ЛИТЕРАТУРА МОСКОВСКОЙ РУСИ (XVI-XVII ВВ.) Предпосылки возникновения элементов. Возрождения в русской литературе.

ЛИТЕРАТУРА МОСКОВСКОЙ РУСИ

(XVI-XVII ВВ.)

ПЛАН

1.  Предпосылки возникновения элементов Возрождения в русской литературе.

2.   Публицистика. Сочинения Ивана Грозного.

3.Особое место русской литературы XVII в. в истории литературы Древней Руси.

4.Развитие личностного начала и светских элементов. Демократизация литературы.

XV-XVI века – это период формирования и укрепления централизованного русского государства. Начиная с середины XV в. стали падать одна за другой основные предпосылки образования Ренессанса, поэтому русское Предвозрождение не перешло в Возрождение. Предпосылки конца русского Предвозрождения – это гибель городов-коммун (Новгород и Псков), удачная борьба официальной церкви с ересью. Создавалось централизованное государство, которое отнимало все духовные силы. После падения Византийской империи ослабли связи с Византией и западным миром.

Тем не менее, ересь стригольников, противников церковной иерархии и сторонников «простого строя» раннехристианской церкви, распространившаяся уже в конце XIV в. в Новгороде, а с XV в. и в Пскове, и впоследствии охватившая и Москву, способствовала развитию светской письменности, появлению ряда новых памятников науки. Так, еретики интересовались историей, логикой, философией. Они высказывали явно вольнодумные мысли, например, некоторые из них доходили, по-видимому, и до отрицания загробной жизни.

В этот период формируется новые идеологические концепции. Возникает теория «Москва – третий Рим». Её появление связано с укреплением Русского централизованного государства, со стремлением московских князей обосновать своё право на царство.

Эта идеология находит отражение в «Повести о взятии Царограда». В острой, динамичной форме автор рассказывает об осаде Царограда турками в 1453 г. и его завоеванию. Повесть богата фактическими подробностями, это воинская повесть с присущими ей чертами. Вместе с тем, в ней нет контрастного изображения воюющих сторон, как было это хорошо для древнерусских воинских повестей. Автор относится к и грекам, и к туркам с уважением.

Но значение этой повести заключается и в том, что в ней отразилась теория «Москва – третий Рим». Эта теория возникла среди московских книжников (ей автор – старец Филофей). Её  суть в том, что доселе было два Рима: первый Рим пал из-за своего нечестия, погрязнув в пороках Рим второй, т.е. Византия, пал под ударами турок, а третий Рим – Москва – стоит непоколебимо, а четвёртому Риму не бывать.

Таким образом, Москва объявляется преемницей Византии и тем самым наследует её политическую и религиозную культуру.

В «Повести о взятии Царограда» идеологи русского царства  увидели подтверждение их теории. Пророчество Льва Премудрого в легенде об основании Царограда, с которой начинается  повесть, было по-своему истолковано московскими идеологами. «Русый» народ, которому суждено освободить Царогорад от неверных, был заменён «русским» народом. Поэтому освободителем Царограда будет якобы русский народ.

Теме политической и религиозной преемственности Русью византийского наследства посвящены и другие произведения: «Повести о Вавилонском царстве», «Сказание о князьях Владимирских».

«Повести о Вавилонском царстве» возникла в Византии для обоснования идеи преемственности Византией всемирно – исторической царской власти, центром которой считался Вавилон. Теперь же эта повесть была приспособлена к потребностям русской политической действительности – для оправдания притязаний Москвы на роль всемирно-исторического государства.

Эти же идеи нашли воплощение в «Сказании о князьях Владимирских», которые явились продолжением и развитием повестей о Вавилонском царстве. В «Сказании» утверждаются, что московские князья являющиеся потомками византийского императора Августа-кесаря. Для этого была выстроена сложная генеологическая схема, которая устанавливает связь Москвы – через государство Владимира Мономаха, а через Киев – с Византией. При этом искажались исторические факты, «Сказание о князьях Владимирских» было идеологическим обоснованием прав московских правителей на царский титул и на самодержавную форму проявления государством содействовало укреплению авторитета этой власти как внутри страны, так и за рубежом.

