На счету Крылова двести тридцать шесть басен, это если считать и его собственные авторские произведения, и переводные (чаще всего первоисточником выступал Жан де Лафонтен), и интерпретированные - часто в крыловских баснях можно заметить идеи его «коллег», в том числе и, например, Эзопа.
Безусловно, его басни - это потрясающий феномен нашей литературы, простые, но при этом заключающие в себе глубокую мудрость. Даже дети прекрасно понимают, что именно хотел сказать автор, высмеивая дурные качества и поощряя хорошие. А взрослые при чтении могут найти и ещё один смысловой слой: аллюзию на исторические события, свидетелем которых волей-неволей становился Иван Андреевич Крылов. А пережил он многое - от восстания Пугачёва в детстве (Крылову с матерью даже пришлось переехать в другой город, потому что бунтовщик собирался повесить всю семью Крыловых во главе с офицером отцом) до Отечественной войны двенадцатого года, которой посвящены одни из самых известных его басен.
Но, изучая басни Крылова, мы смутно себе можем представить его самого и его жизнь. Для исследователей его биографии целые периоды его бытия остаются белым пятном до сих пор. Тогда не было блогов, и всем людям приходилось вести дневники, чтобы нам потом было легче изучать их время и нравы. Вот к дневникам я и хочу обратиться, чтобы взглянуть на великого русского баснописца Ивана Крылова глазами тех, кто был знаком с ним при жизни, ну, или хотя бы пересекался на дэрэшках.
Михаил Евстафьевич Лобанов - поэт и переводчик - зафиксировал, как именно Крылов начал писать басни. Он говорит, что это было в 1805 году. Крылов, перечитывая Лафонтена, вдруг почувствовал жгучее желание адаптировать некоторые произведения для русского народа. Лобанов вспоминает, что первый, кто одобрил крыловское начинание, был тоже баснописец - И. И. Дмитриев. «Возвышенная душа его [Дмитриева], хотя с первого уже полета, вероятно, предвидела, как высоко поднимется его соперник, не могла удержаться, чтобы не настаивать, не побуждать его трудиться в этом роде. "Это истинный ваш род, наконец вы нашли его", — сказал Дмитриев».
Пётр Александрович Плетнёв - критик того времени, профессор и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета - вспоминал несколько случаев, связанных с Крыловым.
Впервые он увидел его на ежегодном праздновании открытия Императорской Публичной библиотеки. Плетнёв запомнил, что Крылов тогда читал свою свежую басню «Похороны». «Никто лучше его не умел дать чтением всей прелести, выразительности и разнообразной игры чудным красотам его басен. Он не читал, а в полном смысле рассказывал, не напрягая нисколько силы голоса, не прибегая никогда к искусственному протяжению звуков или к эффектности в их окончании». Судя по всему, тогда Ивану Андреевичу было около сорока лет.
Помимо этого, Плетнёв неоднократно отмечал замечательные способности Крылова к изучению иностранных языков. На одном из светских раутов поэт Николай Иванович Гнедич - переводчик «Иллиады» - поспорил с Крыловом. Гнедич был уверен, что древние языки слишком сложны, если не выучить их ещё в детстве. Крылов же, то ли в шутку, то ли всерьёз, всего за несколько месяцев выучил все грамматические правила греческого языка и приступил к чтению книг на нём. «Прочитал он некоторых авторов, менее трудных; наконец, восходя от легкого все выше и выше, он уже не затруднялся в чтении Гомера». Тогда на очередном воскресном сборище он попросил Гнедича проэкзаменовать его в знаниях древнегреческой поэзии и в полной мере удовлетворил экзаменатора к восторгу всех присутствующих.
Еще, по словам Плетнёва, Крылову не так уж легко давались все его басни. Несмотря на обманчивую лёгкость языка, басни не складываются сами собой. Он по десятку раз переписывал произведения, приносил их на редактуру к Гнедичу, «который в подобных случаях бывал неумолим, так что барон Дельвиг раз сравнил его с известным тогда в Петербурге щеголем, заставлявшим своего портного перешивать одно и то же платье по нескольку раз».
Эту же черту отмечал и выдающийся педагог того времени - Владислав Феофилович Кеневич. Он говорил, что Крылов был к себе гораздо строже, чем его читатели. «Он по многу раз переписывал одну и ту же басню, всякий раз переделывая ее, и удовлетворялся только тогда, когда в ней не оставалось ни одного слова, которое, как он выражался, "ему приедалось"».
Александра Осиповна Смирнова-Россет - фрейлина русского императорского двора, дружившая со многими известными писателями, - в своих дневниках писала: «Весьма немногие знают, что Крылов страстно любил музыку, сам играл в квартетах Гайдна, Моцарта и Бетховена, но особенно любил квартеты Боккерини. Он играл на первой скрипке. Тогда давали концерты в Певческой школе».
Ещё одна знаменитая дворянка упоминала в своих мемуарах Ивана Андреевича. Анна Петровна Керн больше известна не как автор, а как женщина, сыгравшая значительную роль в жизни «нашего всё» Пушкина. Так вот, она вспоминает один из светских вечеров, когда Александр Сергеевич даже не был удостоен её внимания, потому что в популярные тогда шарады играло сразу несколько известных людей. Крылов вытянул какой-то фант, за который все играющие заставили его прочитать какую-нибудь из его басен. «Он сел на стул посередине залы; мы все столпились вокруг него, и я никогда не забуду, как он был хорош, читая своего «Осла»! И теперь мне еще слышится его голос и видится его разумное лицо и комическое выражение, с которым он произнес: "Осел был самых честных правил!"».
О последних днях Крылова написали в своих дневниках многие. Князь Пётр Андреевич Вяземский очень сожалел, что это торжественное время перехода от жизни к смерти у Крылова происходило в одиночестве. Это сожаление, как писал князь, «еще более усиливается мыслью и убеждением, что в эти дни Крылов помнил и думал об нас». Вяземский написал ещё много слов именно о баснях Ивана Андреевича, которые доказывали, что «сердце его, которое, судя по некоторым признакам характера его и беспечности, и бесстрастию всей жизни его, многим могло казаться холодным, было, однако ж, проникнуто внутренней теплотою, любовью и глубоким сочувствием к людям, с которыми он жил, и памятью коих дорожил он столько, что придумал особенный способ, чтобы оставить им по себе верный, неизгладимый след».
Крылов умер 21 ноября 1844 года. О его похоронах писал Модест Андреевич Корф - директор Императорской публичной библиотеки. Он говорил, что многие надеялись на присутствие членов царского дома, но их почему-то не было. Зато «все Андреевские кавалеры, министры, вся прочая знать, все литераторы по ремеслу и по вкусу — проявление тем более умилительное, что тут не было ни оставшейся семьи, ни тех условных приличий, которые так часто собирают нас к гробам без участия сердца.<...> Вокруг катафалка стоял рой студентов Петербургского университета, назначенных к несению орденов и вообще как бы в виде почетной стражи при знаменитом покойнике».
Величие Крылова отмечали практически все современники. Все понимали, что он важен не только как поэт, но и как знаток русской души. Иван Сергеевич Тургенев говорил, что Крылов был с самого детства типичнейшим русским человеком. В воспоминаниях Тургенева даже была такая фраза:
«...иностранец, основательно изучивший басни Крылова, будет иметь более ясное представление о русском национальном характере, чем если прочитает множество сочинении, трактующих об этом предмете».
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.