Особенности характера лирического героя в
произведениях С.А. Есенина
Проблема
лирического героя, как одна из форм выражения авторского сознания в поэзии, всё
более привлекающая исследователей, теснейшим образом связана с вопросом о
психологизме в поэзии. Постоянное авторское стремление к полное самовыражения
служит стимулом к обнажению тончайших нюансов переживаний и настроений. Отсюда
и различные облики, в которых может предстать пред нашим мысленным взором
лирический герой. Он ближе самому автору у поэтов романтической направленности.[4]
Различные
облики лирического героя передают всю сложность, а порой и противоречивость
чувств, диалектику души поэта.
Диалектика
авторских чувств и размышлений в их движении непосредственно проявляется в
обликах лирического героя, различных, противостоящих друг другу, но выражающих
разные полюсы единого образа, в возвращении к традиционной для поэта тематике с
новой её трактовкой, в непосредственном выражении противоречивых настроений и в
их становлении в противоборстве.
Творчество
Сергея Есенина даёт богатый материал для исследования художественных
произведений под углом зрения данной проблемы, ибо исповедь его лирического
героя отмечена печатью глубоких раздумий над вопросами личного и общественного
плана, которые раскрываются во всей их сложности, текучести и противоречивости
мысли.
Соответственно,
лирический герой Сергея Есенина преображается и во времени, и одновременно,
как бы на наших глазах, отражая во всех случаях динамику переживаний.[5]
В
творчестве Есенина постоянно отражались определённые жизненные противоречия,
которые в авторском восприятии выражали, в конечном итоге, диалектику самой
жизни с её, выражаясь словами поэта, «радостью и муками». Речь идёт о воспевании
духовной, нравственной жизни человека во всей её полноте и сложности, при том с
позиций жизненного максимализма. Отсюда и противопоставление этого чувства тем
преградам, которые мешают осуществлению возвышенных стремлений. [6]
Уже
в ранних стихах поэта, когда лишь определялся образ его лирического героя,
приближаясь и отталкиваясь от самого автора, высказывалось страстное стремление
«любить, любить всю весну», воспевались радости жизни, противопоставляемые
легенде о рае («Гой ты, Русь, моя родная…», 1914), и вскоре – осознание
«бесприютности в отчизне» («В зелёной церкви за горой…», 1916).[7]
Стремление
к жизненному максимализму особенно обострилось у Сергея Есенина в первые же
послеоктябрьские годы, когда поэт почувствовал духовный подъём, непосредственно
проявившийся в маленьких поэмах, и он воспевал устремлённость к «зорям
вселенским» («Кантата», 1918).[8] Затем в трудную для него пору, находясь в
«трюме» жизненного корабля, Сергей Есенин по иному выражал чувство
максимализма. Оно приняло уродливую форму – желание «захлебнуться» в хмельном
«угаре», для того «чтобы ярче гореть».
В
лирике Есенина диалектика души в решающей мере была связана с выражением
противоречий в сознании и чувствах поэта. Стремление к жизненному максимализму
у С. Есенина сопровождалось размышлениями о разрыве между задуманным и
совершённым, осознание противоречия между своими возможностями и творческой
отдачей, что приводило к горькому признанию:
… Слишком мало я в юности требовал,
Забываясь в кабацком чаду. [9]
Печальные
мысли об ушедшей молодости и нереализованных возможностях с большой
впечатляющей силой выражены в одном из самых поэтических творений поэта – в
«Песне» (апрель 1925 г.), в которой горькое осознание ранних утрат («Промотал я
молодость без поры, без времени») сочетается, однако, с призывом к жизненному
максимализму: «Пейте, пойте в юности, бейте в жизнь без промаха». Конечно, наше
понимание полнокровной жизни не ограничивается этой поэтической формулой,
хотя понятие «бить в жизнь без промаха» может трактоваться по-разному, в
зависимости от широты интересов человека. «Песня» представляется нам очень
ёмкой с точки зрения выражения авторских рассуждений по так называемым вечным
вопросам, интересовавших поэта на протяжении всего его жизненного пути. Это –
мысли о противоречии между осознанием вечного кругооборота жизни и краткостью
отдельной человеческой жизни. Подобные мысли в сознании Сергея Есенина
усугублялись раздумьями о своей жизни, «промотанной без поры, без времени».[10]
Такие
размышления преломлены через образ «Песни» и отражаются в прилагаемых к ней
эпитетах. Поэтическое восприятие автора проявляется в тех уподоблениях, которые
характеризуют его умонастроения при осмыслении прожитой жизни:
Цвела
забубенная, была – ножевая,
А
теперь вдруг свесилась, словно неживая.[11]
Песня
называется и звонкой, и панихидной, и хорошей. Два последних эпитета выступают
и в первом, и в предпоследнем двустишии. Если в первом случае они звучат в
фразе, носящей констатирующий характер («Есть одна хорошая песня у
соловушки…»), то во втором – это выход из поэтического раздумья («Потому
хорошая песня у соловушки…»). Так в развёртывании центрального образа –
лейтмотива перед нами обнажается ход мыслей поэта от посылки до умозаключения.