Этот период в русской литературе был ознаменован и началом открытия мира и человека. Это привело к усилению светской тематики, к проникновению фольклорных сюжетов в литературу, развитию сюжетного повествования.

Признаки постепенного освобождения от «верховного господства богословия во всех областях умственной деятельности» обнаруживаются в XV в. не только в выступлениях вольнодумцев. Так, автор «Хождения за три моря» Афанасий Никитин утверждает, что носителем «правой веры» может быть всякий человек, соблюдающий единобожие и моральную чистоту. Такое утверждение явно противоречило господствующей религиозной идеологии на Руси, которая требовала признания православия единственной «правой верой».

И в других памятниках письменности XV в. наблюдается отход от господствующей идеологии. Например, в рукописи известного книгописца XV в., пропагандиста светской литературы, Ефросина, есть один из вариантов повести о Соломоне и Китоврасе («Сказание о Соломоне и Китоврасе»). В него включён эпизод, передающий диалог между царём и захваченным им в плен «борзым зверем» царь спрашивает его: «Что есть узорочнее (т.е. прекраснее) во свете сём?» «Всего есть лучшим своя воля», – отвечает Китоврас. Таким образом, здесь прославляется не бог, не царь, а «своя воля», т.е. воля человека. Это уже новое сознание, которое не вписывается в традиционные представления средневековья. Оно свидетельствует о том, что в литературе  постепенно утверждаются новые представления о человеке, о его личности. Всё это подтверждает тот факт, что в XV-XVI вв. на Руси были элементы Возрождения, хотя в целом эпоха Возрождения не состоялась.

Постепенное высвобождение из-под власти церковной идеологии привело в середине XV в. – первой половине XVI в. к усилению светской тематики. Наряду с господствующей религиозной идеологией развиваются новые идеологические концепции. Это говорит о некотором ослаблении безраздельного господства церкви. Литература начинает открывать мир, который живёт по иным законам. Это, в свою очередь, приводит к развитию сюжетного повествования. В литературе появляются оригинальные произведения, которые можно причислить к беллетристическим жанрам.

XV век был переломным временем в истории русской повествовательной прозы. Правда, памятники беллетристики, появившиеся на Руси в этот период, не отличались полной принадлежностью к этому жанру. Они предназначались для индивидуального чтения и переписывались (в сборниках) как отдельные сочинения, но некоторые из них примыкали к церковной литературе – назидательно-проповеднической или публицистической.

К числу памятников светского сюжетного повествования может быть отнесена «Повесть о Дракуле», т.к. она совершенно лишена черт церковной литературы. До наших времён повесть дошла в кирилло-белозёрском сборнике Ефросина (1491-1492 гг.) и в псковском сборнике 1499-1502 гг. Повесть была написана в 80-х годах XV в., возможно, Фёдором Курицыным, еретиком, дипломатом, в те годы посещавшим Венгрию и Молдавию.

В повести рассказывается о реальном историческом лице – валашском (Валахия – область в Румынии) воеводе середины XV века Владе Цепеше. Но герой повести, «зломудрый воевода» Дракула, воспринимался читателями как герой занимательных анекдотов, а вовсе не как реальное лицо. Характерной особенностью повести, таким образом, является её теснейшая связь с устным творчеством.

«Повесть о Дракуле» построена как цепь эпизодов-анекдотов о жестоком мутьянском воеводе. Такое дробное построение не означает отсутствия в повести единой темы; оно полностью вытекает из основной авторской концепции: эпизод за эпизодом раскрыть сущность Дракулы (дьявола): его жестокость, зломудрость и одновременно – справедливость и нелицеприятие. Тема «искренения зла» Дракулой получила особенно яркое выражение в одном из эпизодов. Здесь рассказывается о том, что страх перед беспощадностью Дракулы в народе был так силён, что никто даже не решался взять в руки золотую чару, поставленную по его приказу на «пустом месте» у источника. Эта чара «дивна злата» как бы воплощала в себе грозность мутьянского воеводы и установленный им в стране порядок.

