскую империю, как и теперь, вот, грозит от германцев обрушиться теперешний «старый мир», и вот «свирепый гунн В карманах трупов будет шарить, И мясо белых братьев жарить!..», то бишь немцы через полтора тысячелетия, наконец, окончательно покорят тех, кто западнее их. В последнем четверостишии тоже предельная материальная заинтересованность: «пир». Варварская заинтересованность. Обе заинтересованности негативны. И, раз в своей негативности обе отрицают друг друга, то что ж утверждается? – Что-то одухотворённое. Но очень удалённое от религии, от смирения, от слабости и её восполнения. И потому очень похожее на недавнюю тогда моду, на ницшеанство. И процитировать это нельзя. А почувствовать – можно.

 В какой-то мере почувствовал и Сарнов, только вдумываясь в текст не стихотворения, а блоковского письма:

«Из процитированного отрывка видно, что истоком этой всепоглощающей ненависти у Блока было отталкивание не столько нравственное или социальное, сколько эстетическое: «… обстрижен ёжиком», расторопен…» <…> этот эстетический критерий он превратил в фундамент своей философии истории» (Там же. С. 70).

Совсем как Ницше (первая книга того называлась «Рождение трагедии из духа музыки»). А что говорил о революции Блок? – «…у интеллигенции звучит та же музыка, что и у большевиков. Интеллигенция всегда была революционна» (Собр. соч. Т. 6. С. 8).

Но «Ницше» - это ж ругательное слово у некоторых. Так Сарнов, это слово не называя, всё же своих читателей пугает:

«…как опасен этот эстетический критерий в применении к истории, какими мрачными и страшными выводами он может быть чреват» (Там же. С. 71).

«В последний раз - опомнись, старый мир!

На братский пир труда и мира,

В последний раз на светлый братский пир

Сзывает варварская лира!»

Скифы дают Западу последнее предупреждение.

Показательно, что церковь выступает одним из признаков культуры, которой грозит страшная опасность. Угроза здесь звучит во имя торжества братства с Западом: «В последний раз на светлый братский пир Сзывает варварская лира!» В мае 1918 г. З. Н. Гиппиус прислала Блоку свои «Последние стихи» (Пг., 1918), исполненные ненависти к революции. Это была демонстрация резкого несогласия с Блоком. В ответ он написал 6 июня стихотворное послание «З. Гиппиус» («Женщина, безумная гордячка! Мне понятен каждый ваш намек...»).

Национальной идеей ПОКА-модернизации. Где модернизация нужна России, чтоб не потерять свою идентичность в глобализующемся по-американски мире. А ПОКА – это разработка для каждой своей инновации сопроводиловки в духе Медоуза. Медоуз с 1980 года повёл обратный счёт десятилетиям игнорирования человечеством угрозы прогресса. Начни человечество с 1980 года бороться с прогрессом, оно могло б в будущем стабилизировать положение каждому человеку на материальном уровне небогатого европейца в 1980 году. Каждое же упущенное десятилетие снижает этот будущий  уровень. И мера его должна отражаться в указанной сопроводиловке к каждой инновации.

Вот оно, блоковское «В последний раз - опомнись, старый мир!» и «Но сами мы - отныне вам не щит», когда как раз – наоборот всё. Не предупреждение это лишь словом и не самоустранение это, а делом соучастие в общем самогубстве, чтоб поверили, наконец, народу, превозмогшему свою недостижимость, что этот акт его есть готовность к самопожертвованию и к смерти со всеми, раз он единственный понимает, что достижимость – это смерть.

Резко увеличенный военный бюджет России и возврат Путина в президентство – признак осознанной реакции России на угрозу потери идентичности и, может, неосознанное начало ПОКА-модернизации.

Сопоставление стихотворения «Скифы» с мтихотворением А.С.Пушкина «Клеветникам России)

Лундберг, кажется, первым почувствовал, что стихотворение Блока «Скифы» по своему пафосу и направленности, соответствуют пушкинскому «Клеветникам России». Но не только он заметил это. 8 апреля 1918 года Блок отмечает в записной книжке: «Р. В. Иванов — на Лиговке (Предложение Адамовича. Издание статей). Читал мне отрывки из своей статьи обо мне («Двенадцать» сравнивает с «Медным всадником», а «Скифы» — с «Клеветниками России».)» Имеется в виду статья Р. Иванова-Разумника «Испытание в грозе и буре («Двенадцать» и «Скифы» А. Блока)», в которой тот дает точную мировоззренческую характеристику «Скифам» в их соотношении с поэмой «Двенадцать», определяет творчество Блока в общей картине русского поэтического сознания: «Формы рабства и казни менялись с веками, становились все утонченнее и больнее: от рабства физического — к экономическому, от рабства экономического — к духовному. …Так и у Александра Блока. Если поэму «Двенадцать» мы поставим в ряду «Медного всадника», то в ряду «Клеветникам России» надо поставить его вслед за «Двенадцатью» написанных «Скифов»… «Скифы» с новой силой ставят старый, вечный вопрос — о Востоке и Западе, о России и Европе… У Востока, у России свои задачи, и нет силы, которая бы стала на их пути… Вопрос остался в прежней силе, но при глубочайшем внутреннем своем изменении…»

Наконец, для уподобления «Клеветникам России» и «Скифов» дают повод смысловые совпадения:
В «Клеветниках России»:

Иль мало нас?

В «Скифах»:

Мильоны — вас. «Нас — тьмы, и тьмы, и тьмы».

В «Клеветниках России».

Так посылайте к нам витии
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России
Среди нечуждых им гробов.

В «Скифах»

Придите к нам от ужасов войны…

В то же время «Скифы» не дают никакого повода к тому, чтобы видеть здесь лишь торжество грубой физической силы. Скорее наоборот:

Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью.

…Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!