Мысль
о вечности жизни и смертности отдельного человека возникает у поэта в
философском цикле «Цветы» (1924),[12] где воспевается цветение жизни и люди,
подобные цветам. Снова, как в пору юности, когда поэт писал: «Я пришёл на эту
землю,/ Чтоб скорей её покинуть» («Край любимый»…», сама мысль о смерти не
вызывает у него трагических нот.
В
связи со всем этим в цикле заостряется дорогая для поэта мысль, которая на
протяжении его творческого пути находила разное выражение. Сергея Есенина
всегда волновало проявление индивидуальности в человеке и, следовательно, в его
творчестве. Поэт опасался нивелирования личности в коллективе, что и порождало
трагические ноты в поэзии трудных для него лет. Отзвуки подобных настроений
ощутимы и в «Цветах, где мысли о смене поколений («Помрём – за нас придут
другие») вступают в противоречие с осознанием неповторимости отдельной личности
(«Неповторимы ты и я»). Однако осмысляя этот вопрос общефилософски, поэт
приходит к отрицанию вышесказанного:
Я
ласково влагаю в стих,
Что
всё на свете повторимо.[13]
Вместе
с тем внутренний спор в его душе продолжался. В стихотворении, где Сергей
Есенин обращается к цветам, он возвращается к прежним мыслям, и вновь
противоречивые суждения, волновавшие его, выльются следующим образом: «Я говорю
на каждый миг,/Что всё на свете повторимо» («Цветы мне говорят – прощай…»),
хотя в последней строфе выразит надежду, что «любимая с другим любимым», быть
может, вспомнит о нём, «… как о цветке неповторимом».
В
этом же цикле содержится внутренняя полемика по поводу ещё одной важной
проблемы, с которой были связаны многие стороны мировоззрения Сергея Есенина.
Речь идёт о соотношении «железного» и «живого». Хочется отметить, что сперва
эти понятия воспринимались как антонимы («Сорокоуст» и др.). Далее, под
влиянием действительности он постигал её закономерности и проникся желанием
«видеть стальную» нищую Русь.
Диалектика
авторских суждений выступает не только в отрицании прежних утверждений, но и в
самой форме нового поэтического умозаключения.[14] Сперва говорится, что
«головку розы режет сталь», но далее, в обобщении, где герои Октября
прославляются, как «цветы ходячие земли», следует утверждение:
…
Они и сталь сразят почище,
Из
стали пустят корабли,
Из
стали сделают жилища.[15]
Прослеживая
движение мысли в цикле, как в исповеди лирического героя, в котором цветы
выступают и в своём зеркальном, так сказать, виде, и как метафора, поэт
возвращается к уже развёрнутым образам, чтобы раскрыть их по-новому, отразив
динамику и многогранность своих настроений и размышлений, вызванных явлениями
жизни.
В
соответствии с общим замыслом особенности поэтического языка связаны в большей
мере с олицетворением, которое выступает и в наделении цветов качествами людей,
и в непосредственном уподоблении. Сравнения используются с целью противопоставления,
характерного для всего произведения, как, например, в строках: «И эту гробовую
дрожь,/ Как ласку новую приемлю».
Общий
дух размышлений сказывается в постоянных восклицательных обращениях, которыми
начинаются строфы пяти миниатюр, в риторических вопросах, как бы заостряющих
полемику с невидимым оппонентом («А люди разве не цветы?»). [16]
Авторские
размышления относятся ко многим вопросам общественного и личного плана, они
проявляются в виде осознания определённых противоречий. Так, в поэме «Анна Снегина»
противоположные мысли выражает автор устами повествователя о прекрасном и
безобразном. Таковы думы о том, как прекрасны «земля и на ней человек» и как
уродует их империалистическая война. Резко противопоставлены в этой же поэме
мысли повествователя – поэта по дороге в Криушу («с красивой солдаткой завести
роман») – тому наплыву нежных, возвышенных чувств, которые он испытывает при
упоминании имени Анны Снегиной. Противоречивые чувства отмечаются и в его
отношении к Анне.[17]
Подобное
столкновение возвышенных и плотских чувств в душе поэта отразилось в ряде его
произведений, как борьба, выражаясь его словами, «белой розы с чёрной жабой».