Однако главная тема большинства эпизодов – своеобразное «изящество» Дракулы: его неожиданное зловещее остроумие. Эпизоды эти представляли собой именно анекдоты, многие из которых строились как своеобразные загадки, имевшие второй, метафорический смысл. Дракула не просто казнит попавших ему в руки людей – он испытывает их, и недогадливые, «неизящные» испытуемые, не умеющие «против козней его отвечати», трагически расплачиваются за своё «неизящество». Наглядно это иллюстрируется в эпизоде с нищими. Собрав по всей стране и угостив их в «великой храмине», Дракула спрашивает их: «хощете ли, да сотворю вас да беспечальны на сём свете, и ничим же нужны будете?» Не поняв второго, зловещего смысла вопроса, нищие с восторгом соглашаются. Дракула освобождает их от нищеты и недугов, сжигая в запертой «храмине». Так же поступает Дракула и с турецким царём: он обещает ему «послужить»; турецкий царь, понявший эти слова буквально, очень рад. Дракула разоряет турецкие владения и сообщает царю, что «сколько могох, толико есмь ему послужил».

Через все эти эпизоды проходит мотив испытания, который относится к числу популярнейших мотивов мировой литературы и фольклора. Этот мотив распространён был и в древнерусской литературе: испытание древлякских послов Ольгой, мотив испытания в «Повести о Петре и Февронии» и др.

И другие мотивы «Повести о Дракуле» восходят к устному народному творчеству. Например, рассказ о после, которому гвоздями прибили шляпу, или весьма популярная в средневековом фольклоре легенда о жестоком феодале, пригласившем к себе нищих и затем приказавшем сжечь их. Но если легенда заканчивалась божьим судом над злодеем, т.е. справедливым божьим возмездием, то Дракула не получал никакого возмездия за свою расправу с нищими и последнее слово предоставлялось «зломудрому» князю, который сам объяснял и оправдывал свой поступок.

Автор повести почти не высказывает своего отношения к действиям Дракулы. В целом повесть лишена христианского дидактизма.

Не прославляя и не осуждая своего героя, автор как бы оставляет своим читателям принимать решение о том, каким должен быть «великий государь», быть ему «милостиву» или «грозному». Другими словами, идейный смысл «Повести о Дракуле» не может быть определён однозначно. Одни исследователи видели в повести осуждение тирании, другие видели в ней прославление грозной и справедливой власти и тех репрессий, которые против его врагов. Такой неоднозначный подход определяется жанровым своеобразием повести: перед нами не публицистическое сочинение, автор которого прямо высказывает свои воззрения, а произведение беллетристики.

XVI век был неблагоприятным временем для развития художественной литературы в современном смысле. Однако другие виды письменности продолжали развиваться. Так, одной из особенностей литературного развития XVI века является расцвет публицистики. Она развивается в новых жанрах, включавших новые типы исторического повествования, эпистолярный жанр и др.

В древней Руси не было специального термина для определения публицистики. Публицистический характер имели прежде всего сочинения. Провозглашавшие идеологию, Русского государства (послание Филофея). Публицистические черты характерны для исторического повествования («казанский летописец»), «Домостроя» и других произведений. И все-таки, важнейшие публицистические памятники XVI века были, как правило, памятниками полемическими, направленными против конкретных противников и отстаивающих определённые политические и идеологические позиции.

Известными публицистами XVI века были митрополит Даниил, Максим, грек, Иван Пересветов и др. Расцвет публицистики был связан с острой политической борьбой служилого дворянства и родовитой боярской знати.

Наиболее радикальными из всех публицистов XVI века был Иван Пересветов. Он приехал на Русь в конце 30-х годов (из Польши, Венгрии и Молдавии). Пересветов стал решительным противником бояр, прославился как сторонник бедных, но храбрых «воинников». В своих публицистических произведениях  Иван Пересветов предлагал Ивану Грозному ввести важнейшие политические реформы (создание регулярного войска, уничтожение кабальной зависимости, завоевание Казани и др.). Эти идеи нашли отражение в двух повестях: в «Сказании о Магомете» и в «Сказании о царе Константине». В этих произведениях (особенно в первом) Пересветов в аллегорической форме говорим о Русском государстве, много потерпевшем от своеволия феодальной знати во время малолетства Ивана Грозного. Именно Ивана IV имел в виду писатель, рассказывая о юности последнего византийского императора Константина, будто бы остановившегося ребёнком после смерти отца и воспитанного вельможами. Безвольному Константину автор противопоставляет турецкого султана Магомета II, который не только завоевал Цароград, но и установил твёрдый порядок в своём государстве. Такой порядок, считает Пересветов, должен быть установлен и на Руси.

На примере падения Византии Пересветов показал причину слабости и могущества правителей. В частности, Магомету II удалось сделать своё государство сильным, потому что он не доверял вельможам и во всех своих начинаниях опирался на простых «воинников» (т.е. служилых дворян, в понимании Пересветова).

В образе Магомета-султана Пересветов нарисовал идеал правителя, пример для молодого русского царя, которому тоже предстояло завести такой же порядок в Московском государстве.

Судьба Пересветова своеобразна. Его программа не была принята самодержавной властью. Сам Пересветов бесследно исчез с исторической арены.

Подлинным новаторским отмечена публицистическая деятельность Ивана Грозного. В русской литературе, как и в истории он оставил след как фигура сложная и противоречивая.

Лихачёв писал: «Вряд ли существует в средневековье ещё другой писатель, который бы так мало осознавал себя писателем, как Грозный, и вместе с тем каждое литературное выступление, которое обладало бы с самого начала таким властным авторитетом. Все написанное написано по случаю, по конкретному поводу, вызвано живой необходимостью современной ему политической действительности. И именно это наложило сильнейший отпечаток на его произведения»1.

Грозный был политиком, поэтому он обращался к литературе тогда, когда это нужно было в его политической деятельности. Всё, что было написано им, стоит на грани литературы и деловых документов, частных писем и законодательных актов. И всюду он проявляет себя: в стиле, в языке, в темпераментной аргументации и «самое главное, – в политических убеждениях.

Послания Грозного – замечательные документы эпохи. Они связаны с политической борьбой времени, в то же время они отмечены печатью новаторства. Новизной отличается стиль посланий. Грозный заботится о стиле постольку, поскольку это ему нужно, чтобы высмеять или убедить своих противников, доказать то или иное положение, поразить и психологически подавить своих адресатов. Грозный нарушает все литературные традиции, жанры, как только они становятся ему помехой и, наоборот, широко пользуется ими, когда ему нужно воздействовать на своего читателя эрудицией, образованностью, торжественностью слога. Письма Грозного – неотъемлемая часть его поведения и деятельности в целом; каждое из них – его общественный поступок.

В своих литературных произведениях Грозный властью ломал стилистические традиции и «литературный этикет» своего времени. Он нарушал литературные традиции не «по невежеству» (как считал Курбский). Грозный был одним из образованных людей своего времени.

Грозный был  своеобразным писателем. Его стиль сохранял следы устного мышления. Он писал как говорил. Возможно, он диктовал свои послания, т.к. в них заметны следы устной речи, многословия; частое повторение мыслей и выражений; отступления и неожиданные переходы от одной мысли к другой; восклицания и вопросы, обращения к читателю как к слушателю. Грозный ведёт себя в посланиях так, как в жизни. Он не только пишет, но и действует.

Стиль его посланий очень разнообразен. Он меняется в зависимости от взятой на себя роли, т.е. он играет, лицедействует. Игра в посланиях, считает Лихачёв, – отражение игры в жизни.

Очень часто Грозный прибегает к притворно смиренному тону. Например, послание к Кирилло-Белозерский монастырю начинается с самоуничижительного тона. Грозный нарочито утрирует монашеское самоунижение, иронически притворяется монахом: «Увы мне грешному! Горе мне окаянному! Ох мне скверному! Кто есмь аз на таковую высоту дерзати? Бога ради, господие и отцы, молю вас, перестаните от такового начинания... А мне, же смердящему, кому учите и чему наказати и чем просветите?»

Грозный как бы преображается в монаха и начинает поучать. Но ему трудно выдержать до конца смиренный тон: его природная властность берут верх, и послание приобретает гневный характер.

Очень ярко литературный талант Грозного проявился в его послании к Василию Грязному (ближайший царский опричник, в 1573 году попавший в плен к крымским татарам). Переписка Грозного с Грязным выдержана в духе шутки, от Грязного – подобострастной, осторожной шутки, соединённой с самой откровенной лестью. Грозный же высмеивая Грязного за то, что тот попал неосмотрительно в плен постепенно раздражается и переходит к жестокой насмешке. Эта переписка дана в форме беседы, записанного разговора.