В
последний период творчества поэта в его стихотворениях обостряется сознание
противоречия между устремлённостью к прекрасному и осознанием душевной
дряблости и невосполнимых утрат, как противоречие мечты о том. Чтобы вечно
«снился май», и понимаем того, что «кто сгорел, того не подожжёшь». Это
особенно отразилось в стихотворениях, написанных поэтом в клинике в период с 30
ноября по 13 декабря 1925 года.: «Какая ночь, я не могу», «Не гляди на меня с
упрёком», «Ты меня не любишь, не жалеешь», «Может, поздно, может, слишком
рано».
В
пределах цикла каждое стихотворение по-своему передаёт характерные чувства, и
лейтмотивом через все произведения проходит мысль о возвышенной единственной
любви («Любить лишь можно только раз»), которая противопоставляется «игре» в
«любовь недорогую».
Автор
вновь возвращается к характерной для него тематике. За исключением одного, все
стихотворения написаны в форме обращения к подруге, то есть в той форме,
которая выступала у него прежде при выражении и страстных признаний, и циничных
откровений, и горьких мыслей. Теперь она, эта форма, избрана для высказывания
любовных чувств при осознании «утраченной юности» и «лимонного цвета заката»,
который служит метафорически её выражением.[18]
В
стихотворениях вырисовывается образ автобиографического лирического героя,
который, обращаясь к собеседнице и называя её дорогой, думает о другой. В
лирическом обращении «Не гляди на меня с упрёком...» он прямо говорит:
Не
тебя я люблю, дорогая,
Ты
лишь отзвук, лишь только тень,
Мне
в лице твоём снится другая,
У
которой глаза – голубень.[19]
Стихи
полны упрёков случайной подруге («Расскажи мне, скольких ты ласкала…») при
противоречивом к ней отношении («Я призренья к тебе не таю,/ Но люблю я твой
взор с поволокой…). В то же время поэт устами лирического героя с горечью
говорит о себе:
Что
случилось? Что со мною сталось?
Каждый
день я у твоих колен.[20]
Эти
строки звучат драматично, ибо поэт осознаёт разрыв, противоречие между должным
и сущим, между возвышенными мыслями и низменными поступками. Выражением этой
борьбы в сознании автора явилось признание:
…Каждый
день к себе теряю жалость,
Не
смиряясь с горечью измен.[21]
Драматизм
рассуждений усиливается осознанием неизбежного возмездия:
За
свободу в чувствах есть расплата,
Принимай
же вызов, Дон – Жуан!
Но
одновременно, обращая упрёки к собеседнице, которая характеризуется «как
молодая с чувственным оскалом», и противопоставляя ей себя, со своими увядшими
чувствами, поэт устами лирического героя выражает мечту о том, «…чтобы вечно
счастье улыбалось,/ Не смиряясь с горечью измен». Эти строки завершают
последнее стихотворение цикла, таков его оптимистический заключительный аккорд,
поэтически выраженный философский вывод, отражающий чувство присущего автору
жизненного максимализма.
Так
передана диалектика души поэта в последние месяцы его жизни. Она сказывается во
всём цикле, в перекличке и в столкновении мотивов, в системе художественно –
выразительных средств, в широком использовании антитезы, в сопоставлении
противоположных понятий, как, например:
Ведь
разлюбить не можешь ты,
Как
полюбить ты не сумела.
Выражением
внутренней борьбы чувств выступают и своеобразные афористические окончания
стихов, в которых категоричность убеждений сочетается с полемической
заострённостью:
Если
б не было ада и рая,
Их
бы выдумал сам человек.
Всё
это усиливало в лирике элементы психоанализа, и не случайно А.С. Серафимович,
высоко оценивая данные произведения, справедливо видел в них искусство
«изображения тончайших переживаний, самых нежных, самых интимнейших». [22]
Оставьте свой комментарий
Авторизуйтесь, чтобы задавать вопросы.