Наибольшей известностью из сочинений Грозного пользуется переписка с князем Курбским, бежавшим от Грозного в Литву в 1564 году. Тон посланий Грозного к Курбскому гораздо сдержанней, т.к. Грозный здесь выступает как самодержец всея Руси с изложением своих политических взглядов. Он начинает своё письмо пышно, торжественно, вспоминает о своих предках. Но и здесь, в конце концов, проявляется темпераментная фигура Грозного. Тон его письма становится все оживлённее и в конце концов запальчивее. Он с азартом издевается и высмеивает Курбского, отпускает такие насмешки, которые уже лишены всякой официальности: «Кто же убо восхощает таковаго ефиопского лица видети?»

Выдержать торжественный тон Грозному трудно. Для него естественно другое: смеяться и глумиться над противником, шутить с друзьями или горько сетовать на свою судьбу. Но всегда тон его писем был искренен.

Лихачёв писал: «Это был поразительно талантливый человек. Речь его текла совершенно свободно. И при этом такое разнообразие лексики, смешение стилей, просторечия и высоких церковнославянизмов, нежелание считаться с какими бы то ни было литературными условностями»1.

Речь Грозного изобилует разговорными выражениями и словами: «дурость», «аз на то плюнул», «а он мужик огюнной врёт, а сам не ведает что»; обращениями: «видите ли», «милые мои», «а ты, брат, како?»

Лексика посланий Грозного богата, язык гибок, живость языка и близость к устной речи вносит в его речь яркий национальный колорит.

Разнообразие стиля, как было сказано выше, зависело от игры, от поведения Грозного, от его актёрства; и в то же время оно зависело и от адресата и характера составляемого послания.

Сочинения Грозного, считает Лихачёв, были органической частью его поведения. Он «вёл себя» в своих посланиях совершенно также, как и в жизни, писал так, как говорил. Он словно вёл беседу со своими адресатами.

Ярко выраженные особенности стиля Грозного (эмоциональность, возбудимость, переходы от пышных церковнославянизмов к грубому просторечию) идут не столько от литературной традиции, сколько от его характера и являются частью его поведения. Это особенно ярко проявляется при сопоставлении его со стилем Курбского, выдержанном в литературных традициях.

В посланиях Грозный выступил как писатель-новатор, опередивший своё время. Он внёс в литературное творчество личностное начало. Традиции Грозного были продолжены в XVII веке протопопом Аввакумом.

Таким образом, литература середины XV в.–первой половины XVI в. отразила новую идеологию московских князей, способствовала укреплению их власти. Вместе с тем, и это самое главное, в русской литературе отразились элементы Возрождения, которые связаны, прежде всего, с углублением интереса к человеку, к его личным качествам. Это приводит к усилению в литературе светской тематики, развитию сюжетного повествования, т.е. накоплению литературных художественных черт. Усиление личностного начала характерно и для публицистики, в частности, для сочинений Ивана Грозного.

Вопросы и задания: Укажите причины развития сюжетного повествования в литературе сер. XV-XVI веков. Как отразилась теория «Москва – третий Рим» в памятниках литературы? Охарактеризуйте новые представления о человеке, отразившиеся в «Повести о Дракуле». Как раскрывается в «Хождении за три моря» личность его автора? В чем отличие «Повести о Петре и Февронии» от традиционного жития? Покажите, как раскрывается личность Грозного в его сочинениях.

Литература XVII в. занимает особое место в истории русской литературы. Историко-литературное содержание этого века не получило ещё достаточно точного определения. Одни исследователи, и их большинство, относят XVII в.  целиком к древней русской литературе, другие – видят в нем появление литературы новой, третьи – вообще отказываются дать ему ту или иную историко-литературную характеристику.

---

1 Лихачёв Д.С. Великое наследие: Классические произведения литературы

Древней Руси. – М., 1974. С.267.

1 Лихачёв Д.С. Великое наследие: Классические произведения литературы

Древней Руси. – М., 1974. С.277.